Текст книги "Таганка: Личное дело одного театра"

Автор книги: Елена Леенсон

Соавторы: Евгения Абелюк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 47 страниц)

Актер Г. Надо нам не только тексты как следует разучить, но и пение, и вой.

Ю. П. Конечно.

(Продолжается чтение.)

Ю. П. Я все хочу в вас внедрить одну вещь – без нее эту вещицу не сыграешь… Можно, конечно, все сузить и узкое, серьезное прочтение сделать, но мне кажется, что тогда будет литературный театр. А тут должна быть свобода, раскованность, фантазия. Как в «Гамлете» было.

Ю. П. (обращаясь к актрисе П.) Молитву тебе надо послушать обязательно в церкви. На Богородицу женщины пели хором акафистную^[449], все лица светлели. Слушать [спокойно] было просто невозможно. Но мальчик тут должен петь не так искренне, как в церкви. Он же по поручению поет^[450].

Картина 10. «Царские палаты»

Картина 10. «Царские палаты».

Ксения – Н. Сайко.

Мамка – Т. Жукова.

Царь – Н. Губенко, В. Шаповалов.

Феодор – О. Казанчеев.

Семен Годунов – Ю. Беляев.

Шуйский – И. Бортник, А. Сабинин.

(9.02.1982)

Ю. П. (обращаясь к актеру Г.). Из-за того, что ты – единственный безграмотный царь, тебе очень нравится, что сын у тебя учится.

В маленьких деталях прошу быть очень точными. …Или как приказание отдает: «Гонца схватить».

Вошедший в царские покои Семен Годунов сообщает царю:

Пушкина слуга донес сперва,

Что поутру вчера к ним в дом приехал

Из Кракова гонец – и через час

Без грамоты отослан был обратно.

Царь отвечает ему:

Гонца схватить.

«Борис Годунов». Слева направо: В. Бохон, С. Холмогоров, Н. Губенко, И. Бортник

Это уже привычка. Он автоматически приказы отдает, без затрат.

‹…› (После диалога Годунова с Шуйским)^[451].

Ю. П. Тут два политических деятеля в шахматы играют. Кто первый начнет? Чей ход? Как другой ответит, пристроится…

Актер. Е-два.

Ю. П. Да. Е-два, едва-едва… Как рассказывали, при усатом к нему с двумя докладами ходили во внутренних карманах пиджака. И не знали, какой читать. Положительный или отрицательный. Представляете, какое напряжение?

(Ю. П. показывает сценку.)

Ю. П. А чего вы все смеетесь? Чего вы в таком настроении? Обычно текст Шуйского как стих качают, а надо больше смысл передать – Польша откололась, и в ней объявился Самозванец. Король и паны за него. Ведь тут не искренняя беседа друзей идет: братцы, что будем делать, а происходит проба сил, разведка боем. Откровенности нет ни на грош.

(Актеру Б.) Вы сейчас стих качаете, и мысль вянет. Посмотри, как Александр Сергеевич грамотно ставит знаки препинания, и следуйте им. Мы, дорогие артисты, мало на знаки препинания обращаем внимание. Зачем отдельные слова красить: «милости», «щедроты».

Шуйский

Конечно, царь: сильна твоя держава,

Ты милостью, раденьем и щедротой

Усыновил сердца своих рабов.

Но знаешь сам: бессмысленная чернь

Изменчива, мятежна, суеверна,

Легко пустой надежде предана,

Мгновенному внушению послушна,

Для истины глуха и равнодушна,

А баснями питается она.

Конечно, ты большой мастер, но это все знают… И опять ты декламируешь. А это дешево. Три копейки стоит. Не надо, я прошу, этого делать. Ведь государственные деятели крупного калибра не так разговаривают. Если б мы послушали их разговоры, все бы рты раскрыли. Они в лирику не впадают. И воспринимают только факты. Проверенные. А ты чего-то изображаешь, в узоры стиха впадаешь.

(Продолжается чтение.)

Ю. П. (актеру Б.) Ты больше хитрого играй. Ну, такого хитрого, как… Я у нас в театре даже не могу такого хитрого найти. У нас все такие открытые люди. И хитрых у нас вообще никого нет… (Все смеются.)

(Продолжается чтение.)

(13.02.1982)

Ю. П. Он тут совсем наивно-неграмотный. «А что это виется? Волга? А это – Сибирь?»

(Ю. П. особенно выделил слово «виется».)

«Ой, как хорошо». Он радуется. Я бы тут залу сказал: «Учитесь, дело хорошее». Как вождь советовал.

(Актеры смеются. Ю. П. тоже хохочет, икает.)

Ю. П. Ну вот, всех завел… Я-то засмеялся по другому поводу. На меня В. так испуганно посмотрела. Она, видно, боится, что я что-либо не то скажу. А мне-то терять нечего. У меня столько неприятностей, что будет одной больше, одной меньше – ничего не изменится^[452].

Ю. П. (актеру Г.) А вот это как раз надо серьезно сказать. Он тут о смерти думает: «Наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни…»

Борис Годунов – сыну Феодору:

Учись, мой сын: наука сокращает

Нам опыты быстротекущей жизни —

Когда-нибудь, и скоро может быть,

Все области, которые ты ныне

Изобразил так хитро на бумаге,

Все под руку достанутся твою.

Учись, мой сын, и легче и яснее

Державный труд ты будешь постигать.

(Актер Г., читая текст, обращается в роли к сидящему на репетиции режиссеру К. Тот включается в игру. Читает текст дальше.)

Актер Г. «Что скажешь мне, Ефим Михалыч?»

Ю. П. (актеру Б.) Ты не бойся тут делать апарт к публике: «Все знает он!»

Шуйский удивлен, что царь уже знает о Самозванце:

Всё знает он! – Я думал, государь,

Что ты еще не ведаешь сей тайны.

Да, у нас такой правитель. Кто ему передает? Получается, Шуйский зря к нему пришел. Ему [Годунову] уже все известно. Тут это надо очень засечь.

Актер Г. Я не понимаю, что тут значит, когда Борис говорит: «Нет нужды, князь».

Ю. П. Ну, в смысле «не беспокойтесь». (Актеру Б.) Ты в разговоре с царем не упускай молодого престолонаследника, которого Борис специально оставил [при разговоре с Шуйским]. Бери его в объект, разъясняй сыночку Бориса, что к чему.

(Актеру Б.) Садишься на текст постоянно. Я тебя и то с трудом сбиваю. Ты же государственный муж. Только что с царем говорил. Когда ты за стол садишься, надо как современные политики разговаривать. Всерьез. А ты качаешь текст, и выходит по-школярски. Специалисты говорят, что план введения военного положения в Польше должен был разрабатываться полгода. Не меньше. А мы-то думали, за одну ночь ввели. Раз и все.

Тут [в сцене разговора царя с Шуйским] вы абсолютно не туда идете. Шуйский является важным звеном в государственной цепи. Борис понимает, что Шуйский внутренне доволен вестью о Самозванце.

Шуйский

Я знаю только то,

Что в Кракове явился самозванец

И что король и паны за него.

Царь

Что ж говорят? Кто этот самозванец?

Шуйский

Не ведаю.

Царь.

Но… чем опасен он?

Шуйский.

Конечно, царь: сильна твоя держава…

И Борис прощупывает его. Намеками. «А не кажется ли тебе странным, что меня – законного государя, чернь пытается скинуть. Я вижу, ты очень доволен, что принес весть о том, что я на грани престола. Смейся…» И тут Борис начал Шуйскому говорить другое. «Теперь поговорим совсем всерьез». Царь проверяет его, как сам Шуйский, помните, говорил Воротынскому, мол, «я только хотел узнать твой тайный образ мыслей». Кому ты служишь? Что и как? (Ю. П. показывает сцену за Бориса.)

Актер Г. (к Ю. П.) В прошлый раз Вы несколько по-другому показывали это место.

Ю. П. Тут дело не в темпераменте. На таком уровне все политики очень секут все подтексты. Когда надо уйти – все переглядываются и смотрят, что главный скажет. Например: «Ну что ж, я думаю, голосовать не будем, а примем к сведению сказанное выше». И все расходятся проверять по своим каналам, чем все это закончится.

И мне кажется, ты (актеру Г.) этот кусок слушал: «Как? Дмитрий?» И, наверное, прилила кровь к голове…

Актер Г. Скажите, а как играть это место: «Не правда ль, эта весть затейлива?»

Царь

Послушай, князь: взять меры сей же час;

Чтоб от Литвы Россия оградилась Заставами; чтоб ни одна душа Не перешла за эту грань; чтоб заяц Не прибежал из Польши к нам; чтоб ворон Не прилетел из Кракова. Ступай.

Шуйский

Иду.

Царь

Постой. Не правда ль, эта весть

Затейлива? Слыхал ли ты когда,

Чтоб мертвые из гроба выходили

Допрашивать царей, царей законных,

Назначенных, избранных всенародно,

Увенчанных великим патриархом?

Смешно? а? что? что ж не смеешься ты?

Шуйский

Я, государь?..

Царь

Послушай, князь Василий:

Как я узнал, что отрока сего…

Что отрок сей лишился как-то жизни,

Ты послан был на следствие: теперь

Тебя крестом и богом заклинаю,

По совести мне правду объяви:

Узнал ли ты убитого младенца

И не было ль подмена? Отвечай.

Шуйский Клянусь тебе…

Царь

Нет, Шуйский, не клянись,

Но отвечай: то был царевич?

Шуйский

Он.

Царь

Подумай, князь. Я милость обещаю,

Прошедшей лжи опалою напрасной

Не накажу. Но если ты теперь

Со мной хитришь, то головою сына

Клянусь – тебя постигнет злая казнь:

Такая казнь, что царь Иван Васильич

От ужаса во гробе содрогнется.

Ю. П. Я бы тут сделал очень долгую мизансцену. Сначала дал команду, отослал Шуйского. (Пауза.) Потом: «Постой!» – «Не правда ль, эта весть затейлива?» Он переспрашивает, проверяет мысль. Мне кажется, тут надо в открытую разговаривать с Шуйским. «Что ж не смеешься ты?» Борис дает понять, что видит его насквозь: «Номера твои со мной не пройдут». А следующий кусок: давай говорить начистоту, правду давай говорить. Иначе все равно дознаюсь, допытаюсь. Тогда и будет видна подоплека этих всех дел.

Ю. П. (актеру Б.) Вот сейчас ты верный тон берешь. Внешнего простачка. Не забудь, как ты читал. Закрепи это.

(Продолжается чтение.)

Ю. П. (обращаясь к актеру Г.) У тебя раньше очень важный кусок был: «И все тошнит… И рад бежать, да некуда…» А тут Шуйский тебе говорит прописные истины, добивает тебя ударом под ложечку. Борис, конечно, понимает, что чернь глуха и равнодушна. Но он понимает, что за сила народ. Как Сталина все боялись, но пели:

Ах, огурчики, да помидорчики.

Сталин Кирова убил, да в коридорчике…

Народ всегда все знает. И газетчики-мальчишки кричали: «„Шесть условий Сталина“ – цена три копейки!» И анекдоты рождались^[453]. Это шоферня неграмотная сейчас говорит: «Был хозяин!» ‹…›

Актер Г. Юрий Петрович, вы хотели продолжить.

Ю. П. Пьеса-то эта очень важная. Не надо, чтоб в России настало смутное время. Это – ужас! Поэтому мы и начали эту работу.

(Продолжается чтение.)

Ю. П. (актеру Г.) …тут идет огромный кусок «Димитрия! Как? Этого младенца!» Тут начинается такая штука: Шуйский торжествует. Он понял, что царя эта весть задела, стала заводить. А Годунов срывается. Он начал, по-жлобски говоря, качать права.

(Ю. И актерски показывает сцену, исполняя роль Годунова как шпаны.) Ю. П. «Я тут законный сижу. В законе, и ты мне не намекай, гад! Учти, что ты хоть и первый человек у меня, но я не думал тебя испугаться». И он не боится. Знает, что если что, стража поможет. Охрана всегда начеку у правителей. У Мао, Сталина, до сих пор не могу понять, сколько было человек в охране. В личной полиции у Мао было – одни говорят, 20 000, другие – 50 000 человек. Так и у Годунова Шуйский был официальный человек, но были и другие.

‹…› Еще секунда, и он бы сказал Шуйскому: «Ты же, сволочь такая, хотел сесть вместо меня на престол, а теперь, гад, радуешься, что страна в беде».

Ю. П. (актеру Б.) Нет, ты совсем не так читаешь. Ты же должен понимать отношения Шуйского и Годунова.

Диалог Годунова и Шуйского в этой сцене заканчивался так:

Шуйский

Не казнь страшна; страшна твоя немилость;

Перед тобой дерзну ли я лукавить?

И мог ли я так слепо обмануться,

Что не узнал Димитрия? Три дня

Я труп его в соборе посещал,

Всем Угличем туда сопровожденный.

Вокруг его тринадцать тел лежало,

Растерзанных народом, и по ним

Уж тление приметно проступало,

Но детский лик царевича был ясен

И свеж и тих, как будто усыпленный;

Глубокая не запекалась язва,

Черты ж лица совсем не изменились.

Нет, государь, сомненья нет: Димитрий

Во гробе спит.

Царь (спокойно)

Довольно; удались.

В Шуйском же постоянная надежда жила, что он еще станет царем. И стал ведь. Правда, на короткое время. И тело царевича перенес в Кремль. Только что была сцена, когда Борис сорвался, кричал и поклялся с тобой расправиться. Ты же знаешь, кто такой Борис, и знаешь, что у него есть своя разведка, ему все известно. Поэтому ты не исповедуешься, а говоришь безукоризненную фразу: «Не казнь страшна, страшна твоя немилость». Это историческая фраза. Как Талейран сказал Наполеону: «Какой гениальный человек и так дурно воспитан». Явно для истории говорил, медленно идя по огромной зале.

(Актеру Б.) Ты опять начинаешь стихи качать. Чем более ты будешь беспристрастен, тем страшнее получится. Ты знаешь, что тебя вполне могут посадить на кол и заставить петь псалмы. И если ты будешь, как протокол, текст произносить, это будет еще страшнее.

Поразительное ведь явление было на Руси – вера в святого царевича. Вся Россия уже об этом знает и, конечно же, пойдут за ним, а не за Борисом-убийцей. И Шуйский ранит Бориса, как иголкой в сердце. А подтекст один: чего, Борис, ты ко мне придираешься, непонятно. «Не казнь страшна, страшна твоя немилость»… «И все было сделано как надо в Угличе. У меня свидетелей – весь город. Все готовы как один подтвердить». И действительно, народ, стоит одному сказать, подтвердит. Как бывает в хорошем спектакле. От одного к другому передается. Актеры чувствуют партнеров. Как у вас во «Владимире [Высоцком]». Каждый чувствовал выступающего товарища, понимает, что должен подхватить и идти дальше.

И Шуйскому важно, как никогда, показать единство [с народом], монолит.

Форма в этом спектакле нам поможет. Но из-за того, что многие декламируют, пропадала мысль и не получалось сегодня.

Ю. П. (обращаясь к актеру Г.) Мне кажется, тут зарыто в срыве другом: «Безумец я. Чего ж я испугался?»^[454] Как человек почувствовал себя один, осмотрелся, оценил и думает: «А чего бояться?»

Актер Б. Да, это как молитва короля в «Гамлете».

Ю. П. Борис – сложный образ. Почему к нему такое двойственное отношение? Гамлет тоже не убивал короля, потому что тот молился. Это ведь грех – убить во время молитвы. Но мучающая совесть Бориса посложнее, чем в «Гамлете». Это проблема Раскольникова. Там тоже: «Да, жалок тот, в ком совесть не чиста!»

Картина 11. «Краков. Дом Вишневецкого»

Картина 11. «Краков. Дом Вишневецкого».

Самозванец – Л. Филатов.

Патер – К. Желдин.

Гаврила Пушкин – А. Граббе.

Поляк – Ю. Беляев.

Хрущов – В. Штернберг.

Карела – Ю. Беляев.

Поэт – А. Трофимов, А. Серенко.

(9.02.1982)

Ю. П. Очень прошу, братцы, сосредоточиться на одном. Ведь сколько мы играли поэтических представлений. И я всегда просил: смысл стиха тяните.

Самозванец тут ищет поддержки у церкви. В Польше церковь всегда была сильна. Без церкви и теперь Ярузельский^[455] не сможет.

Актер Ф. По-моему, Самозванец тут проигрывает варианты возможные…

Ю. П. Нет, он тут ощущает себя мессией. Александр Сергеевич к нему не без симпатии относится. Как он, когда во главе войска на Русь идет, говорит: «Что ж я делаю? Веду врагов на свою родину»… Пушкин не случайно эти слова Самозванцу приписал.

Ю. П. (обращаясь к актеру Ж.) Ты не играй стандартного иезуита^[456]. Ведь иезуитский орден – одна из сильнейших организаций мира. Тайный орден папы. Это очень серьезные, страшные люди…

Актер Ж. Ясно, Юрий Петрович. Надо погромче…

Ю. П. Я бы сказал, не погромче, а поглубже…

…В нашем условном решении надо будет играть с указанием на предмет… Это как в Париж приехал портной из Вахтанговского театра… Каждый раз он там бывал с новой дамой… Хотя ничего не знал во Франции. И языка не знал. Все удивлялись: «Как ты с ними договаривался? Как контакты осуществлял?» А тот: «Как контакты осуществлял? Так очень просто. С указанием на предмет».

(Ю. П. указывает на предмет, с помощью которого портной осуществлял контакты.)

Так и договаривались…

(Смех актеров.)

Актер Ф. (читает текст Самозванца) «Товарищи, мы выступаем завтра!»

Ю. П. Сейчас Шкодин^[457] бы в блокнот записал. Как это так? К полякам – товарищи? Это на что намекают?

(Смех актеров.)

Ю. П. (о Самозванце) У него, по-моему, есть кураж, кайф полный. Раз судьба забросила его так, он начал сам уже верить, что он – царь. ‹…›

(Ю. П. распределяет роли.)

Актер Ф. За Хрущова^[458] надо читать голосом Никиты Сергеевича.

Картина 13. «Ночь. Сад. Фонтан»^[459].

Картина 13. «Ночь. Сад. Фонтан».

Самозванец – Л. Филатов, О. Казанчеев (играл В. Золотухин).

Марина – А. Демидова, Г. Золотарёва.

(9.02.1982)

Ю. П. (актрисе Д.) Я бы попробовал тут странно сделать. Тут мужик [Самозванец] пришел уже заведенный, на подъеме. А ты попробуй вообще не скрывать своего к нему отношения. В ней даже брезгливость к нему какая-то. Ошиблась. Не на ту карту поставила.

(Ю. П. показывает, как Марина беседует с Самозванцем.)

Ю. П. (актеру Ф.) Ты видишь, как она к тебе относится. Показывает, что тобой, как щенком, играют. И в этом есть польское высокомерие, …холодный расчет. Это как фиктивные браки сейчас заключают, чтоб за границу уехать. И этот цинизм его еще больше заводит: «Они мною играют, суки!» Тут его слова: «О страшное сомненье!» надо как матерщину сказать. Как будто выругался.

А. Демидова перед спектаклем «Борис Годунов»

Самозванец

Не мучь меня, прелестная Марина,

Не говори, что сан, а не меня

Избрала ты. Марина! ты не знаешь,

Как больно тем ты сердце мне язвишь —

Как! ежели… о страшное сомненье! —

Скажи: когда б не царское рожденье

Назначила слепая мне судьба;

Когда б я был не Иоаннов сын,

Не сей давно забытый миром отрок, —

Тогда б… тогда б любила ль ты меня?..

Ю. П. (актрисе Д.) Вы недооцениваете Марину. Она ведь все понимает. И знает, что это туфта. Что Дмитрий никакой не царевич. Он-то зашелся, говорит, что он царский сын, а она давно все сечет. Я бы не играл так, что вроде бы она открытие сделала, когда он проговорился. И надо, чтоб чувствовалось у нее: «С какой мразью, сволочью я себя связала. А тут ничего не поделаешь. Уж замуж вышла, прописана». А Самозванец, когда проговорился, сам себя лупит: «Вот идиот! Что сделал, дубина, из-за бабы-заразы». Мне кажется, что они тут, как две собаки, сцепились. Он ей: «Дешевка! Блядь!» А она: «Сам зараза!»

«Борис Годунов». Марина Мнишек – А. Демидова

(После слов Марины: «Встань, бедный Самозванец…»)

Ю. П. Мне кажется, что тут должно быть: «Встань, подонок. Ну и что, что ты уже прописан. Я добьюсь, что тебя вышибут. Из этой квартиры выкинут. Ошибся, друг! Да ты знаешь, кто у моих ног был?!» А Самозванец ей говорит: «Ну ты, курва, я еще в цари выскочу. Я тебя пинать буду, ноги буду об тебя обтирать. И Польшу твою зажму!»

(Актеры смеются над темпераментным показом Ю. П. Кто-то делает замечание о стиле монолога Ю. П.)

Ю. П. Ну при чем тут стиль?.. Так у Пушкина написано. Он же [Самозванец] – шпана. И она тоже оторва. Ему на пару.

На одном из обсуждений спектакля Художественным советом театра К. Рудницкий говорил: «…в чрезвычайно сложном положении находятся Золотухин и Демидова. Но я должен сказать (уже субъективно), мне всегда казалось, что сцена у фонтана в этой пьесе немножко чужая. Не случайно на концертную эстраду из „Бориса Годунова“ всегда вытаскивалась эта сцена, и она была как бы чуточку дешевле, нежели все остальное. В контексте этого спектакля она оказалась самой трудной. Когда я смотрел спектакль две недели тому назад, у меня возникло опасение, что она просто не получится. Я увидел, что Юрия Петровича распирает такая антипатия к Самозванцу, что он ее сдержать не может, и Золотухину трудно будет удержать очень резкий режиссерский рисунок, который ему задан. Сегодня я увидел, что Демидова и Золотухин играли на порядок лучше, чем в прошлый раз. Пародийность здесь оправдана, и я думаю, что они будут играть великолепно»^[460].

Актриса Д. Тут надо научиться лаять, как польки лаются.

Ю. П. Мне Вольпин рассказывал, как спасся с Эрдманом в лагерях, когда туда к уркам попали. Блатняга к ним подходит: «Ну что, дать тебе в долг? Дать? Ну?!»

(Ю. П. показывает, как блатняга подзаводит себя.)

Пена у него уже изо рта шла. Сейчас пришьет. И вдруг Вольпин дает ему на двух страницах зарифмованную матерщину. И блатняга обалдел, а главный приказ дает: артист, не трогать. И идет у них отвал. Театр!.. А это они любили… И Вольпина с Эрдманом сразу зауважали. Места на нарах уступили. И попросили матерщину на бис повторить. А он еще интересней выдал. Там в лагере такое творчество процветает – мат, какой и выдумать нельзя. Вот так Вольпин спас себя и Николашку. Такие дела.

Целостный образ спектакля

«…весь духовный мир он [Ю. П. Любимов] воссоздавал не словами, не терминологией. Он жил в нем! Он мог оговариваться, мог безграмотно писать, но это не имеет значения, потому что весь нецивилизованный план, идущий от него самого и словами не дистиллированный, – он неизмеримо выше. И это сказывается в каждом его решении. Приходя на репетиции, я всякий раз поражался своего рода „беспомощности“ того, что он говорит. А в итоге – получалось! Не сказанное словами оказывалось сказанным. И это то же, что у Высоцкого в песнях. Сравни слова, с которыми Любимов обращается к актерам, и тексты песен Высоцкого, – это примерно один уровень высказывания. А результат – совсем другой уровень, и это их роднит»^[461]. Это впечатление от репетиций режиссера Ю. П. Любимова принадлежит композитору Альфреду Шнитке, другу театра и одному из его знаменитых авторов. Шнитке противопоставляет течение репетиций и то, что в результате этих репетиций получалось.

Совсем по-другому отзывался на таганские репетиции театровед Константин Рудницкий, мы уже ссылались на его слова^[462].

Можно отмахнуться от слов Шнитке и читать стенограммы репетиций дальше, а можно и попытаться разобраться, чем эти слова вызваны. Например, тем, что человеку со стороны тяжело было воспринимать неторопливое движение репетиций. Ведь он был их зрителем, а не участником. За кропотливо и долго отрабатывавшимися отдельными сценами трудно было увидеть целостность будущего спектакля. Да еще бесконечные рассказы Ю. П. Любимова!

Интересно сопоставить суждение А. Шнитке со словами человека «изнутри», актера театра Вениамина Смехова, который вспоминает о том, как Ю. П. Любимов ведет репетицию «Самоубийцы» Н. Эрдмана: «Много слов о нашей расхлябанности, о пьянстве некоторых и безответственности всех. И через каждые три фразы: „Ну, давайте работать, не будем отвлекаться на болтовню…“ И снова – то про Кашпировского^[463], то про пленум российских писателей – „расистов“, то про экономику, а то про нашу разболтанность. За два часа читки прошли две странички пьесы. Но мы знаем – это разминка, через неделю он заведется: будет и ясный план постановки, и поиски стиля, и крик, и хохот – все будет»^[464].

И еще одно высказывание о репетициях, тоже актерское: «…кто может предугадать, как пойдут дела на репетициях», – писал в своем дневнике Валерий Золотухин, – «„Пугачев“ делался три недели, а „Послушайте“ – полгода»^[465].

Конечно, эти отвлечения создают атмосферу театра, задают тон, накал. Чего стоит, например, такое любимовское «лирическое отступление» на репетиции «Бориса Годунова»: «Сейчас мне принесли письмо – отдают дачу Пастернака Союзу писателей. Опять хотят опозориться на весь мир. Айтматов, к счастью, отказался от дачи. Ему там будет плохо, даже если он приедет со всеми войсками Киргизии. Теперь мы составили письмо, чтобы дачу не отбирали, и отвезли его в ЦК КПСС и Союз писателей. У Пастернака и отец был замечательный, и он сам – гениальный поэт, достояние России. Не хочется кричать: „Безобразие!“, но приходится. (Актеры комментируют сообщение.) Ладно, любим мы трепаться…»^[466]

Из сохранившихся записей репетиций, из всех этих монологов, отдельных реплик и диалогов можно составить представление о системе работы режиссера Ю. П. Любимова, о том, как вырастало здание спектакля.

Читая стенограммы репетиций, видишь, как режиссер движется «по лабиринту» пушкинской мысли, как толкует, а затем и интерпретирует произведение, как ведет за собой актеров. И оказывается, что смелые замыслы спектаклей Любимова всегда вырастали из кропотливой читательской работы; интерпретация пушкинской трагедии основывалась на ее точном прочтении. «Пушкинский текст, если вы ему доверитесь, будет нести вас, как на ковре-самолете», – говорил Ю. П. Любимов^[467].

Алла Демидова вспоминала о постановке «Героя нашего времени»: «Любимов на репетиции постоянно говорил: „Трепетно относитесь к тексту. Это классика! Это вам не Иванов, Сидоров, Петров!“»

Однако если читать воспоминания актрисы дальше, видно, что режиссер тут же говорит и нечто противоположное: «И хотя все это верно, но в искусстве нельзя с этого начинать. Если берешься, надо работать на равных, как самонадеянно это ни звучит. Тогда может родиться что-то интересное. А иначе всегда будут только ученические экзерсисы»^[468]. Так от рассуждений о верности тексту пьесы режиссер неожиданно, но закономерно «сворачивал» к мысли о том, что прочтение этого текста должно быть субъективным.

«Песенная среда»

За исключением читки, все репетиции, записи которых мы читали, происходили на сценической площадке. По ходу работы, параллельно чтению, осмыслению и толкованию текста размечались мизансцены, шла работа над музыкальной партитурой, вокалом, пластикой, светом, над тем, что Ю. П. Любимов называет «слигованностью», т. е. связанностью спектакля. Текст, музыка, пластика, свет, костюмы – все у Любимова работает на создание ритма спектакля, все слито в единое симфоническое целое. Одна из важнейших составляющих тут – музыка.

Ю. П. Любимов говорил: «…Спектакль – как симфонический оркестр.

Видимо, не случайно я попал и в оперные режиссеры^[469]. ‹…› Самое дорогое для меня – музыка, которой я пытался не мешать и сделать так, чтобы она, наоборот, шла прямо к людям. Это очень трудно. Надо себя укрощать, стушевываться перед музыкой, чтобы она была первым лицом, а режиссер – вторым. ‹…›

Во многих спектаклях я отталкиваюсь именно от музыки. ‹…› Это всегда обоюдный процесс, музыка подсказывает решение, но в русле замысла, который мы вместе предварительно проговаривали. Я всегда много работаю с композиторами^[470] – тщательно и долго, еще до того, как выхожу к актерам»^[471].

В «Борисе Годунове», как мы видели, была использована народная, фольклорная музыка^[472]. «Опасно перенасыщать спектакль обрядовыми песнями», – предостерегала режиссера актриса Татьяна Жукова. – «А без этой песенной среды и спектакля не будет», – отвечал Ю. П. Любимов^[473].

Фрагмент из «Бориса Годунова», когда-то введенный в спектакль «Товарищ, верь…», тоже был насыщен русскими народными песнями. На репетиции «Бориса Годунова» Ю. П. Любимов напоминает об этом актерам: «В песне „Как ехал ён, ён…“ грусть потрясающая, безнадега полная… Вообще-то „Годуновский“ кусок в „Пушкине“ был у нас музыкально хорошо решен, он был одним из лучших в спектакле»^[474].

Теперь в текст спектакля «Борис Годунов», кроме песен, вошли еще и древнерусские распевы.

Работа по созданию «песенной среды» «Бориса Годунова» шла прямо во время репетиций. Это выглядело, например, так:

«Ю. П. Мне кажется, после „Да взыдет молитва православных…“^[475] должен пойти знаменный распев. И потом все завертелось, закружилось. Надо подготовить звукозаписи и включать „рыбу“. Давайте, давайте, ребята. Я буду репетировать, не щадя живота своего, и вас также об этом прошу». (Сцена «Красная площадь»^[476]).

«Ю. П. Надо найти настоящую народную музыку песни „Как во городе было во Казани“^[477], а не обработку Мусоргского» (Сцена «Корчма на литовской границе»)^[478].

Таких примеров из стенограмм репетиций можно приводить много. А на обсуждении спектакля после его первого прогона А. Г. Шнитке говорил: «Я испытал общее эмоциональное потрясение от этого спектакля… Во многих предыдущих спектаклях Театра на Таганке, таких, как спектакль памяти В. С. Высоцкого и в других, и в сегодняшнем спектакле, видно, что Юрий Петрович продолжает поиск нового музыкального театра. И удивительно то, что этот театр рождается в стенах драматического театра… Хотелось бы осмыслить то, что внес в эту работу Дмитрий Покровский. Поражаешься тому, что пьеса слушается посредством своей эпохи… Но главная функция музыки в том, что она создает собирательный образ совести внеличной, от людей идущей, – это сила, объединяющая всех людей. Каждый из актеров в тот или иной момент оказывается связан с этой общей силой, которая судит всех и выносит всему окончательный приговор. Каждый связан с этой силой …независимо от того, на какой отметке нравственной шкалы мы его поставили. И задача музыки в том, что она вносит сюда нравственное очищение. ‹…› И после спектакля мы уходим с надеждой, словно подключившись к этой силе, которая выражена собирательно, общим сознанием, …многоликим хором»!

В «Борисе Годунове» облик персонажей, их костюмы, их речевая манера, их реквизит актуализируют пушкинское слово, почти вплотную приближают его к нашим дням, а пение хора возвращает пушкинское слово в далекое прошлое, приоткрывает теряющуюся во мгле веков даль, даль истории, даль предания, даль легенды.

Народные сцены

«… Думаю, не ошибусь, если скажу, что „народным сценам“ „Бориса Годунова“ на Таганке обеспечено место в театральных энциклопедиях наряду с вершинными открытиями классиков»^[479].

«Актеры становятся в огромный, заполняющий все пространство подмостков круг и начинают распевку. И из песни-плача, песни-крика, песни-былины проявляются первые строфы пушкинского текста», – писал М. Швыдкой^[480].

О музыкальном решении первой сцены трагедии говорили Любимов и Покровский:

«Покровский Д. В. Мне бы не хотелось работать на полутонах. Надо от плача сразу переходить к пляске, к исступленной молитве.

Ю. П. Мне кажется, что хорошо, что драматическое действие именно так, резко и гармонично, начиналось. Все выходят, встают в круг и распеваются.

Вы сейчас, Дмитрий Викторович, хорошо ходили, слушали, кто как поет. Надо, чтобы Борис так же ходил. Слушал свой народ. А вслед за ним стал Шуйский прислушиваться – что слышно? Кто-то может и присесть, и на колени встать, и слушать так всю сцену. (Ю. П. показывает.)» (Сцена «Кремлевские палаты»)^[481].

А вот запись репетиции одной из массовых сцен:

«Ю. П. Сцена избрания царя, безусловно, коленопреклоненная мизансцена. В этом есть Россия и Азия.

(После реплики народа „Ах, смилуйся…“ Ю. П. показывает, как в Корее читают Ким Ир Сена ^[482] .)

Народ (на коленах. Вой и плач)

Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами!

Будь наш отец, наш царь!

Ю. П. Тут надо завестись, как у Покровского, над мертвецом. Ну, прошу еще раз. Сделайте как надо. Надо кричать, как из луженых глоток.

(Ю. П. показывает.)

Ю. П. „Венец за ним! он царь! он согласился!“ И пошла пляска с трясучкой. ‹…› (обращаясь к актеру Б.) Тут не надо кричать. Тут дело не в оре, а в посыле. Надо вдаль говорить, как на площади, тогда и будет театр!

Весь народ очень плохо, неискренне делает: „Ой!“ Мы же понимаем, что находимся на сцене, но изображаем площадь. И надо дать иллюзию. Ведь понятно, что это не кино; с массовками Бондарчука соревноваться бесполезно. Но театр может показать другое. ‹…›

(Ю. П. на сцене показывает, как надо играть народу.)