Текст книги "Рабыни рампы"
Автор книги: Джуди Спенсер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)
– Я бы не пошла.
– Можешь мне поверить, пошла бы как миленькая, – устало сказала Лейк.
– Да, я знаю, – согласилась Карен, задумчиво жуя. – Чтобы по-настоящему покончить с жизнью, нужно, чтобы тебя сбил автомобиль или напороться на гангстера с большим ножом. Но что будет, если я окажусь никудышной? Что, если моя игра окажется настолько плохой, что зрители станут надо мной потешаться? Я ведь просто умру, если не стану хорошей актрисой, по крайней мере умрет часть меня.
– Откуда ты знаешь, если даже не пробовала?
– Я не хочу знать, что могу оказаться ужасной на сцене.
Лейк угрожающе пододвинула к себе пакет с молоком.
– Ну, а что скажешь о шампуне из молока? – тихо спросила она. Она шмякнула о стол пакет с молоком и потянулась за журналом "Бэкстейж" с голубой "шапкой" через всю страницу. – Завтра состоится просмотр, открытый для постановки нового мюзикла "Ребенок в пятницу" Открытый просмотр, Кар, как это бывает у актеров не членов профсоюза. Это означает, что любой человек, находящийся на доступном от места проведения расстоянии и имеющий мужество называть себя актером, может прийти и принять участие. Все, что от тебя требуется, – это фотография восемь на десять и шестнадцать тактов стандартной легкой музыки. Если тебе сильно повезет, то ты преодолеешь все шестнадцать. В большинстве случаев этого не потребуется. Вот так. Ну, что скажешь? Ведь у тебя такого мужества навалом, не правда ли?
– Нет, неправда.
Пакет завис над ее головой.
– Погоди! Я пойду, пойду! – сказала, смеясь, Карен и, словно маленькая проказница, убрала под себя ноги. – Я только…
Отбросив волосы на одно ухо, она коснулась пальцем кончика носа. Этот жест обычно означал, что Карен хочет сказать что-то серьезное, а этим отличались только две вещи: вопрос о том, как Карен Блум встретить любовь в этом жестокосердном городе, и проблема, как Карен Блум может стать такой звездой, которая не может перейти через улицу, не рискуя быть раздавленной тысячами обожающих ее поклонников. Ах, все это лишь сосредоточение на собственной персоне восемнадцатилетней девчонки, подумала Лейк с высоты своего значительного преимущества – двадцатилетнего возраста.
– Лейк, почему ты хочешь стать актрисой?
– Не знаю, – этот вопрос ее явно застал врасплох. – Право, не знаю. Почему люди вообще хотят кем-нибудь стать? Почему, например, все стремятся стать водопроводчиками, а?
– Потому, что они умеют это делать или хотят заработать кучу денег, – начала серьезно рассуждать Карен, – или у них отец водопроводчик, поэтому в этой области у них есть свой шанс. Вот почему люди становятся водопроводчиками. Но сцена – это совершенно другое. Не спрашивай меня почему.
– Я просто люблю сцену, люблю играть, – медленно сказала Лейк, чувствуя, как ее слова, словно гидролокатор, отдаются где-то в глубине ее существа. – Может, я люблю быть другими. Чокнутая, да?
– С приветом, – согласилась Карен. – Я не знаю, почему хочу стать актрисой. Я просто знаю, что очень этого хочу, настолько сильно, что каждый день, пока я еще не звезда, я понемногу умираю, на самом деле. Мне постоянно кажется, что… я нигде не могу найти себе места. Просто никуда не вписываюсь. Ни дома, ни в школе, ни в семье, даже с друзьями. Но вот, когда играешь на сцене, тогда только и находишь себя. Там твое место. И это охватывающее тебя всю целиком чувство не сравнится ни с чем. Понимаешь, что я имею в виду?
– Да, – прошептала Лейк. Она не любила слушать, когда об этом говорят вслух, громко. Она не любила слушать, когда говорили, что, мол, все они одинаковы, что никто из них в сущности ничем не отличался от другого. Ей, конечно, не нравилось слышать, как ее сокровенные глубокие мысли излагает эта восемнадцатилетняя девочка – Карен Блум. Хотя она и любила Карен – ведь Карен была милой, смешной и очень хорошей девочкой, Лейк не чувствовала, что Карен говорит об этом искренне. Она была милый ребенок, но не ради прекрасных глаз люди приходят посмотреть кино, заплатив свои деньги. Может, она ошиблась, побуждая Карен пойти на прослушивание для "Ребенка в пятницу"? Нет, черт возьми, каждый на этом свете должен испытать свою судьбу. Пусть же лучше сразу во всем разберется. У Карен была поддержка – ее театральное училище. Она смышленая, вероятно, смогла бы стать превосходным адвокатом или еще каким-нибудь специалистом и добиться отличной карьеры. Нет, Лейк в глубине души чувствовала, что у Карен ничего такого нет. С другой стороны, она не испытывала никаких сомнений в отношении себя самой. Просто ей в голову пришла мысль, что любой актер – будь он плохой или хороший, заинтересованный или безразличный – скорее всего чувствовал все точно так же.
– Отправляйся спать, – внезапно сказала она. – Нам завтра рано вставать. Могу побиться об заклад, люди уже сейчас занимают очередь у площадки для просмотра.
– Послушай, – сказала Карен. – Только сейчас я осознала: с тех пор, как я сюда въехала, тебя не мучили по ночам кошмары.
– Нет, не мучили, – Лейк широко улыбнулась ей. – Ни одного не было. Ну, что скажешь?
Карен покачивала головой, ничего не понимая.
– Может, я сверхъестественное существо? Как ты думаешь?
– Да, ты ужасное существо, – сказала Лейк и выключила свет. – А теперь отправляйся в кровать!
В пять утра город мог показаться самым прекрасным местом на земле. На пустынных улицах царила тишина. Если вы возвращались из-за города, то могли в этот час почувствовать, что Нью-Йорк принадлежит исключительно вам. Если вы не ложились спать всю ночь, размышляя над своей судьбой, то могли выглянуть в окно и полюбоваться тем, как легкие предрассветные сумерки обмывают город, обновляя его, вселяя в вас надежду. Потом можно было отправиться в кровать и поспать немного, а затем проснуться готовым к восприятию мира заново.
Если вы проснулись в пять утра мерзким февральским утром, чтобы занять очередь вместе с пятьюдесятью тысячами других безработных актеров в призрачной надежде за одну только ночь достичь звездных вершин на Бродвее, город покажется вам отвратительной старой шлюхой с астматическим кашлем, насморком и со склонностью к бреду. Да и сам февраль отнюдь не подарок. Он отличается от всех остальных месяцев наибольшей популярностью самоубийств. Отпускники сделали все, что могли, выбрав город для празднования дня святого Валентина, когда соединяются сердца возлюбленных, – 14 числа, но и это не помогло. Февраль был настолько же привлекателен, как и сам Нью-Йорк, если только воспринимать его до пяти утра.
Как и подозревала Лейк, несколько крепких бедолаг провели здесь всю ночь, чтобы попасть в верхнюю часть длинного списка. Но далеко не все придерживались распространенного правила – первым пришел, первым обслужен. "Первым пришел, первым позабыт", – горько усмехались они.
Во всяком случае, когда в семь тридцать утра Лейк с Карен подошли к месту прослушивания, то получили соответственно 130-й и 131-й номера. Но это было по предварительной записи, которую вели актеры под номерами 1-й, 2-й и 3-й.
Они простояли в очереди, трясясь от холода, два с половиной часа. Потом какой-то чиновник создал настоящее столпотворение, объявив, что начинается регистрация кандидатов по новому, единственному и подлинному списку. После этого безумия многие актеры, стоявшие в хвосте, отказались от этой затеи и отправились по своим обычным делам – кто на работу, а кто на ее поиски. В любом случае их больше здесь не видели. Тех, имена которых значились в верхней части нового списка, как и тех, кому больше нечем было заняться, пригласили в подвальное помещение театра. Оно было большое, довольно чистое и, слава Богу, там было тепло.
Какой– то сердобольный юноша предложил сбегать через улицу за горячим кофе. Его забросали предложениями, и лицо у него вытягивалось по мере составления списка желающих. Выпив крепкого кофе из бумажного стаканчика с щедрой порцией сахара, Карен воспрянула духом. С интересом принялась она наблюдать за поведением актеров. Высокая грациозная девушка, казалось, впала в транс, на ее лице появилась маска отрешенной сосредоточенности. Рядом с ней другая девушка распевала гаммы, стараясь, вероятно, согнать со связок осадки утреннего тумана. Недалеко от нее небольшая группа обменивалась информацией: бесспорно, наилучший учитель танцев, замечательный режиссер для пьес Шекспира, просто чудесный терапевт, который творит чудеса с творческими людьми и берет за услуги совсем недорого. И, само собой разумеется, они обсуждали другие прослушивания.
– А вы ходили на прошлой неделе на прослушивание для "Песни ангела"?
– Ну и зоопарк! Никогда в жизни не видела более ужасной организации. Честно, если они не умеют толком провести прослушивание, то что можно ожидать в таком случае от представления?
– Это был пустой номер. Книги вызовов были подделаны, в них кто-то поработал. В прошлый вторник я должна была почитать с листа для какого-то театра на Бродвее. Там они попросили кандидатов импровизировать. Почему они это сделали? Да потому, что у них не было даже сценария!
Все вокруг одобрительно закивали. В этой лотерее не выиграть, прокомментировал кто-то.
Актеры по-разному коротали время – одни отдавались медитации, другие выщипывали брови и пудрили лица, третьи отбивали степ, четвертые учились степу у тех, кто умел это делать, пятые читали сценарии, шестые их писали, седьмые составляли письма или какие-то документы, но любимым времяпрепровождением для всех было изложение кратких данных о себе на обратной стороне фотокарточек размером 8x10.
Какой– то юноша занимался "тай чи" -восточными упражнениями, – и казалось, что он исполняет балет под водой. Очертания его движений грациозно расплывались, переходя из одного в другое, и все это не имело конца. Он не остановился даже тогда, когда вышел администратор и по списку назвал первые десять имен.
– Пожалуйста, передайте мне ваши фото и краткие данные. И приготовьтесь к исполнению шестнадцати тактов в быстром темпе.
– Ненавижу пение, – скорчила гримасу Лейк, подтолкнув локтем Карен. – Волнуешься?
– Я, по-моему, единственная из кандидаток, которой здесь не место, – сказала она, пытаясь улыбнуться.
– Что им нужно – грудной или драматический? – крикнул кто-то, подводя черту под множеством обычных вопросов и мнений.
Карен запаниковала.
– Я даже не знаю, что это значит.
– Успокойтесь, – юноша, который принес ей кофе, с улыбкой глядел на нее. – Грудные голоса – это такие, как у Ширли Джонс, а драматические – как у Этель Мерман.
– А Джолсон?
– Ах, Джолсон! – ухмыльнулся он. – Это что – ваше имя?
– Разве это видно?
Он похлопал ее по плечу.
– Не переживайте. Здесь собрались на прослушивание хорошие люди. Такое бывает не всегда.
Перехватив его взгляд, Лейк дружески улыбнулась ему. Родственные души – он и она, которым выпало присматривать за новенькой. Но он сразу потупил взгляд. Он ее испугался.
– Желаю успеха, малышка, – он отвернулся, взъерошив волосы Карен.
– Я не желаю, чтобы со мной обращались как со щенком, – воскликнула Карен обидчивым тоном.
– Цыц, Дружок, цыц, милый Дружок! – произнесла Лейк визгливым голосом и, поцокав языком, произвела звуки, похожие на поцелуи, которыми на Парк авеню солидная матрона успокаивает расшалившегося пуделя, – не будешь вести себя хорошо, не получишь вкусной косточки.
В Лейк тут же полетел пустой стаканчик из-под кофе.
– Хорошо же, Истмэн! Больше ты никогда не получишь мою шелковую блузку.
– Но ее у тебя нет.
– Видишь? Ты уже все забыла! – фыркнула от смеха Карен. – Боже, я такая смешная. Самой противно!
Лейк отправила стаканчик обратно. Карен не успела ответить тем же. В это время вызвали еще несколько кандидатов, и головы всех повернулись к ним. Тот парень, который приносил ей кофе, поднял с полу сумку и перебросил ее через плечо, готовясь к броску наверх, вверх по лестнице. Карен дружески ему помахала.
– Я буду слушать вас. Что вы исполняете?
– "Обещания, обещания"
– Желаю удачи! – крикнула Карен на прощание своим звонким голоском.
Лейк вдруг почувствовала, что краснеет от негодования:
– Нельзя говорить "Желаю удачи!", ты, идиотка, – чуть не крикнула она, – всегда в таких случаях нужно говорить "Ни пуха, ни пера!".
Но Карен еще не знала этого. Она ничего не знала. Лейк с трудом удержалась от соблазна стукнуть ее по башке. Но это чувство быстро прошло, осталась лишь неловкость. Может, лучше вести себя так, как Карен. Очень плохо, что все вокруг не столь чудесно, и Карен предстояло еще жестокое пробуждение. "Наверное, лучше вернуться домой", – подумала она.
– Эй, – сказала Карен, не спуская с нее внимательных глаз. – Не знаешь, почему у меня возникло такое чувство, будто я вошла в зал посередине фильма? О чем ты сейчас думала?
Лейк зевнула, откровенно демонстрируя зубы, и потянулась.
– О стирке. На завтра у меня нет чистого нижнего белья.
– Врешь.
– Честно. Ни одной пары.
Сверху послышались натужные звуки несчастного баритона, терзающего арию "Обещания, обещания".
Глянув вверх, Карен нахмурилась.
– Ну и олух, – сказала она. – Такой приятный на вид парень мог бы по крайней мере петь получше.
– Ему явно не повезло, – Лейк снова зевнула, на сей раз без притворства. – На каком номере они остановились? На пятнадцатом. Разбуди меня, пожалуйста, когда подойдет очередь девяностого.
Откинувшись на спинку стула, она закрыла глаза.
Чуть позже четырех часов были вызваны номера от 130-го по 139-й. Поднимаясь по узкой лестнице, Карен почувствовала знакомые симптомы нервозности – у нее похолодели ладони и вспотело под мышками. По ее мнению, первая ее ошибка заключалась в том, что она вообще пришла на это прослушивание. Первое прослушивание не должно проходить для отбора на бродвейскую постановку. Нужно было начинать с малого и постепенно взбираться вверх. Вторая ошибка состояла в том, что она шла сразу за Лейк: 130-я, 131-я. С цифрами не поспоришь.
Из– за кулис она наблюдала за Лейк. В глазах Карен ее подружка по комнате была олицетворением холодного презрения, она исполнила "Мое сердце принадлежит папочке", мурлыча, словно котенок. Карен прожила с Лейк достаточно, чтобы узнать, что блондинка иногда пускает ветры и, как и все, моется в ванной, но ей никогда в голову не приходило, что она может потеть. Она, наверное, действительно была взволнована.
С точки зрения Лейк, все обстояло несколько иначе. Она нервничала, она сходила с ума, она плавала в громадной луже пота. Она не могла петь, она вообще не умела петь, и на Бродвее это было для нее главным препятствием. Со своей задачей она справлялась, проявляя сексуальность и застенчивость красивой женщины, делая голос хрипловатым и суггестивным. Но никакой техникой в мире не скрыть того факта, что она просто не умела петь.
– Ха, – завистливо прошептала одна из кандидаток. – Если у тебя такая внешность, талант вовсе не обязателен.
Карен не слышала недостатков в дрожащем сопрано Лейк.
Она была уверена, что Лейк станет самой большой звездой. Ей же наверняка придется возвращаться в Чикаго, где она будет зарабатывать три тысячи фунтов и станет профессиональной помощницей матери по хозяйству.
Лейк, вернувшись за кулисы, с колоссальным облегчением вздохнула и выкатила глаза.
– Видишь? – она широко улыбалась, но не могла сдержать дрожь. – Ничего страшного. Ну, теперь иди ты, и ни пуха тебе, ни пера!
– Я настоящий труп, – простонала в ответ Карен.
Каким– то образом ей удалось не упасть, с трудом переставляя ноги. Выйдя на сцену, она вдруг почувствовала себя здесь как дома. Да, она так даже не думала, она это чувствовала. Сцена была пустынной. Только рабочая лампа на столике по правилам профсоюза разделяла с ней громадное сценическое пространство. Вот она стояла на настоящей бродвейской сцене и испытывала какое-то особое, волшебное чувство.
– Карен Блум, – позвал из темноты чей-то недружелюбный голос. – Подойдите, пожалуйста, поближе к ленточке.
Это была полоска в виде буквы "X" возле рабочей лампы. Она выровняла кончики туфель точно по кромке.
– Хорошо?
– Отлично!
В темноте пошушукались. Было слышно, как скрипят перья.
– Можете передать свои ноты Бобу, нашему аккомпаниатору.
– Но у меня нет никаких нот. Это мое первое прослушивание, и я… – она глубоко вздохнула. – Хорошо, можно я спою а капелла?
– Будет просто замечательно, Карен.
"Они вроде по-дружески настроены ко мне, – отметила она про себя с восторгом, – по-моему, они на моей стороне".
Она спела "Ты заставил меня полюбить", так как только эти слова у нее не вылетели из памяти. Ее отец обычно всю ночь играл для нее эти пластинки Джолсон, когда она не могла уснуть. У Карен была странная детская бессонница, так как она любила лежать по ночам с открытыми глазами и наблюдать, как растут у нее кости. Может, именно поэтому ей нравилась Джолсон. И ее отец.
Она вдруг почувствовала, что ее голос устремляется куда-то в верхнюю точку головы. У нее не было техники, чувства театральности, но голос звучал приятно, ясно, завораживающе – все, как на картинке, когда маленькая девочка слушала пение Джолсон в четыре утра, а рядом с ней сидел отец.
Они дали ей возможность допеть до конца.
Тишину вдруг нарушили аплодисменты за кулисами. Только тогда она подумала, может быть, на самом деле она сделала все верно, как надо. Из темноты снова заговорили.
– Мы снова позовем кандидаток через неделю или в крайнем случае через две. Мы также составим картотеку замен по мере проката спектакля. Благодарим вас.
– Спасибо, – вежливо ответила Карен. С большой неохотой она покинула сцену.
Лейк, вся в слезах, ожидала ее за кулисами.
– Ты была просто чудо, – прошептала она, крепко обнимая Карен.
– Да, это правда, – в голосе Карен чувствовалась поразительная гордость. – Да, я была в ударе. О, Лейк, как я благодарна тебе за то, что ты привела меня сегодня сюда. Ты – лучшая моя подруга. Таких, как ты, у меня никогда не было.
"Нет, я тебе не подруга, – подумала Лейк, испытывая душевные муки, – я вообще ничья подруга".
Она не ожидала, что Карен окажется настолько хороша.
4
Мэтту Сингеру понравился голос, звучащий на другом конце провода. Очень понравился.
– Гарри Таунсенд – это студент в моем театральном классе, – сбивчиво объясняла Карен. – Он сказал, что вы делаете студенческий фильм и что у вас нет актрисы на женскую роль. Нельзя ли вам что-нибудь почитать. Мне бы очень хотелось вам показаться.
Мэтт вначале скорчил гримасу. А почему, собственно, и нет? Этот фильм становился его собственной "синей птицей" счастья. Он просмотрел почти всех в Нью-Йоркском университете на эту роль, включая даже некоторых женщин с лисьими повадками из студенческого кафетерия. Почему не пригласить девушку, владелицу такого очаровательного голоска?
– Согласен. Может, сегодня вечером?
– Сегодня вечером?
– В восемь часов. У Вейнштейна.
– В общежитии? Да?
– Да, в общежитии, – сказал он, вздохнув. – Я буду ждать вас в холле.
– О чем ваш фильм, не скажете? – спросила Карен.
Мэтт опять вздохнул.
– Это фильм о человеке, который заключает со своим приятелем пари, что сможет скрываться от него три дня. Но на самом деле этот приятель хочет его убить. Роль, которую вы мне прочтете, – это роль девушки, которую он случайно встречает. Он считает, что она "голосует" на дороге, но она на самом деле работает на этого приятеля. В конце она влюбляется в главного героя и помогает ему бежать.
– По-моему, очень здорово! – Карен постаралась вложить в свое восклицание как можно больше жара и показать себя с профессиональной стороны. Не зря ведь она сумела выжить после первого прослушивания на Бродвее. Пока она еще не получила оттуда вызова, но это уже были детали. – Итак, встречаемся в восемь, – она с грохотом бросила трубку. – Черт подери, еще одно прослушивание!
Лейк, уютно устроившаяся в кресле, рассмеялась.
– Карен, какая ты дура, ты ведь не назвала ему даже своего имени!
– Кажется, вы и есть та таинственная леди? – сказал Мэтт, когда Карен в своей обычной взбалмошной манере влетела в холл общежития Вейнштейна.
– Простите меня, ради Бога. Вы, вероятно, подумали, что я не совсем в своем уме…
– Да, должен признаться, – он поднялся с низкого кресла. – Но таково большинство актеров. Он пытался ее "раскрутить". Мэтт робко улыбнулся. – Рост шесть футов четыре дюйма, хотя вы мне об этом ничего не говорили. Могу я задать вам один вопрос?
– Любой, какой хотите.
– Как, черт возьми, вас зовут?
– Карен Блум, – она протянула свою ручку этому гиганту. Мэтт был высоким и худощавым и был похож на деревянное изваяние Ишабода Крейна. В нем было что-то простоватое, деревенское, и это в нем подкупало, но за стеклами его очков поблескивали острые глаза, говорившие, что внутри бьется совершенно иная, живая жизнь.
"Этот парень своего добьется", – вдруг осенило Карен. Мэтт Сингер будет очень удачливым режиссером – это ясно, как и то, что я живу и дышу.
Мэтт быстро представил ее своим друзьям. Один парень был оператором, второй кем-то еще, а девушка с подстриженными серебристыми волосами была просто "звуком". Здесь был и Гарри, и он дружески ей помахал. Им обоим вручили по фотокопии сценария и отправили в пустую комнату, чтобы они подготовили там сценку.
– Я так нервничаю, – доверительно сказала Карен.
– Ничего особенного, в этом весь секрет, – заметил Гарри.
– Что ты сказал?
Он постучал пальцем по сценарию.
– Ты хочешь стать актрисой?
– Ты это знаешь.
– Никогда не давай им возможности поймать тебя на этом, – подмигнул он. – Этот сценарий, другой – наплевать, мы должны оставаться всегда самими собой. Ты и я, и больше ничего.
– Хорошо, Гарри, – сказала Карен, демонстрируя к нему полное доверие. – Вот мы вместе все и сделаем – ты и я.
Мэтт внимательно изучал молодых актеров. Он теперь смотрел на них как на одно целое – как они реагировали друг на друга, как слушали друг друга. Он попросил их повторить сценку с небольшими изменениями интонаций. Оператор указал им, где нужно остановиться. Хладнокровно, умело сдерживая приступ гнева, она бросила ему:
– Прошу меня простить, но я здесь слушаю только режиссера!
– Эта девушка принята! – рявкнул Мэтт под общий взрыв хохота. Ему было просто необходимо увидеть эту вспышку гнева, узнать, скрывается ли за этой милой робостью какая-то острота, резкость, "изюминка". Да, в ней был огонь. Он попросил актеров сыграть еще одну сценку. Карен быстро ее просмотрела.
– Здесь говорится, что мы должны поцеловаться, – сказала она Гарри с сомнением в голосе.
– Ничего не имею против, – рассмеялся он в ответ. – Ну, а ты?
Она пробормотала что-то неразборчивое и покраснела. Конечно, ей хотелось поцеловать Гарри. Но она не рассчитывала, что придется делать это на людях. На протяжении всей сценки Карен находилась в затруднительном положении. Понятно, поцелуй, но какой именно? Поцелуй тетушки, на прогулке или в безлюдном месте в парке? А что предполагал Гарри? Карен вовсе не улыбалось остаться после этого с распухшими губами и языком.
Положив руку ей на плечо, Гарри повернул ее к себе. Он был невысокого роста, но на фоне миниатюрной Карен выглядел не хуже Джона Уэйна. Она глядела в пол. Он поднял ее подбородок, чтобы она посмотрела ему прямо в глаза. В прекрасные зеленые глаза.
– Только ты и я, крошка.
Наклонившись, он поцеловал ее в кончик носа. Ей стало щекотно. Когда робкая улыбка раздвинула ее губы, он поцеловал ее. Она открыла рот пошире, а руки машинально потянулись к его плечам – вполне естественный, расслабляющий жест. От него пахло кофе. Потом всю жизнь, независимо от обстоятельств, запах кофе вызывал у нее сексуальный настрой.
Они медленно оторвались друг от друга. Не чувствуя на плечах рук Гарри, она ощутила себя совершенно обнаженной.
Мэтт со странным выражением на лице наблюдал за ее действиями.
– Благодарю вас, большое спасибо, – сказал он. – Я дам вам знать при первой возможности.
– Хорошо, – вздохнула она, будучи уверена, что больше никогда не увидит Мэтта Сингера. – Желаю успеха вашей картине.
Когда актеры ушли, оператор, повернувшись к Мэтту, спросил:
– Для чего ты им дал вторую сценку?
Мэтт пожал плечами.
– Мне хотелось узнать, какие между ними отношения.
– Ну и что?
– Это был первый поцелуй, если я на самом деле понимаю в этом толк.
– Ну и что? – повторил оператор.
– А то, – сказал Мэтт, – что я женюсь на этой девушке.
– Значит, она получила роль, – заключил оператор.
– Черт! – Лейк быстро сняла с ноги шлепанец и запустила его в бегущего по стене таракана. – Проклятые твари!
У нее были отвратительные шлепанцы – пушистые, розового цвета. Их для нее купила Карен, а для себя выбрала точно такие, только голубые.
– Проклятые твари! – согласилась с ней Карен, разливая шоколад по кружкам.
Увидев девушек вместе, любой мог бы сказать: "Красивая блондинка, красивая брюнетка".
Карен села.
– По-моему, все прошло удачно. Ну и слава Богу! – она заглянула в кружку. – Без зефира не так вкусно, а?
Лейк взглянула на нее.
– О чем ты думаешь, Карен? Я знаю, что без зефира не так вкусно.
– Послушай, Лейк, – медленно сказала Карен. – Ты когда-нибудь занималась любовью с мужчиной?
– Я не девственница, – ответила Лейк. Она почувствовала, как становится все холоднее и все дальше отстраняется от подруги. Нужно уметь беречь свои тайны.
– Ну… как это?
Никак. Внутри испытываешь холод и становишься похожей на погасший камин, из которого нужно удалить золу. Да еще и ощущение внутренней нечистоплотности.
– Что ты имеешь в виду?
– В первый раз больно?
– Немного. Но если расслабиться, боли почти не чувствуешь, честно, – поспешила добавить Лейк, заметив на лице у Карен ужас. – Вообще-то это приятно. Карен положила свою маленькую ручку на ладонь Лейк. Холодные руки – теплое сердце. У Карен было теплое сердце, проносились в голове Лейк идиотские мысли. У Лейк холодная п… Эй, ребята, озеро замерзло, можно покататься на коньках!
– Лейк, тебя случайно не насиловали, с тобой ничего не произошло в этом роде?
– Нет, – рассмеялась она. – Почему ты спрашиваешь?
– Потому, что всякий раз, когда разговор заходит о сексе, у тебя на лице появляется вот это странное выражение, словно ты при этом вспоминаешь посещение зубного врача, который продолбил тебе корневой канал.
– Мне кажется, – ответила Лейк ровным тоном, – что секс с верно найденным человеком, с тем, кого ты любишь, кому доверяешь, может стать просто чудесным наслаждением.
– Что-то ты говоришь не очень уверенно. Ты на самом деле так считаешь, веришь в это?
– Нет, – помахала Лейк своим пушистым шлепанцем. – Но я надеюсь, что это так, – она допила до конца шоколад. – Я на самом деле надеюсь.
