Текст книги "Добрые друзья"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)

– Какая честь, мисс Калландер…

– Ой, мистер Джоллифант! – пролепетала она. – Мистер Фелтон здесь? Ах, да вот же он. Мистер Фелтон, я насчет списков для стирки…

– Фелтон. – Иниго строго посмотрел на приятеля и вопросил: – Что там со списками?

– О них-то я и пришел спросить! – выпалил Фелтон.

Иниго осадил его повелительным взмахом руки и с глубокой нежностью поглядел на мисс Калландер – казалось, он вот-вот погладит ее по плечу.

– Насколько я понимаю, они нужны вам прямо сейчас?

– Да, как можно скорей. Миссис Тарвин просто озверела! – Ее глаза стали распахиваться все шире и шире, а рот приоткрылся.

– Ни слова больше! – в благородном порыве вскричал Иниго. – Я сделаю все, что под силу человеку. По крайней мере если Фелтон соизволит оказать мне небольшую поддержку. – Он принялся рыться в бумагах на столе, нашел какой-то листок и добавил: – А теперь вперед, друзья, в зал отдыха! И пусть нашим девизом будет бессмертное «Один за всех, и все за одного», определенно! Ведите, мисс Калландер. Господин Фелтон, возьмите эти бумаги и стряхните с души летаргический сон.

Вслед за хихикающей мисс Калландер они отправились в зал отдыха.

Пока Иниго аккуратно забивал и раскуривал свою нелепую трубку, после чего мечтательно улыбался, глядя сквозь пелену дыма на двух коллег, те успели составить все нужные списки.

– Ну, вот и все, – сказал он, пока мисс Калландер собирала бумаги. – Что будем делать дальше? Я не могу вернуться в свою чудовищную каморку и вновь взяться за перо. Вдохновение, мисс Калландер, драгоценное вдохновение исчезло, испарилось! Золотая повязка порвалась, Фелтон [12]12
  Аллюзия на библейские слова: «Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем». Библия. Ветхий Завет. Книга Екклесиаста, или Проповедника, 12:6.


[Закрыть]. Хотя я не прочь помузицировать.

Мисс Калландер широко распахнула глаза.

– Но как?! То есть, где вы будете играть?

– Вы совсем забыли, – с достоинством ответил Иниго, – что внизу, в нашей прогнившей насквозь классной комнате, стоит инструмент – назвать его пианино язык не поворачивается.

– Ах, мистер Джоллифант! – Она издала крошечный смешок, выражающий одновременно восторг и страх. – Это вы забыли, что миссис Тарвин запретила играть на нем по вечерам. Правда ведь, мистер Фелтон?

– Правда, Джоллифант, – кивнул Фелтон, серьезно сверкнув очками. – Жаль, конечно, но так она и сказала.

– Друзья мои, товарищи по несчастью, благодарю вас за предостережения и заботу, но меня не интересуют подобные приказы, деспотические запреты… э-э… подрывающие самые основы человеческой свободы. Что такое раб твой – пес, чтобы не сделать такого большого дела [13]13
  Перефразированная библейская цитата: «И сказал Азаил: что такое раб твой, пес, чтоб мог сделать такое большое дело?» Библия. Ветхий Завет. Четвертая книга Царств, 8:13.


[Закрыть]? Ответ один: нет, нет и нет! Я буду играть, и постараюсь сыграть как можно лучше, хотя вряд ли мои старания решат дело: клавиши все время застревают. Итак, повторяю, я буду играть на нашем школьном пианино. Раскройте уши – я обращаюсь к вам, мисс Калландер, поскольку уши Фелтона, как вы видите, и без того раскрыты, – и дайте им испить мелодии, гармонии или как там это зовется.

С этими словами Иниго демонстративно сошел по лестнице в угрюмую классную комнату – некогда гостиную усадьбы Уошбери, а ныне безрадостный зал, полный парт, грифельных досок и желтеющих географических карт. Уже спустились сумерки, поэтому Иниго включил резкий дрожащий свет и прошел в дальний угол комнаты, где уселся за маленькое пианино охряного цвета со скорбными голубоватыми клавишами – подобные инструменты нарочно придумывают и собирают для учреждений с прижимистыми хозяевами. Педаль скрипела, клавиши застревали, издавая печальные металлические звуки, но все же это было пианино, а значит, из него можно было выжать музыку.

Надо отметить, что игра Иниго, наравне с французским, историей и крикетом, эффектна, но поверхностна. Он не из тех вдумчивых и старательных исполнителей, что до последнего форшлага разучивают наизусть своих бахов и моцартов. Нет, техника у него никудышная, а вкус и того хуже. Сам он невысокого мнения о своих музыкальных способностях, а все его серьезные мысли, все лучшие порывы посвящены сочинению замысловатой прозы. Оставаясь наедине с собой, он считает себя новым Уолтером Патером [14]14
  Уолтер Патер (1839–1894) – английский эссеист и искусствовед, главный идеолог эстетизма (последователями этого движения были Оскар Уайльд, Джордж Мур, Обри Бердслей и др.).


[Закрыть]или Стивенсоном. Увы, писателем ему не бывать. Сколько Иниго ни старается, честные слова под его пером вопят от боли, как на дыбе, хотя сам об этом он не ведает. Ему суждено до последнего дня быть одним из томных воздыхателей Музы, которых она не одарит ни единым благосклонным взглядом. Иниго никогда не напишет стоящей книги, пусть его жизнь будет полна запахов и ароматов литературы. Для нее он навек потерян – впрочем, сам Иниго вполне доволен своей участью, поскольку относится к числу тех скромных претендентов (а в душе он вполне скромен), которым вид безнадежно загубленной рукописи доставляет больше радости, нежели многим состоявшимся писателям – целая полка гениальных томов. С другой стороны, в его музыкальных эскападах (именно они делали его всеобщим любимчиком в Кембридже и желанным гостем на любой вечеринке, пусть сам он относился к ним с благосклонным презрением) проблескивал гений. Его игра была легкой, свежей и отчего-то восхитительно смешной; клавиши под его пальцами начинали жить сказочной жизнью. Иниго не только читал с листа и на ходу приукрашивал популярные мелодии и песенки, пользующиеся неизменным спросом у публики, не только умел подобрать песню на слух и дополнить ее парочкой собственных пассажей, но и влет сочинял невероятно забавные мелодийки, цинично-сентиментальные штучки на злобу дня, весьма похожие на те песни-бабочки, что облетают весь мир и незаметно уходят в безвестность. В этих мотивах собственного сочинения была изюминка, нечто одновременно грустное и забавное, свойственное только им. Стоило Иниго заиграть, как все слушатели невольно начинали притоптывать, а те, кто тщетно пытался запомнить искрометный мотив, потом еще несколько педель сходили с ума. Вволю наигравшись, Иниго забрасывал эксперименты с клавишами и мелодиями. Он никогда не записывал свои сочинения на бумагу. Ему не приходило в голову, что в мире таких сочинителей раз-два и обчелся, а если бы и пришло, он бы наверняка не придал этому значения – ведь надо еще закончить «Последний рюкзак».

Вот уже несколько дней у него в голове крутился необычайно прелестный и беспардонный мотивчик, и теперь, сыграв для начала несколько эффектных пассажей, Иниго взялся его исполнить. Несколько минут он возился с тональностью ре-мажор и в конце концов перешел на излюбленный ми-бемоль. В следующий миг несчастная туша пианино ожила. Иниго поймал мелодию и стал с ней баловаться: она то заходилась в дисканте, то рычала басом, а потом вдруг бросалась наутек, игриво сверкнув красными каблуками и каштановыми кудряшками. Удержать ее не было никакой возможности. Она выписывала пируэты, дразнила парты, карты и грифельные доски: сам воздух словно пропитался ее неподражаемым озорством. Рампти-ди-тиди-ди, рамти-ди-тиди…Впрочем, что толку напускать туман или пытаться описать этот мотивчик словами? Теперь весь мир его знает (или знал вчера) – под названием «Свернем же за угол». Разумеется, тем вечером Иниго исполнил не окончательный вариант мелодии, которая со временем стала песней, а потом и танцевальной композицией: бабочка еще только-только выбиралась из кокона. Ее пока не успели пропеть, провыть, протрубить и опошлить на все возможные лады, но в ней уже звучала характерная чарующая насмешка над всем костным, скучным и тяжеловесным. Иниго крутил ее и так и эдак, сдабривал сверкающими россыпями высоких нот, в притворном отчаянии доводил до баса, а потом так звонко бил по клавишам, что стены классной комнаты исчезали, а на их месте возникала легкая прозрачная беседка среди зеленых садов, воплощение юности и веселого безрассудства. Проделывая все это, Иниго громко хохотал.

– Мистер Джоллифант! – Строгий голос из коридора.

Рампти-ди-тиди-ди. Ничего лучше он пока не сочинил. Вот каким должен быть субботний вечер! С первой же ноты он затанцевал по школе Уошбери, пронесся по длинному угрюмому полю и вприпрыжку помчался к светлым городам, каких не сыщешь ни на одной карте.

– Мистер Джоллифант! – На сей раз хриплый визгливый голос раздался совсем близко.

Рампти-ди-тиди. Новые друзья брали тебя за руки и увлекали прочь, сквозь ряды хохочущих дев…

– Мистер Джоллифант!

Наконец Иниго очнулся, скинул руки с клавиш и обнаружил перед собой вполне реальную миссис Тарвин, побелевшую от злости. В следующий миг он скривился и окинул недовольным взглядом ее бесформенный черный силуэт, седые волосы, убранные ветхой лентой, очки в стальной оправе и вытянутое землистое лицо, которое самым возмутительным и неприятным образом контрастировало с огромной тушей ее тела.

– Вы что, не слышите? – в ярости вопросила она.

– Никак нет. – Иниго растерянно улыбнулся. В его голове все еще звенела шаловливая мелодия.

– Немедленно прекратите играть, прекратите играть! – возопила миссис Тарвин. Она часто повторяла концовку предложения, причем на второй раз резко повышала голос, неизменно приводя в восторг уошберийских пародистов. – Я вроде бы ясно дала понять, что по вечерам играть на пианино категорически запрещено, запрещено!

– Но ведь мне больше некогда на нем играть, совершенно некогда, – ответил Иниго. Сам того не желая, он уже начал ее пародировать. – И вообще, я даю некоторым мальчикам уроки музыки. Музыка – дополнительный предмет, и… э-э… плату за уроки я делю с вами. Как же мне преподавать музыку, если я сам не играю? – Он широко улыбнулся.

Ответной улыбки не последовало. Миссис Тарвин познакомилась с Иниго всего неделю назад и уже отнесла его к числу мужниных промахов.

– Уроки музыки совершенно не важны, не важны, – ледяным тоном проговорила она. – Тем более, чтобы преподавать музыку, вовсе не обязательно поднимать такой шум и играть мюзик-холльные безделицы среди ночи, когда все мальчики в постели, давным-давно в постели!

– Между прочим, чем дольше лежишь в постели, тем крепче сон… – начал было Иниго.

– Довольно, мистер Джоллифант. У нас такое правило: не играть, не играть на пианино по вечерам. – Она резко развернулась, будто на шарнире, подобрала юбки и вышла вон.

Иниго отправился следом, тихо насвистывая свежий мотивчик – теперь в нем звучал не только зажигательный ритм, но и определенные бунтарские нотки. Наверху, по дороге в свою комнату, он встретил мисс Калландер – судя по всему, она стояла там с самого начала и подслушивала.

– Я видела, как она спустилась! Вам запретили играть?

– Именно, запретили, – ответил Иниго. – А я только вошел во вкус! Слышали, что я играл? Безделица, конечно, но зато моя собственная.

– Правда? Чудесная мелодия. Вы такой умница! – Тут она понизила голос: – Так и знала, что вас выругают. Миссис Тарвин весь вечер злая, как собака: сразу после ужина отчитала меня за какую-то ерунду. Прямо не знаю, что и делать. – Мисс Калландер с надеждой взглянула на Иниго.

Тот как бы невзначай взял ее за руку.

– Она хочет сломить нашу волю этой жуткой диетой – я про пастушьи запеканки и чернослив. Но ей нас не одолеть! Разве что Фелтон сдастся: воли у него нет, чернослив ему якобы по вкусу. А вот мы с вами, мисс Калландер… – Иниго, не договорив, стиснул ей ладонь.

Мисс Калландер спрятала руку за спину, но без особой спешки.

– Она ужасная, правда? И ведь это только начало. Впереди целая четверть! Какой же она станет к концу? Может, подобреет?

– Озвереет, определенно, – важно ответил Иниго. – Терпеть ее целых девять недель… это выше моих сил. Поверьте, – теперь и он зловеще зашептал, – хоть четверть едва-едва началась и мое знакомство с этой горгоной длится считанные дни, нити наших судеб уже сплелись в паутину, путь мой начертан, и очень скоро… знаете ли вы, что случится очень скоро?

В ее круглых глазах и приоткрытых губах ясно читался вопрос, однако актерское чутье подсказало Иниго выждать несколько секунд. Чело его омрачилось.

– Смертный бой, – наконец молвил он, – битва самых грандиозных и сокрушительных масштабов. – Иниго бросил на мисс Калландер еще один обреченный взгляд, потом внезапно улыбнулся, махнул рукой и пошел себе дальше по коридору, беззаботно насвистывая мелодию, которую можно назвать лейтмотивом этой главы.

II

Воскресенье выдалось на удивление теплым для сентября. Однако то было не приятное и солнечное тепло, а угрюмый серый зной: как будто всю деревню засунули в огромную темную печь. Ни дуновения ветерка на полях, а школьный воздух, казалось, прогнали уже через множество легких. Обед в компании мальчиков прошел отвратительно. Иниго умял несметное количество отварной говядины, провернул скользкое дельце с морковью и стал свидетелем того, как пятнадцать мальчиков едят манный пудинг. Теперь, понятное дело, ему было жарко, гадко и тошно.

– Я ошибся, сказав, что в этой школе есть только два запаха, – злобно сообщил он Фелтону, с которым вышел из столовой. – Точней, главных запахов действительно два. Первый – запах мальчиков, разумеется. Второй – запах из кухни, которую, судя по всему, залили капустным отваром и завалили гнилыми костями. Эти запахи, что называется, преобладают. Но… ты меня слушаешь. Фелтон?

– Не очень внимательно, честно говоря, – проронил Фелтон, не оборачиваясь. Они поднимались по лестнице, и он шел первым. – Но ты продолжай, если тебе так нравится.

– Ах, Фелтон, в железо вошла душа твоя [15]15
  Библия. Ветхий Завет. Псалтырь. Псал. 104:18.


[Закрыть]. Где дружеское участие, где знаменитое юго-западное доброхотство? Позволь отметить, что мне такие разговоры тоже неприятны. Но я хотел уточнить: в Уошбери куда больше запахов, чем мне казалось поначалу. В углах живет затхлый душок, пахучие туманы витают в коридорах, похожие на…

– Фу, замолчи! – Фелтон прибавил шагу. – Я только что пообедал.

– Идешь мирно переваривать пищу? Хочешь без суеты и спешки превратить ее в кусок доброго честного Фелтона? О, это тайна, покрытая мраком… Нельзя посвящать в нее случайных прохожих, они могут легкомысленно с нею обойтись.

– Я пока не решил, чем заняться, – сказал Фелтон, встав в дверях своей комнаты.

– Не решил?! – вскричал Иниго и хлопнул приятеля по плечу. – Считай, тебе повезло. Я вот давно определился: этим теплым воскресным днем в глухой зловонной школе заняться положительно нечем.

– Я думаю прогуляться.

– Как! По старой протоптанной дорожке – через поля, к старому мосту, потом обратно? Умоляю, Фелтон, не говори, что ты это всерьез.

– Нет, я придумал другой маршрут. Можно пройтись вдоль земляного вала до Кинторпа, – ответил его приятель тоном скромного героя. – А там и чаю попить. – Он радостно кивнул и ушел к себе.

Иниго растянулся на двух стульях, раскурил трубку, и тут его озарило. Он вспомнил, что Дейзи Калландер свободна до самого вечера. Почему бы не сводить ее в Кинторп или еще куда – на чай? Пусть она не любительница пеших прогулок, но уж такое расстояние осилит. Порой Иниго начинал думать, что почти влюблен в Дейзи, однако ему никак не удавалось избавиться от мысли, что надо увидеть хотя бы еще полдюжины девиц, прежде чем решить окончательно. Провести наедине с Дейзи больше получаса и не начать с ней заигрывать было выше его сил – кроме флирта заняться с ней нечем. Впрочем, Иниго не имел ничего против флирта. Любое времяпрепровождение (кроме работы и других, совсем уж страшных преступлений) было ему по душе. Он принялся томно подбирать одежду для прогулки, начав с воротничка.

Раздался стук, и в спальню заглянул Фелтон – опрятный, чистенький и блестящий. Один вид его аккуратной фетровой шляпы, скучного синего галстука и сверкающих очков нагнал на Иниго жутчайшую тоску. Прогуляться с Фелтоном – все равно что пройтись по пустыне Гоби.

– Ты идешь, Джоллифант?

Иниго медленно покачал головой:

– Нет, спасибо. В другой раз, когда я буду крепче рассудком и телом, а свирепый норд-ост закончит то, чем ему положено заниматься по словам… как бишь его… мистера Кингсли… в общем, когда норд-ост закончит свои дела [16]16
  «…а свирепый норд-ост закончит то, чем ему положено заниматься по словам…» – Иниго имеет в виду стихотворение Чарлза Кингсли «Ода норд-осту».


[Закрыть]. Но не сегодня.

– Так я и думал. – Фелтон, как ни странно, радостно улыбнулся и сразу исчез.

– Итак, – сказал себе Иниго, – теперь прекрасная Дейзи в моем распоряжении. – Он заглянул в зеркало, натянул сентиментальное выражение лица и спешно закончил туалет. Прекрасная Дейзи в его воображении стала еще прекрасней, а ее общество на ближайшие два-три часа – приятнейшей из перспектив. Страшная тоска отступила под натиском сердечного пламени. Иниго стал вновь насвистывать свою мелодию.

Он бросил взгляд в окно: на спортивную площадку выходили несколько мальчишек. Бедные, несчастные дети! Скоро их соберут на воскресную гимнастику под руководством самого Тарвина, а после они вернутся в школу и под его же отеческим присмотром напишут свои вымученные еженедельные послания родителям. Врагу не пожелаешь такого воскресенья! Не успел Иниго отвернуться, как ему на глаза попались две фигуры покрупнее. Одна была Дейзи Калландер. Рядом с ней энергично вышагивал коварный предатель Фелтон. Он прокрался вниз и похитил ее, а теперь вел в Кинторп пить чай! Спокойненько уводил прочь целое Инигово воскресенье! Иниго уставился им вслед, потом заметил у себя в руке дурацкую шляпу и запустил ее через всю комнату. Когда он вновь выглянул в окно, на улице не было ничего, кроме горстки маленьких идиотов и огромной, чуть скворчащей от зноя пустоты.

На миг Иниго стало так жаль себя, что он едва не разрыдался. Потом он пнул шляпу, пробормотал несколько слов, которых ему вовсе не следовало знать, подумал о Фелтоне, мисс Калландер, испорченном воскресном дне и вдруг хохотнул. Он решил заскочить к Фонтли и взять какой-нибудь детективчик из его богатой библиотеки.

Фонтли покачивался в старом кресле-качалке, курил и допивал виски с содовой. То был крупный, обрюзгший джентльмен: грозные брови, подрезанные усики, тяжелая челюсть и лицо, изборожденное множеством красных венок. Фонтли был единственным талантливым педагогом в Уошбери. Если школе выделяли стипендию, ее тут же получал кто-нибудь из его учеников. Фонтли убеждал себя, что его мальчики способны и прилежны, и таким образом умудрялся впихнуть в них знания. Зачем он вообще приехал в школу Уошбери и почему, приехав, решил остаться, было тайной. Фонтли словно бы приплыл сюда из какого-то диковинного прошлого. Отнести его к широко известной (в литературе) категории гениев-неудачников было бы преувеличением, однако предмет свой он знал крепко, куда крепче самого Тарвина, и походил на ржавеющий в безвестной гавани боевой крейсер. Фонтли высмеивал всю современную литературу (пеняя авторам на грамматические ошибки), зато стопками проглатывал дешевые детективные романы. Раз или два в неделю он исчезал на весь вечер и никому не рассказывал о своих похождениях. (Иниго регулярно пугал Фелтона историями о любовнице из соседней деревни.) Фонтли был чрезвычайно падок на виски и, приняв его в достаточном количестве, начинал пространно сожалеть о том, что не ходит в церковь, затем поносить всю современную цивилизацию или особым ученым слогом (которого в обычной беседе за ним не наблюдалось) рассказывать неприличные истории. Таков был Фонтли. Не любить его было невозможно, однако в его обществе вас не покидало смутное ощущение, что удача от вас отвернулась. Глядя на него, Иниго нередко подумывал освоить другую профессию.

– Ну, Джоллифант, – дружелюбно проворчал Фонтли, отставляя стакан. – Прости, что не предлагаю тебе виски, я все выпил. Никак не мог перебить вкус этого треклятого обеда. Садись.

– Я бы не притронулся к виски, даже если бы он был, – успокоил его Иниго. – Рано еще. Я почему-то не могу пить виски средь бела дня. Кстати, о виски, завтра у меня день рождения.

– И сколько стукнет?

– Двадцать шесть.

– Господи! – Фонтли окинул его внимательным взглядом. – Двадцать шесть. Неужели кому-то бывает двадцать шесть! Но при чем здесь виски?

– Ну, я хотел отметить этот знаменательный день, собраться в зале отдыха после ужина…

– Если думаешь пригласить любезную миссис Тарвин, – с ухмылкой сказал Фонтли, который терпеть ее не мог, – то тебя ждет горькое разочарование. Тарвины завтра ужинают не в школе. В это время года с ними такое случается.

– Тем лучше! Фелтон сможет нализаться со спокойным сердцем, коварный пес! По этому случаю мне нужно две бутылки виски – вы ведь знаете, где их можно достать?

– Две бутылки? Крепкий ты малый! – прогромыхал Фонтли. – Надо было заранее предупреждать, я так быстро не успею. Но у меня есть приятель, сержант Комри, он раздобудет тебе виски к завтрашнему вечеру. Конечно, если оповестить его сегодня.

– Прекрасно! Так и быть, встречусь с лихим сержантом. А где его можно найти по воскресеньям?

– Видел в столовой белобрысую девицу, она еще прислуживает иногда? Ее зовут Элис.

– Весьма недурна. Да, я понял, кого вы имеете в виду. Самая фигуристая и наименее безобразная из наших служанок. Ну и что?

– Передай ей сообщение, – ласково молвил Фонтли, – и к вечеру оно доберется до Комри.

– Так-так-так! – Иниго подмигнул своему приятелю. – Вы уж простите великодушно, мистер Фонтли…

– Просто Фонтли. Называй меня так, даже если хочешь оскорбить – а на уме у тебя, похоже, именно это. – Он расплылся в улыбке.

– Сдается, вы не понаслышке знаете о закулисной деятельности нашего заведения. Я-то думал, что сам неплохо осведомлен…

– О нет, Джоллифант, не льсти себе. Как бы то ни было, попробуй мой способ и убедишься сам. Передай сообщение через Элис.

– Обязательно. Вы ведь придете на праздник?

– А то! – хмыкнул Фонтли.

Минуту или две они молча курили, потом Иниго с тоской выглянул в окно.

– Полагаю, вы не горите желанием прогуляться?

– Правильно полагаешь, – ответил Фонтли. – Проживи ты здесь с мое, тоже не горел бы. К тому же прогулки ради прогулок не по мне. Тарвин наверняка разрешит тебе выгулять мальчишек.

– Еще бы не разрешил. А миссис Тарвин, несомненно, позволит мне замочить чернослив для завтрашнего обеда. Но я не стану, нельзя жить одними удовольствиями. Не дадите ль почитать какой-нибудь свежий шедевр о преступлениях и расследованиях, чтобы подсказок было поменьше, а подозрений побольше? – Иниго стал осматриваться по сторонам.

Фонтли зевнул.

– Бери что хочешь. Вот этот неплох, «Тайна соломенной шляпы». Заморочит твои нежные мозги. Пойду прилягу на часок.

Иниго уполз с добычей в свою душную нору и уже через несколько минут выскочил на улицу, решив почитать под деревом на заднем дворе. По дороге туда он встретил служанку, которая пообещала передать записку прекрасной Элис – та «чистила перышки». Затем Иниго нашел подходящее дерево и принялся безжалостно убивать огромный воскресный день «Тайной соломенной шляпы», однако дочитать не успел: его быстро сморил сон. Очнувшись, Иниго сделал ряд открытий, самым важным из которых было то, что полдник давно закончился, на улице стало гораздо холодней, а сам он окоченел и вдобавок заработал головную боль. Иниго побрел к дверям школы и увидел возвращавшихся с прогулки Фелтона и мисс Калландер – вид у них был усталый, пыльный и безрадостный. Они шли впереди, и Иниго не стал их окликать.

Когда через два часа он спустился к традиционному холодному ужину, живот его урчал от голода. За столом собрались все преподаватели, однако говорить пытался только мистер Тарвин – коротенький напыщенный очкарик с обманчиво высоким лбом и мохнатыми усищами, под которыми, несомненно, скрывался маленький безвольный рот. Мистер Тарвин любил подчеркивать свои наблюдения необычным взрывным звуком, который можно не вполне точно записать как «чамха». Именно этот звук Иниго услышал, войдя в столовую.

– А, Джоллифант! – воскликнул мистер Тарвин. – Вы как раз вовремя, чамха, как сказал шотландец, когда его сменили на посту.

– Что за шотландец? – поинтересовался Иниго, состроив невинные глазки. Впрочем, стоило ему взглянуть на Фонтли (тот приподнял косматые брови), как они тут же засверкали коварным блеском.

– Не уточняется. Чамха. – Мистер Тарвин стал потирать ручки, глядя на еду.

Снова подали отварную говядину, только на сей раз холодную, а к ней свеклу и картофельное пюре. Зато перед миссис Тарвин поставили внушительное блюдо с холодным цыпленком. Иниго украдкой его осмотрел и встретился взглядом с мисс Калландер, которая вдруг опустила глаза и стала изящно бороться с одолевшим ее кашлем. Учителя дружно заработали челюстями; миссис Тарвин время от времени говорила что-нибудь Фелтону или мистеру Тарвину. Иногда в разговор встревал Фонтли, а мисс Калландер с Иниго только переглядывались через стол. Последний был убежден, что страдает глубокой депрессией. «От боли сердце замереть готово, – говорил он себе, ковыряя вилкой скользкий ломтик свеклы, – и разум на пороге забытья [17]17
  Дж. Китс. Ода соловью. Пер. Е. Витковского.


[Закрыть]. Определенно». Ему казалось, что все чудесные молодые годы он провел за поеданием жесткого мяса в обществе этих неприятных людей.

Пришла пора десерта. Перед миссис Тарвин поставили тарелку карамельного крема и кувшинчик сливок, а на середину стола поместили сливочное масло, деревянный сыр… и тушеный чернослив. Даже не свежий, возмущенно отметил про себя Иниго, а старый сморщенный чернослив – отдельные ягоды он сам отверг несколько дней назад и теперь с содроганием узнавал их в лицо.

– Нет, спасибо! – вскричал Иниго, когда ему поднесли блюдо. – Обойдусь. Я не люблю чернослив. Вы любите чернослив, миссис Тарвин? – с вызовом осведомился он.

За столом тут же наступила мертвая тишина.

– Сдается, мистер Джоллифант, – процедила она, – я не просила у вас советов относительно моего рациона. Раз уж на то пошло, я люблю чернослив, очень люблю…

– Когда-то я тоже любил, – бесцеремонно перебил ее Иниго, – а теперь с души от него воротит.

– Однако в моем возрасте нельзя есть все, что захочется, – продолжала миссис Тарвин, – никак нельзя. Я должна быть очень осторожна, очень осторожна.

– Конечно. Очень осторожна. Чамха, – подхватил ее муж.

– По молодости можно есть что угодно, что угодно, – не унималась директриса. – А многие юнцы еще и говорят и поступают, как им заблагорассудится. Но подчас они допускают большую ошибку, ошибку. – Она уставилась на Иниго сквозь стальные очки, а потом перевела взгляд на своего соседа. – Так что вы говорили, мистер Фелтон?

– Разумеется, Фонтли, нельзя так транжирить казенные деньги, чамха, – поспешил перевести тему мистер Тарвин.

– Как прогулка, мисс Калландер? – взревел Иниго. – Не хотите ль сыру?

Десять минут спустя они вместе вышли в сад.

– После такого я просто обязана выкурить сигаретку, – прошептала мисс Калландер. – Можно у вас попросить?

– Угощайтесь, – ответил Иниго, – но скажите сперва, неужто вам понравилось гулять с Фелтоном? Я должен услышать ответ, прежде чем доверю вам тайны своего сердца.

– О, что вы! Конечно, понравилось.

– Вот как… – с жестокой меланхолией в голосе проронил Иниго. – Тогда вам нипочем не узнать тайн моего сердца.

– Как же… – Мисс Калландер помедлила. Они все еще стояли в пятне света из открытых дверей, и она воспользовалась этим случаем, чтобы показать Иниго свои большие влажные очи. – Раз так, я вам признаюсь: гулять с мистером Фелтоном скучновато, вы не находите?

– Фелтон – страшный зануда. Вы меня успокоили. Я ведь и сам хотел пригласить вас на прогулку. – Он красноречиво описал свои страдания и тоску по мисс Калландер, а потом заявил: – Мы станем вести задушевные беседы под звездами, и сегодня я буду звать вас Дейзи.

– Ой, правда? Даже не знаю… Но послушайте, вы определенно в черном списке у миссис Тарвин. Я слышала, как она бесновалась прошлым вечером. А сегодня эта ваша выходка! Я чуть не вскрикнула, когда вы спросили, любит ли она чернослив. Жадная старушенция… Но вам лучше поостеречься, не то попадете в беду.

– Я рожден для бед, – объявил Иниго, и в нем сразу появилось что-то от Байрона. – Лишь с вами, мисс Ка… Дейзи, это мятежное сердце обретает покой. Впрочем, и этот покой не вечен, ведь даже Красота… э-э…

– Прекратите, пожалуйста! – воскликнула мисс Калландер, так и не дождавшись слов о том, что делает Красота. – Вы несете чепуху, а сегодня совсем распоясались. Я даже не знаю, можно ли оставаться с вами наедине. – Она понизила голос и зашептала: – Но эта старая карга просто невыносима. Чувствую, я здесь ненадолго. Она меня на дух не переносит.

Иниго пробормотал соболезнования, взял мисс Калландер за руку, и они медленно пошли вдвоем по лужайке. Огромная темно-бордовая ночь спустилась на бескрайние поля, полные сов; она мерцала золотом звезд и дышала прохладой. Иниго, стискивая в руке девичью ладонь, уже влюбился в эту ночь и хотел заключить ее в объятия. Мисс Калландер лишилась не только известных недостатков, но и смазливости; ночь на время пожаловала ей истинную красоту. Одолжи она ей хоть каплю своей молчаливости, прекрасная Дейзи в глазах Иниго поднялась бы на самый высокий пьедестал.

– Ничем ей не угодишь, все не так, – быстро шептала мисс Калландер. – Бурчит и бурчит. Кстати, вы знали, что она не разрешает мистеру Тарвину оставаться со мной наедине? Честное слово, ни на минутку! Тут же подлетает и кудахчет: «Что происходит? Что происходит?» Позавчера мы с ним разговорились на улице, за дверью, а она заприметила нас из другого конца сада и тотчас примчалась – я и не подозревала, что она может так быстро бегать, ан нет, может. И опять за свое: «Что происходит, что происходит?» Видите ли, он лет на десять ее младше. Она с него глаз не спускает. Да на что мне сдался ее потрепанный муженек? Смех, да и только! Он двоюродный брат моей мамы. Миссис Тарвин никак не простит ему, что он взял меня на работу без ее ведома.

Иниго не перебивал, только время от времени стискивал ее ладонь и погружался в любовное забытье. Они остановились рядом с кустами, и мисс Калландер наконец умолкла: Иниго глядел то на звезды, то на тусклую слоновую кость ее щечек. В кустах что-то зашуршало; она подскочила на месте и вцепилась в своего спутника. Приобняв ее за талию, он зашептал:

– Не бойтесь, здесь никого. – Его рука еще крепче обхватила податливый стан.

– А вдруг… вдруг это Стурри? – произнесла мисс Калландер. Стурри был садовник; тощее, высоченное, приволакивающее ногу существо то и дело билось в эпилептических припадках. Пожалуй, только эти приступы и придавали остроту унылой школьной жизни; прямо посреди урока, скучая на французском или истории, можно было выглянуть в окно и увидеть катающегося по земле Стурри. Мальчишки по возможности не сводили с него глаз, надеясь, что рано или поздно придет их черед вскинуть руку и, ликуя, забить тревогу: «Сэр, там Стурри!..»

– Зачем ему шататься здесь в такой час? – Однако, облекая свой вопрос в слова (и стараясь при этом говорить как можно храбрей и нежней), Иниго не мог отделаться от мысли, что Стурри шатается где угодно в какой угодно час, и бесполезно спрашивать зачем.