Текст книги "Добрые друзья"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

– Почему?

– О, тому множество причин! Я… не знаю… их так много, что я и сообразить-то не могу.

– Разумеется, все расходы мы оплатим, – вскользь заметила мисс Трант. – Это обычное дело, вы ведь на нас работаете. Все так делают, верно, Элси?

– Постоянно! – тут же выпалила Элси и бросила на мисс Трант благодарный взгляд. – А вот теперь вы точно глупите. Вам, верно, ни капли не хочется увидеть меня на сцене в этом платье. Приезжайте, будете жить в моей комнате.

– Да, конечно, Элси, мисс Трант, я знаю… но… ах, не просите! Па никогда меня не отпустит, ни за что на свете.

– Где он? Дома? Внизу? Хорошо, своего па оставьте мне, – строго проговорила Элси. – Если вам мешает только па, с ним я разберусь.

И в ту же секунду она ушла, оставив мисс Тонг – как та сама призналась – в «полном ошеломлении». Элси разобралась с па за пять минут, и ни у кого не возникло сомнений – довольно было одного взгляда на ее лицо, – что Мидлэндский страж не скажет ни слова против.

– Неужто он совсем не возражал? – восхищенно закричала мисс Тонг.

– Ни капельки, – все так же сурово ответила Элси. – Ему наша затея по душе. И дальше будет по душе, вот увидите.

– Что ж, тогда я приеду! Да, приеду! Буду работать, работать, а как закончу – сама же и доставлю вам костюмы! Отсюда возят экскурсии в Сэндибэй, – на четыре дня вроде бы. Так выйдет дешевле. Только я не знаю, как мне довезти все платья до вокзала.

– Зато я знаю, – ответила Элси. – Па вам поможет.

– И я смогу бесплатно прийти на концерт? – воскликнула мисс Тонг. – А может, и за кулисы попасть?

– Разумеется! Мадам Тонг, костюмер «Добрых друзей»! – ответила Элси. – Мы ведь можем написать так в программках, мисс Трант?

– Можем и напишем, – ответила та, поднимаясь. – А теперь пойдемте, нужно еще закончить дела. У меня целая куча всяких дел. Поначалу я думала, что мне будет нечем заняться, а теперь я, кажется, тружусь от рассвета до заката.

– Но вам ведь это нравится, правда, мисс Трант? – спросила мисс Тонг. – Вот это жизнь, верно? У меня с вашими платьями всегда так. Надо иногда жить в свое удовольствие, я считаю.

Эти слова, в числе прочих, мисс Трант запомнила навсегда.

II

Вновь отправляться в путь было невероятно волнующе. Мисс Трант поехала на машине с Джимми Нанном и мистером Окройдом: они должны были приехать раньше остальных и успеть подготовить сцену, поскольку помещение в Дотворте под названием «Олимпик» оказалось кинотеатром. Труппа отправилась поездом. По дороге мисс Трант пыталась сохранять спокойствие, уверяла себя, что все это, разумеется, нелепейшая причуда, но, несмотря ни на что, очень волновалась. Ведь сегодня вечером она впервые увидит труппу – своютруппу – как смешно звучит! – на сцене, перед публикой. Перед самым прибытием на место она не выдержала.

– Знаете, я уже волнуюсь, – сказала она Джимми.

Это признание его обеспокоило.

– Я не то чтобы вас не понимаю – понимаю, конечно, – ответил он. – Даже театрал с пятидесятилетним стажем волнуется перед премьерой. Первое выступление – эхе-хе! Да-да, знаю. На моем веку было немало премьер. Надо сказать им спасибо за испорченный желудок.

– Вам не лучше?

– Лучше? Только хуже! Поверьте, я почти забыл, как жевать. Вид ложки с вилкой меня пугает. В Роусли я ел так мало, что даже квартирная хозяйка жаловалась – я, видите ли, не даю им есть по-человечески. Потом пришел ее муженек, и у нас состоялся неприятнейший разговор: мол, еда у них нормальная, как у всех, и ему надоело ужинать еле теплой кашей, да в придачу его жена обозвала меня проглотом. Но я вот что хотел сказать, мисс Трант. Не рассчитывайте сегодня на многое.

– На что именно?

– Вообще ни на что не рассчитывайте! – выпалил он. – Программа еще сырая, а Дотворт гроша ломаного не стоит. Я знаю этот городок, давал там концерты много лет назад. Дыра дырой. Мы просто тренируемся на собаках, не более.

Дотворт и впрямь походил на собаку. «На ободранную палевую дворнягу», – подумала про себя мисс Трант. В слабом солнечном свете городок казался желтоватым, и от всех улиц, которые они проезжали, веяло каким-то запустением.

Кинотеатр «Олимпик» оказался небольшим зданием, втиснутым между скобяной лавкой и магазинчиком тканей. На доске объявлений висела афиша с крупной жирной надписью: «Добрые друзья». Увидев ее, мисс Трант почувствовала приятное чувство заслуженного успеха.

– Вы только посмотрите! – простонал Джимми, тыча пальцем в афишу. – Посмотрите, прошу вас!

Несомненно, афиша выглядела не слишком внушительно – главным образом потому, что ее наклеили поверх старой рекламы какого-то фильма. От нее осталось несколько пар ног, на которых будто бы держалась афиша «Добрых друзей», а под ногами горела яркая надпись огненными буквами: «Драма из самых глубин человеческой души».

– Такие уж порядки в этих одноглазых дырах, – сказал Джимми. – Окройд, придется вам прикрыть это убожество.

Мисс Трант впервые слышала выражение «одноглазая дыра», но в течение следующего дня оно не раз приходило ей на ум, пока она бегала через весь Дотворт от вокзала к «Олимпику» и от «Олимпика» к гостинице. Дотворт, несомненно, заслуживал этого звания, и когда двери кинотеатра распахнули навстречу зрителям, мисс Трант утвердилась в мысли, что единственный глаз города обращен вовсе не на «Добрых друзей». Мисс Трант и раньше приходилось переживать за количество публики: она помогала устраивать благотворительные концерты и прочие подобные мероприятия в Хизертоне, однако так сильно волновалась впервые. Она невольно морщила нос, глядя в открытые двери на проходящих мимо людей. Если же они забредали внутрь, она не радовалась, а переживала, понравится ли им выступление. Перед тем как занавес подняли, она успела сосчитать зрителей. Всего получилось девяносто три человека: двенадцать сидели на местах за шиллинг и десять пенсов, тридцать семь на местах за шиллинг и два пенса (но сюда входило десять человек, прошедших бесплатно – они вывесили в своих заведениях афиши), а остальные сорок четыре – сзади, на самых дешевых местах по девять пенсов. Мисс Трант попыталась сосчитать, сколько же это будет, но не преуспела, остановилась на трех фунтах и еще разок напомнила себе, что следующие три выступления будут фактически генеральными репетициями.

– Я на этих бродяг смотреть не желаю, – услышала она чей-то женский голос. – Включайте кино. – Через минуту тот же голос произнес: – Вот именно. Я это всегда говорила, сотни и сотни раз. – Дама скорбно откашлялась. – Лучше б кино показали.

Мисс Трант охотно показала бы ей кулак. Кино им подавай! Все еще дрожа, она села в передних рядах, решив про себя, что сегодня должна сидеть поближе к сцене. Настал знаменательный миг. Увы, занавес не вспыхнул в свете прожекторов – потому что никаких прожекторов не было. Сцена подсвечивалась сверху, и теперь эти лампы включили, а те, что освещали зрительный зал, выключили. Грянул гонг, прогремел эффектный пассаж на фортепиано, и занавес, дрожа и вихляясь, пополз вверх. Примерно в двух футах от пола он внезапно остановился, явив публике несколько встревоженных ног. Послышался отчаянный шепот. Затем из-за кулис раздался удрученный голос: «Не, энта штука дальше не полезет».

Сзади захлопали и засмеялись.

– Ш-ш! – яростно шикнула на нерадивых зрителей мисс Трант.

Занавес вновь задрожал, дернулся на пару футов вверх, опять замер, а затем стремительно взлетел к потолку, открыв зрителям внушительное зрелище: спину Джимми Нанна. Сей славный джентльмен не растерялся, не убежал, а спокойно повернулся к публике, скорчил гримаску и сказал:

– А, вот вы где! Я уже обыскался. Сейчас позову остальных, они тоже хотели вас повидать.

Он сунул в рот два пальца и оглушительно свистнул, кивнул Иниго, уселся за барабаны, и вдвоем они выдали такое вступление, что мисс Трант почудилось, будто она перелетела на санках через пропасть. Такого волнения она не испытывала уже много лет.

Видеть своих новых друзей на сцене было очень странно и удивительно. Среди ее прежних знакомых не было профессиональных артистов, и впечатление они производили совсем другое. Артисты-любители и на сцене оставались самими собой, только нацепляли на себя маски: миссис Корвисон изображала горничную, а майор Томпсон надевал парик и форму дворецкого – тем все и ограничивалось. Но эти артисты словно забывали о своих настоящих «я»; на сцене они начинали жить новой жизнью, и представить их другими было решительно невозможно. Джимми Нанн, к примеру, превратился в шута и фигляра; даже голос у него стал противным и писклявым. Верный помощник мисс Трант – вечно пекущийся о процентах и пищеварении – бесследно сгинул. Мистер Джернингем предстал перед ней незаурядным и ярким танцором, а мистер Митчем напустил на себя горделивый и величавый вид – беснуясь из-за острот и издевок Джимми, он напоминал разъяренного посла. Элси помолодела лет на десять и была воплощением легкомыслия (впрочем, ее сценический образ понравился мисс Трант куда меньше, чем настоящий). Даже Брандиты, пение которых мало интересовало мисс Трант – по той простой причине, что пение такого рода, и гораздо лучше, она слушала всю жизнь, – сумели произвести на публику впечатление. Миссис Джо величаво плыла над сценой, точно примадонна, и все аплодисменты в свой адрес принимала с царственной благосклонностью, будто герцогиня на открытии благотворительной ярмарки. А Джо, который время от времени «подкармливал» Джимми, мог запросто сказать: «Что ж, я должен тебе пятерку, старик» и с таким видом достать мятый клочок газеты, будто карманы у него и впрямь набиты фунтами. Сюзи была лучше всех: она нисколько не изменилась и играла саму себя, восхитительно озорную и бойкую, но в новом окружении все ее достоинства будто стали еще заметнее и ярче. Казалось, она родилась на сцене, а публика состоит исключительно из старых друзей, пришедших отпраздновать ее день рождения. Все песенки и шуточки Сюзи были очаровательно абсурдны. Распевая сентиментальные мюзик-холльные безделицы, она опускала голос все ниже и ниже, вдруг затаивала дыхание, всхлипывала и уморительно косилась на зрителей: любую песню она выворачивала наизнанку и со смехом отбрасывала в сторону. Ее танцы сами по себе были пародией, озорной насмешкой над ужимками Элси и Джерри Джернингема. Вдобавок ей удалось молниеносно обрисовать на сцене множество разных персонажей: одна-две фразы, поза, жест, гримаса – и вот вы уже вспоминаете какого-нибудь напыщенного индюка из числа своих знакомых. Каждый шаг по сцене Сюзи делала в чьем-то образе, одновременно оставаясь собой – за сменяющими друг друга масками вы неизменно видели саму девчушку, темноглазую, крепкую и приземистую, со вздернутым носиком и угловатыми плечами. Если выступления Джимми Нанна казались вызубренными и отточенными, то номера Сюзи напоминали лихую и остроумную импровизацию, россыпь дурачеств и приподнятых настроений – насквозь женственных и кокетливых: «Какой абсурд, милочка!» – словно бы восклицали они. Мисс Трант, хорошо помнившая времена, когда она и сама чувствовала то же самое, но вынуждена была скрывать, мгновенно влюбилась в Сюзи. А то, что Дотворту она показалась легкомысленной неумехой, которой надо выучиться петь слезливые баллады и мазать красным нос, чтобы хоть кого-нибудь рассмешить, только утвердило мисс Трант в ее вере и подлило масла в огонь ее воодушевления: о, вся эта затея стоила свеч из-за одной только Сюзи! Девочке нельзя останавливаться, ей надо идти вперед, несомненно.

Занавес опустился, зазвучали жидкие аплодисменты. Мисс Трант встала и захлопала как сумасшедшая. Вот она, труппа, еетруппа и ее друзья – они усердно трудились сегодня и всю неделю до концерта, но и теперь им хватало сил улыбаться (занавес подняли еще раз, чтобы они могли улыбнуться зрителям), – а бедные дотвортцы только и могут, что таращить глаза или ощупью искать шляпы. Нечестно! Мисс Трант хлопала со всех сил, и, когда зажегся свет, на нее даже стали удивленно коситься, но она ничуть не смутилась. По крайней мере не смутилась одна мисс Трант, даже если вторая немного покраснела – ведь теперь их было две.

Одна мисс Трант стремительно менялась и росла с самого отъезда из Хизертона. Именно она столь внезапно и столь бездумно решила возглавить труппу бродячих комедиантов, именно она очертя голову ринулась в жалкий и полный приключений мир варьете. До сих пор эта мисс Трант получала удовольствие от каждой секунды: с упоением занималась контрактами, арендой, номерами и костюмами, срывала первые цветы с целины съемных комнат, импровизированных сцен и скучных городишек – дивные цветы труда, дружбы и верности. Но где-то в глубине души по-прежнему сидела прежняя мисс Трант: она всю жизнь провела в Олд-Холле, Хизертон, а к тридцати с лишним годам внезапно очутилась в совершенно ином мире, куда не смог бы найти дорогу ни один из ее новых друзей (пожалуй, кроме Иниго Джоллифанта). В этом мире было полно снобов, которые не видели разницы между разъездной труппой и бродягами, поющими на улице за подаяние. Мы не станем притворяться, будто эту мисс Трант изгнали немедленно и навеки. Она сидела на галерке, дивилась происходящему и иногда морщила лоб. Она с готовностью признавала, что все это очень хорошо – в качестве минутной прихоти, пока они странствуют, никем не замеченные, по крошечным городкам, однако рано или поздно два мира столкнутся, и тогда в одном из них катастрофы не миновать. Вскоре это опасение подтвердилось: мисс Трант пришлось написать мистеру Труби, адвокату из Челтнема, письмо с кратким описанием случившегося, дабы он мог связаться с банком и перевести ей деньги. Мистер Труби ответил, что сделает все возможное для выполнения ее просьбы и никаких заминок возникнуть не должно; он был любезен, как всегда, и не выказал ни малейшего намека на удивление; однако всем своим письмом он будто бы говорил, что готов исполнять любые прихоти своих клиентов, даже самые чудовищные – если, конечно, ему не предъявят медицинскую справку об их невменяемости. И это было только начало. Несомненно, очень скоро ей выпадет настоящее испытание – и что тогда? Устоит ли сказочное воинство комедиантов перед могучими войсками Хизертона? Войска эти могут атаковать посредством удивленных взглядов, вскинутых бровей и потрясенных увещеваний одного-единственного человека. Мисс Трант прекрасно это понимала, хотя и не знала пока, кто этот человек.

Испытание и человек не заставили себя ждать. Они прибыли вместе, на следующей неделе, когда труппа давала концерты в Сэндибэе.

III

В Дотворте их постигло разочарование: ни деньгами, ни новыми друзьями они не обзавелись, а потому без всяких сожалений покинули этот городишко. Вот в Сэндибэе, говорили они себе, будет настоящая премьера. Кое-кто из них там бывал и нашел местечко «недурным». Мисс Трант впервые слышала про Сэндибэй – впрочем, она плохо знала восточное побережье. После Роусли и Дотворта он действительно казался очень милым – чистый дружелюбный городок, открытый соленым ветрам, в которых только-только начинала сквозить бодрящая прохлада. По утрам, когда октябрьское солнце пробивалось из-за туч, море красиво играло бликами, воздух был свеж и сладок, как яблочко, и мисс Трант с удовольствием выходила на променад. В центре – то есть в старой части города – Сэндибэй по-прежнему напоминал рыбацкий поселок: пленительную мешанину лодок, сетей, лебедок, синих свитеров, коричнево-красных лиц и чудных постоялых дворов. На окраинах помещались жилые дома, кольцо небольших вилл и два поля для гольфа – места эти изобиловали отставными офицерами и мировыми судьями, которые по утрам воевали с сорняками, днем брались за клюшку, а по вечерам довольно неумело резались в бридж. В промежутке между окраинами и рыбацкой деревушкой Сэндибэй представлял собой растущий, но еще не «престижный» курорт: здесь расположилась гостиница «На пляже», пансионат «Сэндрингем», кафе «Старый дуб», кинотеатр «Элит», платная библиотека Истмана, муниципальный концертный зал, ботанический сад и пирс. Последний ярдов на двадцать пять уходил в море, где вдруг вспухал волдырем, поддерживая летний павильон, похожий на заброшенный парник-переросток. Зато внутри была сцена, оборудованная прожекторами и великолепным занавесом, рояль, несколько гримерных для артистов и зал на шестьсот человек. После павильона пирс тянулся еще ярдов сто и заканчивался пышной порослью киосков и автоматов, которыми ведал буфет, где краснолицые рыбаки, предъявив месячный абонемент на рыбалку, могли выпить стаканчик скотча или пива «Дрот Басс». Мимоходом заметим, что мистер Мортон Митчем прочно обосновался в буфете и сразу стал любимцем как официанток (одной блондинки и одной брюнетки), так и посетителей, двое из которых – после небольшого внушения – с уверенностью утверждали, будто видели мистера Митчема и раньше: в 1903 году в Сингапуре и в 1908 году в Сиднее. Мистер Митчем, в свою очередь, клялся, что прекрасно помнит обоих, и общество друг друга было очень приятно всем троим.

«Добрых друзей» пригласил директор пирса (им причиталось шестьдесят процентов выручки и гарантия в тридцать фунтов): Сэндибэй хотел продлить туристический сезон до конца октября, и для этого муниципалитет пообещал отдыхающим «первоклассный водевиль каждую неделю». Судя по тому, как невероятно легко труппа нашла съемный дом (с беспорядочно разбросанными гостиными), большого наплыва запоздалых туристов на второй неделе октября не наблюдалось. А значит, в понедельник и четверг зрителей будет немного. Джимми Нанн сказал, что в городе полно местных жителей – хватит и на два аншлага, но вряд ли они захотят тащиться на пирс посреди осени. Мисс Трант согласилась. Утром, подсвеченный огромным сверкающим изумрудом моря, город выглядел очень весело, но уже к полднику он потускнел, море помутнело и стало печально лизать волнами берег, а к вечеру, после двух мелких дождей, Сэндибэй принял совсем уж угрюмый вид – самым угрюмым его уголком был длинный, отзывающийся эхом пирс. Уютный старомодный театр, весь в позолоте и красном бархате, душный и роскошный, оказался бы действенным средством против таких вечеров, но летний павильон, похожий на огромную обветшавшую оранжерею, был бессилен перед скорбными тайнами осеннего мрака и стонов моря. Впрочем, еще не время, успокаивали себя комедианты, ведь в конце недели люди всегда охотней идут в театр.

В среду мисс Трант рано позавтракала и отправилась смотреть, что творится в павильоне – мистер Окройд и Джо (последний неплохо орудовал малярной кистью) готовили небольшую декорацию для новой шуточной сценки, придуманной Джимми Нанном. Декорации представляли собой фасад дома с открывающейся дверью, окном и несколькими квадратными футами крашеной парусины с боков. К приходу мисс Трант мистер Окройд и Джо почти закончили работу, и теперь, сидя на сцене без пиджаков, радостно подкреплялись пивом и огромными сандвичами. Иниго с Джимми Нанном репетировали новую песню. Мисс Трант прошла через зал и остановилась в центральном проходе, возле третьего ряда, чтобы полюбоваться готовыми декорациями: прислоненные к стенке, они обсыхали в дальнем конце сцены. Мисс Трант только что поздравила двух умельцев (очень гордых своей работой) и думала о том, как же здорово, наверное, мастерить такие штуки для дела – совсем как в детстве, но никто не обвинит тебя в ребячестве. Тут к ней подошел работник павильона – одноглазый джентльмен с грустным вытянутым лицом – и сказал:

– Там какая-то леди вас спрашивает.

– Что за леди? – удивилась мисс Трант.

– Знать не знаю, мисс, – ответил работник, печально глядя на нее одним глазом. – Она не назвалась.

– Что ж, проводите ее сюда, пожалуйста, – сказала мисс Трант и обменялась еще несколькими фразами с мастерами. Затем она обернулась и увидела женщину, шедшую к ней по залу. То была Хильда – последний человек на свете, которого она хотела бы сейчас видеть.

До сих пор Хильда появлялась в нашей хронике лишь однажды, в разговоре мисс Трант с племянником, сообщившим, что тетя Хильда «жутко расстроилась» из-за его затеи со «Статиком». Последние пятнадцать лет она была женой Лоренса Ньюэнта из адвокатской конторы «Поркисон, Ньюэнт и Поркисон»; образцовой матерью двух детей и в равной степени образцовой хозяйкой дома на Кадоган-плейс. Внешне она походит на мисс Трант, только ниже ростом, крепче и лощеней; она старше нашей героини на шесть лет, хотя по виду – на все десять. Как жена, мать и хозяйка, она – в высшей степени разумная и способная дама, но как член общества (или, верней, двух обществ, поскольку она все время пытается покинуть одно и втереться в другое) порой выставляет себя на посмешище. В свое время Хильда слишком часто падала жертвой многочисленных мимолетных страстей и увлечений, и хотя очевидно, что порой они приводят нас к полной переоценке мировоззрения (например, теософия), ни в одном самом безумном порыве Хильда и на тысячу миль не приблизилась бы к управлению бродячей труппой комедиантов. Последние двадцать лет она регулярно осуждала младшую сестру то за жизнь в глуши и самоотречение, то за желание вырваться на волю. Незадолго до смерти отца она, нимало не стесняясь, утверждала, что Элизабет напрасно себя губит. А теперь – это написано у нее на лбу, пока она идет по проходу, – Хильда вздумала, что бедняжка наконец обрела свободу и наверстывает упущенное.

Они расцеловались.

– Хильда! – воскликнула мисс Трант, сдавленно хохотнув. – Какой сюрприз!

– Правда? – рассеянно ответила Хильда, озираясь по сторонам. – Мне велели поискать тебя тут. – Ее взгляд замер на вихрастом Иниго, перекинулся на блестящее сморщенное лицо Джимми, на рубашку Джо и на пиво с сандвичами мистера Окройда. Наконец, мысленно уничтожив все это или по крайней мере отодвинув на задний план, Хильда взглянула на сестру.

– Как ты меня нашла? – выпалила мисс Трант.

– Труби сказал, – ответила Хильда. – Верней, написал, подумав, что я должна все знать. И я с ним согласна.

– А по-моему, очень некрасиво с его стороны! – воскликнула мисс Трант. – Это не входит в его обязанности. Уверена, Лоренс со своими клиентами так не обращается. Впрочем, ничего страшного, я не против.

– Разумеется. Если только ты не хотела все скрыть.

Мисс Трант вспыхнула.

– Глупости! Просто я должна была сама вас известить. Пока у меня не было такой возможности, честное слово. Столько дел! Право, Хильда, я еще никогда не была так занята. Ты не представляешь, сколько тут хлопот.

Сестра закрыла глаза – то был ее давний фокус, помогавший задвинуть рубашки и пивные бутылки еще дальше.

– Но скажи же, – продолжала мисс Трант, – как ты меня нашла?

– Я телеграфировала Труби, он дал твой адрес, и я приехала, как только смогла. Конечно, бросать все дела было страшно неудобно – ты ведь знаешь, как трудно с этим в городе, все куда-то спешат, – но я не могла не приехать. Лоренс тоже хотел. Поначалу, только узнав новости, он расхохотался – такое уж у него чувство юмора, – но потом быстро понял, что ничего смешного здесь нет, и захотел приехать: тебя могли обманом втянуть в чудовищную аферу, заставить подписать контракт и лишить всех денег. Он говорит, в театральном мире полно самых гнусных жуликов, а уж он, поверь мне, в таких вещах разбирается. Словом, он тоже хотел приехать, но я сказала, что сначала должна сама с тобой встретиться. С Ливерпуль-стрит сюда идет неплохой поезд. Приехав, я догадалась, что уж в летнем-то павильоне про тебя слышали. И вот я здесь, Элизабет.

– Понятно… – протянула мисс Трант, а потом вдруг улыбнулась и взяла сестру за руку. – Что ж, я очень рада тебя видеть, Хильда.

Между ними воцарилась тишина. От пианино доносилось тихое «пам-пам-пам», а со сцены раздался голос мистера Окройда, который пробубнил сквозь сандвич:

– Знаешь, Джо, бочковой эль нынче ужо не тот, что раньше, но от этой газированной дряни из бутылок меня раздувает, как воздушный шар.

Хильда бросила на сцену горестный взгляд и зашагала прочь. Мисс Трант последовала за ней, и вместе они остановились в дверях.

– Ну же, дорогая, – воскликнула мисс Трант, – я ведь вижу, как тебя распирает! Не молчи!

– А я вижу, что ты готова взорваться и наговорить мне всякой чепухи, – добродушно ответила Хильда. – И я отказываюсь ссориться в таком месте, это нелепо. – Тут она посерьезнела. – Но молчать я не могу.

– Говори, не стесняйся, Хильда.

– Милая, признай: я имела право знать! Почему же ты меня не известила? И вообще я не понимаю, как ты могла связаться с подобными людьми. Последний раз, когда я получала от тебя весточку, ты сидела в Хизертоне, меблировала гостевой коттедж и готовилась к сдаче Олд-Холла. А тут я узнаю – и от кого? от Труби! – что ты шатаешься по стране с кучкой жалких бродяг. Это абсурд! Тебе не пятнадцать, чтобы мечтать о сцене. Как это случилось?

Мисс Трант постаралась изложить сестре, как все случилось, вкратце пересказав события последних недель, начиная с того дня, когда она покинула Хизертон.

– Подозреваю, это действительно абсурд, – заключила она. – Однако нельзя всю жизнь быть умницей-разумницей! В конце концов, ты всегда жила в свое удовольствие, Хильда. Вот и я теперь занята делом, мне весело, и я никому не причиняю вреда – наоборот, несу сплошное благо всем вокруг, включая себя.

– Вот уж не знаю, – ответила Хильда.

– Зато я знаю!

Хильда воззрилась на сестру и молчала целую минуту. Создавалось впечатление, что она обдумывает новую стратегию, отметая все прежние упреки и увещевания.

– Что ж, Элизабет, – наконец проронила она, – я не собираюсь читать тебе нотации, строить из себя строгую старшую сестру и прочее. Я не старомодная ханжа. И я не стану напоминать, что сказал бы на это отец… – Она увидела сестрину улыбку и спешно добавила: – Да, знаю, он не одобрял многих моих поступков. Пожалуй, не стоит его упоминать: он вообще был против всего, что не соответствовало его представлениям о приличиях. Но меня ведь нельзя назвать занудой, верно? У меня нет предрассудков насчет театра и театралов. Я и на светских приемах знакомлюсь с артистами – исключительно знаменитыми артистами, разумеется, – и с удовольствием приглашаю их в свой дом. Да и все приглашают, кроме нескольких старых хрычей. Но эти бродяги… что ты в них нашла? Толпа пропойц и заурядных пустышек, которые мотаются по всей стране из одних грязных комнат в другие, едва сводят концы с концами и…

– Чудесно, Хильда! – воскликнула мисс Трант. – В тебе умер великолепный оратор. Я с тобой не согласна, но продолжай.

– Милая, согласись: в Хизертоне ты бы никого из них и на чашку чая не пригласила.

– Не соглашусь. А даже если так, это еще ничего не значит. Я отказываюсь мерить все свои поступки Хизертоном. С меня довольно Хизертона, – добавила она тоном, который помог Хильде вспомнить, что сама она в Хизертоне никогда не задерживалась.

– Ах, я знаю, как скучно и ужасно тебе там жилось! – довольно жалобно воскликнула Хильда. – И я совершенно не возражала, когда все деньги и имущество отошли тебе.

– Разумеется, милая. Нет нужды мне это напоминать.

– Мы с Лоренсом были даже рады: надеялись, что ты приедешь к нам в гости, познакомишься с интересными людьми, а потом, может, и обоснуешься в городе! У меня было столько планов, Элизабет…

– Извини, что расстроила твои планы, Хильда.

– Ах, не глупи, пожалуйста. Но ты должна понимать, что не можешь безумствовать в том же духе и дальше. Выбери ты что-нибудь приличное, я бы не возражала – хотя признай, что ты ничего не смыслишь в коммерции, – но это… это попросту нелепо! Несерьезно, глупо, постыдно. И вообще, ты не разбираешься в театре!

– Конечно, раньше я не разбиралась, но я быстро учусь. И это очень весело. Мне нравится.

– Лоренс говорит, что бродячие комедианты – сплошь жулики, наверняка они попросту живут за твой счет, а сами смеются у тебя за спиной!

– Ничего подобного, – тепло ответила мисс Трант. – Это неправда. Они все очень благодарны мне и… и… преданы… и страшно трудолюбивы! Они такие же честные и порядочные люди, как все мои знакомые. Только гораздо забавней и интересней.

– До поры до времени.

– Может быть. Допускаю, что можно остепениться и всю жизнь прожить рядом с людьми, которых ты знаешь с детства, рядом с которыми ты вырос, но я остепеняться не собираюсь. Наоборот, я хочу перемен. Видишь, я мечтала заняться каким-нибудь делом – и занялась! Готова признать, что я могу устать от такой жизни, но до тех пор я от нее не откажусь. Пусть у меня тоже будут приключения, слышишь, Хильда?

– Ах, да как же ты не понимаешь!.. – Теперь она не на шутку рассердилась. – Ты как дитя малое, Элизабет. Разве ты не отдаешь себе отчета, что может случиться беда? Мы не позволим тебе шататься всю зиму по стране и жить в убогих лачугах, не имея рядом ни единого разумного человека! Ты можешь лишиться всех своих денег, Элизабет. Скажи мне честно, ты хоть сколько-нибудь заработала?

– Ни полпенни, – весело ответила мисс Трант.

– Вот! – возликовала Хильда. – Не заработала, и никогда не заработаешь. Полагаю, все эти люди – полные бездарности, раз попали в столь бедственное положение.

– Неправда. Среди них есть очень талантливые, даже чересчур – для такой публики. Честное слово, Хильда. Останься и… – она помедлила, но потом храбро выпалила, – посмотри сегодняшний концерт! – Она рассмеялась. – Я пущу тебя бесплатно, как будто ты вывесила нашу афишу в витрине своего магазина.

– Это не смешно, Элизабет, – осадила ее сестра. – Я не могу остаться, а если б и могла, не осталась бы! Все это чудовищно. Взгляни на этих людей! Признайся, тебе стало неловко, когда я их увидела. «Добрые друзья»! И ты постоянно тратишь деньги, чтобы эти бездари… пили пиво! Они смеются над тобой, им даже не нужны зрители – у них и так есть чем набить живот. А ты могла бы проводить это время с пользой, гостить у нас, встречаться с правильными людьми, интересными мужчинами… да что угодно! Сколько, интересно, денег ты уже выбросила на ветер?

– Даже не подумаю отвечать.

– Если бы ты хоть немного заработала, это было бы пусть крошечным, но оправданием! – вскричала Хильда, которая, очевидно, не считала это оправданием и просто привела первый пришедший на ум довод. – А так твоя выходка совершенно непростительна и безосновательна.

– Ошибаешься! – убежденно возразила ей мисс Трант. – У меня есть веские причины, чтобы остаться с труппой. Во-первых, я теперь гораздо больше понимаю в театре, чем неделю назад. Недавно мы выступали в Дотворте – ужасном городишке – и потеряли там деньги. Да, это было полное фиаско, признаю, но после него я сказала себе, что нипочем не уйду, пока мы не добьемся настоящего успеха! Неужели ты не понимаешь мои чувства, Хильда? Мне действительно нравятся эти комедианты, – а некоторые понравились бы и тебе, – и я им тоже нравлюсь. Им обидно, что я теряю деньги, и я буду презирать себя до конца дней, если струшу и подведу их. А еще я буду презирать себя за то, что предпочла веселью и приключениям безопасную уютную жизнь – просто потому, что испугалась чужого мнения.