Текст книги "Добрые друзья"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)

Глава 4
Мистер Окройд в роли «загнанного человека»

I

Начало недели в Сэндибэе ознаменовалось для мистера Окройда безоблачным счастьем. Даже в самых смелых мечтах о свободном ремесленничестве он никогда не был таким свободным человеком и таким ремесленником, как сейчас. Трудился он не меньше, чем у Хигдена, а подчас и больше, выполняя за день столько работы, что любой секретарь профсоюза пришел бы в ужас. Но назвать это работой язык не поворачивался: скорее, то было хобби, работа мечты. Сэм Оглторп с вывеской «Любые столярные работы и мелкий ремонт в кратчайшие сроки» и куриным выгулом теперь казался ему «мелкой монетой». Каких-то две недели назад мистер Окройд завидовал старику Сэму и дивился его сказочной удаче. Да, ему еще предстояло во многом разобраться; вся эта маета с занавесами, декорациями и освещением была ему внове; однако он быстро учился и работал с удовольствием. Мистер Окройд охотно брался за любую задачу, кроме выхода на сцену – он ясно дал понять, что на сцену никогда не подымется, даже если его попросят только вытянуть карту из колоды Мортона Митчема. Вдобавок, эти люди так радовались и так благодарили его за любую, даже самую малую услугу, что он не знал, куда девать взгляд. Такое отношение к чужому труду тоже было ему в новинку. У Хигдена, если ты не гнул на начальников спину с утра до вечера, тебя спрашивали, на кой черт ты устроился работать, а если гнул и с блеском выполнял поставленную задачу, тебе говорили: «Сойдет». Мистера Окройда не отпускала мысль, что все эти южане, с которыми он познакомился, малость перегибают палку с благодарностями за любой пустяк: уж очень это размягчает. Но он был вынужден признать, что их сердечность его воодушевляла, и даже самое непривычное и трудное дело давалось гладко и споро. Не работа, а сказка!

Кроме того, они без конца путешествовали. Сколько всего он мог теперь рассказать о своих странствиях! О югах! Да уж, если так и дальше пойдет, за полгода они объездят Англию вдоль и поперек. Где эти театралы только не побывали! Даже Сюзи, совсем еще малютка, могла не хуже Джоби Джексона часами болтать о разных городах. А мистер Митчем, если верить хотя бы половине его слов, играл на банджо и показывал карточные фокусы во всех городишках планеты и даже в таких местах, где ни на фокусы, ни на музыку спросу быть не должно. Конечно, эдакий народ может позволить себе задаваться и воротить нос от селений вроде Роусли или Дотворта, но мистеру Окройду понравились оба. Они показались ему восхитительно иноземными. В Роусли квартирная хозяйка угостила его какими-то невиданными сухими клецками с начинкой из бекона, а в пабе один малый заявил, что «Браддерсфорд юнайтед» – команда регби. Дотворт тоже его поразил. В чай они добавляли исключительно швейцарское молоко, булочки называли «кексами», не знали, что шерсть надо мыть и чесать перед тем, как прясть, и вечно путали Йоркшир с Ланкаширом. В дотвортском пабе мистер Окройд сумел поставить на место одного малого. Еще в Браддерсфорде он мечтал, что когда-нибудь сможет так сделать: вынет трубку изо рта и тихо скажет: «Обожди-ка, брат, ты не прав. Я там был и все знаю». Именно так и произошло. Какой-то возчик решил поумничать и заговорил о Великой северной дороге – мол, она проходит через Линкольн и Йорк, а все дотвортские простачки так уши и развесили, тараща на него глаза поверх полупинтовых кружек. Вот тогда-то это и случилось: мистер Окройд вынул изо рта трубку и тихо сказал: «Обожди-ка, брат! Ты не прав». Хо-хо, да неужели? Именно так, сам-то небось Великую северную дорогу и в глаза не видал. Не видал, да есть у меня приятели, которые видали и знают. «Стало быть, ошибаются твои приятели, – сказал мистер Окройд ему и всей честной компании. – Великая северная дорога ни через Линкольн, ни через Йорк нейдет. Я там был и знаю – намедни по ней на грузовике трясся». Потом он еще четверть часа рассказывал им о своих приключениях, так что даже сам хозяин заведения остался в зале послушать.

Однако ни Роусли, ни Дотворт в подметки не годились Сэндибэю. Мистер Окройд поставил его выше всех других прибрежных городов, которые посетил, – Моркама, Блэкпула и Скарборо, но не потому, что там оказалось больше «отвлечений» (все говорят «развлечений», однако в Браддерсфорде принято говорить «отвлечений» – разница небольшая, но существенная). Наоборот, как раз в этом смысле Сэндибэй уступал вышеперечисленным городам, особенно Блэкпулу, где отвлечений было больше, чем в любом другом городе на свете. Нет, Сэндибэй понравился ему своей по-настоящему морской атмосферой: лодки на берегу, сети и прочие атрибуты рыбацкой жизни, не говоря уж о самих рыбаках – в синих свитерах, с коричневыми лицами и белыми баками – точь-в-точь как на картинках. Один старик был копией джентльмена, изображенного на пачках и рекламах любимого табака мистера Окройда – «Старого моряцкого», и он с ним даже побеседовал. Вообще он то и дело перекидывался словечком с рыбаками – на пляже или за кружкой пива в диковинных пабчиках на пристани. Ему было трудно их понимать, а они плохо понимали его, но так выходило даже интересней – как будто вокруг одни иностранцы, которые, правда, любят пропустить кружечку, выкурить трубочку и не стеснялись клянчить друг у друга угощение. Джо тоже не гнушался их обществом. Все артисты были настроены очень дружелюбно – «ребята первый сорт», как отмечал мистер Окройд, – но только с Джо он мог куда-нибудь пойти. Хоть и певец (да и вообще не дурак пошуметь), Джо был крепок умом и телом, любил выпить кружку горького и умел поддержать беседу, если его разговорить. К тому времени, когда труппа добралась до Сэндибэя, между Джо и мистером Окройдом установились самые доверительные отношения. Джо рассказывал мистеру Окройду про Джорджа, а тот в ответ – про Лили.

И еще мистеру Окройду нравилось жить в съемных комнатах. Как-то раз, когда они с Джо сооружали декорации в павильоне, он поднял эту тему. Джо пробурчал, что комнаты давно сидят у него в печенках и ему бы хотелось жить в собственном доме.

– Оно и понятно, Джо, – ответил мистер Окройд. – Ты уж сколько лет кочуешь, а мне такая жизнь в новинку. Я ни по какому дому не скучаю и возвращаться назад не хочу. Здорово быть жильцом, Джо.

– Что ж тут хорошего? – не понял тот. – Посуди сам: комнаты не твои, живешь по хозяйской указке и ешь только то, что дают.

– Знать, тебе в жизни больше повезло. В Браддерсфорде мой дом принадлежал не мне, а жене. Она-то делала что хотела, а я нет. А если ты скажешь хозяйке, что не хочешь есть рисовый пудинг всю неделю, она, может, дверью-то хлопнет, но не станет обзывать тебя всеми дурными словами, какие только есть на свете, и с утра по новой не заведется, и не станет смотреть на тебя как на отпетого негодяя.

– Нет, Окройд! – возразил Джо. – Только не говори, что дома тебя так клевали.

– Не больше, чем других, – мрачно ответил мистер Окройд. – А вот про заклеванных жильцов я что-то не слыхал.

– Верно, зато историй про облапошенных и обобранных сколько угодно. Если ты с такими не знаком, то вот один – перед тобой. Хозяева всякие бывают – одни молоко у тебя из чая утянут, а другие шнурки из ботинок – не заметишь! Дай им волю, они с тебя за подъем по лестнице деньги драть будут. Я на своем веку всякое повидал.

– Верю, Джо, – убежденно сказал мистер Окройд. – И я не отрицаю, что та толстуха, у которой я в Дотворте жил, малость тощала и ужималась, накрывая на стол. Но живется мне таперича привольней, чем последние годы. Не мне тебе говорить, что три фунта в неделю – деньги невеликие. Я на фабрике и то больше зарабатывал, а еще бедняком себя почитал. Но когда кормишь одного себя, а живешь в комнатах, то добра с них видишь куда больше, чем дома. За два фунта с тобой хоть обращаются по-человечески, а дома за всю получку чувствуешь себя ничтожеством. Жена-то меня как с работы встречала: «А, это ты? Ужин еще не готов, у меня дела поважнее есть. Сколько раз я тебе говорила: снимай сапоги при входе! Опять наследил, чтоб тебя!» Вот как оно, дома-то. А здесь иначе. «Вы как раз вовремя, мистер Окройд, – говорят хозяйки. – Ужин будет через минуту, я не заставлю вас ждать. Хорошо прошел день, мистер Окройд?» Чуешь разницу?

Джо чуял, но остался при своем мнении.

– Поживи год-другой на хозяйкиных харчах, старик, – сказал он, – и я посмотрю, как ты запоешь. Джимми Нанн вечно жалуется, что не может есть, а мне порой кажется, что ему даже свезло. Он-то заранее знает, что ему ничего не светит, а я еще надеюсь – и не получаю!

– Передай-ка дюймовые гвозди, Джо, – попросил его мистер Окройд и на минуту призадумался. – Что ж, признаться, в Йоркшире кормежка получше здешней. На югах женщины совсем не пекут: никаких тебе кексов с изюмом, пирогов с салом, лепешек и прочего. Ха, вчерась такое было – обхохочешься! Хозяйка моя тутошняя, миссис Каллин – она вдова, муж работал на газовом заводе, хорошую должность занимал, да и сама она такая приличная, аккуратная, обходительная, рассказывает антересно – словом, вчерась миссис Каллин подошла ко мне и заявила: «Ну, мистер Окройд, сегодня я вас вкусненьким угощу. Запекла говядину, и подам йоркширский пудинг». И вот приносит она ужин. Смотрю на тарелку, а там только мясо, капуста и картоха. «Миссис Каллин, а где обещанный пудинг? – спрашиваю. – Давайте его сперва». А она мне: «Так вот же он, перед вами», – и на тарелку показывает. «Как? Уж не этот ли скользкий шмат теста, что под капустным листом, вы йоркширским пудингом обозвали?» – «Его. А коли это не йоркширский пудинг, то что?» – «Не, миссис, – грю, – вы меня не спрашивайте. Я одно знаю: это не нашенский пудинг. Лепешка, блинчик али что, но не йоркширский пудинг». И потом я ей рассказал, какой он должон быть. Ты меня послушай, Джо, вдруг пригодится.

Мистер Окройд заново раскурил трубку, выдохнул облачко дыма и продолжал:

– «Во-первых, – говорю я миссис Каллин, – йоркширский пудинг едят отдельно, без мяса, картошки и прочей ерунды. И подавать его надо с пылу с жару, из печки – прямехонько на тарелку! Ждать нельзя ни минуты, не то все пропало. Если не положите горячим на тарелку, проще сразу из него подметки сделать. И еще, – грю, – важно как следует раскалить печку. Коли тесто вы смешали правильно и печь горячая, то пудинг выйдет легкий как перышко, хрустящий и поджаристый, без энтой вот жижи посередине. Поняли, миссис?» – спрашиваю. А она: «Нет. Раз уж в свое время не научилась, так и теперь не научусь. А у вас ужин стынет». Мы с ней потом долго хохотали, а вечером миссис Каллин рассказала про нас дочке – та у нее тканями торгует. Еще с ними сынок живет, а второй сын на флоте служит, его невеста к ним часто в гости захаживает – ничего себе компания, а? Все они придут в субботу на наш концерт.

– Это ты хорошо придумал, – сказал Джо. – Обрабатывать местных жителей – это правильно. Я сам так делаю. Некоторые надо мной посмеиваются, но ведь работает!

– Еще как! – воскликнул мистер Окройд. – Все знакомые миссис Каллин заинтересовались. «Хорошая труппа?» – спрашивают. «Первый сорт! – говорю. – Мы тут недельку скоротаем, а потом в гастроли по большим городам – медь собирать». – «Что собирать?» – «Медь – так в Йоркшире деньги называют, – говорю. – Приходите и посмотрите наш концерт, а то второго шанса не будет. Скоро прочтете о нас в газетах – локти кусать будете. Лучшая разъездная труппа в мире», – говорю.

Мистер Окройд искренне так считал. Он был глубоко убежден, что на всем свете не существует бродячей труппы лучше, чем «Добрые друзья». Конечно, про других он ничего не знал и вообще никогда прежде таких трупп не видел, однако представить, будто кто-то может играть еще лучше, еще забавней, было выше его сил. Поэтому мистер Окройд говорил честно и от души. Восторг его также нельзя было объяснить преданностью новым друзьям и новой начальнице, мисс Трант. Мистер Окройд никогда не был любителем театров и мюзик-холлов, хотя по-прежнему не отказался бы за семь пенсов посидеть в последних рядах кинотеатра «Браддерсфорд империал». Это, однако, не мешало ему считать себя человеком сведущим и понимающим. Любой браддерсфордец полагает себя знатоком и карающим судьей во всем, что стоит денег, и мистер Окройд, как следует разглядев выступление «Добрых друзей» под всеми возможными углами, счел его первоклассным. Самого невысокого мнения он остался об Элси, чьи несколько вымученные фривольности показались ему «бестолковыми». С другой стороны, на этом острове еще никто так не восхищался танцами мистера Джерри Джернингема, и мистер Окройд не преминул намекнуть, что знает толк в этом деле: юношей он был одним из лучших исполнителей ирландских танцев в Вулгейте и Лейн-Энде, а однажды занял третье место на праздничном гала-концерте в Пит-парке. К самому Джерри Джернингему он питал презрение. «Тощий больно, – говорил он. – Глядишь, скоро живот к спине прилипнет». А потом, прибегая к загадочным речевым оборотам Западного Райдинга, объявлял мистера Джернингема «ни щукой, ни горбылем» – увы, сие страшное безапелляционное суждение никакого сокрушительного действия не оказывало, поскольку никто не понимал, что это значит. Однако мистер Окройд проводил четкую грань между Джернингемом-человеком и Джернингемом-танцором: последним он восхищался от всей души. Конечно, его любимицей стала Сюзи – как на сцене, так и в жизни. Она определенно знала свое дело, пусть мистер Окройд не всегда понимал, куда она клонит. И еще эта жизнерадостная, милая и дружелюбная девчушка так напоминала ему Лили, что в ее обществе ему становилось радостно и неловко, совсем как Иниго. Последний тоже пришелся ему по нраву: и как пианист, и как добродушный юноша с малость завышенным мнением о собственной персоне. (Все жители Браддерсфорда внимательно разглядывают друг дружку на предмет носозадирательства, и если кто-то позволяет себе мало-мальски необычный поступок, его нос тут же подвергается тщательным замерам.) Между ним с Иниго установилась особая связь, потому что, как мистер Окройд однажды пояснил Джо, «мы два сапога пара, оба любич-чели, как вы говорите, пришли к вам в один день и пытаемся показать, на чего способны». По тону мистера Окройда было ясно, что они не только пытаются, но и весьма преуспевают. К мисс Трант он питал огромное уважение, но всячески это скрывал. Была в ней какая-то черта – вполне определенная, только он не удосужился разобраться, какая именно – мгновенно вызвавшая его уважение (чего не скажешь о сэре Джозефе Хигдене и прочих зажиточных господах, на которых он гнул спину в Браддерсфорде). Никто из «Добрых друзей» точно не знал, сколько денег у мисс Трант (хотя обсуждался этот вопрос не раз), действительно ли она богата или просто имеет приличный доход и несколько сотен в запасе, которые может потратить на любую прихоть. Мистер Окройд считал, что денег у нее хоть отбавляй и добывать их ей никогда не приходилось. «Небось думает, что медь на деревьях растет», – отзывался он о ней, и эта мысль, которая привела бы в бешенство любого демократа прежнего поколения, только усиливала его бесконечный пиетет к этой славной леди. В Браддерсфорде были и богатые, и бедные, но таких, как мисс Трант, мистер Окройд еще не встречал. Они словно прилетели с разных планет, но неожиданно обнаружили точки соприкосновения и взаимной симпатии. Будь мисс Трант мужчиной, возможно, мистер Окройд относился бы к ней иначе, однако она была женщиной – мало того, очень привлекательной молодой женщиной. Как-то раз, прогуливаясь с Сюзи по пирсу, мистер Окройд заговорил с ней о мисс Трант. Девчушка очень полюбила ее и считала «просто прелестью», но, что уж тут говорить, бедняжка стареет. Если она бросит «Добрых друзей», впереди у нее скучная жизнь старой девы. Мистер Окройд выразил решительное несогласие с таким мнением о своей начальнице.

– Не, Суз, тут ты не права. Не удивлюсь, если мисс Трант скоро выскочит замуж. Небось и счас у нее поклонники есть, прибегут по первому зову. Никакая она не старая. По таким леди сразу видно, какие они благородные да сметливые, и выглядит она славно. Будь я холостой джентльмен, первым делом приударил бы за мисс Трант, так-то.

– Неужели? – Сюзи сделала вид, что обиделась. – Какой же вы наглец, мистер Джесс Окройд! А я еще была с вами мила! Меня пошто забыл, малой?

– Нет уж, спасибо, нипочем б на тебе не женился! – восхищенно парировал мистер Окройд. – Мужу с тобой и пяти минут покою не будет – то поцелуешь, то обругаешь, а то сковородкой по башке дашь! То попросишь, шоб никогда тебя не бросал, а то заявишь, что уходишь навсегда, – бедолага эдак с ума спятит.

– Вот и хорошо, – ответила Сюзи. – Значит, со мной не соскучится. Но вы, конечно, несете вздор. Вы ничего про меня не знаете, ни капельки, и это ужасно с вашей стороны так меня обижать. Неужели вы и вправду так думаете?

– Да я что, я ничего… – начал было мистер Окройд.

– Вот и молчите!

– Но кой-чего я знаю точно: одного молодого человека из этой компании мне уже жалко.

– Ну-ка, ну-ка! Что вы хотите этим сказать, мистер Окройд?

– Он, может, и славный пианист, я ничего не говорю. Болтают, он может заработать на своих песнях кучу денег – охотно верю. Но я за ним наблюдаю, и мне его жалко. Если так и дальше пойдет, он скоро попадет в беду. Коли сударыня, на которую он глаз положил, ему откажет, не будет ему покою! А если и не откажет, все одно покою не будет.

– В жизни такого вздора не слыхала! – воскликнула Сюзи. – А если он – или кто-нибудь еще – ох, да не глупите!.. если он и впрямь… нет, он меня и пяти минут не знает, вы все выдумали! Но даже если он и вправду расстроится, то я же не виновата, правда?

– Не ты, так злой рок, – ухмыльнулся мистер Окройд.

– Хорош, малой, хорош! – передразнила его Сюзи, щелкнув пальцами. – Если б мне сказали, что плотник из Траурсфорда будет сплетничать и совать свой нос в чужие дела, точно последняя старуха, я бы ни за что не поверила! Все, лучше бегите и принимайтесь за работу, чем вешать мне лапшу на уши… – тут ее голос душераздирающе задрожал, – …отравлять разум и тревожить сердце бедной девочки, совсем еще ребенка и сиротки! Ступайте, сэр Джесс.

И коварный баронет, заломив коричневую кепку на затылок, подмигнул Сюзи и зашагал восвояси. Он вошел в павильон через служебный вход. Вот если б неделю назад кто-нибудь сказал ему, что скоро он будет шастать через служебные входы!.. Внутри его дожидалась несложная, приятная работа. Доделав ее, он перекинется словечком с Джо, потом еще с кем-нибудь, выкурит трубку-другую «Старого моряцкого» и прогулочным шагом двинется к дому, где его будет ждать чай. «Вечер добрый, мистер Окройд, – скажет ему миссис Каллин. – Чай готов, я зажарила для вас жирную копченую селедочку, как вы любите». «Недурно, миссис Каллин, недурно», – ответит он, а потом закусит и почитает газету, немножко погуляет, может, пропустит где-нибудь пинту горького и неспешно вернется на пирс – сам себе хозяин, человек, повидавший мир, и вдобавок один из «Добрых друзей». Вот так жизнь!

– Не, малый, – предостерег он себя, – попридержи коней. Это тебе не сон, а жизнь. Должон быть подвох.

И вторая половина недели в Сэндибэе показала, что он прав.

II

Идиллию разрушило пришедшее из дома письмо. Вскоре мистер Окройд понял, что не может полностью отделаться от родных: пусть им без него даже лучше, чем с ним, все-таки жена и сын должны знать, где он – не приведи Бог, с ними что случится, как же его известят? Да и с письмами Лили надо было что-то придумать. Первое его письмо добиралось до Канады две недели, а ответ – и того дольше. На все про все ушло почти шесть недель, хотя ответила Лили почти сразу. Он, по его собственному выражению, «изучил этот вопрос», как только устроился работать в труппу. Мистер Окройд мог писать как обычно – на самом деле он намеревался писать даже чаще, потому что теперь ему было что рассказывать. Но как же она будет отвечать? Дать ей свой адрес на шесть – восемь недель вперед он не мог, поскольку они еще не знали наверняка, куда поедут дальше. Мистер Окройд понял, что выход один: Лили будет, как и прежде, писать домой, по адресу Огден-стрит, 51, а ее письма ему переправит жена или (что вероятнее) Леонард. Надо только извещать их, где труппа будет выступать на следующей неделе. Он расспросил об этом Джо и выяснил, что достаточно указать название труппы, концертную площадку и город: мистеру Иш. Окройду, «Добрые друзья», «Павильон на пирсе», Сэндибэй. Этот адрес он дал домашним, пока был в Дотворте, кратко известив их, что нашел работу в разъездной труппе, и попросив пересылать ему письма Лили. Потом, не дожидаясь ответа, он отправил домой вторую весточку с адресом в Уинстеде.

А в четверг мистер Окройд получил первый ответ из дома. Он спешно укрылся в тихом уголке и с восторгом обнаружил в конверте письмо от Лили. К сожалению, написала она немного: в Канаде по-прежнему стоит жара, но у нее все хорошо, скоро родится малыш, и она уверена, что будет мальчик. Ее муж, Джек Клаф, много работает и, кажется, вот-вот получит повышение; они всех любят и передают привет. Перечитав письмо еще раз, мистер Окройд почувствовал себя очень несчастным. Образ Лили до боли ясно предстал перед его сознанием, которое прежде не могло четко воспроизвести ее лицо и голос, но ежеминутно и мучительно помнило о ней. Письмо вернуло ясность этому образу и вместе с тем напомнило о разделяющем их расстоянии. Она далеко, и сказать ей нечего. Завтра мистер Окройд сядет, пожует усы и примется, от натуги роняя кляксы на бумагу, описывать свои чувства и мысли, но тоже скажет немного. Ах, если б она была рядом, если бы можно было смотреть на нее, слушать! А так мистер Окройд не мог выдавить из себя ни слова. Он с грустью сложил листок и спрятал обратно в конверт.

С письмом от Лили пришло еще что-то. Мистер Окройд взглянул на подпись внизу страницы: это была короткая записка от Леонарда. Он неохотно пробежал ее глазами – соображения сына его мало интересовали. Однако, прочтя записку один раз, он резко втянул воздух, сдвинул кепку на самый затылок и перечитал снова, на сей раз уделяя внимание каждому слову. Вот что там было написано:

Дорогой отец,

Мы получили твое письмо, пересылаю последнюю весточку от Лили. Пишу я, потому что маме стыдно за такого мужа и она перестанет себя уважать, если скажет тебе хоть слово, так она говорит. Что ты натворил? Недавно к нам приходил полисмен, расспрашивал про тебя, где ты да как. Мы сказали, что сами не знаем. И это еще не все: миссис Сагден сообщила маме, что за домом наблюдает полиция, а Джо Флэтер сказал, что они наводили справки у Хигдена и в клубе. Поэтому лучше тебе держаться подальше отсюда и не высовываться, не то тебя сцапают. Альберт Таггридж говорит, писать тоже рискованно, они могут вскрыть письмо и выследить тебя по нему, но я все-таки решил рискнуть, хотя мы никому не говорим, где ты. Ма в ужасе, но мне это кажется довольно забавным, и я согласен с Альбертом: тебя наверняка впутали в эту аферу какие-нибудь проходимцы. Мы очень удивлены, что ты теперь разъезжаешь по стране с комедиантами, ты уж там поберегись. «Юнайты» опять проиграли, что за команда! Я по-прежнему работаю у Грегсона, уже за четвертым креслом.

Твои люб. сын, Леонард.

Перечитав письмо в третий раз, мистер Окройд порвал его в клочья и, все еще стискивая их в кулаке, выполз из угла – загнанным человеком.

Остаток дня он думал о письме: на Огден-стрит приходил полицейский, полиция следит за домом, полиция наводит справки у Хигдена и в клубе… Чем больше он об этом думал, тем тягостнее становилось на душе. «Но я же ничего не сделал!» – твердил он про себя, да все без толку. Мистер Окройд был так занят и счастлив на новой работе, что почти забыл об удивительных событиях, приведших его в Роусли, – точней, они превратились для него в занимательные байки, которые можно рассказывать людям. Теперь они вновь обрели зловещее значение. Этот пьяный букмекер, Джордж, заявил в полицию, будто у него украли деньги. Полиция, в свою очередь, сообщила, что владеет информацией, очень важной информацией, которая поможет им поймать преступника. В тот же день мистер Окройд рассорился с начальником, с профсоюзом, порвал в клочья страховую карточку (отчаянный поступок) и ушел куда глаза глядят. Но и это еще не все. Потом он сел в грузовик, набитый краденым добром, – полиция наверняка разузнает и это. Те два негодяя, Нобби и Фред, и ужасная толстуха, Большая Энни – все они без зазрения совести сдадут его полиции. Однако и это еще не конец. Мистер Окройд ввязался в драку на ярмарке в Рибсдене, у него потребовали лицензию, а он попросту сбежал – за все это тоже придется ответить, и ведь тот полицейский успел хорошенько его рассмотреть. Выходит, куда бы мистер Окройд ни пошел, везде, на каждом шагу, он впутывался во что-нибудь противозаконное! А тот малый в закусочной, где пришлось оставить зубило? Попплеби, да, так его звали. Он непременно вспомнит мистера Окройда и расскажет все, что потребуется – поступит «по-щеловечески», как же! Вспомнив свои приключения, мистер Окройд увидел целую череду враждебно настроенных свидетелей, готовых сдать его с потрохами. «Я ничего не сделал, – скорбно заключил он, – но оправдаться мне нечем».

Мистер Окройд был добросовестным рабочим, не принадлежал к криминальным кругам и оттого никогда не считал полицейских своими естественными врагами. С другой стороны, к высшему обществу холеных и лощеных господ он тоже не относился, а именно такие господа видят в полицейских исключительно защитников, доблестных, веселых, добродушных и любезных малых с золотыми сердцами под синей формой. Ни мистер Окройд, ни его друзья никогда не ссорились с полицией Браддерсфорда, но и нежности к стражам порядка не испытывали – скорее занимали позицию настороженного нейтралитета. Полицейский на своем месте – это хорошо, вот только они имеют дурную привычку на своем месте не сидеть. Мистер Окройд в свое время водил знакомство с несколькими полицейскими – пил с ними эль и обсуждал футбольные матчи. Подобно остальным людям, они были хорошими, плохими или никакими. А вот к их начальству – сержантам, инспекторам и прочим в том же духе – он относился с подозрением, считая, что они шибко любят заводить «дела» по собственному усмотрению. Перед самим Законом с его таинственным устройством и хитросплетениями мистер Окройд испытывал настоящий ужас. «Лучше туда не лезь», – часто говорили ему, и сам он не однажды повторял эту фразу. Ни он, ни его друзья не относились к числу прирожденных сутяг, какие бывают на каждом заводе, корабле и в каждом полку. Их недолюбливают, потому что собственные права отлетают у них от зубов, они точно знают, к чему их нельзя принудить, и при необходимости с удовольствием побегут в суд. Мистер Окройд прекрасно понимал, что ни в чем не виноват – пожалуй, только карточку зря порвал, – однако отстаивать свою невиновность в суде не хотел и готов был принять определенные меры, дабы этого избежать. Мысль о том, чтобы открыто предстать перед властями и очистить свою репутацию, не пришла ему в голову; раз его ищет полиция, нельзя попадаться ей на глаза; и если кому-то такое отношение покажется неразумным, то вы просто не понимаете мистера Окройда, как, впрочем, и любого другого обитателя Огден-стрит, Браддерсфорд.

Безрадостным успокоением ему служило лишь то, что он доподлинно знал, какой важной информацией владеет полиция. На следующий день, после долгих и мучительных размышлений, он почувствовал себя загнанным в угол преступником. Прежде он не замечал полицейских на улицах Сэндибэя, теперь они выскакивали на него чуть ли не из-за каждого угла. Он проходил мимо них с замиранием сердца и чувствовал, как их подозрительные взгляды буравят ему спину. Ни на минуту он не мог забыть о своем страшном положении. А тут еще работник павильона, одноглазый Кертис с угрюмым вытянутым лицом, вдруг начал болтать о полицейских.

– Прочел нынче в газете, – сказал он, – что поймали того грабителя, который обчистил ювелирную лавку в Вест-Энде.

Мистер Окройд хмыкнул.

– Четко сработали ребята, молодцы! – с жаром продолжал Кертис. – Надо было просто выждать время, только и всего. Зато у него теперь времени хоть отбавляй! – Кертис, которого эта тема загадочным образом высвободила из оков уныния, расхохотался над своей приятной остротой. – Все твердили, будто его никогда не поймают, а я им говорил: «Погодите, скоро сами увидите, как его сцапают. Дайте полиции время». Что скажете, мистер Окройд?

Мистер Окройд только еще раз хмыкнул и смерил собеседника затравленным недовольным взглядом. Единственный глаз Кертиса горел и, казалось, блуждал по всему мистеру Окройду, а второй – стеклянный – холодно вперился ему в лицо. Выглядело это почти зловеще.

– Пусть болтают про полицию что угодно, – продолжал Кертис, – но мне ли не знать, как они работают. Я слежу за расследованиями, мистер Окройд, и вот к какому заключенью я пришел: дайте полиции время, и они своего не упустят.

Мистер Окройд прицокнул языком и оглянулся по сторонам.

– Своего не упустят, ей-богу! – выразительно повторил Кертис, хлопая мистера Окройда по руке.

Тот отпрянул.

– Что значит «своего не упустят»?! – раздосадованно вопросил он.

– Любого негодяя отыщут, – ответил Кертис. – Может, не на этой неделе и не на следующей, но рано или поздно, – тут он вытянул вперед большую грязную ладонь и вдруг резко сжал пальцы, – все равно поймают!

Он победно уставился на мистера Окройда единственным глазом.

– Еще чего! – злобно воскликнул тот. – По мне, так они упускают столько же преступников, сколько ловят.

Кертис покачал головой и благосклонно улыбнулся:

– Все так думают, да только это по незнанию. Их сила – в организованности, дружище, в организованности.

– Много ты понимаешь! – воскликнул мистер Окройд.

– Я-то, может, и нет. Главное, что они понимают. – И Кертис опять рассмеялся, да так мерзко, что мистеру Окройду захотелось «наподдать ему как следует».

– У одного моего приятеля зять работает в Метротропилитане, – ну, в лондонской полиции, значит, настоящий скотленд-ярдский полицейский. Послушал бы ты его байки! Если уж они напали на след преступника, то мерзавцу не уйти.

– Вздор и чепуха! – пробормотал мистер Окройд.

– Неправда, у них теперь и фотографии, и отпечатки пальцев, и телеграф, и летучие отряды! – не унимался Кертис. – Ни единого шанса! Сперва приспустят поводок – а потом хвать! – и все.

– Вот заладил! – воскликнул мистер Окройд, теряя терпение. – Чего ты ко мне привязался? Умаял меня вконец. Хвать да хвать! Иди в другом месте мух лови.