Текст книги "Добрые друзья"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 43 страниц)

– Нам придется жить в одних комнатах, – объявил он.

– Да, а почему? Все сданы?

– Тут вообще ничего не сдано – и не сдается. Мы и это жилье с трудом отыскали, все будут по двое жить. Вечно одно и то же: чем меньше народ зарабатывает, тем меньше хочет зарабатывать. Вот попадешь в богатый город, сам увидишь: местные там не прочь подзаработать еще деньжат. А эти чуть не голодают, но ни комнат, ни еды у их брата не допросишься. Им так плохо, что лишние хлопоты в тягость.

– Мастер Окройд, я с огромной неохотой прерываю вашу глубокомысленную речь, но позвольте задать вопрос: как вам комнаты?

– Счас сами увидите, – ответил мистер Окройд. – Скажем так, жилье у нас просторное. Большая спальня, большая двуспальная кровать и маленькая раскладуха. Дом номер девять по Биллинг-стрит, аккурат возле театра. Но Боже ты мой! То ли я не в духе, то ли чего, только не лежит у меня душа к этому месту. Надеюсь, вы не против пожить со мной, – застенчиво добавил он.

– Конечно, нет! – искренне ответил Иниго.

– В такой дыре компания в радость, – заключил мистер Окройд.

В Биллинг-стрит определенно было что-то унылое. Она оказалась узкой и темной, и молчаливых болезненных женщин с серолицыми и красноглазыми детьми на ней было явно больше, чем положено. На улице расположились: два-три маленьких склада с разбитыми окнами; овощной магазин, в котором, по всей видимости, торговали одной картошкой да бананами из папье-маше; закусочная, пропахшая топленым салом; крошечная бакалея, специализирующаяся на графите и сардинах; лавка травника с большой витриной, в которой красовалась большая вывеска с надписью «За вашим желудком нужен присмотр», несколько загадочных зеленых пакетов и яркий плакат с изображением кожных болезней; комиссионный магазин, забитый бамбуковыми столиками, утюгами и рулонами клеенки; два самых грязных и мрачных питейных заведения, какие доводилось встречать мистеру Окройду – человеку в этом смысле весьма опытному. Прямо за улицей стояло здание с фантастической башней: зловещий сгусток труб, лестниц и цистерн (позже выяснилось, что это фабрика по производству серной кислоты). Никто не знал, работает ли эта фабрика до сих пор – если трубы с цистернами и простаивали, то запах нет: жуткая вонь спускалась на улицу внезапными тошнотворными волнами.

Дом № 9 был самым крупным на Биллинг-стрит – и самым мрачным на вид. Складывалось впечатление, будто улица существует исключительно в веренице хмурых ноябрей. Ступив на нее, Иниго тут же возблагодарил Бога за то, что пришел не один, и понял, зачем мистеру Окройду понадобилась компания. Спальня оказалась вполне просторной и относительно чистой, но промозглое уныние чувствовалось и в ней.

Иниго принюхался.

– А чем это пахнет? Чем-то знакомым. А, вспомнил! Похоже на запах старых журналов. В детстве я любил копаться в древних подшивках «Английского иллюстрированного журнала», и пахли они в точности так же. Странно, очень странно! – Он огляделся. – Не слишком тут весело, правда? Ощущение, будто в соседней комнате труп.

– Так и есть, – безжалостно ответил мистер Окройд.

– Что?! – Иниго подпрыгнул.

– Ну, почти, – уточнил мистер Окройд. – Хозяйка живет с престарелой матушкой, которая прикована к постели. Обождите, скоро услышите ее кашель. Надеюсь, уж эту неделю она протянет. Тут со всеми местными какая-то беда, прям лазарет, а не город! У миссис Морд – это наша хозяйка, вы ее счас видали – тоже видок хилый…

– Да, на лицо она синевата, – мрачно согласился Иниго. – Кажется, я больше не хочу ничего слышать.

– Эт только начало. Ее мужа давным-давно уволили с работы – он был писарем на складе. Уж не знаю, что за хворь его одолела, но разнесло его – страх! Багровый весь, опухший, еле говорит, почти не шавелится. Плох он, плох. Скоро вы его увидите.

– Нет уж.

– И его нельзя волновать – хозяйка предупредила, – так что вы с ним поаккуратней.

– Я не хочу его волновать, я вообще не хочу его видеть! Жаль его, конечно, все-таки больной человек, но по вашим рассказам выходит, что он живой гриб… Эй! Что это было?

– Да хозяйкина матушка кашлянула.

Иниго тяжко вздохнул и задумчиво посмотрел на свой багаж, который уже начал раскладывать.

– Да уж, чудны́е тут все, – продолжал мистер Окройд. – В доме живет молодая девушка. Я еще толком ее не разглядел, да и миссис Морд молчит, как рыба. Не знаю, кто она такая.

– Ради всего святого! – возгласил Иниго. – Умоляю, не говорите, что и с ней какая-то беда! Это меня добьет, определенно.

– Ну, я только знаю, что она ничем не занята и малость странновата. Я три раза на нее натыкался – в коридоре и на лестнице – подсматривает из-за угла, потом эдак хихикнет и убегает, точно за ней кто гонится. Я уж и привыкать начал…

Иниго прекратил раскладывать вещи. Он сел, посмотрел на своего соседа и в отчаянии произнес:

– Похоже, спятила.

– Да, не в себе девица. Все местные чуток того… В театре работает один малый по имени Чарли, так и он дурной. Безобидный, но винтиков в голове не хватает.

Иниго встал и объявил:

– Я ухожу.

– Да полно вам, полно! Лучше комнат в городе не найдете. Мне и эти-то сдали с условием, что нас будет двое.

– Тут должна быть гостиница. Я пойду в гостиницу. Если хотите – идемте со мной.

– Ни в какую гостиницу я не пойду – раз уж снял комнаты, здесь и останусь. А как хозяева для нас хлопотали! Полно вам, садитесь.

– Ну ладно, – скорбно проговорил Иниго. – Тогда я буду целыми днями торчать в театре. Больше ничего не остается. Теперь я понял, почему вы назвали это место ужасным. Меткий эпитет, определенно.

– Да я не про жилье толковал! – воскликнул мистер Окройд.

Иниго обмер.

– А про что?

– Да про все. Первым делом про город, конечно, и про театр.

– Про театр? – едва не взвизгнул Иниго. – Только не говорите, что и с ним дело плохо!

Однако мистер Окройд настоял на том, чтобы все рассказать, и к концу его повествования они почти допили чай.

– Тьюсборо – зряшное дело, помяните мое слово, – заключил мистер Окройд. – Скоро сами убедитесь. Ни гроша мы тут не заработаем.

– И вдобавок все разболелись! – простонал Иниго. – После вчерашнего мы полумертвые, по дороге сюда все только и твердили, что нас спасет полный зал. «Тьюсборо или смерть» – это был наш девиз, определенно. Да поможет нам Бог!

Помощь не повредит, согласился мистер Окройд, доставая трубку и пачку «Старого моряцкого», – все самое плохое еще впереди.

III

– Полный провал! Зал попросту вымерз! – воскликнула миссис Джо в понедельник вечером, сразу после выступления.

– Могила – и та теплей, – мрачно проговорила Сюзи. – А у меня, кажется, температура тридцать восемь.

– Выглядишь на все тридцать девять, милочка, – успокоила ее миссис Джо и пылко продолжала: – В зале хоть кто-нибудь был? Я вроде слышала какие-то звуки, но, может, мне померещилось? В Тьюсборо вообще о нас знают?

– Знают, но им плевать, – ответила Сюзи.

– Вчера я сказала Джо: «Помяни мои слова, Джо, неделя будет скверная. Нутром чую!» – сказала я. Завтра весь день проваляюсь в кровати – но в какой кровати, милая! У нее горб посередине, точно у верблюда, можешь себе представить? Никакого тебе вида из окон, никакого уюта. Не слишком чисто и стены сплошь увешаны фотографиями каких-то обществ взаимопомощи. Но все же я проведу там весь день, буду лечиться, а вечером опять выйду на сцену, а если и тогда не полегчает, то слягу наверняка. Последнее, что может меня удержать, – это зрители. Мне жаль их расстраивать. Но тут встает другой вопрос, милочка: есть ли в Тьюсборо зрители? И… достойны ли они моих страданий? – Последние слова миссис Джо проговорила ликующим тоном.

– Недостойны, – оборвала ее Элси. – Лучше б ты помолчала, что толку об этом говорить?

– У Джимми сегодня очень больной вид, – задумчиво протянула Сюзи.

– У нас не лучше, – фыркнула Элси. – Я чувствую себя ужасно, а ужасное самочувствие не относится к моим хобби, чего не скажешь о Джимми. Пойду приму аспирин. Сюзи, ну что ты копаешься, идем! Скорей бы убраться из этой помойки, которую они зовут театром. Королевский театр – Боже мой! Это Помоечный театр, если хотите знать мое мнение. Ну же, па-а-ашли!

Во вторник в зале сидело ровно пятьдесят три человека. Их ледяное молчание было ужасно, но еще хуже звучали аплодисменты – казалось, будто с пустых мест тоже доносится насмешливое и едва различимое хлоп-хлоп-хлоп.Впрочем, аплодировали зрители нечасто. «Добрые друзья» стали играть без души. Они еле-еле дотягивали до конца выступления и показывали признаки жизни лишь тогда, когда верх брало растущее раздражение. Элси жаловалась на Джерри Джернингема; Сюзи открыто обвиняла Иниго в том, что он зверски убивает ее аккомпанемент; ворчал даже добряк Джо. Мистер Окройд несколько раз выслушивал от артистов, что ему давно пора научиться работать, и в ответ огрызался: мол, занялись бы лучше своими делами, они тоже идут «неважнецки». Джимми Нанн отчего-то молчал, и смотреть на него – такого безгласного, желтого и дрожащего – было больно. Мисс Трант, корившая себя за опрометчивый поступок (хотя главной жертвой пустых залов была именно она, а не труппа), изо всех сил пыталась разрядить обстановку и подбодрить артистов, но и ее силы иссякали. Унылый городишко и жалкий заброшенный театр подрывали ее веру в себя: сбежав от одного, она возвращалась к другому, и наоборот.

В среду на город спустился туман – не желтый удушливый кошмар, какие нередко бывают в Лондоне, а добротное белое покрывало, продержавшееся весь день. Труппа ютилась в нескольких комнатах, пытаясь выжать все возможное тепло из каминов, кресел и диванов, набитых конским волосом, из газет, в которых словно бы писали о другой планете, и из бело-зеленого света газовых рожков, под которыми они сидели, дремали, дрожали и изредка вставали, чтобы подойти к окну и посмотреть сквозь запотевшие стекла на серое пушистое ничто. Самое хорошее настроение было у Иниго, в котором вновь проснулся молодой многообещающий писатель. Автор, работавший в эти дни урывками, до сих пор не закончил «Последний рюкзак», отложив его под предлогом неподходящей погоды (зима не настраивала на творческий лад), но в Тьюсборо проявился вновь.

– Прочь шутовство и дуракаваляние, берусь за перо! – однажды заявил Иниго мистеру Окройду, когда они сидели в их общей гостиной. – Я уже написал полпесни, но теперь даже думать не могу о музыке. Настрой, настрой… мастер Окройд, в настоящий момент я настроен отрицательно к любым проявлениям бродячих театров. Я мечтал быть литератором, а не фигляром и сегодня начинаю новый очерк – весьма едкий, – который назову «Родная зеленая Англия» [50]50
  Аллюзия на поэму В. Блейка «Мильтон» («Мы возведем Ерусалим в зеленой Англии родной». Пер. С. Маршака).


[Закрыть]. В нем я расскажу читателю о Тьюсборо и подобных городишках – иронично и хлестко. Выплесну накопившиеся чувства и заодно преподам урок этим негодяям, определенно! Они у меня глаз не сомкнут!

– Хорошая мысль, – проговорил мистер Окройд, уютно попыхивая трубкой и широко улыбаясь соседу. – Одного в толк не возьму: кто эти негодяи, которые глаз не сомкнут?

– Ну… э-э… как бы… люди, которые в ответе за такое положение вещей! – расплывчато, но безжалостно ответил Иниго.

– Я вот не разберу, кто ж за это в ответе, – сознался мистер Окройд. – Все знают, а я один хожу гадаю. Послушать остальных, так это либо капиталисты, либо рабочие, либо пирламент на худой конец, а то еще землевладельцы, хозяева или большевики. Не соображу, кто ж на самом деле виноват? Ясно дело, ума у меня немного, в таких хитросплетениях нипочем не разберусь. Но ты уж напиши, растолкуй, глядишь, и я пойму. Да не забудь вставить парочку гадостей про нашего Дроука, что владеет театром. Подложил он нам свинью, ничего не скажешь. Я кличу его грязным старикашкой, и место ему на паперти, так и знай. Но ты пиши-пиши, не держи в себе.

Иниго важно кивнул, раскурил трубку и без промедлений вывел пышное заглавие: «Родная зеленая Англия. Автор И. Джоллифант». Не подумайте, будто на этом его пыл иссяк – Иниго даже приступил к написанию самого очерка. «Сейчас одиннадцать утра», – настрочил он. Поглазев с минуту на готовую фразу, он вымарал ее и написал: «Я только что выглянул в окно, покрытое жемчужинами влаги». Однако и это не пришлось ему по душе. Иниго смял листок, взял новый и минут десять хмурил лоб, после чего вывел следующее: «За окном сейчас утро, наградой за долгие годы смятенья…» Вычеркнул «смятенья», вычеркнул все предложение, нарисовал шесть рожиц и бездумно украсил их усиками; затем тяжело вздохнул, вновь набил трубку и откинулся на спинку кресла.

Из коридора донесся странный звук: как будто кто-то очень медленно волочил по полу ноги. Мистер Окройд оторвался от газеты.

– Мистер Морд небось, – объявил он не без удовольствия, как будто любил сообщать дурные вести. – Сейчас зайдет к нам. Ежели смогет.

Иниго застонал. Мы уже слышали, как мистер Окройд описывал хозяйкиного мужа, и с тех пор Иниго дважды встречал этого опухшего багрового джентльмена.

– Мне его так жаль, прямо сердце кровью обливается, определенно, – быстро пробормотал Иниго, – но рядом с ним я сам не свой. Все равно что смотреть гадкий фильм с замедленной съемкой. Я успею смыться?

Смыться он не успел. В дверь едва слышно постучали. Потом она медленно, очень медленно растворилась, преодолевая по два-три дюйма за раз, и на пороге возник мистер Морд, опухший и багровый как никогда. Он простоял там по меньшей мере минуту, приходя в себя после тяжелого путешествия, и наконец изрек – точно человек, впервые произносящий фразу на чужом языке: «Доброе утро, жен-эльмены». И столь же медленно кивнул. Затем улыбнулся – улыбка эта распространилась по одутловатому лицу так неторопливо, что можно было проследить за появлением и исчезновением каждой складочки и морщинки. Мистер Морд сделал шаг вперед, еще шаг, еще, увидел стул, тщательно его осмотрел и наконец двинулся в его сторону.

– Я… бы… присел… жен-эль-мены… если… не… возражаете. – Каждый выговоренный слог был для него великим подвигом. Наконец он опустился на стул, осторожно положил жирные руки на колени и медленно повернул голову, поглядев сначала на одного, а потом на другого жильца. – Утро… похоже… туманное, – вынес он свой вердикт. – Раньше… тут… очень… густые… туманы… бывали.

– О да, ужасно густой туман! Мерзкая это штука, знаете ли. Никогда не любил туманы. – Иниго с удивлением обнаружил, что выпалил эти идиотские фразы с невероятной скоростью, точно пулемет. – Вы уж меня извините, мистер Морд, я страшно занят! Пора бежать. – И он убежал – в коридор, где стал раздумывать, чем ему заняться и куда пойти. В спальне было жутко холодно и уныло – сидеть там придется в пальто, слушая кашель бедной старухи за стенкой. Если отправиться бродить по дому, встретишь, чего доброго, ту загадочную страшную девицу, которая подглядывает за тобой из-за углов, а потом хихикает и уносится прочь. С другой стороны, сидеть в гостиной и наблюдать за невыносимо медлительным мистером Мордом Иниго тоже не мог. Он подошел к входной двери и высунулся на улицу – там было холодно и жутко. Иниго прокрался наверх, в спальню, закутался в пальто и стал читать старый затрепанный экземпляр «Нашего Тома Берка» [51]51
  «Наш Том Берк» – роман ирландского писателя Чарльза Левера (1806–1872), друга Теккерея и Диккенса.


[Закрыть].

Тем вечером в театре тоже было холодно и жутко. Артисты играли, пели и танцевали, точно персонажи какого-то унылого сна. Никто еще не слег, но никто и не выздоровел. Все ворчали и ныли пуще прежнего; между бранящимися и рычащими актерами труппы вот-вот разразилась бы неприкрытая вражда.

В четверг туман сменился черным дождем. По четвергам большинство тьюсборских лавок были закрыты, и все надеялись, что зрителей соберется больше обычного. Мистер Окройд, пробыв в театре полчаса, днем вернулся домой – погреться у камина, выкурить трубочку с Иниго и заодно рассказать ему о выкупленных заранее билетах.

– У торговцев здесь побольше денег будет, чем у остального люда, так что сегодня авось кой-какая публика да соберется, – заметил он. – Но у нас ведь не одно, так другое.

– Что вы имеете в виду, о премудрый браддерсфордец? – праздно осведомился Иниго.

– Беда с труппой, – поспешно ответил мистер Окройд. – Помяните мое слово, скоро будет большая ссора. Все к этому идет. Кой-кому и от меня достанется, ей-богу, если они не угомонятся. А старый Джимми того и гляди слягет, бедолага. И еще. По дороге в театр я видел, как твой Мортон Митчем выходил из паба – уже малость косой. А прямо перед моим уходом он пришел с тем малым, Финнеганом, оба на рогах, да еще с непочатой бутылкой виски. Они ее сегодня раздавят, как пить дать. Ты присматривай за своим приятелем. Вечером он будет в стельку, или не сойти мне с этого места.

Иниго не смог присматривать за мистером Митчемом, поскольку тот исчез и не объявился даже к началу концерта. Зрителей собралось больше, чем во все предыдущие вечера, вместе взятые: почти ползала. Многие приехали из соседних деревень и городков, атмосфера в театре сразу стала поживей, отчего повеселели и сами артисты. Только Джимми Нанн совсем раскис и дрожал еще сильней, чем прежде. В конце третьего номера, после песни Джо, когда публика еще аплодировала, на сцене появился мистер Митчем. Грима на нем почти не было, глаза имели несколько стеклянный вид. На ногах он держался довольно крепко, но все-таки умудрился сшибить стул, на который хотел сесть. Минут десять, пока в его аккомпанементе не было нужды, эта огромная скрюченная гора сидела смирно и глазела на свое банджо. Однако не успел Джимми Нанн объявить следующий номер, как мистер Митчем внезапно приосанился и заиграл. Джимми не понял, что на него нашло, и вытаращил глаза, однако никакого действия это не произвело. Мистер Митчем продолжал играть – очень громко и быстро, – а остальные делали вид, будто это часть программы. Прошло десять минут, четверть часа, двадцать минут, а мистер Митчем все еще дергал струны, пока публика, отчасти восторженная, отчасти заскучавшая, не разразилась аплодисментами. Тогда он прекратил играть, встал, пошатнулся, отвесил поклон и внезапно заревел:

– Леи и шенельмэы!.. Я хачу кое-шо сказзать… всего два слова… тока два… – Сделав глубокий вдох, он изрек: – Я шетыре раза объехал округ света. – И вновь поклонился. Зрители опять захлопали, а остальные артисты, онемев от ужаса, старательно напускали на себя непринужденный вид.

Глупо улыбаясь, мистер Митчем поднял длинную дрожащую руку и сказал:

– В прожолжение концэрта… ш вашего позоленя, леи и шенельмены, я хачу приглассить на сцену доб… доба… добровольса. Любую леи, любого шенельмена, кавво угодно… – Он на секунду умолк… – Хто вытянет карту? – И протянул залу банджо.

Иниго, поймав страдальческий взгляд Джимми, немедленно заиграл, а Джо сумел вытолкать мистера Митчема со сцены так, что зрителям все произошедшее показалось хорошо разыгранной сценкой. Очутившись за кулисами, Джо позаботился о том, чтобы ее не разыграли вновь, и отвел сопротивляющегося мистера Митчема в гримерную, пока остальные продолжали играть.

Мисс Трант всегда говорила, что пьяные люди наводят на нее ужас, но в тот вечер страх ее не обуял. Она так разозлилась, что настояла на немедленном разговоре с мистером Митчемом. Даже когда он встал, шатаясь, и навис над ней, сияя глупой ухмылкой, мисс Трант ничуть не испугалась: она бы с удовольствием вбила немного разума и приличий в голову этого ужасного глупого младенца.

– А, добрррый вечеррр, миш Тран! – искренне обрадовался он. – Я нынче в форрме, слыхали, как я з…заввел зал?

– Пожалуйста, немедленно уходите домой, мистер Митчем! – воскликнула мисс Трант. – Постыдились бы!

Он будто обиделся и несколько секунд глазел на нее с укором.

– Миш Тран, так друзззьям не грррят! – Он скорбно покачал головой. – Хто заввел ззал? Не я, шкажете? Щетыре раза округ света! Щетыре раза, ущтите! Щетыре! И до сих пор завввожу ззал! От я какой, Мортон Митчем.

Мисс Трант с отвращением отвернулась и умоляюще взглянула на Джо, который еще стоял в дверях.

– Пойдем, старик, – сказал Джо. – Вставай и пошли.

Мистер Митчем счел свои слова блестящим и остроумным ответом несправедливой начальнице.

– Умно, умно, – сказал он, качая головой. – Но с дрррузьями так низзя! Чо ж, раз я не нужен, я пойду. – И он внезапно поплелся прочь, шатаясь из стороны в сторону. Джо подхватил его под руку, сказал мисс Трант, что вернется до начала второго отделения, и отбыл. Мисс Трант вдруг тоже захотелось сбежать, забыть об этом жутком театре и спокойно прийти в себя в гостиничном номере. Она решила как можно скорей выгнать Митчема из труппы – в груди у нее по-прежнему бушевал гнев. Так ужасно себя вести, когда дела и без того плохи, – это откровенное вероломство!

Однако то было не самое худшее событие вечера. Прямо посреди второго отделения Джимми Нанн внезапно лишился чувств. Он спел одну песню – точнее, кое-как пробубнил, – поклонился залу и на секунду ушел за кулисы добавить несколько штрихов к костюму: Иниго уже заиграл вступительные аккорды второй его песни (про почтальона), но Джимми вдруг уставился в пустоту, сдавленно простонал и рухнул бы как подкошенный, не подхвати его вовремя мистер Окройд. Джимми смертельно побледнел под гримом, губы его посинели, а руки и ноги задергались в страшных мелких конвульсиях. Мистер Окройд знал, что бедный Джимми везде носит с собой фляжку с бренди, и ее тут же отыскали в гримерной. Дрожавшей мисс Трант удалось влить несколько капель спиртного между его синих губ, пока мистер Окройд придерживал голову и плечи. Труппа засуетилась, но Иниго продолжал наигрывать то же идиотское «пом-пом-поппа-пом, пом-пом, поппа-пом» для песни, которой, вероятно, уже не суждено было вновь прозвучать со сцены. Публика забеспокоилась, на последних рядах кто-то принялся топать ногами.

Джимми шевельнулся; щеки его чуть порозовели, и он открыл глаза. Ему удалось глотнуть бренди.

– Надо вызвать врача, – сказала мисс Трант.

Джимми потряс головой.

– Нет, никаких врачей, – пробормотал он. – Сейчас я приду в себя. Продолжайте.

Первым, как ни странно, нашелся Джерри Джернингем. Он прыгнул за кулисы, перекинулся словечком с мисс Трант и, бледный, но собранный, вернулся на сцену. Остановив Иниго, он объявил:

– Леди и джентльмены! Вынужден с прискорбием сээбщить, что мистер Джейми Нэнн не может продолжить свое выступление… в свези с внезапным… э-э… недомэгэнием. – Он ненадолго умолк: из зала послышался какой-то шум, словно кто-то в спешке уходил. – Следующим нэмером… э-э… неподрэжэемэя мисс Стелла Кэвендиш споет вэм бэллэду.

Тут, как водится, публика захлопала, и к пианино, с невероятным достоинством, но роняя ноты от волнения, вышла миссис Джо. Мистер Джернингем, этот неустрашимый денди, торжественно сел, и концерт продолжился.

Джимми отнесли в его гримерную, и он все еще бормотал, что не хочет видеть никаких врачей, когда из коридора донеслись чьи-то голоса.

– Ну, я прям не знаю, миссис, – проговорил мистер Окройд.

В следующий миг в гримерную ворвалась худая дама средних лет, вся в черном, и, не обращая внимания на мисс Трант и Джо, склонилась над Джимми, который таращился на нее, широко разинув рот.

– Ну, как поживаешь, Джеймс? – осведомилась она, все еще внимательно его разглядывая.

Оправившись от первого шока, Джимми едва заметно ухмыльнулся:

– Неплохо, Кэрри. А ты… что ты тут делаешь?

– Скверно выглядишь, Джеймс. Я давно это заметила. Так не годится, Джеймс. Ты болен и больше не можешь сидеть тут в этом нелепом гриме. За тобой нужен уход.

Мисс Трант наконец взяла себя в руки и сумела пошевелиться.

– Полагаю, вам хочется знать, что я тут делаю, – сказала решительная дама, неприветливо зыркнув на мисс Трант. – Так вот, я миссис Нанн. Как только ваш артист сказал, что мистеру Нанну нездоровится, я пришла сюда. Ему очень повезло, что я оказалась в Тьюсборо. Двое ваших недавно сообщили мне, что труппа едет сюда – я встретила их на вокзале в Хиклфилде. Ты видел меня в окно поезда, Джеймс, – сурово добавила она.

– Верно, видел, – ответил Джимми, но объяснять ничего не стал.

– Да-да, теперь я понимаю, – поспешно выдавила мисс Трант. Ей было очень неловко. – Мы хотели вызвать мистеру Нанну врача, но он не разрешил. Ему всю неделю нездоровится.

– И вряд ли когда-нибудь здоровилось! – презрительно воскликнула миссис Нанн. – Питается неизвестно чем, ходит в мокрой одежде, живет в грязных съемных комнатах… думаете, я не знаю? Сейчас ему надо в постель. Тьюсборский Королевский театр, ха! Джеймсу придется меня выслушать. Я и раньше это говорила, но теперь он прислушается к моим словам.

Мисс Трант рассудила, что лучше всего оставить внезапно воссоединившуюся пару наедине. Джо уже успел улизнуть, и она последовала его примеру. Через четверть часа ее вновь отыскала миссис Нанн за кулисами: она была похожа на сжатую стальную пружину и явно решила, что надо делать.

– Джеймс Нанн поедет со мной, – без обиняков заявила она. – Он очень плох, и я буду за ним ухаживать. Придется вам обойтись без него…

– Разумеется, он не должен играть в таком состоянии! – воскликнула мисс Трант. Эта удивительная женщина, по всей видимости, вообразила, будто они силком затаскивают бедного Джимми на сцену! – Но где… простите за вопрос, я не вполне понимаю… где он будет?

– Со мной, – быстро и твердо ответила миссис Нанн. – Я живу примерно в двадцати милях отсюда, между Тьюсборо и Хиклфилдом. Держу магазин. В четверг мы работаем до обеда, поэтому я и смогла приехать. Наши с Джеймсом дороги разошлись, но мы по-прежнему муж и жена, и я не буду сидеть сложа руки и смотреть, как он себя гробит. Я предупреждала его, к чему приводит такая жизнь, но он меня не слушал. Теперь жизнь преподала ему урок. – Она хотела развернуться и уйти, но в последний миг сделала еще одно замечание, эдакий постскриптум: – Труппа у вас полуживая, мисс Трант. Им нужно больше работать, если вы хотите держать планку.

С этими словами она удалилась.

Мисс Трант, задохнувшись от удивления, смотрела ей в спину и спрашивала себя, что делать дальше. Наконец, простояв на месте минут десять, она отправилась в гримерную Джимми. Он наверняка захочет увидеть ее перед отъездом, да и вообще, она имеет право знать, что происходит! Однако в гримерной никого не оказалось. Мисс Трант не могла поверить, что они уехали вот так, не попрощавшись, но факт оставался фактом: их нигде не было. Джимми таинственно исчез, точно его похитила ведьма. «Охотно верю, что так оно и есть», – печально подумала мисс Трант, бредя по грязному вонючему коридору. Голова у нее раскалывалась, а сама она была на грани слез. Ах, этот гадкий, гадкий Тьюсборо! Мисс Трант осталась до конца выступления – жалкого подобия их обычного ревю, – чтобы рассказать остальным о случившемся, но выслушивать их безумные догадки и домыслы не стала – вымотанная и разбитая, она скрылась в своем номере, где лежала без сна и слушала черный дождь, чувствуя себя одной на всем жутком и непостижимом свете.

Наутро, пока она сидела у камина в буфете и строчила письма, к ней явился посетитель – мистер Мортон Митчем. Он был похож на древнюю высоченную развалину и даже ходил со скрипом, под нестройный перестук костей. Он шагнул вперед, одной рукой сжимая печальное сомбреро, а другой теребя громадные пуговицы на пальто. Мисс Трант невольно вспомнила имя этого пальто, про которое она совсем забыла, – Серебряный король, – и вдруг осознала, что не может выгнать мистера Митчема из труппы. Это будет не самый разумный поступок, особенно теперь, после ухода со сцены Джимми.

– Мисс Трант, – в высшей степени серьезно пробасил мистер Митчем, – я пришел извиниться за вчерашний концерт. Я понимаю, что чуть не подвел всю труппу – да еще в какие времена! – и, кажется, нанес вам личное оскорбление. – Его глаза над впалыми желтыми щеками казались совсем пустыми. – Простите меня, я очень-очень сожалею о случившемся. Надеюсь только на ваше милосердие, мисс Трант.

– Хорошо, мистер Митчем, – поспешно ответила она. – Уверена, такое больше не повторится…

– Никогда!

– Вот и славно… – Мисс Трант почувствовала себя школьной учительницей, а это громадное создание было ее учеником. Какая нелепость! – Давайте забудем об этом прискорбном случае и больше не станем о нем говорить.

– Мисс Трант, вы так добры! Это… это просто чудо! – Тут, к вящему удивлению мисс Трант, он умолк, нахмурил массивные брови и взглянул на нее как будто с укоризной. – Но так не пойдет, – со скорбным упреком произнес мистер Митчем, – что-то ведь надо сказать. Мне должно быть стыдно за свой поступок, и мне действительно стыдно, но, боюсь, должно быть еще стыдней. Скажите не тая, мисс Трант, как вы расстроены и разочарованы. Я, Мортон Митчем, самый старый и опытный артист труппы, человек, который должен во всем вам помогать, единственный, на кого вы могли положиться, – и так вас подвел! А? Прямо сам себе не мил. Да еще Джимми разболелся, вот незадача! А я что творю? Давайте, мисс Трант, смелее. Скажите все, что обо мне думаете, как ужасно вас подвел Мортон Митчем. Вы меня не обидите, я заслужил все до последнего слова, – проговорил он так, словно она уже сказала эти слова.

Мисс Трант невольно улыбнулась:

– Ну, раз вы так настаиваете, я скажу, что вы повели себя очень плохо – или по крайней мере глупо – и я действительно очень на вас рассердилась. Вчера я даже решила…

Мистер Митчем поднял руку.

– Простите, что перебиваю, – важно проговорил он, – но я должен вам кое-что сказать. Такое могло случиться только в этом несчастном городишке. Тьюсборо, мисс Трант, стал для меня… как бишь его… а, Ватерлоо! Да, он меня доконал. Не знаю, то ли я уже староват для гастролей, то ли что. Но здесь, в Тьюсборо, я дошел до ручки.

– Я тоже, – не без горечи ответила мисс Трант.

– Я давно странствую по свету, почти бродяга, если угодно, – продолжал он с печальным смаком, – но помимо прочего я – артист. У меня крутой нрав, я похож на льва, готовящегося к прыжку. Мне нужна хоть какая-нибудь поддержка – маленькое приключение, веселая компания, аплодисменты публики, удачный концерт – что угодно, многого я не прошу. Но в Тьюсборо – насколько я успел заметить – нет вообще ничего. Город, его жители, комнаты, театр, пустые залы каждый вечер… поверьте, мисс Трант, я бывалый разъездной музыкант, четырежды объехал вокруг света… но я не железный, и Тьюсборо вывел меня из себя. Честно вам признаюсь: вчера я хотел слегка оживить обстановку и малость перестарался с подсветкой. Вот такие дела.

– Понимаю, – заверила его мисс Трант. И не соврала: она почти завидовала его пьянству. – Просто случилось недоразумение, – утомленно проговорила она. – Нам всем сейчас нелегко, нервы расшатаны, артисты сами не свои. Я не узнаю труппу. Но вы должны мне помочь, ведь теперь у нас нет Джимми – его похитила жена, и я понятия не имею, что делать. Мы угодили в ужасный переплет.