Текст книги "Добрые друзья"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 43 страниц)

Минут пятнадцать прошатавшись по улицам Ноттингема, Иниго заглянул в ближайшую таверну пропустить пинту горького. К счастью, там было почти пусто – ему хотелось посидеть в тишине и подумать. Что теперь делать? Проскитаться еще несколько дней и вернуться к дяде в Далуич, где снова обивать пороги бирж труда? И вообще – хочет ли он снова преподавать? Нет, не хочет. Но что тогда? Иниго не знал ответа. Он мог позволить себе небольшой отпуск, однако рано или поздно придется что-то решать с работой. Конечно, у него теперь есть возможность попробовать себя в чем-нибудь новом, да только вот в чем? В журналистике? Его душе это претило. Иниго как раз размышлял о своих душевных склонностях, когда в зал вошел хозяин таверны и кивнул ему.

– Погодка-то портится, – изрек он. – Но нам грех жаловаться, месяц был чудный.

Иниго никогда не знал, как надо отвечать на подобные высказывания о погоде. Ему казалось, что люди, которые их произносят, принадлежат к некоему тайному братству метеорологов или даже хозяев погоды, и он в этом братстве – чужак, посторонний. Вот и сейчас Иниго с трудом буркнул что-то в ответ, потом задумался и проговорил:

– Знаете, я тут сижу и думаю, чем мне заняться. Вот вы бы что сделали на моем месте, будь вы молодым человеком с весьма и весьма скромным достатком?

– За это дело я бы не взялся, – без промедлений ответил хозяин таверны.

– Правда?

– Ни за что! Даром не надо. Никакой прибыли, все летит к чертям. То одно, то другое, хлопот не оберешься – а пиво толком не продается, постоянного дохода нет, ну, вы понимаете. Нет уж, я бы что-нибудь другое придумал. – Он стал расхаживать перед камином, позвякивая монетами в кармане брюк.

– А мне что посоветуете? – спросил Иниго.

– Будь я помоложе, принимал бы ставки на лошадей, – понизив голос, ответил хозяин таверны. – Этим ребятам деньги сами в руки плывут, успевай только карман подставлять. Они сюда частенько захаживают, ай-ай-ай… – Он принялся цокать языком и качать головой – словами это было не описать.

– Стать букмекером? Боюсь, это не по мне. Я в скачках ни бельмеса не смыслю, да и кричать не умею.

– Да не надо там кричать, и знать ничего не надо! Половина букмекеров не знают, где живут. А деньгу зашибают будь здоров. Купаются в золоте, купаются! Где они его берут, скажите-ка, где? – Чтобы задать этот важный вопрос, он подошел вплотную к Иниго – тот ответил, что понятия не имеет. – Так я вам скажу. Они обдирают простачков, как мы с вами. Простачков! Верно я говорю, Чарли? – В комнату только что вошел человек.

– Верно, Джек, – ответил Чарли, подмигнув Иниго. – Не знаю, о чем вы тут говорите, но ты прав. – Он сел, сдвинул кепку на затылок и принялся громко насвистывать.

– Слушай, Чарли, – обратился к нему хозяин, – что ты наплел Джимми? Он сказал старику Фреду, будто я выиграл десятку на Вишневой Леди…

Иниго спешно покинул таверну. На улицах уже зажигали фонари и стало повеселей, но единственным развлечением было глазеть, как бесчисленные юноши кокетничают с бесчисленными перепудренными и недокормленными девицами, предусмотрительно разгуливающими близ кинотеатров. Вскоре Иниго пришел к выводу, что на этих улицах ничуть не весело. Они нагоняли на него тоску. Он подумал было засесть в номере и прибавить одно-два предложения к «Последнему рюкзаку», но мысль об унылой дешевой гостинице его отвадила. В такой гостинице нельзя написать ничего мало-мальски стоящего. «Даже не думай, – сказал он себе, – из-под твоего пера начнут выходить всякие „в соответствии“, „будучи“ и прочее в том же духе».

Иниго остановился рядом с большой сверкающей таверной. Вывеска гласила, что в таверне есть Комната для пения, а Иниго никогда раньше в таких не бывал. Он вошел и обнаружил перед собой длинную изогнутую барную стойку, за которой было чересчур много зеркал и электрических лампочек. Дело шло бойко – так бойко, что прилавок чем-то залили, сдачу Иниго выдали мокрую, а пиво выглядело отвратительно. Он заметил несколько шикарных дверей с витражами, но какая из них вела в Комнату для пения, было неясно. Глотнув пива, Иниго отставил кружку, твердо решил о ней забыть и начал пробиваться сквозь толчею к дверям. Тут из-за спины человека, придерживавшего одну дверь, донесся голос: «Ввиду отсутствия пианиста, леди и джентльмены, вы не услышите моих знаменитых соло на банджо, зато, с вашего позволения, я рискну показать пару карточных трюков».

Ошибки быть не могло. Голос принадлежал великому путешественнику и лодырю, навещателю старых ноттингемских друзей мистеру Мортону Митчему.

Иниго просочился внутрь. Да, то была Комната для пения, и в дальнем конце ее, у рояля, перед аудиторией из двадцати мужчин, юношей и девиц с безразличными лицами стоял Мортон Митчем. На нем был тот же светлый костюм в клетку, воротничок Безумного Шляпника и галстук, брови казались еще гуще, нос красней, а подбородок длиннее и синее, чем прежде.

– Начну с маленького фокуса, с которым я выступал по всему миру – в Америке, Австралии, Индии и самых важных городах Соединенного Королевства – кроме Ноттингема. Обращаю на это ваше внимание, дамы и господа, – кроме Ноттингема. – Он достал колоду карт. – Теперь я попрошу кого-нибудь из вас вытянуть карту…

– Заказы будут? – проорал выскочивший откуда ни возьмись официант.

– Принеси ещще двойного, – сказал ему изрядно набравшийся джентльмен, который в одиночку занимал целый столик.

Иниго попросил бутылку «Басса» и устроился недалеко от пьяного джентльмена, рядом с мужчиной средних лет и миниатюрной женщиной в очках: они пили крепкий портер и безмятежно держались за руки. Мистер Митчем уставился на нового посетителя, нахмурил громадные брови и поджал губы. Иниго широко улыбнулся и наконец получил в ответ кивок и улыбку. Мистер Митчем, не желая начинать представление, пока официант не вернется с заказом, подошел к Иниго и спокойно заметил:

– Я тебя знаю, мальчик, и ты, видно, знаешь меня. Но где мы познакомились?

– На Даллингемском узле, позавчера, – ответил Иниго.

– А, точно! Ты еще угощал печеньем и шоколадом. Веселая была ночка, а? – Он заговорил тише: – Я тут просто коротаю вечер, развлекаюсь, так сказать. Вообще-то я не по этой части.

– Пожалуй. Выпьете?

– Спасибо, мой мальчик, выпью. Мне бы виски стаканчик… скажем, двойной скотч. – Он опять понизил голос: – Кому сказать, что Мортон Митчем выступал в эдакой дыре, никто не поверит, ей-богу. Но я, знаешь ли, развлекаюсь. Люблю подивить почтенную публику хорошим карточным фокусом. Они ж ничего подобного в жизни не видали!

Официант вернулся и сразу ушел за двойным виски, а мистер Митчем начал представление. Джентльмен в крошечной коричневой шляпе вытянул карту.

– Посмотрите на эту карту, сэр, – важно проговорил мистер Митчем, – посмотрите на нее внимательно. Можете показать ее остальным, только не мне, ха-ха! А теперь возьмите этот конверт – самый обычный белый конверт, – положите в него карту и заправьте клапан внутрь. Не надо его лизать, он мне еще пригодится. Я не вижу, что это за карта. А теперь смотрите внимательно, я накрываю конверт…

Тут изрядно набравшийся джентльмен решил внести дельное предложение.

– Да ну эти карты! – хрипло прокричал он. – Хочу музыку!

– Итак, я накрываю конверт платком…

– Музыку давай!

Мистер Митчем нахмурился:

– Всему свое время, сэр, всему свое время. Сейчас я пытаюсь развлечь почтенных зрителей карточным фокусом. Буду премного благодарен, – строго добавил он, – если вы не станете мне мешать.

– Харашо, хар-рашо!.. – Джентльмен махнул рукой, и его румяное лицо растянулось в широкой глупой улыбке.

– Итак, вы видите, что это самый обычный платок. Я кладу под него конверт…

– Но я хочу музыки!

Мистер Митчем умолк и воззрился на пьяного. Двое или трое зрителей захохотали, однако молодой человек в зеленой матерчатой кепке не на шутку разозлился.

– Ну-ка закрой варежку!

Джентльмен тут же осекся и громко вопросил, как это понимать.

– Не шумите, джентльмены! – крикнул им официант, вернувшийся с двойным виски для мистера Митчема. Джентльмены затихли, и мистер Митчем наконец закончил фокус, достав убранную в конверт карту из середины колоды – к восторгу и овациям всех, кроме пьяного джентльмена и влюбленных, державшихся за руки. Иниго фокус тоже очень понравился. Молодой человек в зеленой кепке громко и восхищенно кричал:

– Умно! Первый раз такое вижу. Очень умно!

– А я уже видел этот фокус, – сказал человек, вытянувший карту. – Один малый на ипподроме его показывал.

– Можно узнать его имя? – нахмурившись, спросил мистер Митчем. – Я сам придумал этот фокус. Вы, верно, что-то перепутали.

– Ничего подобного, – спокойно, но твердо ответили ему. – Я видел именно этот фокус, а малого звали Великий Юлий. Да, Великий Юлий! Америкашка.

– Ах да, точно! – снисходительно вскричал мистер Митчем. – Раз его звали Великий Юлий, то вы правы. Я научил его этому фокусу в десятом году, в Филадельфии. Правда, тогда он был не Великим Юлием, а самым обыкновенным Юлием Исенбаумом – обыкновенней не придумаешь. Да, я научил его этому фокусу.

Иниго восхищенно посмотрел на мистера Митчема, поймал его взгляд и показал на стакан виски. Фокусник тут же подошел, подмигнул и в один присест ополовинил стакан за здоровье «мальчика». Потом он волшебным образом извлек несколько карт из локтя, колена, прямо из воздуха и наконец попросил молодого человека в зеленой кепке (который то и дело кричал: «Умно!») поместить в колоду четыре дамы – куда ему будет угодно. Затем мистер Митчем потасовал карты, взял колоду одной рукой, другой и положил на ближайший столик, а четырех дам вытащил из кармана у задремавшего пьяного джентльмена. Тут уж в восторг пришли все, кроме самого джентльмена – он ударил по столу и заорал:

– З-заканчивай ф-фокусы! Музыку давай!

– Верно! – поддакнул кто-то. – Где Джо?

– Джо – пианист, – пояснил мистер Митчем Иниго. – Он тут работает, а сегодня почему-то не явился. А вон певец. – Иниго увидел плосколицего коротышку, который только что вошел в зал. – Тоже неумеха, но мы можем и сработаться, с пианистом или без. Бывало, у меня вся толпа на ушах стояла, хотя пианино было не сыскать на двести, а то и на триста миль. Поверь, мой мальчик, как-то раз я проехал сто пятьдесят миль, только чтобы сыграть на свадьбе. Дело было в Саскачеване, то ли в девяносто пятом, то ли в девяносто шестом… – Он допил виски и добавил: – Нет, вру. – Иниго охнул. – Это было в девяносто четвертом, – торжественно заключил мистер Митчем.

Иниго взглянул на древний рояль в углу зала.

– Слушайте, – наконец сказал он, – я бы мог что-нибудь сыграть, если вам действительно нужен пианист.

– Конечно! – воодушевился мистер Митчем. – Ты же говорил, что играешь на пианино! Тебя-то я и искал. Так-так… запамятовал твое имя… а-а, Джоллифант! Ну да, да. – Он подманил к себе вокалиста и внушительно навис над ним. – Знакомьтесь, это мой старый друг мистер Джоллифант, один из лучших пианистов, когда-либо игравших в этом городе. Он только что приехал и пообещал нас выручить.

Пять минут спустя Иниго сидел за роялем и глядел на потрепанные ноты. Было решено, что первым выступит певец, а потом уж мистер Митчем. Иниго пробежал пальцами по клавишам – очень желтым, местами опаленным и сильно расшатанным. Сам рояль, однако, был вовсе не так плох и запросто мог поднять отменный грохот. Иниго ударил по клавишам, и вокалист натужным, до боли пронзительным голосом сообщил публике, что жи-хвет в стра-ахне ро-хоз, но мечта-хет о снег-хах. Слушатели встретили балладу жидкими аплодисментами – первым захлопал пьяный джентльмен, который все это время притоптывал и фальшиво подвывал. Вокалист смочил саднящее горло крепким портером, дождался, пока шесть новых посетителей рассядутся и сделают заказы, а потом кивнул Иниго и как можно натужней вывел, что из всех женщин на белом свете любит только одну – свою престарелую мать. Это признание заметно оживило публику: один за другим они стали подхватывать песню и вскоре уже наперебой уверяли друг друга, что любят только своих престарелых матерей. К концу песни зал набился почти до отказа и грянули такие аплодисменты, что побагровевшему от натуги вокалисту пришлось «выразить благодарность всем и каждому» и спеть на бис. Эта песня также вызвала всеобщий восторг – на сей раз речь шла о старой Ирландии и девице из хижины в Коннемаре. Нежных воспоминаний об этой девице не осталось только у Иниго, мистера Мортона Митчема и официанта.

Вокалист покинул сцену; мистер Митчем начал настраивать банджо; официант принял заказы и предложил Иниго угоститься чем-нибудь за счет заведения; народу стало еще больше, воздух наполнился табачным дымом и болтовней; мистер Митчем насвистел на ухо Иниго несколько мелодий и прошептал указания; официант поставил на рояль стаканы с пивом и виски; пьяный джентльмен тщетно умолял подать ему еще двойного скотча; Иниго прямо на его глазах опорожнил свой стакан и сразу взбодрился.

Наконец они заиграли, сперва тихо – мистер Митчем качал головой в такт задорному дзынь-дилинь, дзынь-дилинь, а Иниго вовсю импровизировал, сдабривая мелодию искрометными вариациями. В зал, притоптывая и прихлопывая в такт музыке, входили новые и новые люди. Мистер Митчем ускорил темп и яростно замотал головой. Иниго не отставал: чем громче и быстрей они играли, тем безумней становились его фокусы. Он то с размаху бил по низам, то щедро сыпал высокими нотами.

– Тихо! – вдруг крикнул мистер Митчем и заиграл как можно тише и размеренней – и не подумаешь, что банджо на такое способно. Через минуту он завопил: «А теперь грянем!» – и они грянули. Поднялся такой дзынь-дилинь и тарарам, что все собравшиеся в Комнате для пения тоже грянули, и на шум прибежал сам хозяин. Он был очень доволен, что его посетителям так весело, жарко и хочется пить.

– С вашего позволения, леди и джентльмены, – сказал мистер Митчем после аплодисментов. Он вытер лицо и осушил стакан. – Сейчас я изображу боевой патруль. Должен сказать, я задумал этот номер, когда услышал наших храбрых солдатиков в… э-э… Аллахабаде.

Все громко затопали ногами, зазвенели кружками, а один краснолицый джентльмен заорал, что банджоист – «первосортный как бишь… валлах». Отвесив поклон, мистер Митчем стал изображать боевой патруль, то есть наигрывать быстрый марш – сперва тихо, а потом все громче и громче. Поскольку в аккомпанементе не было нужды, Иниго взял с крышки рояля очередной стакан (с каждой минутой угощение все прибывало) и без особого успеха стал строить из себя бывалого музыканта. Боевой патруль произвел на публику неизгладимое впечатление, и мистеру Митчему пришлось исполнить вторую половину марша заново. Потом он махнул рукой, давая понять, что силы его на исходе, сказал Иниго: «Сбацай что-нибудь» и опустошил несколько стаканов.

Иниго тут же сел за рояль и стал наигрывать собственные мелодии, пока не дошел до той, которая всем нам хорошо известна под названием «Свернем же за угол». На первых, еще негромких аккордах он услышал в зале какое-то странное позвякивание и обернулся: высокий тощий Мортон Митчем бродил в толпе с протянутой шляпой. Сомнений быть не могло – этот лодырь собирал милостыню. Иниго пришел в ужас, но ненадолго. «Назвался груздем – полезай в кузов, – сказал он про себя и добавил: – Знать бы еще, что за кузов». Публика дружно затопала ногами в такт его мелодии. Может, сегодня Иниго начал не так лихо, как тогда в поместье Уошбери – школа теперь казалась ему крошечной конурой в тысяче миль отсюда, – зато финал получился даже быстрее и громче. Иниго заканчивал не один: мистер Митчем вернулся к инструменту, вмиг подобрал мелодию и с удивительным азартом принялся терзать струны. Вместе с ними свернула за угол вся Комната для пения.

– Господа, мы закрываемся! – крикнул официант, однако никто не удостоил его вниманием, кроме двух музыкантов, грянувших эффектную коду. Мелодия произвела фурор. Много лет Комната для пения не слышала таких аплодисментов – в пылу оваций расколотили три стакана. Публика кричала «Бис!» и «Еще, ребята!», но мистер Мортон Митчем, хоть пот лил с него градом и он уже изрядно набрался, с величайшим достоинством посмотрел на Иниго и качнул головой.

– Господа, будьте любезны, мы закрываемся! – чуть не плача, умолял официант.

Несколько взмокших поклонников ринулись пожимать руки музыкантам, а пьяный джентльмен ползал по полу в поисках утерянной шляпы, но в конце концов зал опустел. Иниго ошалело посмотрел по сторонам и увидел, что мистер Митчем аккуратно пересчитывает монеты, а рядом с собой вдруг обнаружил хозяина таверны.

– Славно вы их потешили, – сказал тот, указав на рояль. – Идите-ка сюда. – Он оттащил Иниго в сторону и зашептал: – Если вас устроят тридцать шиллингов в неделю и любые напитки за счет заведения, то я вас возьму, а Джо пошлю ко всем чертям.

– Спасибо, – пробормотал Иниго, – но работа мне не нужна, если вы об этом.

– Почему же? – вопросил хозяин. – В этом городе вам больше нигде таких денег не предложат.

– Я завтра уезжаю.

– А, тогда другое дело! Что ж, ей-богу, вы умеете потешить публику. Будете у нас – заходите, мы вам всегда рады. Идемте. – Он потащил Иниго обратно, туда, где мистер Митчем считал монеты. – Это вам от меня, маленькое поощрение, джентльмены! – Он бросил на кучку монет десятишиллинговую купюру, потом отвел на разговор мистера Митчема, крикнул что-то официанту и ушел.

Мистер Митчем завернул деньги в платок.

– Я знаю одно местечко, где можно прилично покормиться – прилично для этих краев, конечно. Настоящей едытут не найдешь, даже не надейся, а вот корм ничего. Ну, как насчет маленького ужина? Я с утра ничего не ел – не хотелось, я поздняя пташка. Ну, пойдем, это недалеко, рядом с вокзалом.

Они сели у окна на втором этаже скромного и почти пустого ресторанчика. Иниго заказал только закуски, а вот мистер Митчем (судя по всему, дня два он вынужденно сидел на строгой диете) попросил принести ему огромный стейк с горами лука и картофеля. Как только официантка ушла, он вытащил из кармана носовой платок с деньгами.

– Ну, приступим, – сказал он. – Хозяин дал нам десятку, так? А с зала я собрал двадцать три шиллинга и девять с половиной пенсов. Вот они, ровно двадцать три шиллинга и девять с половиной пенсов. Если поделить на два, сколько будет?

– Шестнадцать с чем-то, – ответил Иниго. – Но зачем вам? Вы что, делиться со мной вздумали?

– Разумеется, мой мальчик, разумеется! Правило всякого честного музыканта – не хитрить с выручкой. Не важно, – задумчиво произнес он, – что часть этих денег я заработал карточными фокусами. Последний, с конвертом, вышел чертовски хорошо. Но мы с тобой поделимся по-братски, так-то. Хитрить – не в моих правилах.

– Я не могу взять у вас деньги! Вы очень любезны, но я не могу.

– Не можешь?

– Нет. Понимаете ли…

Мистер Митчем похлопал его по руке и одновременно умудрился смахнуть все деньги обратно в платок.

– Понимаю, мальчик мой. Можешь не объяснять.

– Я сделал это шутки ради…

– Конечно, ты просто хотел повеселиться и заодно угодить старому другу! – пылко вскричал мистер Митчем. – Разумеется, ты и пенни от меня не примешь. Очень хорошо тебя понимаю, я сам такой же. Спроси в Торонто, что я сделал с выручкой в таверне старого Рейли, или как я поступил после того чудного концерта в Сан-Франциско, или когда в Мельбурне подвели работники сцены? Я понимаю твои чувства, как никто другой, мой мальчик. То чувства истинного джентльмена, музыканта, настоящего артиста. Ты напоминаешь мне… все твои поступки напоминают мне капитана Данстена-Кэрью. Сколько он концертов сыграл со мной в Индии, не счесть! И после каждого говорил: «Это большая честь для меня, сэр». Такого пианиста-любителя во всей Индии было не сыскать, умница! Вы с ним одной породы – я эту породу издалека вижу. Истинные джентльмены, но с огоньком.

Иниго ответил, что ему очень приятно быть одной породы с капитаном Данстеном-Кэрью.

– Но вот что я тебе скажу, мальчик мой, – продолжал мистер Митчем. – Раз ты не хочешь брать деньги, позволь хоть угостить тебя ужином. Я настаиваю. Что бы ты ни съел сегодня, я плачу. – И мистер Митчем окинул комнату таким благородным взглядом, что Иниго даже не сразу вспомнил о своем заказе, который обошелся бы примерно в десять пенсов.

– А вообще-то, – сказал мистер Митчем, в абсолютном молчании заглотив половину стейка, – такие концерты, как сегодняшний, – просто дурачество. Как я уже говорил, это не по моей части, но последнее время фортуна от меня отвернулась. Ну, ты знаешь, как оно бывает. Помню, двадцать лет назад я очутился в такой же дыре. Хотя нет, тогда было хуже. Я как раз приехал в Мемфис…

– В Мемфис! – восхищенно вскричал Иниго.

– В Мемфис, – подтвердил мистер Митчем. – За душой у меня не было ни гроша. Ну, ты представляешь, какая Мемфис дыра, если в кармане пусто.

– Еще бы! – воскликнул Иниго. – Хуже не придумаешь, верно? – Он сказал это с большим убеждением, хотя про Мемфис знал лишь то, что это город в Соединенных Штатах.

– Верно. Словом, приехал я в Мемфис, а ровно через три месяца – как думаешь, где я очутился? Скажу – не поверишь. В лучшем номере на первом этаже самой дорогой гостиницы Нового Орлеана! Телеграммы так и сыпались. Приезжайте туда-то, выступите там-то – хоть на части разорвись! Начальники трех синдикатов меня на руках не носили! Я не говорю, что и теперь будет так же. Времена изменились, мой мальчик, помяни мои слова. В стране нынче совсем нет денег. В общем, как я говорил, мне последнее время не везет. Варьете летят ко всем чертям. Сначала одно, потом другое – вот уж несколько недель едва свожу концы с концами, перебиваюсь случайными концертами, чуть ли не на улице играю. Летом-то еще ладно, а вот зимой – сам понимаешь, зимой нужен железный контракт. Дела так плохи, что я начал подумывать об оркестрах, но к ним ведь не подберешься. Надо быть членом профсоюза, чужаков они на милю не подпустят. Потом я вспомнил про комедиантов – бродячих. Так низко пасть! Но учти, я не говорю, что никогда этим не занимался. Одно время я даже играл негра – правда, в те дни это было престижно.

– А эти бродячие артисты, странствующие комедианты или как там они себя называют – разве они не скачут, так сказать, с пирса на пирс? Сезон вроде кончился. – Тут до Иниго дошло, что он уже много лет не встречал таких трупп. Неужели люди до сих пор выделывают нелепые коленца, распевая смешные песенки? Вот это жизнь!

– Большинство трупп уже закончили сезон, но некоторые выступают и зимой, в маленьких городках подальше от побережья – там люди кому угодно рады.

– Пожалуй, – проговорил Иниго, все еще роясь в воспоминаниях.

– В общем, слушай, что я тебе скажу, и слушай очень внимательно, мой мальчик. Завтра я намереваюсь встретиться с одной бродячей труппой. Объясню зачем. Недавно я столкнулся на улице с двумя старыми знакомыми – прекрасные люди, муж и жена, вокалисты, но не сказать, чтоб шибко талантливые. Они мне сказали, что есть такая труппа, которая выступает даже зимой, и у них как раз освободилось место. На днях я видел объявление в «Стейдж» [43]43
  «Стейдж» – еженедельная английская газета, освещающая все стороны культурной и прежде всего театральной жизни страны. Издается с 1880 года. В газете публикуются афиши и объявления о новых театральных вакансиях.


[Закрыть], что они две недели пробудут в Роусли. Это недалеко, так что завтра я хочу к ним наведаться. Если тебе нечем заняться… Слушай, а чем ты занимаешься?

Иниго вкратце, но пылко описал свое нынешнее положение.

– Дружище, да ты зарываешь талант в землю! – убежденно проговорил мистер Митчем. – Тебе надо играть, остальное выкинь из головы. Когда я увидел тебя за работой, я подумал: «Этот мальчик – прирожденный пианист. Чуток набьет руку, поучится кой-чему у бывалого музыканта – будет виртуоз хоть куда». Ты мне верь, я в таких делах разбираюсь. Сколько я этих пианистов перевидал и переслушал… Тысячи!

Иниго рассмеялся.

– Понравилась вам моя музыка?

– Привязчивые штучки, привязчивые, да и слышу я их впервые. Где ты их взял?

– С неба.

– A-а… сам-то я радио не слушаю, – осмотрительно проговорил мистер Митчем, – но если долго слушать, парочку стоящих мелодий там можно найти.

– Нет-нет, я не в том смысле! Музыка – моя собственная. Ее сочинил я.

Мистер Митчем вытаращил глаза. Затем медленно протянул ему длинную желтую руку.

– Пожми-ка, – велел он, – да покрепче. А теперь слушай меня. Если толково все провернуть, деньги будешь грести лопатой. У тебя талант, имей это в виду. Конечно, надо малость подучиться и набраться опыта. Но после такого я не могу тебя отпустить, не могу! Это было бы преступлением. Держись за меня, мальчик. Поехали завтра со мной. Если для меня местечко найдется, то и для тебя что-нибудь подберем. А нет – так поедем дальше. Попытаем счастья в другом месте.

Иниго пришел к выводу, что это было бы весьма забавно.

– А как называется бродячая труппа? – спросил он.

– Сейчас скажу. – Мистер Митчем запустил руку в карман жилета и выудил оттуда газетную вырезку. – Вот. Они называют себя «Штучки-дрючки».

Иниго пронзительно вскрикнул:

– Нет, я отказываюсь быть штучкой-дрючкой!

Мистер Митчем нахмурил косматые брови.

– А что такое? Ты про них что-то знаешь?

– Нет, я про название! Это ужас что такое.

– Да ладно, пустяки! – Лицо мистера Митчема вновь прояснилось, будто солнце вышло из-за черных холмов вышеупомянутой Южной Дакоты. Он встал и похлопал Иниго по плечу. – Раз мне плевать на название, тебе и подавно должно быть плевать. В твоем возрасте не важно, как себя называть или что носить – все сгодится. Но взгляни на меня, на старика! Отвечай, я похож на штучку-дрючку?!

С такой фантастической наружностью можно сойти за кого угодно, подумал Иниго, а вслух предложил спросить об этом официантку, которая шла их рассчитывать.

– Скажите, как по-вашему, – торжественно обратился к ней Иниго, – кто-нибудь из нас похож на штучку-дрючку?

– Да бросьте! – Официантка, видно, подумала, что они дурачатся, но так хотела спать, что предпочла не забивать себе голову.

– Хороший ответ, – сказал мистер Митчем, пока они спускались по лестнице. – Брось, я зайду за тобой утром. Где ты остановился?

И действительно, рано утром мистер Митчем подошел к гостинице Иниго – в компании банджо и огромной неприглядной сумки. Он не сказал, где спал, но, судя по виду, спал он прямо в своем клетчатом костюме. Сменив два проходящих поезда, они в конце концов очутились в Роусли и поздним утром прошли мимо того самого привокзального буфета, куда им вскоре пришлось вернуться. Мистер Митчем не знал, где остановились его знакомые по фамилии Брандит, и поиски их временного жилища заняли некоторое время. Иниго вообще не понимал, как можно найти людей в чужом городе, но мистер Митчем, не преминув напомнить о своем опыте в подобных делах, заявил, что в маленьких городишках все знают друг о друге всё. Ему действительно удалось отыскать Брандитов. Маленькая женщина с пятью бигудями вокруг нахмуренного лба сообщила им безрадостную весть: «Штучек-дрючек» больше нет.

– И мне, признаться, очень их жаль. Мистер и миссис Брандит – такие славные люди, и сынок у них чудесный! – задыхаясь, выговорила хозяйка дома. – Этот молодчик, который всем заправлял, в воскресенье смотал удочки, а с ним и девица, что на пианино играла. У них ни пенни за душой! В городе на бедолаг ополчились – конечно, денег-то всем жалко, особенно нынче, когда цены растут как на дрожжах, – но, говорю вам, мне их жаль. Я не знала, куда глаза деть, когда миссис Брандит, такая благородная леди, не то что некоторые, пришла ко мне и разрыдалась. Сейчас они всей труппой поехали на вокзал, сказали, что хотят все обсудить и выпить чаю в буфете миссис Маундер. Он прямо напротив вокзала – там их и найдете.

Вот как вышло, что мистер Митчем и Иниго очутились у входа в привокзальный буфет одновременно со стройной светловолосой женщиной и ее чудным спутником, крепким низкорослым работягой. Иниго подумал, что из них четверых вышел бы на редкость диковинный квартет.

В буфете было только шесть посетителей, и все они сидели за одним столиком в дальнем конце зала. Очевидно, то были несчастные обманутые комедианты, хотя назвать их несчастными язык не поворачивался: они громко переговаривались и хохотали. Мистер Митчем уверенно направился прямо к ним, а следом и светловолосая женщина, которая зачем-то возвращалась к машине. Иниго отчего-то смутился, замешкался, стянул с плеч рюкзак и замер на месте. Приземистый работяга тоже встал. Они переглянулись. Иниго приподнял брови и едва заметно улыбнулся, а работяга в ответ подмигнул.

– Вы, часом, не знаете, – оживленно зашептал он, – эти люди – как бишь их, бродячие артисты?

– Они самые, – ответил Иниго. – Труппа называется «Штучки-дрючки».

– Вот так названьице! – Он задумался и добавил: – Ничего не знаю про штучех-дрючех, но я так скажу: странное эт дело. Правда, со мной всю неделю черт-те чего творится.

Иниго подивился его важному тону, сильному акценту и серьезному, открытому лицу.

– Неужели?

– Ага. Началося в понедельник, когда ты, малый, спал в своей теплой кроватке…

– Минутку, уважаемый, минутку! Ночью в понедельник я не спал в своей кроватке, я вообще кровати не видел…

– Я тож. Только диван.

– Я сидел в зале ожидания Богом забытого вокзала под названием Даллингемский узел и слушал, как мой друг – вон тот – играет на банджо. Ну, каково?

– Ишь ты! Сколько народу-то по стране шатается, на каждом шагу таких встречаю. А вот угадай-ка, что было со мной?

– Сдаюсь.

– Я трясся по Великой северной дороге в одном грузовике с двумя отпетыми ворюгами, каких ты в жизни не видывал! – Глаза мистера Окройда засветились гордостью. Наконец-то он нашел слушателя себе под стать!

– Вот это я понимаю, это дело! – вскричал Иниго и широко улыбнулся чудаковатому йоркширцу – очевидно, такому же романтику, как он сам. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что мистер Митчем зовет его к столу, размахивая огромной ручищей.

В эту минуту из середины компании прозвенел голос:

– Ну же, не стесняйтесь! Скорей идите к нам. – То был девичий голос, беззаботный и чуточку насмешливый. Услыхав его, Иниго ощутил необъяснимый укол чудесного волнения, который помнит до сих пор и, возможно, не забудет никогда: прозвенел голосок, и перед Иниго словно подняли занавес.

– Еще чего не хватало – девчушки стесняться! – хмыкнул мистер Окройд. – Ну, раз приехали – давай присоединимся.

И это, должен сказать, прекрасные заключительные слова – ими можно подытожить весь сумбур и суматоху первой книги, полной чересчур знакомых пейзажей, отнюдь не случайных совпадений и дорог, заманчиво убегающих вдаль; книги, приправленной духом мятежа и решениями о побеге. Итак, вот они, все наши герои, а мы пока притушим свет на сцене, оставив их удивленно разглядывать друг друга.