Текст книги "Сокровища"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)
– Прошу прощения, синьор, – ответил также по-итальянски клерк, – но господин Линднер здесь больше не работает. Возможно, господин Стиммли, его преемник, сможет помочь вам.
Стефано на мгновение охватила паника. Именно с господином Линднером Коломба договаривалась поместить на хранение драгоценности. Если попросить об одолжении, об изменении условий выдачи коллекции, старый партнер Коломбы, вероятно, не пошел бы навстречу? Но потом Стефано осенило, что Линднер был дежурным служащим, когда Витторио сдавал на хранение драгоценности. Возможно, лучше иметь дело с тем, кто раньше не знал ни одного из наследников Коломбы. Да, господин Стиммли подойдет, согласился Стефано.
Клерк на минуту исчез, потом вернулся и повел его в обшитый панелями кабинет, строго обставленный в швейцарском стиле.
Высокий человек с прилизанными волосами цвета олова поднялся из-за большого стола и вяло пожал Стефано руку. По традиции швейцарских банковских служащих на нем был официальный костюм, состоящий из полосатых брюк и фрака. Он представился, прежде чем предложить Стефано сесть в кожаное кресло.
Стиммли так же безупречно говорил по-итальянски.
– Мне передали, синьор Д’Анджели, что вы хотели видеть господина Линднера. Я принял все дела, которые он вел.
– Имеется в виду нечто необычное – вклад, сделанный перед войной и не тронутый до сих пор.
Стиммли вяло кивнул.
– В этом нет ничего необычного, синьор. В то время многие искали спокойную гавань для…
– Необычным было не время, – нетерпеливо прервал его Стефано, – а само содержание вклада: это большая коллекция драгоценностей, стоящая многих-многих миллионов лир.
– Вот как? – Стиммли удалось изобразить удивление, словно речь шла о том, что ему следовало знать, однако он не знал.
– Коллекция принадлежала моей матери… она была известна как Коломба. Дело в том, что я пришел потребовать ее.
Стиммли бесстрастно смотрел на него с едва заметной улыбкой.
А почему бы ему так не смотреть? Это было частью легендарной швейцарской осторожности, нигде так не проявляющейся, как в банковском деле. Это было также и для его, Стефано, защиты, напомнил он себе, чтобы никакой самозванец не смог украсть его наследство.
Однако, несмотря на все его справедливые напоминания, Стефано почувствовал первые признаки беспокойства. А именно, каким образом он обоснует свое право? Были ли оставлены письменные инструкции в банке, объясняющие условия изъятия коллекции, или Коломба полагалась только на Линднера?
Прежде чем вдаваться в детали, Стефано подумал, что проще обратиться к человеку, которому они уже были известны.
– Вы можете связаться с господином Линднером? Он все объяснит.
– Мне жаль, но это будет очень нелегко. Он неожиданно оставил службу в прошлом году и уехал из страны.
– Неожиданно? Уехал?
– Да. Совершенно неожиданно. Поднялся и поехал в Америку. Видите ли, он вдовец с дочерью. Она вышла замуж за американца из дипломатической миссии, которая размещалась здесь во время войны. Когда мужа вновь отправили в Вашингтон, Линднер поехал за дочерью.
Нервы Стефано не выдерживали. Воображение давало пищу для самых худших подозрений. Банковский служащий, которому вверили драгоценности на миллионы долларов, внезапно оставляет работу и плывет за океан. Он больше не мог себя сдерживать. Опустив руку в карман, он вытащил маленький шарик шерсти и развернул его. Верхняя часть флакона лежала на краю стола Стиммли.
Брови банковского служащего чуть поползли вверх. Скороговоркой Стефано объяснил значение предмета, как опознавательного ключа, первоначальное условие необходимости одновременного присутствия его брата и логику, подсказывающую предъявить свои права на драгоценности, так как брат пропал и его можно считать умершим, и что его половина флакона исчезла вместе с ним. Чтобы подкрепить свое требование, Стефано представил письмо, написанное Бранкузи, и его свидетельство о крещении.
Стиммли минуту сосредоточенно изучал документы, потом некоторое время вертел в руках ослепительное произведение ювелирного искусства.
Внезапно он поднялся, оставив флакон на столе.
– Не будете ли вы так добры, синьор Д’Анджели, извинить меня, я должен немедленно обсудить это с коллегой.
Скорость, с которой банковский служащий исчез, направила мысли Стефано в новое русло.
Может быть, он, в конце концов, доказал свое право; после нескольких формальностей коллекцию передадут ему. Что же касается сумасшедшей мысли, что драгоценности присвоены, то почему бы человеку не оставить банк, чтобы быть рядом с дочерью в Америке?
Через несколько минут Стиммли вернулся с кожаной папкой под мышкой. В его походке было меньше живости, когда он шел к своему столу, меньше чопорности в осанке.
– Синьор Д’Анджели, – начал он, усевшись, – я нашел досье, касающееся этого дела. Письмо, написанное господину Линднеру синьорой Пьетрой Манзи, в недвусмысленных выражениях ставит условием выдачи коллекции только по одновременному представлению обеих частей флакона.
– Но я вам уже объяснил, я ее сын.
– Я не в состоянии подвергать сомнению ваше заявление, синьор Д’Анджели. Я могу вам сказать лишь то, что независимо от того, верю я вам или нет, это не имеет значения. Я не могу выдать вам драгоценности.
– Тогда позвольте мне поговорить с вашим начальством, директорами банка. В планы моей матери, безусловно, не входило, чтобы эти драгоценности больше никогда не увидели свет, чтобы они остались здесь наве…
– Извините, мистер Д’Анджели. Мне надо еще все окончательно объяснить. Существенная причина, по которой мы не можем вам отдать коллекцию, та, что она у нас больше не хранится.
Ужасные предчувствия, которые одолевали Стефано раньше, подтвердились. Внезапно он почувствовал себя таким же шатким и опустошенным, как сотни разбомбленных домов, оставленных им в Италии.
– Как?.. – спросил он хриплым дрожащим голосом.
Стиммли открыл папку и просмотрел некоторые бумаги, лежащие сверху.
– Запись говорит, что господин Витторио Д’Анджели пришел в этот кабинет четырнадцать месяцев назад, еще до отъезда господина Линднера. Он полностью выполнил все условия получения коллекции, и она немедленно была ему выдана.
– Полностью выполнил? Он пришел один?
– Да. Он представил официальное свидетельство о смерти, в котором указано, что вы умерли в Милане в 1944 году.
Лишь на секунду Стефано был ошеломлен, потом фыркнул.
– Естественно, у него не было с этим проблем. Ведь он был фашистским партийным чиновником. – Стефано со стола схватил свою половину флакона. – Но у него не было этого.
Стиммли вновь проверил что-то в деле.
– Но, кажется, у него было. Господину Линднеру были даны две половинки флакона и они соответствовали всему флакону, изображенному на фотографии в нашем деле. – Стиммли поднял лист бумаги и помахал им.
– Это аффидевит[10]10
Аффидевит – письменное показание, подтвержденное присягой.
[Закрыть], доказывающий…
Стефано вскочил.
– Он не мог иметь обе части, потому что одна была у меня. – Стефано протянул свою Стиммли, словно взмахнул мечом. – Разве вы не видите? Это была подделка!
Стиммли никогда не терял хладнокровия.
– А может, подделка у вас в руке?
Ответ пронзил поднявшееся негодование Стефано, как булавка воздушный шар. Конечно. Сейчас уже поздно волноваться о технической стороне дела. Без настоящей второй половинки флакона, понял Стефано, ему будет трудно доказать, что его часть подлинная.
Скрываясь, Витторио удачно использовал время. Он предъявил права на коллекцию, а потом опять заполз под камень.
– Могу я посмотреть на аффидевит? – спросил Стефано тихо, смирившись с поражением.
Стиммли протянул бумагу. Факты заключительного документа были изложены точно, как он и сказал. На строке за осуществляющего контроль служащего Гельветиа Кредитансталт в Женеве стояла подпись: «Курт А. Линднер».
– Благодарю вас, господин Стиммли, – сказал Стефано.
Банковский служащий кивнул и встал проводить Стефано.
– Синьор Д’Анджели, понимаете, у нас не было выхода… – Он развел в воздухе руками, жест бесполезного оправдания.
Стефано безмолвно вышел из банка на залитую солнцем женевскую улицу, но теперь солнечный свет померк для него. У него было чувство, что обманут и предан не только он, но и его мать. Коломба в своей жизни была так умна, так много накопила и попыталась поровну передать все своим сыновьям.
Но как она не представляла жизнь в мире, который мог породить нацистов, точно так же она не планировала произвести на свет сына, подобного Витторио.
Сначала Стефано подумал бросить все. Но память о ней и о той волшебной ночи, когда драгоценности сверкали в ее руках и она рассказывала о своих планах дать им возможность начать новую жизнь после войны. Нельзя позволить Витторио осквернить ту память.
Тогда же Стефано решил, что наиболее реальный путь к Витторио через Линднера. Могло ли быть простой случайностью, что всего через месяц или два после того, как Витторио заявил права на драгоценности, Линднер также уехал? Сочувствующий разбор дела в банке, конечно, не навредил ходатайству Витторио. Один или два незначительных вопроса, на час или два меньше ждать окончания формальностей, безусловно, это стоило маленькой багетки[11]11
Драгоценный камень в форме прямоугольника.
[Закрыть] из драгоценностей, которые забрал Витторио.
Стефано думал, что у него уже достаточно информации, чтобы выследить удалившегося от дел швейцарского банковского служащего. Его дочь замужем за американцем, членом иностранной миссии, который провел годы войны в Женеве. Это сузит его поиски.
Четыре месяца прождал Стефано в доках Генуи корабля, который взял бы его к себе матросом на рейс в Нью-Йорк. Он не был уверен, позволят ли ему существующие законы остаться, но он слышал, что Америка доброжелательна к военным беженцам.
Когда его корабль вошел в нью-йоркскую гавань, проплыв мимо статуи Свободы, Стефано подумал, что наследство Коломбы уже принесло ему одну награду – даже если он не найдет коллекцию. Он любил Италию, но пройдет много лет, прежде чем разрушенная страна сможет восстановиться. Здесь же были большие возможности.
Когда они, облокотившись на поручни, смотрели на очертания Манхэттена, товарищ по плаванью сказал Стефано, что в городе есть район, где живет много итальянцев. Там он сможет найти работу, даже не зная английского. Сойдя с корабля, он отыскал дорогу в Маленькую Италию. Пару недель он проработал на фабрике, где делали метлы, пока не выучил десяток-другой английских слов и не набрался храбрости купить билет и отправиться в Вашингтон.
Наудачу обращаясь к любому, кто захочет выслушать его и постарается понять, Стефано узнал дорогу к госдепартаменту. Быстро нашли переводчика, который согласился отыскать дела персонала американского посольства в Швейцарии в годы войны и выяснить, кто вернулся с швейцарской женой, чья девичья фамилия Линднер.
Стефано просидел три часа в коридоре, пока к нему не подошел крепкий молодой мужчина тридцати с лишним лет в очках с золотой оправой. Говоря немного по-итальянски, он назвался Джеймсом Харрингтоном, который женился на Хейди Линднер в Женеве летом 1946 года.
– Зачем вы разыскиваете Хейди, синьор Д’Анджели? – спросил Харрингтон, после того как они присели в коридоре.
– Я ищу не вашу жену, а ее отца, – ответил Стефано. – Это касается одного конфиденциального дела, которым он занимался в банке, в котором работал в Женеве. Мне нужны сведения, которые может дать только он.
Подумав мгновение, Харрингтон извинился, сказав, что ему нужно позвонить. Вернулся он быстро, сообщив, что тесть будет рад его видеть. Стефано был настолько нетерпелив, что пробормотал быстрое «спасибо» и пошел к выходу. Молодой американец рассмеялся и окликнул его.
– Синьор Д’Анджели, догадываюсь, что вы проделали долгий путь за короткое время и что это не легко для вас. Я договорился, что машина госдепартамента отвезет вас к мистеру Линднеру домой.
Была ли это доброта или хитрость? Стефано секунду размышлял. Не помогает ли зять Линднера скрыть получение взятки? Почему он так любезен, предоставляя ему машину? Может, его отвезут к другому человеку… или…
Идиот! Упрекнул себя Стефано. Неужели вероломство Витторио лишило его способности доверять кому-либо.
– Тысячу благодарностей, синьор Харрингтон. Надеюсь, я смогу как-нибудь отплатить за вашу доброту.
Машина привезла его к небольшому дому в Джорджтауне. Харрингтон дал Стефано листок бумаги с инструкциями на итальянском языке. Как говорилось в записке, он вошел в вестибюль, нажал на кнопку рядом с именем Линднера, раздался голос по внутренней связи, приглашающий его подняться в лифте на четвертый этаж.
Линднер ждал его в дверях, когда Стефано ступил в коридор. Человеку, которого Стефано всегда представлял сообщником, было около шестидесяти, седые волосы обрамляли лысину, такую же загорелую, как и лицо. Одетый в просторные домашние брюки и джемпер с застежкой на пуговицах, он, казалось, мгновенно расслабился и был доброжелателен, в отличие от господина Стиммли.
На превосходном итальянском он приветствовал Стефано, пригласил в квартиру и предложил ему на выбор освежающие напитки.
Стефано отклонил всю гостеприимность. Стоя в холле, он сразу же сказал:
– Господин Линднер, имя Д’Анджели говорит вам что-нибудь?
– Конечно. Именно поэтому я и согласился вас принять. Человек под этим именем взял большую коллекцию драгоценностей из банка, где я работал.
– Это был мой брат Витторио. Я Стефано Д’Анджели.
– Но он доказал…
– Что я умер. – Стефано с горечью усмехнулся. – Я здесь, чтобы доказать обратное.
Лицо Линднера сменяло одно выражение за другим – от беспокойства к тревоге, потом к пониманию и подобострастному сожалению.
Обменявшись еще несколькими вопросами и ответами, Стефано не сомневался, что господин Линднер был настоящим швейцарским банковским служащим до мозга костей, непродажным и неподкупным. Витторио представил необходимое доказательство, чтобы получить драгоценности, и господин Линднер просто выполнил свое обязательство перед Коломбой, передав их ему.
Швейцарец проявил максимум сочувствия к потере Стефано.
– Мой зять, вы знаете, работает в госдепартаменте. Я уверен, он может оказать некоторую помощь, предупредив Интерпол. Эти драгоценности должны появиться где-нибудь когда-нибудь.
Но Стефано знал, что Витторио нелегко будет поймать. Коллекция может быть разбита. Отдельные камни распилены на более мелкие, чтобы их не узнали. Он вежливо отказался от помощи Линднера.
– Я уже позволил своей мечте об этих драгоценностях перенести меня через полсвета, – сказал он. – Временами они сводят меня с ума настолько, что я даже заподозрил вас в воровстве. – Он сконфуженно улыбнулся Линднеру. – Не знаю, смогу ли я убежать от мечты, но, думаю, пора попытаться.
Сквозь крыши домов из окна квартиры можно было видеть верхушку высокого заостренного шпиля, воздвигнутого в качестве мемориала Джорджу Вашингтону. Глядя на него, Стефано добавил:
– Думаю, в этой стране есть другие мечты, достойные внимания. – Линднер кивнул и проводил его до двери.
– Если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, синьор Д’Анджели, – сказал он, – обращайтесь не задумываясь. Я перед вами в долгу.
Оказавшись опять на улице в незнакомом городе, Стефано посмотрел налево, потом направо, интересуясь, в какую сторону идти. Одно дело храбро произносить слова о погоне за мечтой, но другое дело – с чего начать. Найдет ли он, в самом деле, когда-нибудь нечто сравнимое с мечтой, которую предложила Коломба?
Он не чувствовал себя таким испуганным со дня бойни, когда сделал первые шаги по призрачной тихой деревне, ни таким одиноким, с того момента, как нашел безжизненное тело дорогой, Марицы.
Но он должен начать. Стефано повернулся лицом к куполу Капитолия. За ним, он знал, как раз Юнион Стейшн. Оттуда он может поспеть к поезду.
И он пустился в путь.
КНИГА II
Включения
Глава 1
Нью-Йорк. 1966 год
Среди людей, занимающихся торговлей бриллиантами, ее называли просто Стрит. 47-я улица, между Пятой и Шестой авеню в Нью-Йорке. Один маленький квартал. Однако больше половины всех бриллиантов мира переходит здесь из рук в руки. Это было царство одного бизнеса. Он мерцал. Он сиял. Он сверкал и искрился и горел холодным огнем бриллиантов.
Пит любила Стрит. Ей нравилось в ней все – отполированные окна, сдерживающие брызги света от многочисленных драгоценных камней, конторские девушки, разглядывающие украшения во время ланча, на покупку которых им придется копить лет двадцать, помолвленные парочки в поисках идеального кольца, чтобы скрепить их согласие. Ей нравились бородатые, одетые в черное мужчины, собирающиеся у края тротуара и делающие свой бизнес, передавая товар или просто болтающие на полдюжине языков.
Все на улице знали Пит (никто, кроме матери, не называл ее Пьетрой). Она была таким же старожилом, как Голдмен, оправщик камней, или Брайлоффски, торговый агент. Она приходила сюда после школы рассматривать переполненные подносы с камнями с того самого времени, когда достаточно подросла, чтобы, встав на цыпочки, вглядываться в витрины, а также изучать людей, которые покупали драгоценности, размышляя о том, почему они выбрали именно это украшение.
Сейчас бородатые лица улыбались ей, когда она пробиралась сквозь кучки хасидов, правоверных евреев, у которых была фактическая монополия на Стрит. Кудрявые головы в широкополых черных шляпах кивали, когда она проходила мимо; сдержанные еврейские разговоры прекращались, чтобы радостно сказать ей: «Добрый день».
Одобрительные взоры провожали ее. В четырнадцать лет Пит была нескладная, одни руки да ноги, с резко выступающими костями, волосы цвета воронова крыла с синеватым отливом. Но уже были видны безошибочные признаки. Пьетра Аннеке Д’Анджели обещала стать необычайной красавицей.
У нее были большие глаза, синие, как ляпис-лазурь, глаза бабушки, которую она никогда не знала. Тонко вылепленные черты лица, унаследованные ею от отца, подчеркивались кожей цвета полированной слоновой кости с легким персиковым оттенком. Под школьным джемпером белая блузка, гольфы; в теле только начали проступать намеки на грацию, которая придет на смену ее жеребячьей неуклюжести.
Пит была уже высокой девочкой и, похоже, обещала еще подрасти. Длинные ноги и длинные пальцы на руках. «Руки, созданные, чтобы носить бриллианты», – всегда говорил ее дедушка. Ах, как она надеялась, чтобы он оказался прав!
В этот сырой апрельский день она засунула руки в карманы шерстяного джемпера и решительно шла с одной-единственной целью. В любой другой день она остановилась бы поболтать с мистером Хиршем, купить на углу у Мэнни горячую сосиску или заглянуть в середине квартала в Готэм Бук Март и спросить у пожилой дамы по имени Фрэнсис, что ей следует читать дальше. Но не сегодня. Сегодня она шла по делу – секретному, опасному делу. Если она выполнит его хорошо, тогда оно будет первым среди многих других. Она тайно поклялась. Я не испугаюсь, пообещала она. Самое худшее на свете – бояться.
Пит остановилась перед зданием неопределенного вида и посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, нет ли подозрительных типов, которые могут следить за ней. Никого. На девятом этаже, за дверью с матовым стеклом, на котором золотой краской было написано «Шапиро и сыновья, торговцы бриллиантами», сидел за работой плотный человек в белой рубашке и черной ермолке за рабочим столом, защищенным решеткой и освещаемым резкими флюоресцентными лампами.
– Меня прислал мистер Зееман, – сказала Пит.
Человек поднял глаза, одна бровь скептически изогнулась над лупой ювелира, которую он не вынул из глаза.
– Тебя? Он отправляет ребенка… девочку? – Его тон был резким, словно ему нанесли оскорбление.
– Я не ребенок! – ответила Пит, тряхнув головой, и волна пробежала вниз по гриве длинных волос.
Мистер Шапиро минуту внимательно смотрел на нее. Все еще с лупой на прежнем месте он вызвал у Пит ощущение, что ее разглядывают под микроскопом. Наконец он схватил телефон и набрал номер.
– Ты прислал ее? – сказал он в трубку через минуту. Ответ заставил его нахмуриться. – Ты гарантируешь это? – Затем он пожал плечами и пробормотал: —…на твою голову, – и повесил трубку.
Он повернулся на своем вращающемся табурете, открыл сейф и вынул оттуда один из множества ящиков. Быстро перебрал несколько белых пакетиков – традиционных в торговле бриллиантами, листы белой бумаги, сложенные в пять раз на старинный манер. Пит наблюдала, ее глаза стали даже больше обычного. Два красных пятна от возбуждения заполыхали на ее щеках. Из каждого из четырех пакетиков мистер Шапиро вытряхнул несколько беловатых необработанных камней. Он пересчитал их, аккуратно отделяя длинным ногтем, потом опять смахнул в пакетики и сделал запись в своей книге на столе. Затем толкнул пакетики через решетку к ней.
– Ты знаешь, эти камни стоят больше пятидесяти тыс…
– Я знаю, – не дала она ему договорить. – Не беспокойтесь. – Она опустила их в глубокий карман плиссированной юбки.
– Не беспокойтесь, – пробормотал он. Повернувшись обратно к рабочему столу, он укрепил лупу и вновь склонился над бриллиантом. – Не беспокойтесь, это мне говорит ребенок, – услышала Пит опять его ворчанье, когда закрывала за собой дверь.
Очутившись снова на улице, она внимательно оглядела лица людей вокруг нее, прежде чем решительной походкой отправиться в обратный путь, опустив глаза и с гордой улыбкой на лице.
– Эй, красотка! – окликнул ее голос в середине квартала. Она подняла глаза и увидела незнакомого парня, несколькими годами старше ее, который с интересом на нее глазел. – У тебя есть что-нибудь для меня?
У нее на мгновение расширились глаза, сердце заколотилось, но потом она поняла, что он просто клеится к ней. Это было что-то новое и неожиданное в ее юной жизни. Она быстро пошла прочь, оставив юнца гогочущим над ее смущением. Он не стал бы смеяться, подумала она, если б знал, что у нее в кармане. Она провела пальцами по пакетикам и снова улыбнулась.
Несмотря на ее осторожность и решимость не поддаваться страху, драгоценный груз в ее кармане был в большей безопасности, чем под попечением вооруженной охраны. Хотя возраст и пол делали ее необыкновенным курьером, на Стрит было в порядке вещей доверять небольшое состояние в виде необработанных камней просто карману, не требуя расписки. Бриллиантовый бизнес основывался на доверии, неоговоренных гарантиях, достаточно было просто ударить по рукам. Богатство носили в пакетах из оберточной бумаги, многочисленные сделки совершались неофициально, фиксируясь лишь мысленно, ни один цент не переходил из рук в руки.
Спустя пять минут она толкнула дверь другой мастерской, очень похожей на мастерскую мистера Шапиро. Надпись, сделанная по трафарету на матовом стекле, гласила: «Джозеф Зееман, огранка и полировка камней».
– Итак, Пьетье, – произнес пожилой человек за рабочим столом, как только она вошла. – Боялась?
– Нет, опа[12]12
Опа – дедушка.
[Закрыть], – ответила она своему деду, переселившемуся в Америку голландцу с редкими седеющими волосами и круглым розовым лицом, как на полотнах Рембрандта. Невысокий, но крепко скроенный, Джозеф Зееман производил впечатление солидного и заслуживающего доверия человека, как прочная, безо всяких прикрас, голландская мебель. – Если кто и был напуган, – добавила с усмешкой Пит, – так это мистер Шапиро. Держу пари, он позвонит, чтобы убедиться, что я на месте.
– Шапиро старый человек.
– Старый человек с бородой, – сказала она со смехом. Затем вытащила четыре белых пакетика из кармана юбки и протянула их деду, гордость распирала ее.
– Хорошо сработано, schatje, – сказал он, ласково обращаясь к ней на голландском языке, что означало – дорогая малышка. Эта девочка, называемая Пьетрой, была чудом, светом, озарившим жизнь Джозефа Зеемана.
– Над чем ты сейчас трудишься, опа? – поинтересовалась она, наклонившись над его шлифовальным колесом. Не успел он ответить, как на другом конце стола зазвонил телефон.
– Да, да, она уже здесь, Джекоб, – ответил в трубку Зееман. Подмигнув Пит, он продолжал: – Разумеется, ей пришлось отбиваться от племени диких ковбоев и индейцев.
Пит задохнулась от смеха.
– Только индейцев, опа, – сказала она после того, как он повесил трубку. – В Америке нет племени ковбоев.
– Ну хорошо, – вздохнул он. – Ты будешь рассказывать мне об Америке, а я буду учить тебя тому, что знаю сам. Подойди, – он жестом подозвал ее поближе, – ты интересовалась, над чем я работаю. Это багетка Вэна Диемана. Взгляни. – Он дал ей лупу, которую она укрепила под бровью с ловкостью, достигаемой длительной практикой. Она взяла палочку с медным зажимом в виде гриба для огранки бриллиантов, которую он протянул ей. Частично ограненный бриллиант был воткнут на конце в маленький шарик припоя.
– Фи! Какой грязный бриллиант, – сказала она после минутного осмотра. – Повсюду рутиловые включения и даже пятнышки углерода, около вершины.
Джозеф просиял.
– Как ты оценишь его?
Она опять сосредоточенно посмотрела. Она терпеть не могла ошибаться в оценке.
– П-два? – рискнула Пит.
– Не плохо, – ответил он. – На самом деле это П-один. П-два будет грязнее. – Она наморщила носик в отвращении, и он рассмеялся искренним веселым смехом голландца. – Вэн Диемана интересует больше размер, чем чистота. Его покупателей не волнует, если камень такой же затуманенный, как Амстердам в декабре. Они хотят самый крупный камень, который только могут найти.
– В таком случае они дураки, – ответила Пит, возвращая обратно палочку и прекращая обсуждение второсортного камня.
Джозеф отложил его в сторону.
– А что ты об этом скажешь? – спросил он, взяв пинцетом крошечный бриллиант. Она вновь вставила в глаз лупу.
Он проверял ее подобным образом несколько лет, оттачивая ее природные способности, тренируя глаз. Когда ей было только шесть лет, он начал объяснять ей сложности огранки камней. Он рассказывал это как сказку, а она слушала с сосредоточенным вниманием.
Однажды, когда ей было десять лет, она вошла с пригоршней стручков рожкового дерева, которые собрала в парке. Он объяснил ей, что слово «карат», стандартная единица веса драгоценных камней, произошло от арабского слова, обозначающего рожковое дерево, qirat. Семена этого дерева настолько плотные, что арабы использовали их в качестве гирек, когда взвешивали драгоценные камни. Она провела всю вторую половину дня, луща семена и взвешивая их на сверхточных ювелирных весах. Семечко за семечком, и у нее получилось ровно 200 миллиграммов. Пит смеялась от восторга.
Позднее он научил ее формулам, изобретенным в 1919 году Марселем Толковски, математиком и инженером из Антверпена. Он объяснил правильные углы и пропорции, в которых надо делать грани, чтобы добиться наибольшего блеска – «это значит белого света, отраженного обратно к тебе, когда ты смотришь на камень» – и дисперсии или огня – «все те красивые цвета, на которые разбивается свет».
Она оказалась удивительной ученицей. Ему пришлось признать это, хотя она и была его внучкой. Она обладала природной способностью давать оценки камням с врожденным вкусом, стремлением только к совершенному.
Сейчас Пит тщательно изучала крохотный бриллиант – ее сегодняшний тест, молча погрузившись взором в его глубину. Ее сосредоточенность была не меньше, чем если бы она вдруг упала в дыру и оказалась в пещере с хрустальными стенами.
– Восхитительный! – сказала она наконец с уверенностью. – Держу пари, это качество VS.
– Точно! – воскликнул он, хлопнув с гордостью ладонью по столу. – Ты разбираешься все лучше и лучше, малышка. А теперь скажи мне о цвете.
Она подошла с камнем к окну и положила его начистую белую поверхность стола перед набором образцов – шесть крупных, в четверть карата, бриллиантов, отсортированных по цвету, чтобы служить эталонами для сравнения.
Она прикладывала свой бриллиант к образцам, передвигала его взад-вперед, рассматривая, переворачивая в чистом северном свете, льющемся из окна, и вновь сравнивая.
– Не уверена, но… – Она опять подвигала его между двумя камнями-эталонами, цвет которых был определен заранее. Наконец она посмотрела на него: – Класс G. Весселтон.
– Очень хорошо, – сказал он, необычайно довольный. – Очень близко. Это высший Весселтон. Класс F.
– О, черт!
– Тише, – успокоил ее, приглаживая назад ее тяжелые темные волосы. – Чтобы безошибочно определять класс бриллианта, нужны многие годы.
– Но ты учишь меня уже годы, – нетерпеливо возразила она.
– Верно, но не так много. – Он взял бриллиант и вернул его в открытый пакетик.
– Я научусь когда-нибудь, опа? Я буду со временем хорошо подготовленной? Примой?
Он посмотрел на нее с обожанием.
– Ах, моя дорогая, ты уже прима.
Она засмеялась.
– Только для тебя. Но, опа, я хочу научиться делать все как следует. Я должна!
– Ты научишься. Pietje. Geduld[13]13
Geduld – подрасти.
[Закрыть].
Пит кивнула, нахмурившись. Ей не нравилось, что голландское слово, обозначающее терпение, звучало в английском, как «постареть»[14]14
Geduld – подрасти.
[Закрыть]. Она не понимала, зачем надо непременно состариться, чтобы узнать о камнях все.
Джозеф снисходительно улыбнулся. Просить подростка быть терпеливой, все равно что просить остановиться прилив, но его внучка была лучше многих. Ей никогда не надоедали камни. Бриллианты, рубины, изумруды были такой же частью ее жизни, как горячие сосиски, танцы, и Шон Коннер в роли агента 007. Драгоценные камни, казалось, обладали для нее большей волшебной силой и тайной, чем ее неясный мир подростка. Да, она слушала «Битлз», иногда напевая «Желтую подводную лодку», когда читала, но в ее книге скорее были изображения известных драгоценностей, чем рок-звезд, по которым обмирали другие девочки ее лет.
– Подойди, – сказал Джозеф. – Понаблюдай, как я полирую поверхность багетки. – Он пустил чугунный шлифовальный круг, размазал на нем пасту из алмазной пыли и оливкового масла, единственный шлифовальный материал, способный воздействовать на самый твердый из камней, взял палочку с укрепленным в ней камнем.
Пит наблюдала словно загипнотизированная. Она вдыхала восхитительную пыль, наслаждалась мягким жужжаньем колеса, глазами оценивала каждое прекрасное, точное движение опытных рук деда. Она поддалась чарам его действа.
Пит все еще стояла на прежнем месте, когда Стефано Д’Анджели зашел за дочерью, чтобы взять ее домой. Он постоял немного, наблюдая за ней. Она казалась завороженной вертящимся кругом, проявляющимся блеском бриллианта. Пьетра, названная в честь матери, которую он так мало знал, но так сильно любил. Пит, единственное в его жизни, что он сделал правильно. Он любил ее так неистово, что иногда думал, что только благодаря ей он продолжает жить. Он не позволит, чтобы ее жизнь была разрушена, как его, соблазненная обманчивым блеском драгоценностей.
Джозеф тихо говорил во время работы, произнося нараспев некоторые четкие правила Толковски для усиления отражения света.
