Текст книги "Сокровища"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)
– Стефано, почему ты не пригласишь Пит в комнату, пока я вожусь на кухне.
– Потому что мне до обеда надо закончить перевод. Пит, помоги Анне, хорошо? Она может отрезать себе палец, как отрезает колбасу. За ней на кухне нужен глаз да глаз.
Из кухни в его сторону пролетела луковица и попала Пит в плечо.
– В яблочко! – воскликнул Стив и метнул луковицу обратно в сторону кухни. Потом он исчез за перегородкой.
Пит пошла в угол огромной комнаты, приспособленной для кухни, отделенный от остальной части стойкой из мясной лавки, радуясь возможности получше приглядеться к Анне. Пространство было заполнено сверкающими кастрюлями с медными днищами, которые выглядели так, будто ими никогда не пользовались. Сверху свисали пучки трав и цветов.
– Красиво, правда? Подруга помогла мне все это купить. Она решила, что мне следует попытаться ввести людей в заблуждение, я думаю. – Она заговорщицки улыбнулась Пит. – Я дурачила твоего отца. Но только неделю. Он полагал, что я сама делаю картофельный салат и борщ. – Она рассмеялась своим сердечным смехом.
– Не похоже, что он ходит голодный, – заметила Пит, беря нож и зрелый помидор.
– Нет, нет. Я кормлю его все время. Это польская традиция.
– Вы давно здесь, в этой стране?
– Пять лет. Я знаю, что говорю, будто пробыла пять месяцев. Английский – странный язык.
– Вы очень хорошо говорите. Почему вы уехали?
– Я художник. В Польше быть художником очень трудно, особенно если не хочешь создавать партийное искусство. Там невозможно дышать. Чтобы быть художником, душа, ум и сердце должны быть свободными, свободно парить, как гигантские птицы, или шлепнуться лицом. – Она вновь рассмеялась, и Пит подумала, что она уже давно не слышала такой легкий и радостный смех.
– Наверное, замечательно быть художником? – спросила Пит, вспомнив о том произведении ювелирного искусства, которое видела по пути в Сохо. – Создавать что-то прекрасное, чтобы другие могли оценить и при этом знать, что они тоже видят в этом красоту.
– Да! Верно, Пит. Именно это я имею в виду, когда работаю в своей студии. Поделиться своим видением прекрасного. – Она воодушевленно жестикулировала, когда говорила, большой нож, как у мясника, в ее руке рисовал в воздухе огромные дуги. – Самое лучшее на свете, когда кто-то, кого ты не знаешь, у которого нет причин любить тебя или лгать тебе, скажет, что у тебя хорошая работа, красивая работа, что она имеет значение и для него тоже. Вот тогда я знаю, почему я стала художником.
– Мне бы хотелось когда-нибудь посмотреть ваши работы.
– Хорошо. Придешь ко мне в студию. Я покажу тебе.
Потом они трудились молча. Как раз перед тем, как отнести переполненные тарелки на стол, Анна опять повернулась к Пит.
– Можно я тебе кое-что скажу?
– Конечно.
– Я люблю Стефано, и он любит меня. Мы подходим друг другу. Но я не пытаюсь занять место твоей матери, Пит. Никогда.
– Теперь я знаю.
– Но я надеюсь, что мы подружимся, Пит. Хорошо быть друзьями, правда?
– Хорошо. – Потом она удивила ее. Положив огромный нож, она заключила Пит в объятие, большое и теплое. Это было замечательно.
– Угощение готово, – позвала Анна из кухни, и они все направились к столу.
Был веселый, оживленный, смешной обед. Пит не переставала удивляться, как прекрасно смотрелись вместе отец и Анна, как они подходили друг другу.
– Ты уже закончила? – спросила Анна, когда Пит одолела только одну тарелку, с верхом наполненную едой. Она вздохнула. – Как бы мне хотелось, чтобы у меня был такой плохой аппетит. Но моя голова постоянно повторяет mangiolo, Anna, mangiolo[16]16
Ешь, Анна, ешь (ит.).
[Закрыть].
Пит захихикала, а Стив захохотал.
– Я пытаюсь учить ее итальянскому. Кажется, не получается.
– За такое оскорбление ты должен сварить кофе.
– Я всегда варю кофе. Если б я этого не делал, ты давно бы отравила нас обоих.
Он ушел на кухню, а Пит занялась изучением женщины, которую любил ее отец. Анна не была похожа на женщин, которых знала Пит. Она никогда не встречала человека, так до краев наполненного жизнью и теплом. Смех буквально лился, улыбки согревали воздух вокруг нее. Это была женщина, которая уютно чувствовала себя в своей собственной коже. Пит пришло на ум, что ей хотелось бы привести сюда Джесс, чтобы познакомить с Анной, которая, не будучи классической красавицей, развила свой собственный тип красоты, нечто вроде внутреннего огня, который согревал все вокруг нее.
Она поняла, как ей нравится быть здесь, и ругала себя за то, что так долго откладывала свой приход. Приятно чувствовать себя частью светящегося круга любви этих двух людей. Папа так заслужил это, и она была рада за него.
Но как печально, что у мамы никогда в жизни не было такой простой и безмятежной любви.
В тот вечер Пит поздно вернулась домой, размягшая от хорошей еды, прекрасного вина и превосходной компании. Последний остаток гнева на отца исчез.
Джозеф еще не ложился спать, когда она пришла. Он кивал над книгой, пытаясь не заснуть. Он всегда старался дождаться ее, хотя ему это не всегда удавалось.
– Где ты так долго была, дорогая? – спросил он, вставая, чтобы потянуться.
– Просто выходила, дедушка, – ответила Пит, желая избежать сцены. Потом передумала. Пора ему посмотреть фактам в глаза, что у нее есть отец, что она любит его и что она собирается его навещать. – Я обедала с папой и Анной.
Джозеф был весь внимание, сон его как рукой сняло. Он зашипел, и буквально через несколько секунд его лицо стало красным, как вишня.
– Ты… ты с этим ублюдком? Пит, зачем… зачем ты это сделала? Как ты могла предать свою мать?
– Сядь, дедушка.
– Нет. Я…
– Пожалуйста. Сядь и дай мне рассказать тебе.
Даже спустя столько времени Джозеф по-прежнему злился на Стива. Но любовь к внучке перевесила его гнев, и он увидел нечто такое в ее лице, что никогда не замечал раньше. Решимость. Поэтому он согласился сесть и выслушать ее, чтобы не отдалять единственного человека, которого ему осталось любить.
Пит рассказала ему об Анне, каким счастливым выглядит отец, особенно как она рада за него.
– Он заслужил это, дедушка. И это не обидит маму, действительно не обидит. Она теперь за пределами этого.
– Я знаю, – вздохнул он. – Если мы не смогли ей помочь, мы не сможем ее сильно обидеть.
– Мы можем ее только любить, дедушка, и будем любить ее всегда.
– Да. Всегда.
Видя, что он не собирается взрываться при упоминании имени Стива, Пит решила сделать следующий шаг. Она пошла к себе в спальню и достала флакон.
Как только Джозеф увидел его, он был готов схватить фигурку и выбросить в окно.
– Взгляни на него, – с усмешкой сказал он. – Ты понимаешь, что он мог бы значить для твоей мамы.
– Но это прошло, дедушка. Теперь он ей не поможет.
– Возможно, но…
– Никаких но, дедушка. Сейчас я знаю, почему у папы не хватило сил продать его. И я тоже не собираюсь этого делать. – Она рассказала ему всю историю Коломбы и о наследстве в виде бесценных ювелирных украшений, которые были украдены ее дядей, о поиске, который привел Стефано Д’Анджели в Америку, превратив его в Стива, и о годах потерянной надежды и мечты.
– Папа сказал, что я могу продать его, но у меня рука не поднимается пойти на это, дедушка. Понимаешь? Он дает мне нечто такое, чего у меня никогда прежде не было, – прошлое, наследство. А может быть, даже состояние.
Джозеф всю жизнь работал, помогая создавать красивые украшения, и его не могла не увлечь романтика и загадка этой истории. И флакон… Он взял фигурку в свои большие старые умелые руки, нежно перевернул ее, как возлюбленную, ласково погладил драгоценные камни и золото.
– Чудо, одна из самых прекрасных вещей, которые я видел в своей жизни. Но такая разломанная, неполная, она просто умоляет, чтобы ее соединили с остальной частью.
– Именно это я и собираюсь когда-нибудь сделать. Именно это.
Пит допоздна засиделась в ту ночь на своей кровати с флаконом в руках. Она думала о том, что сказала Анна об искусстве – разделить с кем-то твою идею красоты, заставить другого пережить то же самое, что и ты в момент творчества. Она вспомнила свои чувства, когда делала для мамы русалку, – это было самое волнующее время в ее жизни, когда она была воодушевлена творчеством и приливом энергии и едва могла дождаться утра, зная, что опять примется за свою любимую работу.
Она никогда не была так полна жизни, так в ладу с собой.
– О’кей, – тихо сказала Пит фигурке, миниатюрному образу Коломбы. – Ты победила, бабушка. – Она улыбнулась в темноту ночи за окном.
Решение было принято. Она не собиралась продолжать свои занятия в колледже. Она не собиралась заканчивать его, заниматься медициной и становиться психиатром. Другим придется взять на себя бремя помощи таким людям, как мама.
Пит собиралась создавать рисунки ювелирных украшений.
Теперь надо сообщить об этом отцу.
Студия Анны представляла собой белую комнату под застекленной крышей на Грин-стрит. Она была огромных размеров и пахла опилками, лаком и льняным маслом, и в ней царил беспорядок. Как только Пит оказалась в студии, она сразу же полюбила ее.
Скульптуры были большими и смелыми, исполненные в основном в дереве, которое было отшлифовано песком и натерто маслом, пока не засветилось собственной жизнью.
– Это, – начала Анна, показывая на волнистый кусок сандалового дерева, который волнистой вертикалью поднимался вверх и блестел как мед, – изображение акцента твоего отца, когда он пытается что-нибудь от меня добиться. – Она усмехнулась, и Пит улыбнулась ей в ответ.
– Серьезно?
– Ну, может быть. Я не всегда знаю, что я делаю, только какие чувства я хочу вложить в это. Здесь мне хотелось, чтобы было ощущение атласа, бархата и меда.
– Тебе удалось, – заметила Пит, думая, что Анна точно передала это чувство. – Почему ты работаешь с деревом?
– Потому что оно живое. – Анна пробежала длинными умелыми пальцами по куску черного дерева. – Я люблю заглядывать в глубь его и находить сердце, определять форму, которую хочет приобрести дерево. Потом я освобождаю его.
Воспоминание, острое, как льдинка, вспыхнуло у Пит в голове – ее дедушка, фантазирующий над алмазом, пытающийся извлечь его сердце и выпустить на волю блеск драгоценного камня. И алмаз, разлетевшийся на осколки и разрушивший их жизнь.
– Что бывает, когда ты ошибаешься? Тебе случалось сделать ошибку и испортить дерево?
Анна засмеялась.
– Всегда. Но тогда я делаю из него что-то другое. Иногда нечто более красивое, чем планировалось сначала. – Она подошла к большой плоской овальной форме с маленьким деревянным шариком в отверстии. – Как это, например. Предполагалось, что это будет глазом Вселенной, но Стефан сказал мне, что это напоминает ему расплющенную круглую булочку со свободно плавающей в ней изюминкой. – Она громко рассмеялась. – Иногда я думаю, что для поэта у твоего отца нет души.
– Ему хорошо с тобой, Анна. Ты вернула ему смех.
– Мне с ним тоже хорошо, Пит. Он заставил меня думать – о себе, а не только о моей работе. Он напомнил мне, что я не только художник, но и женщина.
– Но как ты это делаешь? Как тебе это удается?
– Мы друзья. В этом весь секрет, Пит. Самый лучший на свете любовник – мужчина, который твой лучший друг.
Слово «любовник», примененное к ее отцу, для Пит было неуютным, но она ясно представляла, что имела в виду Анна. Любовь между ними была так же очевидна, как дружба и искренняя симпатия.
– Ты должна прийти к нам на вечеринку на следующей неделе, – произнесла Анна с заразительным пылом. – Будет много интересных людей.
В то время как вокруг нее шумели гости, Пит прислонилась к кухонной стойке и наблюдала, как темноволосый молодой человек набивал рот двумя дюжинами крекеров с сыром. Жилище Анны и Стива было наполнено людьми, разговорами, музыкой, таким сборищем, которое Пит никогда не доводилось видеть. Она была очарована. В основном это были люди, которые зарабатывали себе на жизнь творчеством – художники, музыканты, пара писателей, танцор. Стив пригласил знакомых журналистов и фотографа, иногда работающего с ним над репортажами.
Она подолгу не говорила ни с кем из гостей. Сказать по правде, они ее здорово пугали. Ей было восемнадцать; в ее жизни была только школа. А навыки общения были невелики, потому что не с кем было особенно общаться. Однако Пит очень нравилась вечеринка, и она была полна решимости побеседовать, по крайней мере, с одним из гостей до окончания вечера.
Голодный молодой человек у стола с едой был высок и худ, лет двадцати пяти, подумала она, хотя не отличалась большим умением определять возраст. Мальчишеского вида, определенно мальчишеского, с прямыми темными волосами, которым давно нужны ножницы и которые постоянно падали на лицо, и ему приходилось отбрасывать их назад, как надоевшую муху. Он взял еще один кусок сливочного сыра с сельдереем.
– Не хочешь ли, чтобы я сделала тебе сандвич? – спросила Пит. – Похоже, тебе нужно что-то более существенное, чем кроличья еда.
– Что у тебя есть? – проговорил он, с набитым морковью ртом.
– Думаю, в холодильнике есть ростбиф.
– Недожаренный?
– Не знаю. Разве бедняк выбирает?
– Конечно. Жизнь не стоит того, если приходится идти на компромиссы!
Она улыбнулась ему.
– Я найду недожаренный кусок.
Она порылась в холодильнике, пока не отыскала несколько ломтей ярко-красного ростбифа, сыра, латука, зрелый помидор, майо, горчицу, хрустящие, пахнувшие укропом огурчики.
– Господи, как красиво, и она это может приготовить.
– Сделать бутерброд – не значит стряпать. Телятина «кордон блё» и цыпленок «каччиаторе» – вот кулинарное искусство.
– Никакой разницы. – Он вонзил зубы в законченное творение Пит и быстро управился с ним за полдюжины укусов. – Я Чарли Бэррон, – запоздало отрекомендовался он.
– Пит Д’Анджели. – Они обменялись рукопожатием и улыбнулись друг другу.
– Чем ты, Чарли Бэррон, занимаешься, когда не ешь?
– Делаю искусство, – до сегодняшнего вечера ей не доводилось слышать эту фразу, сегодня она звучала дюжину раз. Именно это делает Анна и ее друзья. Именно этому хочет научиться Пит в ювелирном деле.
– Какое?
– Поп, – ответил Чарли несколько настороженно. – Послушай, у Уохола это получается. Почему бы не попробовать мне?
– Не знаю. Почему бы не попробовать тебе?
– Потому что никто не понимает, что я пытаюсь сделать.
– Может быть, я пойму. Почему ты не расскажешь мне об этом?
И он начал пространно рассказывать. Когда холодильник опустел и на столе осталось немного объедков, они устроились на удобном диване, украшенном плетеным навахским покрывалом. В основном говорил Чарли, а Пит слушала. Он рассказал ей о большой старой типографии, которую арендовал за бесценок – «к тому же без ключа», – об искусстве, которое он делал из найденных предметов – ржавого металла, разорванных простыней, из жестяных консервных банок, картона, мусора.
– Обломки человеческой жизни, которые могут быть действительно красивыми, если посмотреть на них свежим взглядом, – объяснил он.
Они все еще сидели там, потягивая красное вино и откровенно беседуя, когда ушел последний гость.
– Спокойной ночи, Чарли, – сказала Анна прямо ему в ухо, иначе он бы не услышал.
Он поднял глаза и оглядел комнату, с удивлением обнаружив, что она опустела.
– Вечеринка закончилась?
– Да, Чарли, – подтвердил Стив, стоя позади Анны. – Вечеринка закончилась.
– О! – Пит показалось, что он огорчен. Она поднялась и потянулась, а потом повела его к двери. – Хочешь зайти ко мне и посмотреть мой хлам? – спросил он. – Завтра?
Весь вечер она старалась представить его работы. Ей на самом деле хотелось увидеть их. И она подивилась сама себе, что не имеет ничего против снова встретиться с ним.
– С удовольствием.
– Прекрасно. Я зайду сюда и заберу тебя в шесть. – Он открыл дверь и повернулся, чтобы попрощаться. – Ты знаешь, ты действительно красивая, – сказал он. Потом опять повернулся и ушел.
Работы Чарли оказались на самом деле уникальны. Огромные полотна были покрыты пластиковыми соломинками для питья, коробками из-под гамбургеров из Макдональдса, бутылками от отбеливателя, расплющенными коробками из-под стирального порошка «Тайд». Другие были сделаны из яичной скорлупы, кофейных зерен, апельсиновой кожуры, спагетти и разломанных конфетных палочек, все расположено в причудливых, наподобие мозаики, узорах и покрыто прозрачной акриловой смолой.
«Мусорные стены» – как он называл их, были прихотливы или драматичны, но они всегда срабатывали, подумала Пит. Конечный результат вызывал какое-то чувство, когда смотришь на это. Они напоминали ей набор туалетных принадлежностей ее матери, набор, который она покрыла кусочками раковин, ленты и цветного стекла, стараясь воспроизвести витраж в Шартре.
Она неожиданно для себя рассказала ему о витраже, о том, как старалась воссоздать его красоту на обратной стороне дешевой пластмассовой щетки.
– Покажи мне, – решительно сказал он и вручил ей карандаш и блокнот рисовальной бумаги.
– Что?
– Покажи мне, что ты сделала. Нарисуй.
И она нарисовала по памяти.
– Неплохо, неплохо. Ты приступаешь к занятиям в Лиге на следующей неделе?
Она рассказала ему о своих планах изучать ювелирный дизайн в Студенческой художественной лиге.
– В следующем месяце.
– Начинай на следующей неделе. Тебе надо работать над рисунком.
Он оторвал взгляд от рисунка.
– Что ты принесла нам поесть?
– Как, черт побери, я скажу ему, что не собираюсь возвращаться в колледж? – спросила Пит Джесс во время ставшего уже ритуальным позднего завтрака в Вилладже. Поступление в колледж стало поворотным пунктом для Джесс, потому что, вкусив самостоятельности, возврата к прежнему не могло быть. Она отвязалась от привязи насовсем. Джесс дала понять родителям и врачам, что больше не будет сторожевых псов – ни Уильяма, ни шофера, ни Мэри, ее служанки, ни родителей. Она знала, как позаботиться о себе.
Но ее вновь обретенная свобода не охладила ее привязанности к Пит. Они проводили вместе столько времени, сколько могли, несмотря на то, что обе работали – Пит в ювелирном квартале, а Джесс неполный рабочий день в книжном магазине, имея дело с тем, что она любила больше всего – с книгами.
– Ему надо сказать, – заметила Джесс. – Скоро сентябрь. Он, вероятно, обратит внимание, что ты не отягощена биологией и не бежишь на какую-то лекцию.
– Знаю. Но он обидится. Драгоценности для него – это боль и потеря. Так было всегда. – Они отведали яиц «бенедикт». – Ешь салат из шпината. Он тебе полезен.
– Послушай, ты только что сказала мне, что не собираешься стать врачом, поэтому хватит! Ненавижу шпинатный салат. Не знаю, зачем заказала его. – Она повозила листом-другим в салатнице. – Может, Анна сможет помочь. Она знает подход к твоему отцу и понимает искусство и необходимость творчества.
– Конечно, лучше любого другого, кого я знаю.
– И в чем же дело? Попроси ее. И закажи мне омлет. Желе.
– Я закажу тебе один простой. Я поговорю с Анной.
Анна посоветовала:
– Приходи на обед. Ты все расскажешь ему за копченой говядиной, а остальное я беру на себя.
– Ты уверена?
– В этом ты можешь положиться на меня.
Они сидели в квартире, ставшей для Пит чем-то вроде второго дома.
– Папа, я бросаю колледж, – неожиданно объявила она.
Он в замешательстве нахмурился, словно она говорила по-русски.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что в сентябре я не вернусь в колледж.
– И что ты собираешься делать? – поинтересовался он, со страхом догадываясь об ответе.
– Собираюсь стать внучкой своей бабушки, – ответила Пит и рассмеялась.
– Надеюсь, не полностью, – со смехом заметила Анна. – Ты очень красива, наша Пит, но я не представляю тебя куртизанкой.
– Нет, не это, – согласилась Пит. Стив по-прежнему молчал. – Но я хочу работать с драгоценностями.
– Каким образом? – спросил Стив. Пит уже почувствовала крайнее неодобрение в его голосе.
– Не ремесленником, не как дедушка. Я хочу… принести в мир больше красоты, как дизайнер. Знаю, для тебя это не важно. Но я чувствую, что именно это я могу делать хорошо. Возможно, лучше, чем что-то другое. – Он несколько обмяк на стуле. Неужели это генетический дефект, размышлял он, некая наследственная болезнь, этакое заразительное пристрастие к соблазну драгоценных камней, которым, кажется, суждено управлять жизнями их семьи?
– Пит, ты не знаешь…
– Нет, она знает, Стефан, – перебила его Анна. – Кто лучше Пит может знать, что для нее подходит? Ты? Я? Не думаю. – Потом она поднялась и оставила Пит с ощущением, что ее бросили в самый нужный момент.
Но, похоже, Анна знала, что делала.
– Ну, что ж, слава Богу за Анну, а? – произнес Стив. – Думаю, она права, и я должен это признать. Ты знаешь, из-за маминой болезни мне так долго приходилось одному решать твою судьбу. Поэтому я привык думать, что всегда прав. – Он обнял ее. – Но полагаю, ты лучше знаешь, что делать, Пит. Я молил Бога, чтобы ты не пошла по этому пути, но я на все сто процентов буду поддерживать тебя.
В глазах щипало от счастливых слез.
– Спасибо, папа. Я хочу, чтобы ты гордился мной.
– Ты уже добилась этого, бамбина.
Дружба – замечательная вещь, подумала Пит. Сначала была Джесс. Потом Анна. А теперь Чарли Бэррон. Его большое жилище в типографии стало еще одним раем для Пит. Ей нравился запах типографской краски, въевшийся в кирпичные стены старого здания. Ей нравился черный резиновый промышленный пол, покрытый циновками из сизаля, которые массировали ноги, когда по ним ходишь босиком, и ровный свет, проходящий через матовое стекло крыши, серо-белый днем, янтарно-розовый от уличных фонарей по ночам. Она любила тихую музыку в стиле «блюграсс», которая всегда звучала у Чарли на стерео. Ей даже нравился Ренальдо, нервный кот, живущий у Чарли. Больше всего ей нравилась дружба между мужчиной и женщиной, о существовании которой она и не подозревала.
Когда Пит обнаружила, что обычное содержимое холодильника Чарли состояло из баночки горчицы, бутылки уксуса, трех, наполовину опустошенных банок кошачьей еды, нескольких кусков китайских кушаний, обычно покрытых плесенью, и всей его сэкономленной наличности, она поставила себе целью пополнять его. Пару вечеров в неделю, когда, она знала, что он работал весь день, она появлялась со всем необходимым для телятины в вине или традиционного голландского жаркого.
Она готовила, он работал. За обедом они говорили о чем угодно и обо всем. Позже она сидела и делала наброски ювелирных украшений за чертежным столом Чарли, а он опять склонялся над своим огромным мольбертом.
Время от времени, пока она рисовала, Чарли подходил к ней и заглядывал через плечо, иногда что-то добавляя одним прикосновением карандаша, внося существенную разницу в высвечивание идеи.
Пит понравились ее занятия по рисунку и ювелирному делу в Студенческой художественной лиге. День она проводила с ювелирным молотком в руке, чеканя золото, серебро и медь. Она делала восковые формы для отливок. Она выманивала у деда крошечные осколки бриллиантов, рубинов и других камней, которые он гранил. Она делала набросок за наброском для ювелирных украшений – придавала форму, улучшала, и опять делала попытку за попыткой. Большая часть их оказывалась в мусорной корзине, но папка рисунков, которые стоило хранить, медленно начала расти.
Постепенно Пит овладевала своим ремеслом.
Джозефа переполняла радость, что Пит решила оставить колледж и полностью посвятить себя ювелирному делу. Он хвалил каждый эскиз, приветствовал каждую законченную вещь.
– Итак, – сказала Джесс, когда она шла с Пит по Мэдиссон-авеню к себе домой. – Вы с Чарли друзья?
– Что за глупый вопрос. Ты ведь знаешь, что это так.
– Но я имею в виду друзья, как Анна и твой отец. Помнишь, что она сказала?
– Да, помню, но мы не любовники, нет. – Пит повторила Джесс слово в слово разговор с Анной о том, что друзья – лучшие любовники.
– Почему нет?
Пит тряхнула головой, явный признак смущения.
– Не знаю. До этого никогда не доходило.
Джесс залилась смехом таким ясным, как медный пенс.
– Никогда?
Пит в замешательстве закрыла глаза и рассмеялась.
– Знаешь, у тебя действительно грязные мысли. Я не это имела в виду! Я хотела сказать, что мы… мы просто хорошие друзья.
– И все?
– Джесс!
– Ну, ладно. Но ты мне лучше скажи, когда это произойдет, Пит, или я навсегда перестану быть твоей подругой.
– Ты узнаешь третья.
* * *
– Значит, вы с Чарли стали друзьями? – сказала Анна, когда позже, в тот же день, они подметали ее студию.
– И ты о том же! Я знаю, что ты имеешь в виду, и не думаю, чтоб папа был доволен этим разговором.
Анна взмахнула рукой, словно отбросила беспокойство Стива.
– Отцы никогда не хотят, чтобы их маленькие девочки взрослели. И уж, конечно, они и думать не хотят о своих дочерях в постели с мужчиной. Разве это означает, что их маленькие девочки все равно не оказываются там же? – Она опустила щетку и откинула тяжелые волосы с лица. – А теперь, Пит, послушай меня, потому что это важно. Я не хочу торопить тебя. Когда наступит подходящий момент и будет именно тот мужчина, который тебе нужен, это произойдет и все будет хорошо. Но ты не должна позволить тому, что случилось с твоей матерью или браком твоих родителей, стоять на твоем пути. – Потом дотронулась до ее головы. – Это твоя голова. – Потом коснулась плеча. – А это твое тело. Тебе решать, что хорошо для них.
Пит впитывала ее слова как бальзам.
– Спасибо, Анна. Я так и буду поступать.
– А когда ты решишь, что пора, Пит…
– Да?
– Насладись этим, – улыбнулась Анна.
– Боже мой, – сказала Пит, когда Чарли впустил ее в квартиру. Она обвела глазами картонки на столе. – Не верится, что ты действительно вспомнил о еде.
– Знаешь, я тоже проголодался.
– Я заметила. – Она начала открывать белые коробки с китайской готовой едой. – Что у тебя есть?
– Лапша с соусом, говядина с брокколи, цыпленок с кешью и имбирем, рис.
– Пир! А это что? – Она начала открывать крышку другой коробки.
– Горячий и кислый… – Жидкость хлынула наружу и около четверти дымящегося супа гейзером взметнулось в воздух в сторону Пит, – …суп, – неубедительно закончил он, а потом при виде Пит разразился смехом.
– Прекрати. Прекрати смеяться, – скомандовала она сквозь смех. – Не смешно.
– Нет, – задыхался он. – Смешно. Ты выглядишь, как утонувший китаец.
Суп облил ее клетчатую хлопковую рубашку, прилепил волосы к голове, стекал по джинсам. Какой-то кусок сидел на кончике носа, а росток фасоли вился по щеке.
– Тебе больно? – наконец додумался поинтересоваться Чарли. – Суп горячий.
– Не думаю. Но мне хотелось бы смыть все это.
– Поди прими душ. Скинь одежду, а я брошу ее в стиральную машину. Ты можешь одеть мой банный халат. Он висит на двери в ванной.
Горячая вода вернула ее волосам и телу свежий вид. Она надеялась, что стиральная машина приведет в порядок и ее вещи. Она появилась из-под душа, завернутая в его красный махровый халат. Одной рукой она взбивала полотенцем волосы, другой придерживала халат, чтобы тот не распахнулся. Он снял свою майку, которая тоже была залита супом, и наводил порядок на столе и на полу.
– Чем ты завязываешь свой халат?
– Когда мне нужно его завязать, я беру галстук.
– Галстук?
– Я никогда не ношу его на шее. Поэтому я пользуюсь им для других целей. К тому же он красный. И почти что подходит к халату.
– Где он?
– Думаю, я потерял его. – Он встал, потом странно посмотрел на нее, как никогда раньше.
– Тогда дай мне что-нибудь, – сказала она с растущим нетерпением. – Я не могу стоять целый день, ухватившись за халат.
– Тогда отпусти, – посоветовал он. В его голосе звучала ласка и озорство.
Он подошел к ней. Она стояла, наклонив голову, одна рука замерла в воздухе, где она сушила волосы. Когда он коснулся ее другой руки, которая держала халат, ее пальцы разжались. Ткань выскользнула из ее пальцев. Халат распахнулся.
От нее пахло мылом «Айвори» и травяным шампунем, а кожа розовела от растирания махровым полотенцем. Мокрые мягкие волосы свисали на спину и в беспорядке обрамляли лицо. Чарли подумал, что ничего более прекрасного ему не доводилось видеть.
Его кожа блестела от легкого пота. Он пах льняным маслом, лаком и чуть-чуть горячим и кислым супом. Под полумесяцем его ногтей была видна голубая прусская кровь, а в темных, непокорных волосах запутались крошки гипса. Пит показалось, что он никогда не был таким привлекательным.
Чарли втянул в себя воздух, а потом выпустил его в медленном свисте. Пит задержала дыхание.
Вот оно, подумалось ей. Ничего такого она не планировала, но была готова позволить этому случиться. Пора. Она не знала, любила ли она Чарли. Но он нравился ей – очень нравился. И разве Анна не сказала, что лучший любовник – это друг? Чарли как раз и был лучшим другом.
Да, давно пора. Разве не была она внучкой Коломбы, возможно, величайшей куртизанки, которую когда-либо знала Европа? Она унаследовала от бабушки любовь к драгоценностям. Не пора ли выяснить, не передалось ли ей еще что-нибудь?
Задумчивые, как у маленького мальчика, глаза Чарли были прикованы к тому месту, где раскрылся темно-красный халат, с аппетитом взрослого юноши. Он дотронулся только до ее руки, хотя она стояла очень близко. Она подняла руки и спустила халат с плеч, позволив ему упасть на пол.
– Черт побери! – воскликнул он. Но это было не проклятье, а похвала. Он облокотился на стол и сложил руки крест-накрест на груди. – Я всегда знал, что ты красивая, но должен признаться, Пит, что ты вызвала во мне желание попытаться стать Боттичелли, а не Энди Уохолом.
Она хихикнула, но сразу же остановилась.
– Дорогая, смех – самое лучшее состояние человека. – Он обхватил ее руками и зашептал в мокрые волосы: – А я собираюсь заставить тебя смеяться, пока ты не подумаешь, что умираешь.
Влажное прикосновение к влажной коже было подобно холодному потоку энергии, пронесшемуся сквозь Пит. Он поцеловал ее, сначала легко, едва прикоснувшись к уголкам губ, потом крепче.
– Расслабься, расслабь губы. Ты не можешь нормально смеяться, пока не разожмешь губ… – Она сделала, как он просил, и неожиданно для себя обнаружила, что ее рот задвигался под его губами, словно заработал от собственной батарейки. Его руки скользнули вниз по плечам к середине обнаженной спины, слегка щекоча каждый позвонок и быстро проводя большими пальцами по ребрам, пока ладони, наконец, не успокоились на ее талии.
Она неуверенно провела пальцем по его ключице, пока он не скользнул в маленькое углубление, и она не почувствовала, как сильно бился под пальцем его пульс.
Он взял ее за руку и повел к кровати.
– У нас все будет как следует, – объявил он, укладывая ее на покрытый мадрасским покрывалом матрас. – Для Пит все должно быть прекрасно. – Она смотрела, как он скинул мокасины, расстегнул пряжку, джинсы упали, обнажив кожу гораздо белее, чем она ожидала. Она никогда не видела торчащего пениса. У него он был такой красивый, что ей захотелось превратить его в драгоценность.
