Текст книги "Сокровища"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)
Глава 8
Стив не вернулся. Один из его собутыльников из маленькой Италии заявился через несколько дней после Рождества с робкой просьбой передать ему одежду Стефано и несколько других необходимых вещей. Он оставил адрес меблированной комнаты, которую снял Стив в центре города. Но он мог не беспокоиться. Джозеф был взбешен, а Пит обижена, чтобы общаться с ним.
Ее отчаяние усугублялось гневом на отца, яростью, подогреваемой ежедневными горькими проповедями Джозефа против Стива, и чувством глубокой любви к нему. Она изо всех сил старалась понять, почему он позволил маме страдать, как страдала она, когда он мог предотвратить это. Она силилась понять, почему он оставил их, вместо того чтобы объяснить все. Она пыталась постичь скрытый смысл драгоценной дамы. Что это? Откуда это взялось? Почему она оказалась у отца и почему он все эти годы прятал ее и назвал злой?
Ответов у нее не было, и наконец сами вопросы стали слишком болезненными, так что она перестала их задавать. К тому же скоро у нее появился еще один источник беспокойства.
На следующий день после Рождества она застала мать методично выдергивающей филигранные крылья у рождественского ангела.
– Ты выглядишь таким неиспорченным, – проговорила она злобным голосом, разрушая маленькую фигурку, – но я тебя знаю. Я знаю, ты шлюха, непристойная, маленькая шлюха. – Когда с крыльями было покончено, она принялась рвать на клочки шелковое одеяние, выковыривать ногтями папье-маше. – Шлюха, шлюха, шлюха, – монотонно повторяла она, наконец с размаху швырнув ангела на пол.
Пит усиленно заморгала глазами и сдержала рыдания. Рано узнав, что ее слезы только ухудшают состояние матери, она прогнала их. Но безнадежность, которая овладела ею, когда она видела, как мать вновь погружается в немоту, была почти непереносима.
– Мама? – нежно обратилась она и протянула руку, чтобы коснуться плеча.
Беттину словно обожгли. Она вскочила с пола и повернулась к Пит.
– Нет! Я не буду, не буду больше. Убирайся. Не дотрагивайся до меня.
Пит мгновенно отступила назад.
– Все хорошо, мама. Никто не собирается прикасаться к тебе, никто тебя не обидит.
Беттина сжалась, глаза в поисках опасности обшаривали каждый угол маленькой комнаты.
– Нет, нет, нет, – бормотала она.
– Шшшш, мама, – успокаивала Пит. – Пойдем в постель. В спальне безопасно. Они не пойдут туда за тобой. – Она протянула руку. Через минуту Беттина позволила дочери увести ее в спальню и послушно забралась в постель. Она проглотила пилюлю, которую ей принесла Пит, и вскоре заснула.
Только тогда Пит дала волю слезам, содрогаясь от рыданий в кресле и испытывая боль отчаяния, с которым, она надеялась, покончено.
Беттина, казалось, еще раз соскользнула в свою бездну.
Каждый день Пит разговаривала с доктором Беттины из Йонкерса. Когда она описала состояние матери, его голос не предвещал ничего хорошего. Ее собственная надежда была столь же тонка, как иголка на умирающем рождественском дереве. Но она не отказалась от попытки вытащить мать из этой бездны.
Джесс, вернувшаяся с каникул из Брин Мор, была неоценимой помощницей, поддерживая Пит. Впервые Пит полностью осознала, что ей недоставало в жизни без настоящей дружбы. Она могла говорить с Джесс – очень долго по телефону или часами гуляя на продуваемых ветрами улицах, пока Беттина спала. Она могла злиться на отца за то, что тот ушел. Она могла волноваться о дедушке, которого, казалось, парализовало собственное отчаяние. Пит узнала, что друг – это тот, кто выслушает, не осуждая, кто даст совет, когда нужно. Тот, кому ты небезразлична.
Через неделю после Рождества Пит улучила момент, когда она могла безбоязненно отлучиться на час, чтобы передать Джесс рождественский подарок, который она сама сделала, – пару изящных сережек из крученой серебряной проволоки. Беттина спала, когда она ушла, к тому же скоро должен был вернуться дедушка.
Но когда Джозеф пришел домой, он обнаружил в квартире дюжины горящих свечей – на столах и подоконниках, на телевизоре, на полу, повсюду. Одна уже вся сгорела до ковра, на котором стояла; другая была в опасной близости от занавески. А в центре их Беттина на коленях пела «Yis-ka-dal v’ yis-ka-dash». Это был Каддиш, еврейская молитва по усопшим. Джозеф даже не предполагал, что его дочь знала ее. Он сам только раз слышал эту молитву, когда умер его тесть.
Ненадежно сбалансированное равновесие Беттины нарушилось, и Джозеф с ужасом подозревал, что оно никогда не восстановится. Доктор согласился с этим. Не прошло и недели нового года, как он настоял, чтобы Беттина вернулась в Йонкерс.
В квартире царила могильная атмосфера. Джозеф, казалось, постарел за ночь на десять лет. Он ел, спал, работал. И это все. Он перестал ходить в голландский клуб, чтобы пообщаться с друзьями. Он не читал, не слушал свои пластинки. Он даже забросил свою трубку. Он, похоже, считал, что больше не заслуживает в своей жизни никакого удовольствия, пока его дочь так ужасно страдает.
Джесс неохотно отправилась в школу. Она пыталась убедить мать позволить ей остаться в Нью-Йорке; Пит нуждается в ней, объясняла она. Когда Сэлли отказалась, Джесс даже подумывала симулировать приступ диабета, но Пит и слышать об этом не хотела. Джесс села в поезд, а Пит осталась одна.
Она загрузила себя работой, чтобы не было времени думать ни о чем другом. Когда Пит была не в школе и не занималась дома, она трудилась в мастерской Джозефа, забывая обо всем, стараясь создать что-то красивое и оттачивая свое мастерство.
Стив звонил регулярно. Если отвечала Пит, она клала трубку не так грубо, но результат был один и тот же. Она отказывалась говорить с отцом. Чувства, которые переполняли ее, были еще слишком свежи, слишком обнажены и слишком запутаны. Наконец Стив перестал звонить, хотя чек приходил каждые две недели на имя Пит, с его знакомой подписью, нацарапанной наверху. Она поначалу думала разрывать чеки, но практическая сторона ее натуры подсказала ей не делать этого.
Как обычно, именно Джесс заставила Пит пересмотреть ее отношение к отцу.
– Знаешь, ты к нему несправедлива, – сказала Джесс, когда они однажды днем бродили по Блумингдейлсу. Был конец мая, и Джесс только что вернулась домой после первого года обучения в Брин Мор. Пит не видела и не разговаривала с отцом пять месяцев.
– Я не хочу быть справедливой, – ответила Пит, но в ее голосе не было убежденности. Гнев прошел, и она очень по нему скучала. – Как тебе этот шарф? Леопардовый рисунок подойдет к тому черному джерсовому платью, которое ты купила.
Джесс вырвала шарф из ее пальцев и бросила на прилавок.
– К черту шарф. Черт тебя побери, Пит. Ты даже не видишь, что у тебя есть, и с готовностью отбрасываешь это. Я бы все на свете отдала, чтобы у меня был отец, который бы так заботился обо мне, как твой, который всегда был бы рядом, когда я болела, и держал меня на руках и рассказывал сказки со счастливым концом, когда я боялась умереть, а не тот, который просто звонит доктору и торговцу цветами и вовремя платит по счетам.
– Он оставил меня, – тихо сказала Пит.
– Он был напуган и смущен. Сейчас, может быть, уже и нет. Разве ты не в долгу перед ним и перед собой, чтобы разобраться в этом деле?
Внезапно Пит больше всего на свете захотелось, чтобы отец обнял ее. На губах появилась ироническая улыбка.
– Черт бы тебя побрал, Уолш. Почему ты всегда оказываешься права? Покупай этот проклятый шарф и пошли отсюда. Мне надо позвонить.
После второго сигнала Стив ответил и, когда услышал ее голос, почувствовал такое облегчение, что даже Пит ощущала, как оно текло по телефонной линии.
– Ой, бамбина, я так рад, что ты позвонила. Я скучал по тебе.
Слезы навернулись у нее на глаза при звуке любимого обращения.
– Я тоже, папа. Я тоже.
– Мы можем поговорить? Мне надо так много тебе сказать.
– Мне тоже, папа.
Они договорились встретиться на следующий день.
Ресторан находился в районе, где Пит никогда раньше не была. Район столетних несокрушимых зданий, предназначенных быть складами, фабриками, с высокими потолками и чрезмерно большими окнами для экономии электричества. Сейчас фабрик почти что не осталось, а район стали заселять художники, пользующиеся преимуществами огромных чердачных помещений, которые годились для их работы, и низкой квартирной платы, которая была под силу их кошелькам. Поскольку это место находилось к югу от Хьюстон-стрит, художники стали называть его Сохо.
Стив сидел у стойки недалеко от двери, держа в одной руке стакан с пивом, глаза прикованы к двери в тот момент, когда Пит вошла. Не успела она пройти и трех футов, как он схватил ее в медвежьи объятья и так стиснул, что она задохнулась. Когда он отпустил ее, она рассмеялась, хотя слезы блестели в уголках глаз.
– Che bella, – пошутил он. – Ты прекрасно выглядишь.
– И ты выглядишь очень красивым. – Он и на самом деле выглядел великолепно, подумала она, расслабленный, бодрый и… счастливый.
– Пойдем поедим. Гамбургеры здесь замечательные.
В деревянной кабине в конце зала они поболтали о погоде, школе, о приближающемся окончании школы через две недели. Поговорили о Сохо.
– Ты живешь поблизости? – спросила она, откусывая от огромного гамбургера. Какой странный вопрос, подумала она. Скольким девочкам приходится спрашивать своих отцов, где они живут. – Я думала, у тебя комната в маленькой Италии.
– Я переехал. Я… – Он взял свое пиво и сделал медленный длинный глоток. – Пит, я живу не один.
– Ты снимаешь пополам с кем-то?
– Что-то вроде этого. Художник, скульптор. – Он помедлил, и что-то в его голосе заставило ее заглянуть ему в глаза. – Ее зовут Анна. Я познакомился с ней в прачечной самообслуживания.
Гамбургер выпал из рук Пит.
– Анна? Ты живешь с женщиной?
– Да.
Простой ответ ударил ее по лицу. Когда она заговорила, голос ее был едва громче шепота, дрожащий от эмоций, с которыми она не знала, как справиться.
– Папа, как ты мог так поступить?
– Я полюбил ее, Пит. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понять это.
Хотя солнечный свет лился через окно, танцуя над висящим папортником, комната казалась Пит ледяной. Она чувствовала, что ее предали. Сколько он знал эту женщину, любил ее? Мог ли он специально затеять ссору с дедушкой, чтобы оставить их и жить с ней? Возможно ли, что он нарочно подтолкнул маму к краю, чтобы больше не жить с ней? Даже сейчас Пит не верила, не могла поверить, что он способен на это. Тогда где правда? Ее мозг вслепую искал объяснения.
– Сколько? – прошептала она.
– Три месяца. Я познакомился с ней в феврале.
– Феврале. Не много времени тебе потребовалось, верно? – Она расстроилась, что не может скрыть горечь, но боль переполняла ее.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что ты оставил нас – маму, дедушку, меня – и как только подвернулся первый шанс, забыл нас и нашел еще кого-то.
– Я никогда не оставлял тебя, Пит. И никогда не оставлю. – Он взял ее руку, которая безвольно лежала на полированной деревянной поверхности стола. – Ты моя дочь, и я люблю тебя.
– А жену? Ты, должно быть, когда-то любил ее.
– Да. И я пытался… ты видела, Пит. Я пытался жить с твоей матерью, помогать ей.
– Может, не так сильно старался?
– Ты знаешь, что это не так, Пит. Я старался как только мог, пока не понял, что моя собственная душа умрет, если я… не глотну свежего воздуха. Твоя мама, может быть, и русалка не от мира сего. Но я – просто человек.
– Почему ты отправил ее обратно в то заведение?
– Твоя мать больна. Она больна очень давно. Я не знаю, почему, но я не могу всю жизнь жить надеждами и мечтами, которым, может, никогда не суждено сбыться. Больше я не могу.
Она словно не слышала.
– Как можешь ты быть таким эгоистичным? Почему ты не продал тот флакон, чтобы иметь возможность платить за лучшее лечение?
Он ударил плашмя рукой по столу.
– Это не эгоизм, черт возьми! – Он взял ее руку, но она вырвала ее. – Пит, пожалуйста. Я знаю, что ты сердишься и обижена – я не виню тебя – но постарайся понять.
– Тогда объясни, чтобы я смогла понять!
– Я постараюсь. – Он задумался. – Все началось в действительности с твоей бабушки. С того, что тогда произошло, с того, что я потерял из-за твоего дяди Витторио.
– Моего дяди? – Слово поразило ее, как брызги холодной воды.
– Мне нужен свежий воздух, – проговорил Стив. – Давай пройдемся, и я тебе расскажу. – Он бросил на стол деньги и вывел ее из ресторана.
Когда они в ногу шли по улицам Сохо, не замечая весеннего солнечного света и суеты вокруг себя, он рассказал ей все от начала до конца. Пит слушала завороженная, погруженная в историю, о которой не подозревала. Он рассказал ей о Витторио и Карло Бранкузи, об одном и единственном разе, когда он встретил свою мать. По тому, как слова медленно сходили с его языка, и по усилившемуся акценту Пит поняла, что события тридцатилетней давности все еще живут в его памяти. Тени прекрасной виллы близ Флоренции, запах свечей, горящих в серебряных подсвечниках, огонь бриллиантов вокруг шеи необыкновенно прекрасной женщины, женщины загадочной, романтической и волшебной – все это ожило перед ним.
– Коломба, – повторила имя Пит. Ее бабушка. Он остановился, вынул бумажник и вручил ей старую выцветшую газетную фотографию. Это была самая красивая женщина, которую она когда-либо видела. Она пила шампанское и улыбалась в камеру.
– Я могу оставить это себе?
– Я хранил ее для тебя.
Потом он рассказал о флаконе для духов и наследстве, который он представлял, наследстве, потерянном из-за вероломства брата. Пит настолько ясно мысленно представила себе флакон, как в тот вечер, когда ей было восемь лет.
– Я сделал все, что мог придумать, чтобы отыскать след Витторио, – сказал он, пока она разглядывала фото, желая, чтобы бабушка заговорила с ней через все годы. – Я следил за новостями с аукционов, читал все отчеты о распродаже драгоценностей. Я всегда надеялся, что хоть что-нибудь из коллекции моей матери всплывет на поверхность, то, что я смогу узнать. Но так ничего и не появилось. Возможно, она вся уже ушла, разломанная ради одних камней, распроданная, а может, камни даже распилены. Поиски Витторио привели меня в ювелирный бизнес. Там я познакомился с твоим дедушкой.
– Значит, если бы ты не приехал в Америку, я никогда не родилась бы?
Он улыбнулся прежней обольстительной улыбкой Стефано и вознес руки к небу.
– Благодарю тебя, Витторио.
Они немного прошли молча, пока она переваривала только что услышанное. Это так много объясняло. Не все, но многое. Но не объясняло, почему он прекратил поиски.
– Почему ты перестал искать его, папа? Почему не начать вновь? Я могла бы помочь. Мы могли бы найти его. Я знаю, мы смогли бы.
– Прошло тридцать лет с тех пор, когда флакон был дан мне. Однажды я уже позволил ему определить мою жизнь, и он чуть не разрушил ее. Я должен выпустить его из рук.
– Но, папа…
– Нет, Пит. Посмотри, что флакон сделал с нами, со мной, с твоей мамой. Думаю, я был прав, назвав его злым. Он отобрал у меня жизнь, которую я должен был иметь. Если я раз и навсегда расстанусь с мыслью отыскать драгоценности, я, возможно, вновь обрету себя.
– Папа, где он сейчас? Где флакон?
Он помедлил.
– Если я скажу тебе, что ты будешь делать?
– Не знаю. Но мне надо еще раз увидеть его. Он вдохновил меня на лучшую из моих работ, помнишь? Мне нужно увидеть его так же сильно, как тебе выпустить его из рук.
– Может быть, пора употребить его с пользой. Продать его. Воспользоваться деньгами, чтобы помочь твоей матери. Или заплатить за твое образование. Мне следовало сделать это давным-давно.
– Не знаю, папа, – проговорила она, и он чуть не расплакался. – Думаю, теперь я понимаю, почему ты не мог расстаться с ним, даже когда нам очень были нужны деньги для мамы. Это единственная вещь, оставшаяся от твоей матери. Но, если ты готов сделать это сейчас…
– Она там, где была последние девять лет, куда я положил ее в тот вечер, когда ты вытащила его из Раффи – в пурпурной подушке, которую вышила твоя мама, на нашей кровати дома. Возьми ее, Пит, и делай, что считаешь нужным. Теперь она твоя, это твое наследство. – Он тихо, печально рассмеялся. – Разумеется, единственное наследство, которое ты когда-либо получишь от меня.
– О нет, папа. Ты так много мне дал.
Трещина залечена, и любовь, расцветшая между ними, могла осветить небо в ночи.
– Пойдем ко мне домой, Пит, – внезапно сказал он. – Это прямо за углом. Пойдем, я познакомлю тебя с Анной.
– Нет. – Настроение испортилось, правда не совсем, но при малейшем слове могло испортиться окончательно.
– Пожалуйста. Она тебе понравится.
Она едва улыбнулась ему.
– Если она любит тебя, тогда, возможно, и я полюблю ее. Но я не могу встретиться с ней, папа. Не сейчас.
Он понимающе кивнул. Не подгоняй ее, советовал он себе. Не все сразу.
– Я позвоню тебе, папа, – сказала Пит и пошла одна по улицам Сохо, претендующим на любовь к искусству; сумка висела у нее через плечо, и длинные ноги уносили ее все дальше и дальше.
Стив стоял на углу и наблюдал, как его золотой ребенок, которого он до боли любил, уходил от него. Но не исчезал. Она сказала, что позвонит.
Он снова вернул себе дочь.
* * *
Одна, в бывшей комнате родителей, а теперь ее, Пит сидела, пристально рассматривая прекрасный флакон для духов, извлеченный из подушки. Образ ее бабушки, похороненное состояние ее отца. Она не намного преуспела, чем ее отец, в решении задачи, что делать с флаконом. Стоит ли его продать, как он предложил? Она достаточно знала о драгоценностях, чтобы предположить, какую астрономическую сумму он принесет. Она приходила в ужас от мысли разделить его на части и продать камни по отдельности. Это было не только богатство, это еще произведение искусства и ее наследство.
Помогут ли сейчас деньги маме? С печалью Пит призналась себе, что нет. Ход маминой болезни был предопределен, и ничто не в силах изменить его. Недавние изменения в государственной системе здравоохранения значительно улучшили условия в Йонкерсе, Беттине там было удобно. Она, казалось, была почти счастлива вновь оказаться «дома».
Что тогда остается? Собственное будущее? Флакон купит ей первоклассное образование, но на это хватит и ее стипендии. Они могут найти лучшую квартиру, но теперь, когда папа ушел, этой им с дедушкой прекрасно хватает. У него есть друзья в округе. И работа в пяти минутах ходьбы от дома.
Стоит ли в таком случае сохранить флакон, держать до тех пор, пока она не сможет им воспользоваться, чтобы с его помощью заняться поисками папиной мечты? Держа в одной руке миниатюрную копию бабушки, а в другой ее фотографию, Пит ощутила сильное влияние жизни этой женщины на свою собственную. Она была даже названа в ее честь.
– Ну что, бабушка, – обратилась она к двум предметам, ее новому талисману, – что ты думаешь? Ты хотела, чтобы у папы были драгоценности или, точнее, их половина. Найти мне их для него? На это может потребоваться много времени. Может быть, лет. У меня нет даже достаточно сведений, чтобы начать поиски.
Луч солнца, пробившийся сквозь окно, коснулся флакона. Это показалось предзнаменованием.
– Хорошо, – тихо сказала Пит.
Она убрала флакон обратно в вышитую подушку, где он лежал неприкосновенным девять лет, и опять зашила шов. Она будет хранить его, пока не сможет вернуться к папиной мечте и отыскать дядю Витторио и потребовать от него ее наследство. Она не расскажет дедушке.
Извини меня, дедушка, подумала она. Мне жаль, что я обманываю тебя, что продолжаю считать папу эгоистом. Но я должна это сделать. Ты можешь не понять, но моя бабушка поняла бы. Моя бабушка Пьетра.
Глава 9
Нью-Йорк. 1970 год
– Не хочешь перекусить? – спросил Пит молодой человек, когда она складывала свою сумку. Восхитительный блондин по имени Лэрри Карвер был ее лабораторным партнером в «Анатомии 101» Нью-Йоркского университета. Он мечтал стать врачом и отправиться во Вьетнам облегчать участь американских солдат. Лэрри был лучшим студентом на курсе. Сейчас он провел последний час вместе с Пит над анатомическим атласом, когда они натаскивали друг друга к предстоящим экзаменам.
– Спасибо за приглашение, Лэрри, – сказала Пит, поднимая сумку. – Мне надо домой.
Когда она подошла к двери, он преградил ей путь своим отнюдь не слабым телом.
– А как со мной, Пит? У меня что, перхоть? Дурное дыхание? Или тебе не нравятся мои шутки? Я уже полгода пытаюсь с тобой куда-нибудь сходить и каждый раз получаю: «Спасибо, Лэр, но…»
Пит вздохнула. Она уже чувствовала приближение этого разговора, но по-прежнему не горела желанием продолжить сцену. Она нашла легкий выход, как часто поступала и раньше.
– Дело в том, что я не могу с тобой пообедать, потому что у меня уже назначено свидание… с человеком, который меня очень интересует.
Он кивнул, покорно соглашаясь.
– Все лучшие девушки уже разобраны. – Он взял свои записи и оглядел ее сверху донизу, улыбкой выражая свое восхищение. – Счастливчик.
Она рассмеялась.
– Увидимся в среду.
Она не лгала, подумала про себя Пит, прыгая по ступенькам. Она добралась до Вашингтон-сквер и направилась в центр города. Но если б не было свидания, она нашла бы какое-нибудь оправдание, чтобы не идти с Лэрри Карвером. Он был слишком уверенный, слишком привлекательный, тот тип парня, который будет ожидать большего, чем она хочет дать.
Пит не собиралась иметь ничего серьезного ни с одним мужчиной. Руководствуясь печальным опытом своих родителей, она не видела смысла доверяться романтическому обязательству. Это ей было не нужно, она просто не хотела этого. Ее жизнь и без того была заполнена. У нее были занятия, кроме того, она работала неполный день в ювелирном квартале, чтобы иметь карманные деньги. Когда Джесс удавалось вырваться в город на уик-энд, они проводили вместе как можно больше времени.
Правда, ее время от времени интересовал секс. Ей было восемнадцать. Многие девушки, которых она знала из групп, – и практически все в ее квартале – давным-давно расстались с невинностью. Даже оберегаемая родителями Джесс в прошлом году сделала решительный шаг с Сигма Чи из Принстона, никак не меньше. Это была, в конце концов, новая эра – начались семидесятые. Сексуальная революция набирала темп. Во всем этом, должно быть, что-то было, какой-то смысл, который она не понимала.
Но когда Пит подумывала о том, чтобы найти какого-нибудь приятного, красивого, готового пойти ей навстречу, парня – вроде Лэрри – и удовлетворить свое любопытство, все ее существо содрогалось от отвращения, а перед мысленным взором нарочно подхлестнутая память выкристаллизовывала комнату в Йонкерсе и ее мать, занимающуюся мастурбацией. Если именно в этом заключается секс, она может с легкостью от него отказаться.
Она встряхнула головой, чтобы отогнать эти мысли. Легкий ветерок поднял тяжелую черную гриву ее волос и откинул от лица. Был замечательный весенний день, самое лучшее время в Нью-Йорке, и она радовалась прогулке в Сохо. Ей нужно время и физическая нагрузка, чтобы прояснить мысли и подготовиться к предстоящей встрече. Наконец, спустя год с лишним, Пит согласилась прийти к отцу на квартиру, в которой он жил вместе с Анной Яновской, и познакомиться с женщиной, которую он, по его словам, любил.
Пит давно перестала сердиться на отца за то, что он предал мать. Беттина не могла быть ему женой и уже много лет не была ею. Однако Пит избегала знакомства с Анной, встречи с «другой женщиной», которая вызвала в ней такую болезненную ревность за мать.
В своем учебнике по психологии она натолкнулась на нечто такое, что заставило ее изменить свою точку зрения. Вот оно, прямо на странице, неохотно, она все же вынуждена была согласиться с этим, а увидев, не могла делать вид, что этого не было. Она ревновала не из-за Беттины, а сама по себе. Она ревновала Анну. Любовь отца так долго принадлежала только ей. Она была центром его мира. По правде сказать, она не хотела ни с кем его делить.
Коль скоро Пит разобралась в своих чувствах, теперь она должна и вести себя соответственно. Пит нравилось все совершенное, а ревность – несовершенна, и она не собирается ее больше терпеть. Как и страх. Она познакомится с Анной и признает ее, даже если она ей не понравится.
Длинные ноги, затянутые в «ливайс», спокойно вышагивали, неся ее по проспекту, как пара ножниц, отрезающая кварталы от карты.
Она пересекла Хьюстон и повернула на Западный Бродвей, останавливаясь, чтобы посмотреть витрины модных магазинов, особенно ювелирных. Несмотря на загруженность в колледже и ее решение стать психиатром, Пит никогда не теряла интерес к тому, что касалось драгоценностей. Она по-прежнему проводила много времени в мастерской деда, впитывая все, что могла, экспериментируя с идеями, изучая новые приемы. Чаще, когда ей нужно было спрягать французские глаголы, она поглощала научные труды Толковски и других ученых. Вместо того чтобы заниматься дифференциальными исчислениями, она зачитывалась классикой семнадцатого века «Шесть путешествий Жана Батиста Тавернье», мемуарами поставщика драгоценных камней Людовика XIV, которые описывали в деталях каждое из его трехлетних путешествий в древний Кабул, Дели, Цейлон и Голконду. Истории разожгли ее воображение и фантазию, что в один прекрасный день она и сама может стать частью этого мира, хотя сейчас до рынков драгоценных камней добираются скорее на реактивных самолетах, а не на бригантинах.
Перед магазином рядом со Спринг-стрит она резко остановилась. В витрине драгоценности были наполовину зарыты в песок, украшали греческие статуи или висели на невидимых нитях, мерцая, словно парили в воздухе. Это были поразительные украшения, скульптурные и смело оригинальные. Место было одновременно и галереей и магазином. Ювелирные изделия как искусство.
Одна вещь особенно привлекла ее внимание – широкое ожерелье из чеканного золота, в одних местах толстое, в других тонкое, почти как бумага, выложенное то тут, то там полупрозрачными кабошонами разных размеров – из гранатов, сердоликов, лунных камней – узором, который то казался абстрактным, то напоминал животных или цветы.
Пит смотрела на ожерелье с изумлением и благоговением. Она представляла художника, склонившегося над рабочим столом, делающего набросок за наброском, пока наконец он не убедится, что рисунок совершенен; потом чеканящего золото и, наконец, с тонким пинцетом для укрепления камней. Она воображала его, откинувшегося назад на стуле и с чувством удовлетворения рассматривающего законченную работу. Ей даже слышался его голос: «Да, годится».
Я хочу, чтобы я тоже смогла создать подобное. Я хочу знать, как сделать такую же совершенную и прекрасную вещь. Такую вечную.
Рукопожатие женщины было крепким и теплым, и она радушно втянула Пит в комнату.
– Пит, – начал Стив нетерпеливо и взволнованно, – это Анна.
– Привет, Пит, – сказала круглолицая женщина с каштановыми волосами и улыбающимися глазами, протягивая ей руку. – Я так рада, что ты наконец встретилась со мной.
У нее был очаровательный акцент, живой и сексуальный, подумала Пит, глядя на тридцатишестилетнюю эмигрантку. Пит не была уверена, что она ожидала увидеть, но Анна Яновская совершенно не соответствовала ее представлениям. Она не особенно красива, подумала Пит, конечно, не такая красавица, как мама. Длинные каштановые волосы были собраны на затылке резинкой. Глубоко посаженные глаза, широкие скулы и решительный рот говорили о славянском происхождении.
На мгновение Пит подумала, не был ли выбор отца реакцией против Беттины. После брака с такой красивой женщиной и такой психически неустойчивой, возможно, ему захотелось испытать что-то другое. Анна, может быть, и не красавица, но она выглядит основательной и надежной. Нельзя сказать, что она непривлекательна. Пит распознала в ней природную сексуальность, умиротворенность и безмятежное ощущение быть женщиной.
Где-то Пит слышала, что мужчина, оставивший одну женщину, часто находит другую такую же. Но в случае с отцом все обстояло иначе. Если мама была сдержанной, спокойной и замкнутой, у Анны была теплая открытая улыбка, которая заполняла все ее лицо, а глаза горели жаждой жизни. Если мама была хрупкая, то Анна скорее крупная женщина, почти такая же высокая, как Стив. Пит прикинула, что у Анны фунтов десять лишнего веса, но она носила его легко. Анна Яновская заявляла о своем присутствии.
Квартира на верхнем этаже не походила ни на одну из виденных Пит раньше, и, конечно, она и представить себе не могла такое жилище. В единственной комнате было, вероятно, тридцать на пятьдесят футов. Две стены представляли собой сплошные окна; солнечный свет заливал комнату, окрашивая все в розовый, оранжево-розовый и светло-желтый цвета. Ряд чугунных опор толщиной с дуб проходил по центру комнаты, поддерживая потолок на высоте в пятнадцать футов.
– Обед будет готов через четверть часа, – сказала Анна.
– Если это можно назвать обедом, – поддразнил ее Стив, обнимая за плечи. – Поделись с Пит своими представлениями об идеальной еде.
Анна рассмеялась, уютный звук, абсолютно лишенный застенчивости.
– Первое мне не надо готовить, – сказала она. – Я ненавижу готовить – такая трата времени и таланта.
– Поэтому мы едим холодные закуски, – прокомментировал Стив.
– Да, – согласилась Анна, – но какие закуски! Я скажу тебе, что два часа ходила по магазинам в поисках самой лучшей копченой колбасы, самой замечательной селедки. У нас будет капустный салат и пикули, жареный перец и, и… – она засунула руку в сумку, лежавшую на столе около двери, и начала вытаскивать продукты, – …хрустящий картофель, виноград и… – Торжественным жестом она извлекла две бутылки вина, одну белого, другую красного. – И вино! А теперь, Стефано, хватит ли у тебя смелости сказать, что я не потрудилась над этой едой, как шеф-повар?
– Никогда, моя дорогая, – сказал Стив, целуя ей руку. – А сейчас марш на кухню, женщина, и закончи свою работу. Ты сможешь, по крайней мере, порезать колбасу и разложить все остальное на приличные тарелки.
– Да, да. Я все сделаю очень красиво. Как ты, – ответила она и поцеловала его.
Пит смотрела на отца в изумлении. Она не могла припомнить, чтобы видела его рядом с матерью таким раскованным и улыбающимся, таким спокойным. Его отношения с Анной, казалось, были основаны не только на любви, но и на симпатии. Им явно было хорошо вместе.
Пит заметила, как изменился отец за год его жизни с Анной. Он выглядел моложе, смеялся больше, чем раньше, и бросил курить. Он также нашел работу, которую любил, и теперь стал редактором и репортером в нью-йоркском бюро крупной итальянской газеты.
Пит была рада, что после стольких лет страдания он наконец обрел жизнь, которая приносила ему удовольствие. Разве он не заслужил этого?
