Текст книги "Сокровища"

Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

Даже аукционист, который до этого сохранял спокойствие, казалось, слегка был взволнован, когда вновь перевел взгляд на Антонио.

– Вы, сэр. Цена – четверть миллиона. – Аукционист помедлил.

Антонио вспыхнул, капельки пота блестели на свету. Настала очередь Андреа улыбаться.

– Продается, сэр, – объявил аукционист тихим, почти сочувствующим голосом, усиленным микрофоном.

Посмотрев на Антонио, Пит поняла, что ответа не последует. Как бы ни горька была пилюля, он оценил, что решимость Андреа нанести ему поражение, поддержанная финансовыми возможностями Марселя, сломит любое его усилие.

– Продается раз, два… Продано за двести пятьдесят тысяч долларов.

Зал разразился аплодисментами. Через минуту на экране появилось изображение бриллиантовой тиары.

Антонио Скаппа вскочил и, грубо расталкивая толпу, бросился к выходу. Он пробежал мимо Пит, не взглянув на нее. Когда она изучала его профиль, неподвижно застывший с возмущенным видом, ее опять охватило чувство, что где-то она видела его в прошлом.

Еще она поняла, что у него была какая-то особая причина заговорить с ней вчера вечером помимо простого желания сделать комплимент. Он явно был не тот человек, чтобы утруждать себя подобной учтивостью. Но тогда почему?

Возможно, все это плод ее воображения. Скаппа, несомненно, отличался эксцентричностью, этакий узел противоречий. Он приобрел репутацию одного из самых хитрых дельцов, однако позволил втянуть себя в бессмысленную дуэль, которая взвинтила цену колье гораздо выше того, что он, как благоразумный профессионал, считал нужным заплатить. Конечно, если он положил бы его к себе в хранилище на десять лет, как сделала Дороти Фиск Хейнс, его стоимость увеличилась бы. Но деловые люди должны продавать, а не делать запасы.

Покинув зал, Пит забыла об аукционе. Ей хотелось поскорее упаковать вещи и вернуться домой к человеку, которого она любила.

Улыбка тронула ее губы, когда она проходила по холлу. В каком-то смысле ее неудача с рубином походила странным образом на успех.

Глава 12
Нью-Йорк. Февраль 1978-го

Сотни свечей на алтаре, в подсвечниках вдоль стен освещали мягким янтарным светом епископальную церковь святого Томаса на Пятой авеню и лица собравшихся людей, ожидающих начала церемонии.

Зима всегда была любимым временем года Джессики Уолш. Поэтому, когда пришло время назначить день свадьбы, она упорно стояла на своем и сопротивлялась желанию матери отложить бракосочетание до весны вместо середины февраля. Не было ни весенних, ни летних цветов. Вместо этого по краям алтаря были зимние голые ветки, собранные кверху в виде шатра и мерцающие сотнями крошечных белых огоньков. Ветви сосны и связки падуба, перевязанные красной бархатной лентой, украшали алтарь и концы скамей.

Пронзительно сладкий звук единственного альта поднялся к сводчатому потолку, когда мать невесты, царственную, как королева-мать, в синем бархатном платье от Шанель и бриллиантах, провели к алтарю.

– Боже, сколько там собралось народа? – спросила Джесс, заглядывая из фойе.

– Не волнуйся, – сказала Пит, – когда пойдешь к алтарю, кроме Фернандо, ожидающего тебя, никого там не увидишь.

– Это говорит голос опыта? – спросила Джесс.

– У меня есть свои источники. А теперь постой спокойно. Твоя шляпка съехала набок. – Когда Пит поправляла крошечное сооружение на голове лучшей подруги, разглаживала сзади вуаль, она думала, что Джесс никогда не была такой хорошенькой. Она светилась той особенной красотой, приберегаемой для невест в день их свадьбы, красотой, которую дает счастье любви и возбужденное внимание окружающих. Кеннет уложил ее каштановые волосы мягкими волнами вокруг лица, грим Вей Бэнди прекрасно справился со своей задачей, платье Оскара де ля Ренита – настоящее произведение искусства. Блеск в глазах был ее собственным.

– Готово, – сказала Пит, последний раз одернув вуаль.

– Папочка, я хорошо выгляжу? – спросила Джесс отца, стоящего рядом с ней. Он необычайно хорошо смотрелся в черном смокинге, словно родился в нем, и крахмальной рубашке.

– Изумительно, дорогая, – произнес он, едва взглянув на дочь.

Возможно, впервые в жизни холодность отца не тронула Джесс. Она была слишком счастлива. И знала, что выглядит прекрасно, и без его слов. Платье, которое Пит помогла ей выбрать, было восхитительно. Потребовалась некоторая сила характера, чтобы отвергнуть море алансонских кружев, мили оборок и ярды нижней юбки, которые ее мать упорно навязывала ей. Но наконец более простой и более элегантный стиль Пит одержал верх.

Это было простое платье из бархата цвета слоновой кости, мягкого и чувственного на ощупь, покроя «принцесса», ниспадающее до пола. Низкий вырез открывал бледную кожу Джесс, почти одного цвета с платьем. Ворот, конец шлейфа и широкие свисающие верхние рукава были оторочены белым шелком; туго застегнутые нижние рукава доходили до пальцев. Оно напоминало платье со средневековых гобеленов, и его простота идеально подходила Джесс. На шее у нее была бархотка, на которой висела изысканная драгоценная снежинка, выполненная Пит из мелкого жемчуга, крошечных бриллиантов, расходящихся от центра. Легкая, как пух, шелковая вуаль струилась по спине до самого пола. Джесс выглядела как сказочная Снежная королева.

Платья у свиты были того же покроя, что и у невесты. Сестры Джесс были в винно-красном бархате. Пит, подружка невесты, была одета в бархат цвета лесной травы, настолько насыщенного оттенка, что он сверкал в свете свечей, как листья во время летней грозы. Темные волосы были собраны наверху, обнажая линию ее шеи и округлость плеч, синие глаза светились от счастья за подругу.

– Эй, поосторожней с оружием, которое несешь, – воскликнула она, когда Джесс повернулась, чтобы в последний раз поправить свой отороченный мехом шлейф. Вместо традиционного букета у нее был пучок веток сверкающего зеленого падуба, усыпанного блестящими красными ягодами и покрытого легчайшим снежным облаком.

Джесс рассмеялась, слегка коснувшись одной колючки.

– Это будет моим щитом, когда у всех моих тетушек, дядюшек и троюродных кузенов появится потребность одарить невесту поцелуем после венчания.

– Пока Фернандо не допустит их к тебе, кто осмелится? – сказала Пит. Она посмотрела в сторону длинного, покрытого белым ковром алтаря, и увидела Фернандо де Моратин и его свиту, подошедших к алтарю. Нельзя отрицать, что испанец потрясающе красив, с белоснежной сверкающей улыбкой пирата и поступью матадора. Он наклонился к своему ближайшему приятелю и сказал несколько слов. Они оба рассмеялись. Пока Джесс с ним счастлива, подумала Пит, нет нужды лишать его удовольствия наслаждаться жизнью. Мелодия альта стала громче, минуту звуча в воздухе, потом затихла. Шум голосов стих до шепота, потом заиграл орган.

– Леди, – сказал мистер Уолш, включив ослепительную улыбку и предложив руку Джесс. – Думаю, нам пора.

– Тогда пошли к венцу, – сказала Джесс. Первая подружка невесты направилась к алтарю.

* * *

Спустя час поток сверкающих лимузинов направился от церкви к Метрополитен-музею. Благодаря тому, что Сэлли Уолш была членом правления, а Джонатан Уолш ежегодно делал значительный вклад, им не составило труда добиться разрешения устроить прием в честь бракосочетания своей дочери в музее.

Стоял изумительный морозный вечер, свежий снег покрывал землю, последние облака развеялись, и воздух был прозрачен; звезды мерцали, как холодные бриллианты, а луна напоминала светящийся опал. Величественные колонны фасада музея подсвечивались прожекторами, вода в фонтанах искрилась серебром, когда парад сливок нью-йоркского общества подъехал к широкой лестнице. Мелькали вспышки фотокамер, когда элита, кутаясь в меха, проходила мимо с покровительственными улыбками.

Большой зал сиял, легкие арки и куполообразные потолки освещались розовато-янтарным светом. Здесь гости вливались в нарядную толпу, болтали, демонстрировали свои туалеты и недавно приобретенные драгоценности, выпивали бокал шампанского, прежде чем направиться в средневековый дворик, где новобрачные мистер и миссис Фернандо де Моратин приветствовали гостей перед устремленными вверх железными воротами. В глубине играл струнный квартет. Обед позднее подадут в гостеприимном Блюменталь Патио, выбранном Джесс специально, потому что оно было привезено из Испании. Она подумала, что это напомнит Фернандо о доме.

– Хуже, чем я думал, – пробормотал Люк, когда Пит вела его к новобрачным.

– Ты можешь выдержать только один вечер изобилия и роскоши, не так ли? Особенно когда ты выглядишь частью всего этого, – добавила она, поправляя его черный шелковый галстук-бабочку. Она подумала, что он еще более неотразим в смокинге, чем в джинсах и кожаной куртке.

– Думаю, переживу, – ответил он, улыбнувшись ей, но Пит знала, что это вымученная улыбка. Проводить время в такой роскоши было для него сущим наказанием. Им удалось похоронить вопрос о потерянном богатстве после ее возвращения из Парижа, но он, казалось, пузырился у самой поверхности. Хотя Пит по-прежнему получала заказы, она не заводила дома разговор о своей работе. А между тем спрос на ее рисунки в последнее время убывал, возможно, потому, что она сама допустила спад в бизнесе.

Когда наступила их очередь в длинном ряду гостей, Люк сердечно обнял Джесс и поцеловал в щеку.

– Так бы и съел тебя, до чего ты хороша, Джесси, красотка, – сказал он.

– И ты тоже, ковбой, – ответила со смешком Джесс. – В этом непривычном костюме ты выглядишь так же хорошо, как мой муж. – Затем она опять рассмеялась. – Господи! Да я первый раз произнесла это слово вслух. Мой муж! Разве это не пара самых лучших слов, которые ты когда-нибудь слышал? Сделай мне одолжение, Пит. Если я сплю, не буди меня, о’кей?

– И не мечтай об этом, – сказала Пит, обнимая подругу.

Люк повернулся к Фернандо, и его улыбка испарилась.

– Береги ее, – сказал он. Его слова прозвучали скорее как предостережение, а не шутливое обращение, подобающее данному случаю.

Но Фернандо просто улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами, которые казались еще белее на его сильно загорелом лице. Он обнял Джесс одной рукой за талию и привлек к себе.

– Мы будем заботиться друг о друге, да guerida?

– Si mi esposo, – согласилась она с ослепительной улыбкой.

Когда Пит и Люк отошли от очереди гостей, она повернулась к нему.

– Ты был не очень любезен с Фернандо.

– Ты ведь знаешь, что я терпеть его не могу, и он меня тоже. Не собираюсь быть лицемером и обниматься с ним.

– Тебе ведь нравится Джесс. Ради нее ты мог бы…

– Именно поэтому он мне и противен. Пошли, Пит. По парню видно, что это охотник за состоянием! Держу пари, что он начал искать богатую жену в тот же день, как оторвался от груди матери.

О Господи, подумала она, это хуже, чем обычно. Он, кажется, так и нарывается на ссору. Несмотря на то, что у нее тоже были свои сомнения в отношении Фернандо, Пит встала на его защиту. Поступить иначе значило бы предать Джесс в день ее свадьбы.

– Неужели ты не можешь поверить, что Фернандо способен любить Джесс? Ты что, считаешь ее такой непривлекательной, что она никогда не смогла бы поймать такого мужчину благодаря собственным достоинствам?

– Не глупи. Ты знаешь, я люблю Джесс. Именно поэтому меня так раздражает ее слепота, выйти замуж за того, кто не достоин мыть у нее машину.

Его циничные выпады стали надоедать, но она не хотела ругаться с ним, только не сегодня.

– Ладно, они поженились, и это глупый разговор. Пожалуйста, давай оставим его, расслабимся и повеселимся, ладно?

– О’кей. По крайней мере еда должна быть хорошей. – Он протянул руку и взял два бокала с подноса. – И шампанское «Старое Клико». – Он вручил ей бокал. – За любовь и деньги. В мире людей, собравшихся здесь сегодня, одно немыслимо без другого.

Пит посмотрела на него, человека, которого она любила даже тогда, когда он был таким невозможным.

– Почему ты так не любишь этот мир?

– По той же причине, по которой не люблю смотреть на пляшущих медведей и на тигров, прыгающих сквозь пылающий обруч. – Он выпил шампанское и поставил тонкий звенящий хрустальный бокал. – Взгляни на них. – Он обвел рукой комнату, указывая на сверкающую толпу. – Они так стараются произвести впечатление, добиться цели, установить деловые связи, одержать верх друг на другом или держатся за то, что уже имеют.

– Люк, это жестоко. Они собрались здесь, чтобы отметить бракосочетание Джесс и Фернандо, чтобы пожелать им счастья.

– Пит, ты не настолько наивна, хотя и ослеплена их деньгами. Ты знаешь, так же, как я, что большинство этих людей клиенты Джонатана Уолша и партнеры по сквошу, те, кто сидит напротив него в кожаных креслах в Юнион клаб, обсуждая и решая судьбу мира. Женщины – в основном светские приятельницы Сэлли Уолш. Они с трудом вспомнили бы имя Джесс, если б оно не было напечатано на приглашениях.

– Ты напрасно так циничен.

– Разве? Ты читала Веблена? Теория свободного класса? – Она отрицательно покачала головой. – Он дал определение всему этому – престижные расходы. Надо быть не только богатым, надо, чтобы твое богатство видели, демонстрируя, по словам Веблена, способность выдержать крупные денежные расходы, не нанося урон основному капиталу. Именно это проделывает сегодня Джонатан Уолш, играя финансовыми мускулами на публике. Этот прием стоит ему целого состояния, ты ведь знаешь. Он мог бы целый год кормить несколько семей.

– Знаю, – тихо ответила Пит, думая про себя, как это верно, что отец Джесс всегда был готов потратить на нее огромные суммы, однако едва прикасался к дочери.

Мимо них прошел еще один официант, и Люк схватил еще один бокал.

– А разве тебе не стоит воспользоваться этим приемом для своих целей? Здесь масса потенциальных клиентов. Они ведь любят свои безделушки, верно? Их блеск может просто ослепить меня.

– Да, ты прав, – отрезала она. – Еще мне хочется развлекаться, чего я в данный момент не делаю. – Она пошла прочь, стуча каблуками по мраморному полу.

В течение следующего часа она действительно занималась делом. Здесь был тот сорт людей, которых она должна знать, принцы и принцессы аристократии Нью-Йорка. Сэлли Уолш представила ее некоторым из них, которые щедро воздали должное подвеске Джесс в виде снежинки и броши Пит в виде цветка из жемчуга и изумруда, прикрепленной к шейной бархотке. Несколько дам попросили ее визитную карточку, которую она вынула из крошечной серебряной сумочки.

Люк присоединился к ней, когда настало время торжественного обеда, и его настроение, казалось, улучшилось. Он смеялся и шутил весь обед и поразил остальных гостей, сидевших за их столом, своим обаянием и прекрасными манерами. Если Пит когда-нибудь забудет о его происхождении, ей нужно только посмотреть, как он держится в обществе, чтобы вспомнить об этом.

Они наслаждались тонко порезанной копченой семгой, густым луковым супом, прекрасно зажаренными цесарками, уложенными на шафрановом рисе, суфле из артишоков. На десерт подали вареные груши в сахарной вате. Вряд ли у кого осталось еще место для свадебного торта высотой в шесть футов.

Звучали тосты. Фернандо произнес довольно цветистую, но очаровательную речь о том, как ему повезло стать членом такой семьи.

– Не сомневаюсь, – пробормотал почти шепотом Люк, но Пит бросила на него хмурый взгляд, и он больше ничего не добавил.

В десять струнный квартет удалился, и его место занял оркестр Питера Дачина, чтобы начать танцы. Первый танец начали Джесс и Фернандо под бурные аплодисменты.

Глядя на светящееся лицо Джесс, Пит почувствовала, как что-то защемило внутри. Быть такой влюбленной и быть уверенной в своем выборе, всю себя отдавать любимому человеку, не испытывать никаких сомнений – как Пит завидовала ей в этом.

Она почувствовала теплую руку Люка на своей руке.

– Ты позволишь? – спросил он и привлек ее в свои объятия. Танцевал он замечательно.

– Прости меня. Я всегда неважно чувствую себя в подобном обществе.

– Я заметила. – Она положила голову ему на плечо. – Но даже в таком состоянии ты не так плох.

Некоторое время они танцевали молча.

– Господи, я рад, что тебе хорошо, – произнес он наконец. – Я уже забыл, как мне нравится танцевать с тобой. Ты такая прекрасная партнерша.

– Угу, – пробормотала она, наслаждаясь прикосновением его рук, более крепких и надежных, чем тонкие руки Фернандо или любого другого мужчины в зале. Музыка закончилась. Они улыбнулись друг другу.

Люк убрал с ее лба упавший завиток.

– Я люблю тебя, Пит Д’Анджели, – нежно произнес он.

Потом настроение было нарушено невысоким усатым господином с седыми волосами, который коснулся плеча Пит.

– Мой танец, мисс Д’Анджели. Вы обещали.

Она повернулась и посмотрела на него сверху вниз.

– Конечно, мистер Кейтс. Я не забыла.

– Я вернусь, – шепнул ей на ухо Люк, когда она прошла мимо него и одобрительно улыбнулась ему поверх головы мистера Кейтса, когда они начали быстрый фокстрот. Люк направился в бар.

Пит протанцевала несколько раз, включая даже Фернандо, который привлек ее к себе несколько ближе, чем ей хотелось, и бормотал на ухо цветистые испанские комплименты. Она отшутилась от них остротой о романтических любовниках.

Потом посидела немного с Джесс, которая рухнула на диван.

– Господи, как могла Золушка дотянуть до полуночи? – сказала Джесс, сбрасывая бархатные туфельки с бриллиантовыми пряжками.

– Золушке не надо было два часа принимать поздравления гостей. Куда подевался Принц Очарование?

– Он в баре, прикладывается к очень старому и очень хорошему испанскому шерри, которое папа обещал достать специально для него.

– У него дорогие вкусы, – мимоходом заметила Пит, потом посмотрела на Джесс.

– Да, разве это не замечательно? Не удивительно, что папа любит его. Наконец я привела в дом человека, кто может оценить то, что предлагают родители.

Внезапно среди общего гула Пит услышала глубокий характерный голос Люка, гремящий через открытое пространство.

– Ты, сукин сын! – кричал он. Прорвались еще крики, звон разбитого бокала эхом отозвался под сводчатым потолком. Раздался пронзительный женский крик, Пит и Джесс мгновенно вскочили на ноги и бросились посмотреть, что произошло.

На полу во всем своем великолепии лежал распростертый Фернандо де Моратин, кровь струилась из рассеченной губы. Люк стоял над ним со сжатыми кулаками, двое мужчин держали его за руки. Джесс склонилась над Фернандо, выглядя обиженной, смущенной и озабоченной, ее глаза метались между мужем и любовником лучшей подруги.

Пит мгновенно поняла, в чем дело, не желая верить своим глазам. Она поспешила к Люку, взяла его под руку, повернула к двери и вытолкнула в Большой зал, сейчас уже почти опустевший, призрачный от розового света. Она разозлилась, так разозлилась, что ее всю трясло.

– Не знаю, черт побери, в чем дело, – проговорила она сквозь сжатые зубы дрожащим от ярости голосом, – но мы уходим отсюда. Я не позволю тебе испортить свадьбу Джесс больше, чем ты это уже сделал.

– Ты знаешь, что сказал этот сукин сын?

– Это его свадьба. Он может говорить, что ему нравится, – резко бросила Пит. – Возьми мою накидку. Я пойду и попытаюсь извиниться перед Джесс, хотя не уверена, что это возможно. Потом мы уходим. Немедленно. – Она пошла назад в бар, прежде чём он успел что-то сказать.

Она как могла извинялась перед Джесс, ссылаясь на то, что Люк выпил, на напряженность его работы, изобретая на ходу оправдания, хотя все они звучали неубедительно даже для нее. Она с облегчением увидела, что Фернандо вновь стоял на ногах. Кровь с его рта уже стерли, он шумно пил шампанское, смеясь и хвастливо разглагольствуя, в то время как Джесс вцепилась в его руку.

– Как ты смел! – сказала Пит, когда вернулась в зал. Хотя она проговорила тихим голосом, почти шепотом, звук, казалось, достиг высокого потолка. – Как ты смел напиться и испортить свадебный вечер?

– К несчастью, я не пьян.

– Неужели тебе доставило удовольствие стереть улыбку с лица невесты, Люк?

– Конечно, нет. Но когда я вижу уродство, я не могу закрывать на него глаза. Когда мой нос приближается к какой-то падали, он чувствует отвращение. А от Фернандо де Моратин так и несет до небес. Тебе стоило послушать, что он сказал…

– Я не желаю слушать, – упрямо ответила Пит. Она завернулась в свою винно-красную вечернюю бархатную накидку и вышла на широкую лестницу, выходящую на Пятую авеню. Ветер гнал снег по тротуару. – Ты просто не имел права так поступать, – сказала она, кутаясь в воротник. – Нигде никогда, а особенно здесь и сегодня.

– Он признался ни много ни мало в том, что женился на Джесс ради денег.

– Я не верю тебе, – ответила она, плотнее обхватив себя руками, чтобы унять озноб.

– Тебе нужны его точные слова?

– Нет. – Она стала спускаться по ступеням к длинному ряду ожидавших лимузинов. Сейчас Пит хотелось избавиться от Люка не потому, что она не верила ему, а оттого, что понятия не имела, что можно было с этим поделать.

Люк схватил ее за локоть и остановил, повернув к себе лицом.

– Нравится тебе это или нет, но ты услышишь. «Падррре», – так он зовет своего тестя, – стоит двести миллионов плюс-минус миллион. Долларов, не песет, а это много, очень много долларов на любом языке; и, конечно, больше, чем он может потратить. Почему бы не дать некоторое количество этих ненужных долларов его преданному зятю. Так я думал с самого начала. Он прекрасно раскошелится, чтобы его бэби Джесси была счастлива и здорова.

– Он шутил.

– Ты не видела его глаз, когда он это говорил.

– Тогда он пьян.

– Если это так, тогда он из тех, кто только в пьяном виде говорит правду.

– Все равно ты не имел права устраивать такую безобразную сцену. Сэлли Уолш так потрудилась, чтобы все сегодня прошло идеально. Все было так красиво. И Джесс выглядела такой счастливой, даже лучезарной. Но ты должен разрушить эту красоту, превратить в уродство и причинить боль той, которую я люблю. Мне кажется, что я могу возненавидеть тебя за это, Люк. Видимо, я действительно смогу.

Она направилась к машине, он на этот раз следом за ней. Водитель машины, которую Джонатан Уолш нанял для них на этот вечер, открыл дверь. Люк дал ему адрес, и они устроились на мягких сиденьях лимузина.

Когда они проезжали мимо темных силуэтов голых деревьев парка с одной стороны и многоэтажных домов богачей и знаменитостей с другой, Пит сидела молча, глядя, но не видя зимнего мира за окном.

– Ты права, – произнес Люк на 59-й улице. – Мне не стоило бить ублюдка, особенно на его свадьбе. Прости за это. Но я не превращал красоту в уродство, как ты говоришь. Потому что с того места, где я сидел, все выглядело совсем некрасиво, и в отличие от тебя я не могу притворяться, что все красиво и замечательно, когда это не так. Я не очень силен в притворстве, и ты всегда это знала.

Он налил себе виски из хрустального графина перед сиденьем и, сделав большой глоток, поставил бокал.

– Ты хочешь украсить мир цветами и драгоценностями, чтобы ты могла сделать вид, что он не гниет под этим блеском. Я этого не могу. Когда я вижу уродство, я пытаюсь изменить его, а не прикрывать деньгами.

– Деньгами. – Она почти выплюнула это слово. – Знаешь, с меня довольно твоих разговоров о деньгах. И это говоришь ты, кто никогда не ходил голодным, кто родился среди гор разных вещей, а сейчас у тебя есть роскошь раздавать столько, сколько пожелаешь. Мне несколько трудно принимать твое высокомерное отношение к этому. Ты играешь, притворяясь, что обходишься без них. Ты водишь старую побитую машину и ешь гамбургеры, потому что тебе так удобно, это подходит к тому простецкому, непритязательному имиджу, который ты избрал. Но если случится так, что однажды ты передумаешь, то сможешь так же запросто купить себе фунт икры в русском ресторане или бросишься к местному торговому агенту «Мерседеса» и вернешься домой на новой 280XL, полностью оплаченной; покорно благодарю!

– Ты знаешь, это несправедливо. Я с удовольствием хочу тратить свои деньги на то, что считаю стоящим, но отказываюсь от таких игр с людьми, где деньги тратятся напоказ, чем больше, тем лучше, демонстрируя саму возможность бросаться деньгами.

– Как, например, приобрести драгоценности.

– Ты это сказала, не я. – Он сделал еще глоток виски. – Те люди, то, что они делают со своими деньгами, и более того, что деньги делают с ними, просто уродство.

Она повернулась к нему на кожаном сиденье.

– Что, черт возьми, ты знаешь о настоящем уродстве? Скажи мне, Люк. Что ты знаешь о детстве, проведенном в районе, где приходится переступать через пьяницу, чтобы подойти к парадной двери, и где дети на короткой ноге с каждой проституткой в квартале, но это единственный район, где ты можешь позволить себе снять квартиру? Что ты можешь сказать мне о том, каково приехать в страну без денег и семьи, как мой отец, потом расстаться со всеми мечтами, о которых когда-либо грезил, потому что надо растить ребенка и на это нет денег? Что ты знаешь о том, что чувствует дочь, видя свою мать, запертой в государственной психушке, где ее оставили сидеть в собственной рвоте или расцарапавшую себя до крови, потому что нет денег на лучший уход? Для живущих в Кухне ада нет клиник Коул-Хаффнера, Люк. А что ты знаешь о мечтах, которые так и остаются мечтами, потому что нет денег?

Она почувствовала, как слезы навернулись на глаза, и разозлилась еще больше. Смахнула их рукой в перчатке.

– Деньги, Люк. Деньги могут купить красоту. Я могу купить квартиру, теплое пальто, шампанское «Старое Клико». Могу поместить маму в клинику Коул-Хаффнера. – Она отвернулась от него и посмотрела в окно. Опять пошел снег. – Деньги могут купить красоту, – повторила она. – А люди, у которых они есть, могут купить мне свободу создавать красоту.

– Ну и создавай красоту, но только что-то более реальное. Даже я вижу, как ты талантлива. У тебя есть прекрасный вкус. Почему не заняться живописью? Или не стать скульптором, как Анна? Вырази свой талант. Создай что-то прекрасное, что имеет истинную ценность, а не выраженную в долларах.

– Я не художник и едва могу отличить алый цвет от кармазинового. Я не чувствую глины и ничего не знаю о видах деревьев. Зато знаю все, что нужно знать о бриллиантах и как сделать самый лучший сапфир. Я могу смотреть на изумруд и видеть павлиний глаз или весенний лист. Могу, пробежав пальцами по рубину, сказать, как лучше его вставить в кольцо. Вот это я могу делать.

Машина подъехала к дому на Гроув-стрит, но они не вышли. Она посмотрела на него, его красивое лицо в желтом свете уличных фонарей было серьезным. – Ты недавно сказал, что любишь меня. Но моя работа – это я, Люк. То, что я есть. Как можешь ты любить меня, если ненавидишь мою сущность?

– Я люблю тебя. Но то, что ты создаешь, – это часть мира, который я ненавижу, наполненного людьми, которых я презираю. Меня очень волнует, что ты становишься одной из них.

– В таком случае, может, тебе не стоит слоняться рядом, чтобы не волноваться.

Слова были произнесены, и Пит не знала, жалеет она об этом или нет.

Шофер открыл дверцу.

– Поторопитесь, уже поздно.

– Нет, Люк, я не могу. Не могу делать вид, что из этого когда-нибудь что-то получится. Не могу продолжать попытки заставить тебя понять и не могу стараться переделать себя. Я не для тебя. – В свете фонарей ее глаза были жестокими от боли и решимости. Он протянул руку и снова закрыл дверь. – То, чего я хочу достигнуть, останется неизменным. Я так долго мечтала об этом… и нет ничего плохого в том, к чему я стремлюсь. Я не похожа на тебя, Люк. Я выросла в самой гуще уродства, поэтому теперь хочу окружить себя красотой. И еще хочу создавать ее для других. И у меня есть мечта, которая для тебя, вероятно, покажется бессмысленной, – отыскать сокровища, которые были украдены у моего отца.

– Ты, конечно, не имеешь в виду погоню за призрачными драгоценностями своей бабушки?

– Они не призрачные, Люк. И это мое право по рождению. Дай Бог, чтобы ты смог понять меня, чтобы захотел разделить все это со мной. Но, видимо, я должна признать, что ты не можешь и никогда не, захочешь. А если я собираюсь преуспеть, тогда мне лучше сосредоточить все силы на этом. Я не могу позволить себе тратить время на споры с тобой.

– Что ты такое говоришь? – спросил он тихим голосом, глядя на нее застывшими немигающими глазами.

– Я говорю, что нам надо на некоторое время расстаться, а может быть, и надолго.

– Пит…

– Может быть, навсегда.

Наступила тишина. Он пристально смотрел на нее.

– Ты на самом деле хочешь этого, да?

Она только кивнула.

Он на минуту закрыл глаза, а когда открыл их опять, лицо его окаменело.

– Меня не будет всю субботу. Можешь зайти и забрать свои вещи. – Он открыл дверь и вышел из машины.

– Люк… – начала она, не зная, что хочет сказать. Он не остановился и не оглянулся. Через минуту он исчез в доме.

Дверь лимузина захлопнулась. Ей хотелось плакать, но она не могла. Водителю надо знать, куда ее отвезти. Стив и Анна спят, но они не будут возражать, если она их разбудит. Ее всегда с радостью ждут там. Она наклонилась вперед, когда водитель открыл перегородку, разделявшую их.

– Сохо, пожалуйста, – проговорила она. – Принс и Вустер. – Потом откинулась на подушки в огромной, красивой и пустой машине.

Сидя напротив Анны за круглым дубовым столом, Пит наконец расплакалась, рассказывая о случившемся.

– Дерьмо! – воскликнула Анна, точно выражая мнение Пит по этому делу. – Как может такой восприимчивый и разумный человек быть таким глупым?

– Кто, я или Люк?

– Люк, конечно. – Она налила им обеим еще кофе, положив четыре полные ложки сахара себе в чашку.

Пит обхватила свою чашку руками. Ей было так холодно. Она так и не отогрелась с того самого момента, как Люк скрылся в доме.

– Что бы ты сделала, если б папа захотел, чтобы ты бросила свое занятие скульптурой?

– Сделала бы то же самое, что и с любым другим, кто думает, что я ни на что другое не гожусь, кроме как жить в его тени, рожать ему детей, стирать пеленки и готовить обед. Я бы выкинула его – как поступила со своим мужем.

Пит никогда не слышала, чтобы Анна упоминала о муже раньше, только о любовниках.

– Я не знала, что ты была замужем.

– Это было недолго, я даже не считаю. Мы встретились в художественной школе. Он знал, насколько важно для меня быть художником. Мне казалось, что именно поэтому он и влюбился в меня: у нас была одна мечта. Но его мечтой оказалась всего-навсего обожающая его аудитория да иногда умный критик, чтобы поддержать его в работе. Моя мечта оказалась несущественной, не настолько важной, чтобы занять место мужа и детей. – Она сделала маленький глоток густого кофе. – Глупый поляк.

Пит приложила чашку к щеке, чувствуя тепло на коже. Слезы катились по гладкой поверхности тонкого фарфора.