Текст книги "Сокровища"
Автор книги: Джоанна Кингсли (Кингслей)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)
Глава 6
Нью-Йорк. 1966 год
Была дождливая суббота позднего апреля. Стив лежал в постели с гриппом, а дедушке надо было выполнить срочную работу для его самого крупного клиента. Они с сожалением сказали Пит, что сегодня ни один из них не сможет поехать с ней в больницу к матери. Пит подошла к табакерке, где хранились деньги на хозяйство, отсчитала несколько долларов и положила их в карман. Потом тихо вышла из квартиры. Меньше чем через час она была в поезде, увозящем ее с Центрального вокзала в северном направлении.
Только недавно Пит узнала всю историю бабушки и подробности о месте, где скрывались мама и дедушка. Джозеф попытался уберечь ее от ужаса. Он, вероятно, надеялся, что, никогда не признавая этого, отказываясь как бы то ни было обсуждать прошлое, он сможет стереть последствия войны у дочери, сможет сделать так, словно этого никогда не было.
Но когда однажды он пришел домой и застал Пит плачущей над книгой, которую она читала к школе, он понял, что девочка должна знать правду. Она уже достаточно взрослая, чтобы выслушать это. Книга, которую она читала, называлась «Дневник Анны Франк».
– Дедушка, она всего на год старше меня, и она умерла, – сказала Пит, слезы оставляли следы на ее лице. – Только пятнадцать.
– Я знаю. И если б она осталась жива, ей было бы столько же лет, сколько твоей матери.
– Это несправедливо!
– Справедливо? Справедливо! У нацистов не было справедливости. Они создали мир, в котором слово «справедливость» стало бранным, глупой детской надеждой. – В его голосе звучала горечь очень старой ненависти, которой он никогда не позволял умереть. – Твоя мама не была бы тем и там, где она сейчас, если б нацистов волновала справедливость.
Потом он рассказал ей о годах, проведенных в тайнике. Он подробно описал их место на чердаке, размером со шкаф, рассказал о добром докторе, который помог им, и как ужасно было часами сидеть и молчать. Он ответил на все ее вопросы: что они ели, что читали, какие учебники были у Беттины, чтобы она не отставала в занятиях. Как могли они жить без проблеска солнца.
Конец истории был неопределенным.
– Что случилось потом, дедушка? – спросила Пит, будто он читал ей сказку.
– Потом?
– Да. Что было дальше? Как вы выбрались оттуда?
На короткий миг его лицо исказила боль, затем он согнал это выражение, заменив его бесстрастной маской.
– Кончилась война, – ответил он и быстро вышел из комнаты.
Пит была потрясена. Это так походило на историю Анны Франк. Мама, как Анна, даже ровесница ей, но в отличие от Анны мама выжила, она живет, если жизнью можно назвать то существование, которое она ведет в этом отвратительном заведении.
История Анны Франк, ее смелость и юмор, и вера в мир, несмотря на ужасы, которые она видела, придали Пит больше решимости, чем прежде, не позволить маме опуститься, сделать все, что было в ее силах, чтобы помочь ей, вернуть ее в реальный мир и в их дом.
* * *
Стоя в одиночестве на извилистой гравийной подъездной дороге, Пит смотрела на ненавистное нагромождение серого камня, где вынуждена проводить свои дни ее мать. Сквозь зарешеченные окна на верхнем этаже вниз смотрели пустые лица. Ужасная мысль внезапно поразила Пит. Что, если она войдет внутрь, и кто-то решит, что она сумасшедшая и ее посадят в комнату с решетками на окнах и будут держать там? Как убедить людей, что ты не безумна, если они говорят обратное? Ты можешь спорить там и визжать, драться и плакать… и будешь только больше казаться сумасшедшей. Велика ли разница между людьми, заглядывающими внутрь снаружи, и теми, кого поместили за зарешеченные окна?
Почему мама должна тут находиться?
Жуткие мысли задержали Пит, дрожавшую на сильном холоде, на несколько минут, но наконец она собралась с духом и вошла внутрь. Она не должна огорчить маму. По правде сказать, были моменты, когда ее мать, казалось, не замечала ее. Пит надеялась и молила о том дне, когда пребывание для нее здесь с мамой будет совсем другим. Может, даже сегодня.
Дородный санитар за первым столом подозрительно посмотрел на нее, когда она вошла в унылый, выложенный кафелем коридор, хотя Пит знала, что он узнал ее по прошлым посещениям.
– Ты одна, девочка?
Вот оно, началось. Впустят ли ее?
– Мой папа заболел, а дедушка работает. Могу я увидеть маму? Она будет ждать…
– Твою маму, говоришь? Как ее зовут?
– Беттина Д’Анджели.
Санитар проверил в списке.
– О’кей. Она не в палате для буйных, можешь навестить ее. Но тебе нельзя ее брать на прогулку, как это делает отец. Ты, вероятно, найдешь ее в комнате отдыха. Отсюда прямо по коридору. – Он указал на пару двойных дверей с большими вставками из стекол с проволокой внутри, но Пит знала дорогу, она видела, как отец или дедушка проходили через эту дверь сотни раз.
Пройдя через первые двери, она попала в совершенно новый мир. Это был вестибюль с выкрашенными в зеленый цвет стенами, где у стальной двери с маленьким окошком сидел второй охранник. Огромное кольцо с ключами было прикреплено к поясу на цепи, и они громко позвякивали, когда он поднял кольцо, чтобы открыть стальную дверь.
– Она в комнате отдыха. Ты знаешь дорогу.
Когда Пит прошла через вторую дверь, она услышала, как та закрылась за ней с глухим стуком. Ключи вновь зазвенели, когда охранник запирал ее. Она вздрогнула, и на мгновение ей действительно захотелось вернуться и застучать в дверь, чтобы ее выпустили. Но мама ждала. Она подняла голову и направилась по коридору.
Это было странное место. Она ощущала вокруг себя дикость. Звероподобные крики неслись издалека, как в джунглях. Два или три человека прошаркали мимо нее – пациенты, определила она по их халатам и тапочкам – и в их глазах было столько боли, что Пит вынуждена была отвести взгляд. Теперь она поняла, почему во время ее прошлых посещений ей приходилось ждать у входа, пока папа или дедушка шли посмотреть, в каком состоянии находится мама. С иронией отдавая себе отчет, четырнадцатилетняя Пит понимала, что она еще слишком мала, чтобы находиться здесь.
В конце коридора у открытой двери стояла низенькая женщина в униформе.
– Это комната отдыха? – поинтересовалась Пит.
Женщина кивнула.
Пит робко заглянула. В помещении царил шум – болтовня, плач, жужжанье, визги, шепот, смех. И повсюду движение – бесцельное движение – люди бродили по комнате просто ради какой-то деятельности, выводя уродливые круги на линолеуме, некоторые из них с отсутствующим видом, другие с гримасами и выражением маниакального веселья. Глядя на все это, Пит почувствовала, словно пауки поползли вверх по ее рукам. Даже в своих самых буйных фантазиях Пит никогда не думала, что место, в котором мама проводила свои дни, столь ужасно.
– О, Господи… – легкий вздох, неоконченная молитва об избавлении ее мамы из этого ада, сорвался с ее губ. Пит начала оглядывать комнату, ища сквозь туман сигаретного дыма, движения и звуки свою мать. Наконец она поняла, что ее здесь нет.
Она могла бы спросить охранницу у двери, где найти миссис Д’Анджели, но что, если женщина не позволит ей пойти туда, где находится ее мама? Что, если она заставит ее уйти? Тем временем охранница была занята улаживанием громкого спора, вспыхнувшего между двумя пациентами, которые играли в карты. Поэтому Пит вышла из комнаты и нашла лестницу, ведущую на верхние этажи. В прошлый раз ее мать махала ей рукой сквозь зарешеченное окно своей комнаты, когда Пит стояла внизу на гравии, и она узнала, что Беттина живет на четвертом этаже. Она закрыла глаза и вспомнила лицо матери в окне, потом мысленно подсчитала, сколько было окон от угла дома. Четыре, она абсолютно уверена. Мама была в четвертой комнате. Или, может, пятой.
В пустынном коридоре четвертого этажа все металлические двери были закрыты, но у каждой было маленькое окошко, как у двери в вестибюле внизу. Пит пошла по коридору, считая двери и заглядывая в каждое окошко, чтобы убедиться, что она не пропустила мамину комнату. Внутри она видела комнаты наподобие камер с кроватью, столом и единственным стулом. Хотя и маленькие, они не производили ужасного впечатления. На окнах висели цветастые занавески, на некоторых стенах были приколоты картинки. В одной из комнат на стуле сидел пожилой человек и читал: в другой – на кровати лежала молодая женщина. Пит почувствовала себя немного лучше. По крайней мере там, где жили пациенты, жизнь казалась чище, тише, почти нормальной.
Но эта успокаивающая мысль была стерта при первом взгляде через четвертое окошко. На полу рядом с кроватью сидела женщина с ногами, вывернутыми наружу. Волосы были грязные и спутанные. Бесформенное серое платье покрыто темными пятнами. Глаза закрыты, она, казалось, пребывала в каком-то оцепенении. Но потом Пит заметила, что рот ее двигался и обе руки были засунуты под юбку, быстро поглаживая между ног.
Пит отскочила в шоке и бросилась по коридору.
Затем внезапно ее поразила догадка, из-за первоначального потрясения ей это сразу не пришло на ум.
Она остановилась как вкопанная, отвернувшись от двери; противоречивые чувства бурлили в ней: убежать… или вернуться и еще раз заглянуть в окошко. Чтобы убедиться.
И, словно притягиваемая магнитом, она поплелась обратно к металлической двери. Голова медленно поворачивалась, пока Пит не смогла разглядеть…
Ее мать по-прежнему была на полу, руки сейчас двигались быстрее, поднимаясь выше. Губы не просто безмолвно шевелились, она говорила достаточно громко, и Пит могла расслышать сквозь двери зловещее монотонное бормотание:
– Я трахну тебя, я трахну тебя, но ты меня нет. Я трахну тебя, я трахну тебя…
Крик вырвался из горла Пит.
– Мама! – Она вцепилась руками в ручку двери. Она рвала, трясла и тянула, но ручка не поворачивалась. Дверь была закрыта. Она начала колотить кулаком по стеклу.
– Мама, мама! – звала она вновь и вновь, пока голос не перешел на крик.
Наконец глаза матери открылись, взгляд поднялся к окну, и их глаза встретились. Но ее руки не перестали двигаться, бормотание не прекратилось, и она смотрела на Пит почти что вызывающе, в то время как тело ее изогнулось дугой недалеко от двери.
– Мама. – Это был уже не крик, а тихий плач от тщетности усилий. Ей казалось, что мать на льдине, которая медленно дрейфует по холодному-холодному морю, унося ее так далеко, что Пит не в состоянии добраться до нее и вернуть назад.
И вдруг Пит почувствовала, как кто-то крепко взял ее за плечи и стал оттаскивать прочь от двери. Она оглянулась и увидела здоровую охранницу.
– Что ты здесь делаешь? – сердито спросила та.
– Я… моя мама… – запиналась Пит.
Огромная лапа охранницы так крепко схватила ее за руку, что оставила синяк.
– Нельзя… – начала женщина, оттаскивая Пит от двери.
– Но я нужна ей, – умоляла Пит. – Ее надо умыть, расчесать волосы. У нее такие красивые волосы, если только…
– Ты должна уйти, – настаивала охранница, с силой таща ее. – У нас здесь пятьдесят сумасшедших женщин. Мы не можем позволить ребенку бродить всюду, путаясь под ногами.
– Нет, пожалуйста! – закричала Пит, сопротивляясь, ее ноги тащились по жесткому полу.
Наконец что-то в лице охранницы, ее свирепо угрожающий взгляд проник в сознание Пит. Она вспомнила ночной кошмар, когда ее саму сочли сумасшедшей и заперли, как ее мать.
Все сопротивление разом исчезло. Она еще раз повернула голову к окну, силясь заглянуть в комнату. Ее мать уже успокоилась, свернулась на полу в клубок, тяжело дыша.
– Я вернусь, мама, – тихо сказала она, но в ее словах была непреклонная решимость. – Клянусь, я приду за тобой.
В душный июльский вечер Пит возвращалась домой из библиотеки своей обычной широкой походкой. Жар струился от каменных стен и отскакивал от мостовой в неослабевающей атаке. Чтобы спастись от него, Пит надела шорты, сандалии и майку без рукавов. На прошлой неделе отец брал ее на Кони Айленд, и ее длинные ноги стали цвета полированного янтаря.
Спасаясь от жары, кто-то открыл водоразборный кран. Пока мелюзга плескалась в потоке холодной воды, ребята постарше, облокотившись на машины и сидя на ступеньках, пили пиво, острили и передавали по кругу сигареты с марихуаной.
Только Пит завернула за угол, как Джой Ракетти, продувной малый, который жил в многоквартирном доме на углу, заткнул руками поток воды из гидранта. Вода гейзером вылетела сквозь пальцы прямо на нее, вымочив до нитки. Она вскрикнула и глянула на себя, представляя, как вырисовываются ее недавно округлившиеся груди, обтянутые мокрой майкой. Она готова была умереть от смущения.
Лиам О’Ши, широкогрудый ирландец, рыжеволосый, сидел на ободранной машине и с жадностью пил из банки пиво. В свои восемнадцать он был главарем местной шайки и гордился своей репутацией крупной птицы. Однажды Пит случайно услышала, как одна из более старших девочек называла его «Станция обслуживания О’Ши». Она не знала, что имелось в виду, но поняла, по тому, как они засмеялись, что речь шла не о машинах.
Сейчас он не засмеялся со всеми над Пит. Вместо этого он передал сигарету девице, сидящей рядом с ним, и протяжно присвистнул.
– Эй, principessa, – проговорил он, преграждая ей путь, когда она попыталась пройти мимо.
Это прозвище ей дал Джой Ракетти. Преследуя ее как-то по улице, когда она возвращалась из школы, и передразнивая ее дамскую походку, он начал издавать похотливые причмокивающие звуки и комментировать ее анатомию. Она не отвечала ему и вообще не обращала на него внимания. Отец сказал ей никогда не заговаривать с крутыми парнями на улице.
– Эй, – позвал он своих дружков, – principessa слишком важная персона, чтобы разговаривать с нами, с быдлом.
Принсипесса – маленькая принцесса. После этого прозвище прилипло к ней.
– Эй, принсипесса, – повторил Лиам.
Не в состоянии от смущения проговорить ни слова, она попыталась обойти его.
– Знаешь, – сказал он, оглядывая ее с ног до головы, – получается недурно. Действительно недурно. – Он протянул руку и провел ей по длинной мокрой ноге до края шорт. Она задрожала. – Скоро нам надо будет кое-что сделать с этим.
– С чем? – прошептала она, глядя на тротуар и слишком смущенная, чтобы уйти.
Его рука поднялась к майке.
– Да, – продолжил он, положив руку на ее грудь. – Скоро.
– Забудь об этом, Лиам, – вмешалась Чарлин, та самая девица, которая сидела рядом с ним и которой он передал сигарету. – Принцессы не трахаются. Это всем известно. – Потом она рассмеялась так, что Пит захотелось спихнуть ее с машины.
– Эта будет, – заявил Лиам и ухмыльнулся Пит. – Она будет хорошо трахаться, и ей это понравится. Я всегда могу определить. – Когда Пит наконец удалось протиснуться мимо него, он прошептал: – Наступит день, и я трахну тебя, принцесса, и клянусь, я смогу заставить и тебя трахнуть меня.
Она стрелой влетела в дом и бегом поднялась на третий этаж в свою квартиру. Странно, в ушах звучали не грубые насмешки, которые она только что слышала, но другой голос из прошлого – мамин голос в лечебнице: «Я трахну тебя, но тебе меня не трахнуть!»
Воспоминание о матери, желание понять ее болезнь отодвинули гнев, стыд и все то, что только что произошло. Лиам О’Ши был глупым панком, не заслуживающим, чтобы о нем думали. Она попыталась сосредоточиться на маме, на том, чтобы понять ее. С кем говорила мама? На кого она кричала с такой ненавистью в голосе и глазах?
Пит твердо решила узнать тайну маминых страшных кошмаров. Как иначе она могла помочь и заставить их отступить?
По мере того как шли месяцы, Пит начала проводить все больше и больше времени в больнице. По субботам она приезжала пораньше и оставалась подольше, бывала и в другие дни тоже. Ее единственной целью стало вытащить маму из этого заведения, сколько бы времени на это ни ушло.
Она постоянно занималась с матерью – читала ей газеты вслух и пробуждала в ней внимание, рассказывала о школе, спрашивала совета, делала все то, что рекомендовал врач Беттины, заставляя мать опять быть частью ее мира.
Пит познакомилась и сдружилась с пациентами. Когда она узнала, что старая толстая Мэри была спокойна только, когда играла в шахматы, она проводила с ней игру за игрой, проигрывая ей. Она слушала, как Консуэла, улыбаясь, вновь и вновь пела испанские песни. Пит также приглядывала за молодой женщиной по имени Сюзи, которая, кроме шизофрении, страдала еще и диабетом и часто впадала в состояние комы. Пит научилась распознавать ее симптомы и дважды спасала Сюзи от потери сознания, отпаивая ее апельсиновым соком.
Для Пит, которая была чужой в своем квартале, сумасшедший дом стал своеобразной заменой общественной жизни. Даже сестры-хозяйки и охранницы, поначалу скептически относившиеся к присутствию девочки среди такого количества безумных женщин, привыкли к ней и наконец стали благосклонно относиться к ее визитам. Она умела успокоить некоторых пациентов, когда персоналу это не удавалось. Медсестры звали ее «самородком».
Постепенно в ее голове начала формироваться идея, что, может быть, однажды ей удастся помочь многим людям вроде ее матери. Теперь она думала, что могла бы стать психиатром.
Однажды вечером, возвращаясь из Йонкерса, Пит завернула за угол Сорок пятой улицы и увидела обычную толпу перед Гэнгемми, бакалейной лавкой на углу – юнцы перекидывались ворованными яблоками, бабушки сплетничали и смеялись, девочки-подростки прогуливали своих младенцев, у которых не было отцов, и флиртовали с крутыми парнями в теннисках и черных джинсах с отрезанными петлями для ремней.
Мальчишки ее больше не дразнили – она в последнее время выучила достаточно уличных выражений и умела воспользоваться ими, но они по-прежнему заглядывались на нее. Даже больше, чем раньше, потому что, бесспорно, в шестнадцать лет Пит Д’Анджели была одной из самых красивых девушек, которых им приходилось видеть. Черты ее лица заострились. Волосы, такие прежде непослушные, теперь красиво обрамляли ее очаровательное лицо. Брови изгибались дугой над огромными глазами цвета бирманских сапфиров.
Когда Пит подошла к бакалейной лавке, к тротуару подъехала большая машина. Это был винно-красный лимузин с дымчатыми стеклами, скрывающими внутренность, по крайней мере, с пятнадцати футов. Одна из задних шин была спущена.
Пит видела, как шофер в униформе вылез из автомобиля, оглядел шину, с отвращением пнул ее ногой и направился по Восьмой авеню к телефонной будке, которая была в квартале отсюда.
Почти мгновенно машину обступила толпа. Не часто встретишь лимузин на Западной Сорок пятой улице. Пока один или двое парней проверяли колпаки колес, другие гладили руками сверкающую поверхность, размышляя, сколько потребовалось слоев краски, чтобы добиться такого глубокого сияния, и сколько лошадиных сил скрывалось под этим длинным, лоснящимся капотом. Девицы уселись на капот, принимая нарочито изысканные позы, или складывали руки пригоршней у глаз, пытаясь заглянуть внутрь через темное стекло на запретную роскошь.
Пит как раз проходила мимо автомобиля, когда задняя дверь распахнулась, и показалась девушка. Пит определила, что ей столько же лет, что и ей, может, немного помоложе. Она была очень маленькая и не особенно красивая, но Пит сразу же заметила на ней дорогую одежду – полотняная юбка из клиньев бледноперсикового оттенка, шелковая гофрированная блузка цвета ржавчины, золотые серьги и ожерелья в виде цепочек, бежевые туфельки и большая сумка через плечо. Каштановые волосы, собранные сзади, были перевязаны шелковым шарфом персикового цвета. Несмотря на качество, туалет годился разве что для взрослой женщины. Пит подумала, что она выглядела как кукла, одетая чрезмерно усердной маленькой девочкой, которая изучила журналы мод.
Молниеносно по достоинству оценив девочку, толпа пришла в себя. Младшие девочки ручками трогали ее одежду, старшие стояли в сторонке, словно прикоснувшись к ней, они бы заразились. Парни свистели либо издавали громкие причмокивающие звуки, когда она пыталась пройти сквозь толпу в ближайшую лавку.
– Простите, – сказала она слабым голосом. Она была очень бледна.
– Богатая сучка, – пробормотала одна девица с усмешкой.
Лиам бросил на девочку такой взгляд, который точно характеризуется словом «вожделение».
– Ну, ну, – сказал он, преграждая ей дорогу, как преградил когда-то Пит у гидранта. – Что мы здесь делаем? Хорошенькая маленькая богатая девочка явилась, чтобы облагодетельствовать нас, неотесанную чернь? – Он вертел в руках ее светлые волосы, а девочка еще больше бледнела. Глаза были похожи на два больших озера с серой водой на снежном поле.
– Извините, – еще раз проговорила она. – Мне надо… – но Лиам не давал ей пройти.
На лице девушки отразилась паника. Защитные инстинкты Пит, обострившиеся за время посещения больницы, выплеснулись наружу. Научившись уличной брани, Пит знала, как обращаться с Лиамом О’Ши.
– Отвали, Лиам, – воспользовалась она языком, который срабатывал на Сорок пятой улице. Взяла девочку за тонкую руку и повела прочь из толпы. – Тебе следовало оставаться в машине, – сказала она.
– Пожалуйста, – проговорила девочка, – сахар… Мне нужно немного сахара.
Посмотрев на бледное лицо девочки, Пит сразу же вспомнила Сюзи из сумасшедшего дома, страдающую диабетом. У девочки такая же дрожь, такой же отсутствующий взгляд. Она была на грани комы.
Быстро проведя ее в небольшой переполненный бакалейный магазин, Пит усадила девочку в деревянное кресло у кассира.
– Апельсинового сока! – крикнула она миссис Гэнгемми. – Побыстрее, или она умрет.
Тучная итальянка взглянула на маленькое дрожащее существо, сидящее в кресле, и бросилась к холодильнику, моментально вернувшись с бутылкой сока. Пит отвернула крышку и поднесла ко рту девочки.
– Пей, быстро. – И девочка начала жадно пить, проливая часть сока на красивую юбку.
Через минуту она перестала дрожать и выглядела не такой испуганной.
– Спасибо, – проговорила она, голос все еще был очень слабым.
Пит улыбнулась.
– То был конец. Знаешь, тебе надо лучше следить за сахаром в крови.
– Мне жаль. В машине обычно есть лекарство, но в этот раз… – голос угас.
– Эй, – сказала Пит, коснувшись ее руки. – Все о’кей. Тебе лучше?
Девочка вытянула руки на юбке и выпрямилась в кресле. Пит подумала, что она будто слышит голос, указывающий девочке следить за своими манерами, когда та протянула ей руку.
– Да, спасибо. Я – Джессика Уолш. Спасибо, что спасла меня.
Пит пожала руку.
– Не стоит благодарностей. – Прежде чем назвать себя, Пит помедлила. В этой девочке из другого мира было нечто такое, что навело Пит на мысль, что ей следует быть с ней более официальной, назвать полное имя, хотя для всех она была Пит. – Я Пьетра Д’Анджели, – представилась она.
* * *
На следующий день винно-красный лимузин вновь появился на Сорок пятой улице, на этот раз, чтобы доставить записку в квартиру Д’Анджели. На плотной бумаге кремового цвета мистер и миссис Джонатан Уолш благодарили мисс Д’Анджели за помощь их дочери и приглашали в воскресенье, семнадцатого числа, на чай в четыре часа пополудни.
Дом семьи Уолш был открытием для Пит – прекрасное здание на Парк-авеню у Семьдесят седьмой улицы. Вестибюль был выложен мрамором абрикосового цвета, стены гостиной обтянуты шелком, а мебель такая же красивая, как та, что она видела в антикварных магазинах на Мэдисон-авеню. Везде были цветы – свежие цветы в вазах, засушенные с приятным ароматом цветы в чашах, парчовые цветы на обивке кресел и вышитые цветы на полотняных салфетках. Пит никогда не была в столь красивой обстановке, излучающей такую стабильность… такую надежность. Ей захотелось остаться здесь навсегда.
Значит, вот как они живут, подумала Пит, откусывая кусочек бутерброда с лососиной (корочки у хлеба были отрезаны), те люди, которые носят драгоценности от Тиффани и «Дюфор и Ивер». Ей хотелось знать, но она никогда не представляла, чтобы кто-то жил среди такой красоты, утонченности и изящества. Первый взгляд на их мир убедил ее, что она тоже хочет жить в нем.
Она нащупала рукой свое украшение на шее – аметистовый кулон в серебре абстрактного рисунка, который она недавно сделала сама. Пит надеялась, что с ним ее хлопковое платье-рубашка будет выглядеть не так дешево и просто.
Пит изучала хозяина и хозяйку. Сэлли Уолш была сногсшибательная женщина, гладкая, как египетская кошка. Крашеная блондинка, идеально стройная, в каждом движении природная грация. Единственная нитка жемчуга украшала ее муслиновое в цветах платье, в ушах были маленькие жемчужные капли. Простые украшения, подходящие для дневного чая. Пит отложила информацию в голове.
Ее муж, председатель важного банка в деловой части города, выглядел более основательным, именно таким Пит и представляла себе банкира. Его темно-серый костюм был сшит на заказ, рубашка белоснежная, репсовый галстук искусно завязан. Пит заметила у него на левой руке кольцо с печаткой из оникса. Они оба носили свои деньги и положение так же легко, так же естественно, как кожу.
В отличие от их дочери, Джессика выглядела как маленький коричневый кролик в саду. Ей было семнадцать, хотя она казалась моложе. На ней также было хлопковое муслиновое платье, очень похожее на платье матери – очень дорогое, с массой оборок, совсем не подходящее ей. Оборки подавляли мелкие черты лица и не украшали ее.
– Слава Богу, что ты оказалась там, Пьетра, – сказала Сэлли Уолш, разливая чай. – На Джессику не похоже оказаться такой неподготовленной. Без твоей помощи она бы опять очутилась в больнице.
– Мама… – начала было Джессика, но осеклась, когда мать повернулась к ней.
– Откуда ты знаешь, что надо делать? – поинтересовался Джонатан Уолш. – Я имею в виду апельсиновый сок?
Пит поставила чашку, стараясь не разбить фарфор толщиной с бумагу.
– У меня есть подруга – диабетик. – Она не добавила, что подруга шизофреник и находится, как и ее мать, в клинике для умалишенных. С того самого момента, когда ее дразнили сумасшедшей кошкой, она никогда не упоминала о матери вне семьи. Не стыдно, сказала она себе. Просто легче не объяснять.
– Джессика, почему бы тебе не показать подруге сад, – сказала миссис Уолш, грациозно поднимаясь с дивана. – Уильямс отвезет тебя домой, когда ты захочешь, Пьетра. Спасибо за визит и еще раз спасибо за твою быструю реакцию. Мы очень благодарны. – Она протянула руку с большой жемчужиной на четвертом пальце. – Ты вздремнешь днем, не так ли, дорогая? – сказала она дочери. Не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты.
Как только ее родители ушли, Джессика, казалось, расслабилась.
– Слава Богу, – сказала она вполголоса. – Давай уберемся отсюда. – В вестибюле она спросила: – Тебя ведь не волнует сад, верно? В нем нет ничего особенного.
– Нет, если тебе не хочется, я пошла, – ответила Пьетра.
– О нет! Я не это имела в виду. Просто я хочу выбраться отсюда. Пошли в парк, о'кей?
Пит заметила, что Джессика смотрит на нее почти с молящим выражением.
– Как скажешь.
Они пересекли Парк-авеню и вошли в Центральный парк, ярко-зеленый во всем своем летнем великолепии. Очутившись вдали от родителей – и не на грани потери сознания от низкого содержания сахара в крови – Джессика оказалась живой, забавной и готовой к озорству.
– Мама считает, что меня надо все время держать завернутой во фланель с грелкой у ног, – объяснила она, когда они шли вдоль дорожки для верховой езды.
– Зачем? Диабет – контролируемая болезнь.
– Я причиняю врачам дополнительное беспокойство. Я – то, что они называют нестабильным диабетом. Что бы я ни делала, я, похоже, готова упасть, когда сахар у меня вроде в норме. Это всегда со мной. – Ее глаза с вызовом посмотрели на Пит. – Тебя это пугает?
– Еще нет. А разве должно?
– Это пугает многих. Во-первых, напугало Эдди Мартиндейла Третьего. – Она весело рассмеялась. – Он танцевал со мной в прошлом году на балу, когда внезапно обнаружил в своих объятиях Рэггеди Эн. У меня подкосились ноги. Эдди Три раскапризничался. – Она остановилась, чтобы посмотреть на лошадь, проскакавшую мимо них легким галопом по тропе. – С тех пор я не была на танцах.
– Ну я в своей жизни никогда не была на танцах, – заметила Пит.
Джессика повернулась, чтобы посмотреть на нее.
– Почему?
– У нас на Сорок пятой улице нет таких вечеров, а кроме того, ты захотела бы кружиться в объятьях Лиама О’Ши?
– Кто это?
– Тот здоровый, рыжий, на которого ты на днях произвела впечатление.
– Боже упаси.
Пит улыбнулась.
– Почему-то я так не думаю. – И они обе рассмеялись, получая удовольствие от того, что обещало быть началом дружбы.
Но Джессика опять умолкла. Пит почувствовала, что она думала о разговоре, который остался неоконченным.
– Меня это не испугает… никогда, – тихо сказала она. – Если я буду рядом, я сделаю все, что смогу.
Джессика посмотрела на нее слегка затуманившимися глазами.
– Черт возьми, хотела бы я, чтобы мои братья и сестра были такими. Они постоянно боятся, считают меня какой-то фарфоровой куклой, которую надо беречь и не спускать с нее глаз ни на минуту.
– Понятно, но, думаю, это совсем не весело.
– Верно. Не помогает, что они все до отвращения здоровы. И благополучны. Если хочешь знать правду, они чертовски безупречны.
– Сколько их?
– Кроме меня, трое, но они гораздо старше. Я была запоздалой мыслью или, может быть, ошибкой. В семье не без урода – это уж точно.
– Мне всегда хотелось, чтобы у меня были братья и сестры. Какие они?
– О, они тебе понравились бы. Они всем нравятся. Во-первых, Роберт, мой старший брат. Он с Уоллстрит – уже сделал свой первый миллион. Меньше чем за три часа пробегает марафон, у него прекрасная жена, прекрасная собака, двое прекрасных малышей. Джек – был капитаном футбольной команды в Йеле. В прошлом году сделал в Гарварде обзор по юриспруденции и к тому же он великолепен, как грех. На следующий год Джек начнет работать в модной фирме в центре Нью-Йорка. Помолвлен с одной из Честертонов – самые сливки общества, ты, вероятно, знаешь. И, наконец, сестра Мелисса, но, пожалуйста, называй ее Маффи. Она самая старшая. Она несколько лет работала фотомоделью, «разумеется, просто ради денег на булавки», – сказала она голосом своей матери, – но сейчас она обосновалась в Уестчестере со своим мужем – банковским служащим – конечно, работает в папином банке – и с новеньким ребеночком. Как видишь, Маффи – образцовая дочь Уолшей.
Джессика была хорошей рассказчицей. Она оказалась и хорошей слушательницей, шагая рядом с Пит, время от времени кивая головой, загребая ногами упавшие лепестки засохших цветов, летние листья и мусор, а иногда задавая вопрос. Пит с удивлением обнаружила, что рассказывает Джессике такие вещи, которые не доверила бы ни одной живой душе. Она поведала ей о папе и дедушке, об их несчастье и ее усилиях сохранить между ними мир. Она рассказала ей о Кухне ада, о том, что практически одна ведет хозяйство. Она даже рассказала о маме. Каким благословенным облегчением было наконец-то поделиться с кем-нибудь о ней.
