Текст книги "Весна Византии"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

– В церковь, за Асторре, ― сказал Юлиус. ― Проверю, достаточно ли он зажег свечей? А что касается нового генуэзского консула, то пусть Господь увенчает его адским огнем! Ведь он уже отправился в Трапезунд.

– Что? ― воскликнул Тоби. ― Откуда ты знаешь?

– От парня, который следил за его домом. Слуги вели себя как обычно, но Дориа со всеми своими людьми еще на прошлой неделе ускользнул в Порто Пизано. У парусника был приказ отплывать, как только они окажутся на борту.

Лекарь длинно, прочувствованно выругался.

– А какой ветер?

– Попутный. Он может идти на всех парусах. Константинополь и Пера в марте, Трапезунд ― в апреле.

Тоби ускорил шаг.

– Может, он туда еще и не доберется… ― Затем он пошел медленнее. ― Хотя может и добраться… Если это та церковь, о которой ты говорил, то я зайду с тобой.

Глава восьмая

Парусник «Дориа» и впрямь отчалил из порта, ― и притом торжествующе, ибо Господь наконец ниспослал Пагано Дориа и его юной невесте тот дар, которого они ждали так долго.

Начиная с Рождества торговец следил за погодой. Галера Шаретти должна была отплыть в феврале. По сравнению с парусником, ее путь будет более долгим, ибо пройдет вдоль побережья, однако у нее более многочисленная команда, и при переменном ветре на веслах она идет быстрее. Чтобы попасть в Трапезунд первым, или хотя бы дышло в дышло с флорентийцами, нужно было отплыть как можно скорее. Дориа был бы рад первым оказаться на Сицилии, в Модоне и Пере, дабы оставить там неприятные сюрпризы для своего соперника, но более всего ему бы не хотелось оказаться последним в пункте назначения и обнаружить, что мальчишка уже занял все лучшие склады и снискал милость императора. В генуэзской колонии еще никто не знал, что у них скоро появится новый консул. Неизвестно было даже, сумели ли они сохранить свои прежние владения, замок и церковь. Именно за этим Пагано Дориа и направлялся на Восток: чтобы подтвердить и укрепить положение Генуи в глазах императора. Он намеревался сделать это со всей пышностью.

Дориа рассчитывал отплыть в январе. Единственная проблема оставалась с малышкой Катериной, которая ни о чем, кроме свадьбы, думать не могла. Кто знает, захочет ли она вновь отправиться в путь без этой церемонии? Конечно, она знала, что он пользуется уважением в родной Генуе, но о Трапезунде не имела ни малейшего понятия, равно как и о том, что ее нареченный собирается отплыть на Восток и надолго там задержаться. Дориа надеялся сообщить ей эту новость лишь после свадьбы.

Однако теперь с этим придется поспешить. Необходимо чем-то отвлечь девочку. Если бы они уже смогли скрепить свой союз, он был бы уверен, что она пошла бы за ним и на край света. Пока же романтическая любовь дарила ей радость, но он чувствовал, что Катерина начала уставать от Флоренции и от жизни взаперти. Она сердилась, когда ее просили надеть вуаль, и желала всему свету показать свои новые наряды и украшения. Когда случалась очередная истерика, ему требовалось все терпение и искусство, чтобы вновь сделать ее той ласковой послушной девочкой, к которой он привык. Но далее Пагано растерялся, когда неделю спустя после Крещения вдруг обнаружил, что она горько рыдает в постели и требует, чтобы он немедленно отвез ее домой.

На самом деле все оказалось не так страшно. Она по-прежнему желала выйти замуж, но сейчас Катерина вдруг почувствовала недомогание. У нее заболел живот, вся кожа сделалась какой-то слишком чувствительной и горела, ― она хотела к маме. Конечно, она любила его так же сильно, как прежде. Он был самым восхитительным мужчиной на свете… но пришло время пожениться и вернуться домой.

Еще тогда, в Брюсселе, он пытался объяснить ей, что собирается в долгий путь. Именно страх расстаться с ним на несколько месяцев заставил Катерину отправиться в это путешествие. Но теперь она сказала себе, что эти месяцы уже прошли. Наверняка он должен был закончить со всеми делами, и теперь мог отправиться обратно, купить ей дом, чтобы она смогла зажить в Брюгге, как полагается богатой замужней даме, с браслетами, сережками и терьером. На сей раз никакие уговоры не помогли. И вообще, откуда людям знать, стала она женщиной или нет? Ведь он же говорил, что у него есть все необходимые бумаги, и друзья, которые станут свидетелями на свадьбе, и священник. Он что, больше не хочет на ней жениться? Слезы текли ручьем…

Ему и прежде приходилось иметь дело с такими истериками, но сейчас у Пагано Дориа хватило ума выйти и оставить Катерину заботам фламандки. Когда он вернулся, девочка лежала, свернувшись калачиком под одеялом и прижимая к животу горячий кирпич, обернутый в мягкую ткань. Он присел на край постели. Терьер истошно затявкал.

– Катерина, тебе бы хотелось иметь рубины и шелковые платья, как у герцогини?

Девочка искоса поглядела на него. Под глазами у нее залегли круги. Он погладил ее по щеке.

– Знаешь, что произошло? Сам император послал за тобой.

Это ее не заинтересовало.

– Из Германии?

– Да нет, какой же смысл ехать в Германию? Нет, милая, другой император. Самый богатый, благородный правитель на свете, который пригласил твоего Пагано ко двору и желает познакомиться с его Катеринеттой.

Прежде она всегда верила каждому его слову, но сейчас, похоже, воображение ей отказало.

– Что? ― недовольным голосом переспросила Катерина.

Порой он гадал, насколько далеко простирается ее невежество. Похоже, она вообще не имела понятия, что за пределами Брюгге и Флоренции лежит огромный мир.

– Мы с тобой приглашены ко двору византийского императора. Императора Давида Трапезундского. У него для тебя есть рубины и шелковые платья, а для меня ― сундуки с серебром. Но если ты не хочешь, я тоже не поеду. Ты для меня важнее любых императоров.

Девочка сердито смотрела на него.

– Мне больно…

Дориа наклонился и поцеловал ее.

– Все будет хорошо. Не думай сейчас об этом. Но когда ты поправишься, я тебе все расскажу. Трапезунд, Катеринетта… Там хорошеньких девочек превращают в принцесс.

Он вышел, вновь предоставив малышку заботам няни. На следующий день было не лучше: Катерина отказалась говорить с ним, все время хныкала, а когда собачонка попыталась ее лизнуть, ― ударила своего любимца. Пагано Дориа посмотрел на небо, попробовал ветер, а затем позвал к себе фламандку.

От этой женщины не было никакого проку! Она якобы сделала все, что могла. Кто знает, какую гадость съела эта девчонка? Может, подобрала что-то из собачьей миски? По крайней мере, ехать она явно никуда не сможет. Мессеру Пагано придется потерпеть. Впрочем, если он сомневается, можно позвать лекаря.

Пагано Дориа предпочел бы обойтись без таких крайностей. С другой стороны, если девочка серьезно больна, тут ничего не поделаешь. Он все равно не сможет никуда плыть. Посовещавшись с Кракбеном, своим шкипером, генуэзец вновь сел за бумаги и принялся решать последние вопросы, оставшиеся перед отплытием. Время от времени до него доносились тоскливые пронзительные крики Катерины. Тронутый, он попытался слегка приободрить малышку, посылая ей подарки: то горшочек с травами, то алый блеск для губ, то сладкий напиток. Ночью он лег в постель с мыслью, что проиграл в поединке с Роком. Едва ли он сможет теперь отчалить вовремя. Девочка, наверное, умирает…

Проснулся он от страшного крика, стука дверей и торопливых шагов. Выскочив в коридор со свечой в руке, он услышал голос фламандки и тоненький дрожащий голосок Катерины.

Дверь в комнату была закрыта. Он постучал, но внутри никто не шелохнулся. Затем опять послышались шаги няни. Растрепанная и краснолицая, она заперла за собой дверь.

– Слышали? ― сказала она. ― Столько шума из ничего… Можете не беспокоиться, господин. Возвращайтесь поутру, и маленькая госпожа будет рада принять вас, гордая как королева.

– Что?

– А вы что думали? ― хмыкнула женщина. ― Матерь Божья видит, как я старалась ради этого. Жаль, сразу не смекнула… Кто бы мог вообразить такое? Они всегда пугаются, но даже если станет плакать, не тревожьтесь. А сейчас ложитесь и постарайтесь выспаться как следует, мессер Пагано. Сон вам понадобится, потому что, похоже, в ближайшие дни маленькая госпожа не подарит вам ни одной спокойной ночи. Чем сильнее боль, тем сильнее голод ― так говорят про девственниц, сударь.

С этими словами она вернулась в комнату, а он ушел к себе и встал у окна, глядя в ночь. После этого Пагано Дориа лег и проспал до рассвета.

Когда поутру он явился к Катерине, она приняла его, сидя в постели, с тщательно расчесанными волосами, запахнувшись в шелковую шаль. Она по-прежнему была бледна, и под глазами виднелись круги, ― но это была совсем другая девочка, чем накануне. Во взгляде читался робкий призыв. Как и обещала фламандка, Катерина, несмотря на тревогу, была очень горда собой.

Если у нее и оставались какие-то опасения, он развеял их, опустившись на постель и покрывая ее лицо легчайшими поцелуями, а затем подарил девочке кольцо, которое приберегал именно для этого момента. Слезы выступили у нее на глазах, но когда Дориа поцеловал ее крепче, ― она приняла его в свои объятия.

Они поженились вечером перед отплытием, во время тайной церемонии. Катерина изо всех сил сопротивлялась, требуя мессы в соборе, чтобы покрасоваться перед Николасом, и Пагано был вынужден объяснить ей причины, по которым это невозможно. Ведь как только Николас узнает, куда направляется их парусник, от ревности и зависти он потеряет голову. Он позавидует, что у Пагано такая прекрасная невеста, он позавидует их безоблачному будущему в Трапезунде. Хуже того, он даже способен поплыть за ними следом…

– Не может быть! ― воскликнула Катерина. Она по-прежнему была бледна и очень страдала, а Пагано ждал того часа, когда сможет наконец завершить их брак. Он пообещал ей свадебную церемонию в Мессине. После этого, ― намекнул он, ― она по-настоящему станет его женой.

Но Катерина, похоже, почти не слышала его. Вокруг творилось столько всего интересного. По крайней мере теперь, став женщиной, она больше не хотела возвращаться во Фландрию. Он предложил ей написать длинное письмо матери и объяснить, что произошло. Он поставит на письмо свою печать, ― иначе ее мать никогда не поверит, что Катерина отправляется в Трапезунд посмотреть, как живут принцессы, которые одеваются в шелковые платья и носят браслеты и рубины.

Пагано подумал при этом, что если им очень повезет, она может даже получить все это богатство…

* * *

Николас покинул порт через пятнадцать дней. Было досадно, а возможно, и небезопасно, что у генуэзца оказалось две недели форы, но парусник в этом плане имел преимущества перед галерой, и рисковать было бы еще опаснее. Насчет Дориа у фламандца были дурные предчувствия, которым он доверял больше, чем погоде.

Последнее письмо от Марианы, его супруги, пришло как раз перед тем, как галера «Чиаретти» покинула порт. В послании не оказалось почти ничего нового, поскольку написано оно было в Рождество… Первое Рождество со дня их женитьбы, ― и они не смогли быть вместе в этот день! Прежде, когда Николас был еще подмастерьем в красильне, они всегда справляли его вместе, хотя, как правило, праздник частенько бывал омрачен хозяйскими нотациями и подзатыльниками от старшего мастера…

Николас вспоминал об этом, читая письмо, но даже не улыбнулся. Тильда повзрослела и стала славной девочкой, хотя Мариана тревожилась, что дочь, вместо того чтобы гулять с подружками, все время крутится в конторе и на красильном дворе. После того, как Катерину отправили в Брюссель, жизнь вообще стала полегче. Однако, Катерина все-таки тоже член семьи, и было бы неправильно, если бы она стала считать своими родителями брюссельских тетушку с дядюшкой. Мариана решила, что через некоторое время пошлет Грегорио в Брюссель, чтобы поговорить с дочерью. Грегорио, с его здравым умом и холодным рассудком, все взвесит как следует и пришлет доклад, которому Мариана вполне сможет доверять. Она молилась за Николаса, она вышила ему шарф, ― причем не в традиционных цветах Шаретти. Это был шарф только для него. Все свои мысли она вкладывала в каждый стежок… Развернув подарок, Николас увидел, как он великолепен, и подумал, что, должно быть, Мариана, днем занятая делами, трудилась каждую ночь, чтобы завершить эту работу в срок. Каждую ночь со дня его отъезда… Он тоже послал ей подарок ― небольшую музыкальную шкатулку, которую сделал своими руками и отдал ювелирам оправить в серебро. На боку было выгравировано ее имя.

Он поведал Грегорио, но не Мариане всю историю с Дориа. Конечно, он будет осторожен… но краткое знакомство с генуэзцем показало, что тот ― человек весьма легковесный и довольствуется мелкими пакостями. Годскалк придерживался того же мнения. «Этот тип, ― сказал как-то священник, ― видит мир как зеркало для отражения собственного великолепия. Он играл со мной, он будет играть и с тобой тоже. Он не попытается нас уничтожить, потому что мы оттеняем его».

Суждения Годскалка часто приводили Николаса в изумление. Он сказал на это:

– Я-то думал, может, мне показалось… Все эти дни у меня было такое ощущение, что Дориа мог бы всерьез помешать нашим планам, если бы только захотел.

– А теперь он желает, чтобы ты охотился за ним, ― подтвердил священник. ― Я рад, что ты решил этого не делать. Трудно ли тебе дается воздержание?

На сей раз вопрос был задан не женщиной, которая стремилась познать натуру другой женщины. Впрочем, в словах священника не содержалось и особой пастырской заботы.

– Почему вы об этом спрашиваете? ― поинтересовался фламандец.

– Сам не знаю, ― отозвался капеллан, нахмурившись. ― Он будет искать твое слабое место…

– Тогда давайте нарядим Тоби в мою одежду, ― предложил Николас. ― Вам понравился Дориа?

– Нет, ― сказал отец Годскалк. ― Но, кажется, мне стало жаль его.

– Жаль его? ― изумился бывший подмастерье.

Вскоре после этого они отплыли, ― точно в срок, благодаря северным февральским ветрам. Главный парус окрашивать не стали; вместо вымпела с флорентийскими лилиями на мачте трепетал большой шелковый флаг ярко-синего цвета, ― предмет особой гордости Юлиуса. Флаг этот развевался над ста тридцатью восемью футами плавучего кредита под названием «Чиаретти».

Под звуки труб галера вышла на веслах из Порто Пизано. Раскатистые звуки инструментов далеко разносил свежий ветер, но их заглушали возгласы и ругань полусотни матросов и ста членов наемного отряда Шаретти, которые сидели по трое на лавках и пытались грести в едином ритме. Им запретили петь до выхода из гавани, опасаясь, что песенный репертуар кому-то может показаться не вполне адекватным.

Почти все оказавшиеся на борту провожали взглядами удаляющийся берег. Свежий ветер раздувал волосы и плащи и горячил кровь предвкушением приключений. Николас обернулся, чтобы взглянуть на своих спутников. Лучники уже стояли на посту на носу корабля у мачты и по обе стороны центрального прохода. Матросы, плотники, старшина команды гребцов, трубач, ― все они тоже входили в команду. На носу вместе со штурманом и рулевым стоял капеллан Годскалк, Тоби, лекарь и цирюльник, Юлиус, давний союзник, казначей и поверенный компании, а рядом с ним ― чернокожий Лоппе и другие слуги. Чуть поодаль виднелось добродушное бородатое лицо капитана Асторре. Джон Легрант как бывалый мореход обозревал корабль и уже вскинул руку, чтобы отдать следующий приказ, ― тогда весла поднимутся все разом, корабль содрогнется, и постепенно раздуются поднятые паруса…

И вот они понеслись вперед по ветру, и люди начали оживленно переговариваться и шутить друг с другом. Его люди. Его корабль. Его риск. Его удача или провал. Не только его ― и Марианы тоже.

Николас лучше, чем кто бы то ни было, сознавал все величие стоящей перед ним задачи. Он понимал, что должен приручить команду до того, как они прибудут в Трапезунд, или по крайней мере, внушить им веру в себя и в своего нанимателя. Он надеялся, что сумеет этого достичь, но мореплавание было новым делом для фламандца, хотя он и провел почти всю свою жизнь на побережье. Эта зима многому его научила. И вот он вышел на широкий простор, ― земля осталась далеко позади и вокруг образовалась пустота, в которой Николас неожиданно быстро сумел освоиться.

Вместе со всеми остальными Юлиус наблюдал за Николасом, который проносился по кораблю подобно приливной волне, осваиваясь на нем, от трюмов до корзины впередсмотрящего.

– Он здесь как дома, ― заметил стряпчий, передавая Тоби ведро.

Лекарь застонал. Он тоже чувствовал себя на корабле, как дома, но во многом невежество еще мешало ему. Основные принципы мореплавания казались простыми, ― все дело в противоборствующих силах, углах и напряжении… В общем, чистейшая математика. С погодой, однако, все было не так просто, ― хотя Джон Легрант, похоже, контролировал и это. В море даже материальные предметы ― дерево, канаты, паруса, ― меняли самую свою сущность, и с ними нужно было осваиваться заново… Внезапно волны сделались сильнее, вода потемнела, и небо затянуло тучами, однако шкипер, прикинув силу надвигающейся бури, решил остаться в море и не искать убежища. Легрант уже успел завоевать уважение Асторре и всей команды. В подобных обстоятельствах Николас лишь молча наблюдал и не вмешивался в происходящее.

Оставалось еще одна неосвоенная территория. Проплывая мимо Эльбы и Корсики и оставляя по левому борту побережье Италии, бывший подмастерье осознал, сколь ограничены его познания. Он разбирался в политических интригах Италии: без этого невозможно ни торговать, ни владеть наемным войском, ни перевозить депеши. Он знал, где земли республики Флоренции граничат с Сиеной, и где те в свою очередь встречаются с землями папы. Оказавшись близ гавани Чивиттавеккья, он даже вытащил сопротивляющегося лекаря из кровати, чтобы показать ему холмы на горизонте, ― те самые холмы, где в прошлом году именно Тоби сделал открытие, обеспечившее возможность нынешнего путешествия. Именно там, под землей, лежали величайшие залежи квасцов, и Венеция платила щедро компании Шаретти за молчание. Конечно, рано или поздно кто-то другой придет к тем же выводам и отыщет месторождение, но к тому времени, возможно, Николас сумеет заработать на чем-то еще.

До сей поры его познания этим и ограничивались. Почти то же самое он чувствовал, когда они миновали Рим и южные границы папских земель, граничившие с неаполитанским королевством, где в прошлом году Асторре со своим отрядом воевал на стороне короля Ферранты против Иоанна Калабрийского, которого поддерживали французы. Николас думал, что ему известно все о побережье Италии, хотя никогда прежде и не видел эти места. Затем он уловил обрывки разговора между Тоби, обучавшимся в Павии, и капелланом Годскалком.

Когда Николас прислуживал Юлиусу и Феликсу в Лувене, он слегка начал понимать латынь. Для живого цепкого ума грамматика этого языка оказалась несложной. Но Годскалк и Тоби цитировали какие-то стихи, вспоминали легенды и говорили о великих цивилизациях так, словно те и по сей день оставались значимой силой. Бывшему подмастерью же и в голову не приходило задаться вопросом, кто в былые времена владел этими землями, какие ошибки допускали те люди и каких достигали успехов. Для него было достаточно и современности, со всеми ее чудесами и проблемами.

Однако он не стал бы пренебрежительно относиться ни к чему из услышанного, ибо был для этого слишком умен. Он просто отложил это в памяти и пообещал себе, что как следует обдумает все на досуге.

Миновав Неаполь, они вооружились, готовые к встрече с пиратами, хотя зимой опасность была куда меньше. Тем не менее, имелись еще и генуэзские корсары, таившиеся в здешних водах и готовые грабить и убивать по приказу своих хозяев французов.

«Чиаретти» миновала эти места без приключений. Пагано Дориа сказал правду: если у него и были какие-то враждебные намерения по отношению к компании Шаретти, это оставалось его личным делом. Никаких приказов непосредственно из Генуи он не получал.

Во многих гаванях, куда они заходили, уже успел побывать «Дориа». На Сицилии они узнали, что разрыв составляет всего десять дней. Парусник задержался в Мессине, закупая зерно и выгружая каталонский сахар, а также связки сыров. Они сделали и кое-что еще, ― как пожаловался Юлиус, когда вернулся на борт, весь встрепанный и раскрасневшийся: в порту не осталось ни воды на продажу, ни кур, ни говядины… ни даже сухих лепешек и рыбы в бочонках. Другой покупатель, не скупившийся на золото, подчистил все запасы.

Шел дождь. Николас в тяжелом промасленном плаще с капюшоном поверх фетровой шапочки поинтересовался:

– А где список?

– Они заломили цену втрое против обычного, ― заявил Юлиус. ― И еще нам придется ждать.

– Хочешь держать пари? ― спросил его фламандец.

Он вернулся через три часа, а за ним ― целая вереница носильщиков, которые волокли все необходимое. Цены оказались вдвое ниже. Юлиус был удивлен и обижен одновременно.

– Это все благодаря тебе, ― заявил ему бывший подмастерье. На Сицилии как раз открывали бочонки с вином нового урожая, и Николас был щедр, как сам Вакх.

– Что я сделал? ― не понял стряпчий.

– Ты сражался на стороне Ферранте в Неаполе. Вице-король Палермо знает об отряде Шаретти, равно как и его агент в Мессине. Вода, мясо и куры…

Юлиус побагровел.

– Откуда они узнали?

Фламандец ответил с ухмылкой:

– Письма от монны Алессандры. Разве не помнишь? Брат Лоренцо обучался в Палермо.

– Она написала для тебя рекомендательные письма? ― Тоби не верил своим ушам.

– Ну, для тебя она бы их точно писать не стала, ― Николас опять засмеялся. ― И кроме того, мы получили все сыры Дориа.

– Сыры?

– Да, он их продал своему агенту в Мессине, и тому пришлось отдать их нам, по особому распоряжению вице-короля. За полцены. А сыр кстати неплохой… В общем, в Мессине Дориа не повезло. Вы слышали, что он женился, пока был здесь?

– Вот это неожиданность, ― заметил лекарь.

– Ну почему же. Девушка с собачкой… Она была на галере.

– Та, что под вуалью? ― уточнил Юлиус.

– Ну, теперь вуаль она сняла. Совсем еще ребенок, лет двенадцать-тринадцать, по словам агента.

– Мне это не слишком по душе, ― заявил Годскалк.

– По крайней мере, они женаты, ― отозвался стряпчий.

– Все равно. ― Священник покосился на Юлиуса, затем на Николаса, который покачал головой, и наконец с широкой усмешкой допил вино.

– А как насчет дальнейшего пути? ― поинтересовался нотариус. ― У тебя что, есть письма к каждому торговцу продовольствием? Они могут не знать брата Лоренцо Строцци, а вот с семейством Дориа общались на протяжении многих столетий. Ни воды, ни провизии… Нам придется жить на сухарях.

– Не только, ― подбодрил его Николас. ― У нас еще будет сыр.

За время плавания из Мессины, по водам спокойного Ионийского моря, Юлиус порой возвращался к этому вопросу, но тревога слегка отступила.

Экипаж превратился в настоящую команду, кок выучился готовить любимые блюда Асторре, наемники, крепкие бывалые парни, без труда освоились с ролью гребцов, а кроме того, нашли общий язык с моряками и с удовольствием учили портовые ругательства. За едой старшие члены компании Шаретти все вместе говорили по-гречески, а Николас порой просил африканца Лоппе давать ему уроки арабского. Также с помощью Лоппе он неплохо научился плавать. Когда же как-то за ужином его спутники вновь заговорили о «Дориа», он спокойно ответил:

– Не думаю, что парусник захочет терять время и останавливаться там же, где мы. Наши пути могут пересечься только в крупных портах, к примеру, в Модоне. Ему нужно будет разгрузиться там.

– Тогда давайте пройдем мимо, ― предложил Тоби. ― Купим припасы где-нибудь еще и двинем прямиком в Галлиполи.

– Невозможно, ― возразил Николас. ― Там нас ждет пассажир.

А им-то казалось, что они посвящены во все его дела… Ни о каком пассажире никто до сих пор и слыхом не слыхивал. Юлиус рассердился.

– Разве я вам не говорил? ― деланно изумился фламандец. ― Помните грека с деревянной ногой? Никколаи Джорджо де Аччайоли? Джон с ним незнаком. ― И он любезно пояснил Легранту, не обращая внимания на остальных: ― Мы зовем его греком, но на самом деле он из флорентийского рода, который прежде правил в Афинах. Он прибыл в Брюгге, чтобы собрать деньги для выкупа своего брата. Не будь его, мы бы никогда не пустились в это путешествие.

– А что он делает в Модоне? ― поинтересовался шкипер.

– Торгует. Бартоломео, его брат, теперь на свободе и продает шелк в Константинополе. Точнее, в Пере… Если Аччайоли нам поможет, мы наладим деловое партнерство.

– Так ты говоришь о Бартоломео Зорзи? Я видел, как его взяли в плен. Да, он торгует шелком и кое-чем еще. Это тот самый человек, который заведует монополией Венеции на квасцы. Вы знали об этом?

Фламандец ухмыльнулся и промолчал.

– Да, знали, ― ответил вместо него Тоби. ― Мы что, так и будем стоять здесь весь день? Я замерз.

Они пошли дальше, ― все, кроме Николаса и Джона Легранта.

– Так значит, все дело в квасцах, ― промолвил шотландец. ― Да, ты ведь был подмастерьем в красильне… Конечно, вашей гильдии квасцы нужны для закрепления тканей. Ну что ж, иметь в друзьях такого человека, как этот одноногий грек ― полезно. Турки берут со своих квасцов ужасающий налог.

– Ужасающий, ― подтвердил Николас. ― Вот почему нам так нужны друзья повсюду.

– Итак, ― помолчав, вновь обратился к нему рыжеволосый шкипер, ― сам сознаешься, что ты задумал, или мне придется подпоить твоего стряпчего?

Николас уже давно успел оценить, что за человек Джон Легрант, к тому же ему всегда нравилось рассказывать о Тольфе. И почему, собственно, все удовольствие должно отойти одному Юлиусу? Он взял флягу с вином и повел Джона Легранта на нос корабля.

Тоби чуть позже видел их обоих. У шкипера был задумчивый вид, а Николас, напротив, улыбался с заговорщицким видом. Похоже, козни Пагано Дориа его ничуть не тревожили.

И напрасно, потому что первое, что они увидели в гавани Модона, ― это гигантский корпус парусника «Дориа».