Текст книги "Весна Византии"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 41 страниц)

Глава девятнадцатая

Внутренний Дворец, высоко, точно аистовое гнездо, сидящий на мраморном пьедестале был выстроен вокруг просторного двора с фонтанами, где пахло миртом. Каждое окно, терраса и балкон дарили новый вид на Благословенный Город: синева и зелень лесистых гор и морских глубин; красные, оплетенные виноградом, городские крыши; тенистые ущелья в цвету, где журчала вода и слышались птичьи трели… Следуя по залам и переходам, рядом с Дориа, Николас понемногу успокоился. Невозмутимость была оружием и защитой; красота ― лишь оружием, и к тому же весьма ненадежным. Ему предстояло предстать лицом к лицу с императором восточного мира, и бывший подмастерье вспомнил свое единственное правило: поставь себя на место другого человека… Война и торговля, любовь и свобода, ― вот единственный путь к успеху. Если он терпел неудачу, то лишь потому, что забывал этот закон. Или ― изредка ― потому что кто-то оказывался сильнейшим игроком. Но такое случалось нечасто. Двойные двери в тронный зал были окованы бронзой. Их открыли двое гвардейцев в позолоченных кирасах, с золотыми щитами и копьями. Один из них был помощником протоспафариоса. Асторре познакомился с ним два дня назад, когда тот был не на службе, сыграл пару партий в кости и угостил выпивкой. Николас сейчас сделал вид, что не признал офицера, и тот тоже никак не выдал себя. Торговцы вошли наконец в тронный зал.

Золото и белизна. Сводчатый потолок, опиравшийся на ряды стройных колонн, был украшен золотом и окружен изящным карнизом с узором из овалов и пальмовых листьев. На возвышении красовались два трона из слоновой кости, слабо светившиеся в отраженном солнечном свете. Пол выстилали мраморные плитки, а на стенах фрески изображали прежних императоров, их супружниц и детей, ― у всех у них были утонченные черты лица с высоко поднятыми бровями и одинаковым изгибом губ; головы клонились под тяжестью диадем; имена и титулы были написаны в промежутках над остриями скипетров.

В большом зале было полно народу, но не наблюдалось привычной на Западе суеты, ― здесь все чинно выстраивались рядами. Николас и Дориа оказались единственными просителями. От дверей до тронного помоста вела ковровая дорожка, расшитая гранатовыми и персиковыми деревьями. Николас заметил, как на миг глаза Дориа недобро вспыхнули, но, похоже, тот немедленно отставил пришедшую на ум мысль. Он тоже понимал, что поединок их на время завершен. Сейчас Дориа желал лишь одного: преуспеть в том, что удавалось ему лучше всего ― очаровать императора Давида и императрицу Елену, ожидавших прибытия послов.

Поставь себя на место другого человека… Император решил принять их сразу после пасхального богослужения; он так и не снял парадной митры, украшенной драгоценными камнями и золотой с пурпуром далматики с широкими жесткими рукавами. В левой руке он держал императорский скипетр, а в правой, на колене, ― золотую державу. На ногах были алые туфли, к которым надлежало припадать с поцелуями. От него пахло ладаном, и в позе своей император до сих пор сохранял неподвижность и отстраненность пережитого мистического опыта, а также осознание собственной древней власти. Басилевс, великий Комненус, владыка римлян и Ператейи. Где тут Генуя? И что есть Флоренция?

Но каким был человек, скрывавшийся внутри этого наряда? Слегка располневший, средних лет, розовощекий, с ухоженной золотистой бородкой… У него был римский нос с горбинкой и задумчивые, холодные глаза, бестрепетно взиравшие на посланцев Запада. На мгновение взгляд задержался на ларцах и свертках, что несли за ними слуги. «В мире нет почти ничего такого, что могло бы доставить нам удовольствие, но там, где дань положена обычаем, ― мы примем ее…»

Как, благодаря каким свидетельствам можно судить об истинной сути императора? Тогда поставь себя на место императрицы, что сидит с ним рядом… Она здесь, но почему? Не из алчности: ведь она даже не соблаговолила взглянуть на дары консулов. Возможно, чтобы вдвойне поразить имперским величием чужеземцем, к чьей помощи империи пришлось обратиться? В конце концов, ведь Трапезунд послал Михаила Алигьери во Флоренцию. Трапезунд присоединил свой голос к просьбам фра Людовико да Болонья, друга Дориа и немезиды Юлиуса, который ныне путешествовал по Европе…

Сейчас все свое внимание императрица сосредоточила на двоих посланцах, склонившихся перед ней, однако интересовал ее лишь генуэзец, но не Николас. А Дориа не скрывал своего восхищения. И воистину, оно было заслужено. Даже после рождения девятерых детей Елена Кантакузен сохранила стройность, и длинная, расшитая золотом туника облегала ее тело, словно футляр. Лицо казалось покрытым чистейшей эмалью, в окружении жемчужных каскадов, ниспадавших с диадемы. Волосы были такими же темными, как и глаза. Когда Николас поднял голову после очередного поклона, то поймал на себе взор императрицы. В них ему померещился краткий проблеск то ли любопытства, то ли отвращения.

Он мгновенно опустил взгляд. Что ей могли наговорить? Среди множества придворных дам, окружавших императрицу, не было Виоланты Наксосской, однако тут стояли другие женщины, которых он не знал; мужчины в роскошных одеяниях во множестве толпились позади императора, ― и это были не слуги, и не охранники… должно быть, члены лучших семей Трапезунды, греческие аристократы, о которых Николасу приходилось слышать: Ипсиланти, Мурусси, ― они владели своими поместьями задолго до того, как латиняне вышвырнули императора из Нового Иерусалима, спустя тысячу двести лет после того, как Христос принял свою смерть в Иерусалиме прежнем, ― и братья императора явились, дабы основать здесь империю Трапезунд.

Все они на вид казались влиятельными людьми; и смотрели они сейчас тоже на него и на Дориа. Если державе и впрямь угрожала опасность (хотя о какой опасности может идти речь?), люди, владеющие землей, желали бы знать, какую помощь они могут получить от Генуи и от Флоренции, ― вне зависимости от ничтожных разногласий по вопросам веры… Патриарх, как заметил Николас, отсутствовал в тронном зале.

Секретарь с поклоном двинулся навстречу. Это был Амируцес, казначей и главный управитель, а также канцлер императорского двора. Торжественным голосом он объявил имена гостей императору. Первый ― конечно, генуэзец. Генуя была давней владычицей Леванта, и столь же давней соперницей обоих императоров, ― от нее по-прежнему ожидали выгодной торговли и дорогих даров.

Дориа выступил вперед, и все взгляды сошлись теперь на нем одном. Несмотря на невысокий рост, он был изящно сложен, и зеленый шелковый плащ подчеркивал его медленные уверенные движения. Достигнув конца ковровой дорожки, он чуть помедлил, а затем умело опустился ниц. Алые туфли императора оказались как раз перед ним, на низенькой мраморной ступеньке. Приложившись к ним губами, он поднялся и склонил голову, дожидаясь, пока император соизволит с ним заговорить. Он прошел по всему ковру, от начала до конца, и у Николаса тоже возникло искушение особого рода. Но, как и Дориа, он понимал всю неуместность продолжения ссоры. Это могло подождать.

Дориа представил свернутый пергамент с шелковой лентой и огромной печатью, ― его верительное письмо. Коснувшись листа кончиками пальцев, император затем сделал знак секретарю. Со своего места Николас слышал ясный музыкальный голос басилевса и более низкий ― казначея, который переводил содержимое послания. Амируцес, бывавший в Риме, Флоренции и Генуе, говорил по-итальянски с сильным греческим акцентом.

Соблюдая этикет, Дориа отвечал на том же языке. Двое молодых людей ― должно быть, сыновья казначея, ― стояли у того за спиной. Кажется, один из них приходился крестником кардиналу Бессариону.

Николас не знал, говорит ли по-гречески Пагано Дориа. Скорее всего ― вполне неплохо, ведь он почти всю жизнь провел на Востоке. Как бы то ни было, Амируцес переводил слова императора совершенно точно. В речи его не было ничего неожиданного: лишь церемонное приветствие и пожелания владыкам Генуэзской Республики, а также краткое подтверждение условий торговли и тех привилегий, которыми уже обладали торговцы. Именно существование этого предварительного соглашения позволило Дориа так ловко продвинуться на новом месте. Однако теперь стало очевидным, что надеяться на улучшение этих условий не стоит. В прежнем генуэзцы оставили о себе не самое хорошее впечатление, однако Дориа, почтительный и полный очарования, был преисполнен решимости улучшить ситуацию.

Наступил момент вручения даров. Слуга-грек по имени Параскевас поочередно преподносил каждый предмет своему хозяину, а тот передавал его в руки казначею. Кубки, специи, тончайшая шерстяная ткань (которой на «Чиаретти» не осталось вовсе) оказались превосходного качества и очень дорогостоящими. Две сотни дукатов были потрачены на то, чтобы доставить удовольствие басилевсу. И басилевс выразил свое удовлетворение. Подарки исчезли. Дориа, трижды поклонившись, отошел в сторону, и наступил черед Клааса.

В моменты, подобные этому, он старался не забывать о своем низком происхождении. Именно с ним он пытался бороться на протяжении последних полутора лет. Николас отлично знал все свои сильные стороны, ― и одним из его талантов была несомненная способность к подражательству. Не зря он так долго и пристально наблюдал за всем происходящим у церкви.

И потому он двинулся вперед медленно, так же, как двигались члены императорской семьи, и с тем же достоинством. Но там, где Дориа требовал к себе внимания, он держал взгляд строго опущенным все то время, пока его представляли двору. Прострации его обучала мастерица своего дела: оставалось лишь пожалеть, что сейчас она не может насладиться своим преподавательским триумфом. Он исполнил положенное лобзание и поднялся, по-прежнему потупив взор и пребывая в неподвижности до той поры, пока не заговорил император. Когда же Николас наконец поднял глаза и взглядом встретился с басилевсом, то почувствовал, как мурашки побежали у него по коже. Так значит, это правда… Виоланта редко изъяснялась начистоту, и до сих пор он сомневался… Однако теперь фламандец постарался забыть о своей догадке и полностью сосредоточился на церемонии.

Сперва письмо, подписанное во Флоренции Козимо де Медичи, с условиями торгового соглашения, цветистыми приветствиями и комплиментами… Послание было вручено императору и зачитано вслух. От Амируцеса император знал о существовании дома Медичи, вот почему он послал Михаила Алигьери во Флоренцию. Личное письмо от того же Алигьери было получено императором заранее, ― там излагались условия договора. И раз представителя Флоренции пригласили во дворец, ― стало быть, император счел эти условия приемлемыми. С другой стороны, не следовало проявлять излишнюю уверенность. Терпеливое ожидание ― вот истинный залог успеха.

Все письма были прочитаны и переведены. Император заговорил, время от времени прерываясь, чтобы дать возможность казначею перевести его речь. Император повторял условия договора пункт за пунктом, и так же, пункт за пунктом, давал на них свое согласие, по каждому в отдельности. Они получали все, что просили, все, чего желали Медичи и компания Шаретти. Николас слушал, пытаясь внешне ничем не выдать своего торжества.

Наконец обсуждение подробностей закончилось. Император отложил бумаги и несколько мгновений пристально изучал флорентийского консула, прежде чем выдать положенное заключение. Император выразил надежду, что Республика Флоренция через посредничество своего агента, компании Шаретти, будет уважать обычаи и суверенитет этих земель, а также что соглашение, заключенное сегодня, станет началом долгого, честного и плодотворного сотрудничества. Николас ответил на самом изысканном тосканском наречии, и Лоппе выступил вперед с дарами от Флоренции императорскому семейству. Василевс с любопытством оглядел Лоппе, ― словно среди его собственных слуг до сих пор не было ни единого чернокожего…

Дары оказались вполне достойными: в основном, отрезы бархата императорских цветов ― алый на золоте, пурпурный узор на черном фоне, и серебристый. Прежде обычным людям запрещалось красить ткани в императорский пурпур, ― но это было давно. Николас также выбрал вишневый бархат, усеянный розовыми бутонами, вышитыми серебряной нитью и белым шелком. Когда он развернул ткань, то кто-то из женщин издал негромкий восхищенный вздох, но фламандец даже не обернулся. В конце концов он объявил:

– Вот те дары, что я осмелился принести с собой. Но если Трижды Величайший дозволит, то у ворот его ждет более значительный подарок. Глава императорской гвардии знает об этом.

Все было подготовлено заранее. Протоспафариос выступил вперед, поклонился и заговорил с императором. Амируцес еще не успел перевести, но Николас уже понял смысл ответных слов:

– Мне сказали, что вы привели вооруженных наемников, которые служат Флоренции, и что эти люди считают своим долгом, пока они расквартированы здесь, защищать мой город. Верно ли это?

Николас подтвердил, что так оно и есть. Если басилевс соизволит, отряд можно собрать под его балконом за считанные мгновения. Эти люди ни о чем так не мечтали, как узреть хоть на миг величайшего владыку восточных земель, ради которого они проделали столь долгий путь.

Дозволение было дано, и гонец отправился в путь. Николас слышал, как перешептываются между собой женщины, стоявшие за помостом. Император, погруженный в задумчивость, внезапно задал вопрос:

– Флорентийский консул присутствовал сегодня утром у храма Панагия Хризокефалос?

Амируцеса рядом не оказалось. Николас, помявшись, все же рискнул ответить по-гречески:

– Прошу простить меня, басилевс. Да, я был там.

Император покачал головой.

– Знания не требуют извинений. Ты слышал службу?

– Я слышал музыку, басилевс, ― подтвердил Николас. ― Я не могу словами описать ее великолепие. Это относится как к звуку, так и к использованию тайны христианских чисел.

– Ты говоришь о каноне и псалмах? ― осведомился император.

Николас склонил голову и по знаку императора решился продолжить:

– Сия литургия мне незнакома. Но я разбираюсь в математике и в шифрах. Слушателю показалось, ваше великолепие, что в первой оде недоставало второго стиха.

Император обернулся к человеку, стоявшему рядом. Секретарь поспешил с подсказкой:

– Воистину, это так, басилевс. Акростих был не закончен. Флорентийский консул подметил совершенно верно.

– Дар к языкам и дар к цифрам, ― проронил император. ― Флоренции повезло. Что ты там говорил о войсках?

Николас слышал, как снаружи Асторре направляет своих людей во двор. Басилевс поднялся, и все тут же поспешили поклониться ему. Когда фламандец выпрямился, ему дозволили проследовать за императором на балкон, чтобы полюбоваться начищенными доспехами выстроившихся в шеренги девяносто восьми наемников. Три дня они провели, без устали полируя свое оружие и доспехи; синие перья на шлемах казались нарисованными, ― так стройно они держали ряды. Солдаты выглядели даже лучше, чем императорская гвардия. Асторре, стоявший во главе своего войска, не сводил взгляда с императора и приветственно держал над головой меч. Все прошло в точности, как они запланировали, но от этого восхищение Николаса капитаном наемников не уменьшилось ни на йоту.

Император произнес несколько слов, и в руках его оказался замшевый мешочек, который слуги с почтением вручили Асторре. На вид он был достаточно тяжелым. Впрочем, учитывая, какую силу приобретал император ― это было лишь справедливо.

Асторре, получив деньги, передал их Томасу, своему помощнику, а сам с неловкой медвежьей грацией распростерся на каменных плитах двора. Поднявшись, он склонил голову и отошел в сторону вместе с протоспафариосом. Томас отдал приказ по-фламандски и повел наемников прочь.

Аудиенция подошла к концу. В зале императрица уже направилась к выходу, меж двух рядов склонившихся в поклоне придворных. Император, вновь взойдя на трон, любезно дал обоим консулам соизволение удалиться. Вновь оказавшись бок о бок со своим соперником, Николас со всем почтением покинул зал. На сей раз наружу их повел не секретарь, но другой слуга, не говоривший ни слова по-итальянски; и шли они совсем другими залами и коридорами, гораздо более длинными, и при этом провожатый то и дело обращал внимание гостей на какие-то незначительные детали и украшения. Казалось, он просто тянет время и желает, чтобы консулы подольше задержались во дворце. Пагано Дориа, который, как выяснилось, действительно сносно говорил по-гречески, немного поболтал со слугой, а затем по-итальянски обратился к Николасу:

– Так расскажи мне, наконец, откуда взялась на борту чума?

– Это все Тобиас, наш лекарь, ― пояснил Николас. ― С помощью обычной краски и чечевицы, насколько я понял. А мне казалось, ты утверждал, что серебра совсем не осталось…

– Это ты насчет того мешочка, полученного от императора? Не обольщайся. Краска и чечевица, мой дорогой. ― Похоже, генуэзца ничуть не обеспокоило то, как радушно басилевс встретил Асторре. Веселым тоном он продолжил. ― Так вот, вернемся к нашему прежнему разговору…

– О твоей жене? ― уточнил Николас.

– Нет, о твоей. У меня где-то лежит ее письмо. Она послала его в Трапезунд, чтобы оно здесь дожидалось твоего прибытия. Его доставили на генуэзском судне, и торговцы оставили его в Леонкастелло. Я взял на себя смелость вскрыть его, и дал почитать Катерине. Некоторые слова она понять не смогла, хотя и сама вполне способна на подобные штучки, уверяю тебя… Мать и дочь… Да, нам с тобой здорово посчастливилось!

К востоку открывался великолепный вид на холмы и городские улицы, сбегавшие к самому побережью. Чуть ближе располагались дворцовые конюшни, воинские бараки, арсенал, склады, оружейные комнаты. Обоняние подсказывало, что неподалеку можно отыскать кухни, пекарню и рыбный пруд. Пройдя еще несколько шагов, Николас осведомился:

– Письмо у тебя с собой?

Дориа хохотнул.

– Здесь? Нет. Боюсь, у него уже несколько потрепанный вид. Но если ты так хочешь его получить, я принесу письмо на стадион. Ты ведь собираешься на празднество, не так ли?

– Меня пригласили, ― подтвердил Николас. ― Но можешь не утруждаться. Я пришлю за ним Лоппе.

Дориа вновь улыбнулся.

– Ты можешь его прислать, но он ничего не получит. Только на Мейдане, мой дорогой, больше нигде. Страница за страницей, и такие вольности!.. Катерина даже заревновала…

Он лгал насчет содержимого письма: Николас в этом не сомневался. Если такое письмо вообще существует, навряд ли в нем содержится что-нибудь интересное. Мариана могла послать его в Венецию только в январе. Однако неприятно, что послание остается в руках Дориа. Не говоря уж об упрямстве Катерины…

Письмо было адресовано ему, Николасу. Она могла бы передать его втайне. Все-таки послание было от ее матери. От матери, которая наверняка очень огорчилась, узнав о побеге Катерины, а, возможно, и о том, что… Но нет, этого Мариана узнать никак не могла, иначе Дориа ни за что не согласился бы расстаться с этим письмом.

А вдруг и это ― очередной обман? Очередной финт в игре, затеянной Дориа? Иначе к чему так настойчиво приглашать Николаса на празднество?

Фламандец двинулся дальше, обороняясь единственным доступным ему оружием ― молчанием. До поры отказ сражаться был его единственной защитой.

Внезапно их провожатый свернул к большому строению на лужайке. Дорога, что вела туда, обходила кругом небольшой фонтан. За спиной осталась западная стена цитадели, поверх которой виднелись верхушки деревьев, росших на краю ущелья.

Николас обернулся. За спиной у него Лоппе и грек-слуга также остановились с озадаченным видом. Провожатый поманил их от входа в павильон.

– Куда мы идем? ― поинтересовался фламандец.

Дориа поднял брови, и глаза его блеснули.

– А ты не знаешь? Тогда почему бы не спросить самому? Ведь ты неплохо говоришь по-гречески.

Судя по голосу, он с трудом сдерживал веселье. Николас, в свою очередь, оценивающе взглянув на загадочное сооружение, догадался, для чего оно может быть предназначено, и всем сердцем пожелал оказаться как можно дальше отсюда, вместе с Юлиусом, Тоби и Годскалком. Но нет… ведь он желал именно этого! И какой смысл оставлять теперь Дориа одного? По крайней мере, он наконец сможет отогреть заледеневшие руки и ноги… И фламандец по-гречески поинтересовался у провожатого:

– Это купальня?

Челядинец, одетый в длинное, застегнутое до горла платье и шляпу, похожую на высокую трубу, отозвался:

– Таков приказ басилевса. Он желает, чтобы гости насладились его банями. Прошу вас, следуйте за мной.

Дориа заулыбался еще шире и прошептал по-итальянски:

– Интересно, а бани здесь совместные? Я слышал немало любопытного. Дорогой мой, по-моему, ты слишком молод для этого.

– Надеюсь, что так, ― подтвердил Николас. Открылась дверь, а затем еще одна, ― и наружу вырвались клубы пара. Все было именно так, как он ожидал.

– Общие бани, ― подтвердил Дориа чуть слышно.

* * *

Николасу доводилось бывать в парных во Фландрии и в Италии. В большинстве своем это были заведения без всяких изысков, с жесткими лежанками в основном зале и загородками рядом с уборной для переодевания. И повсюду, даже в борделях, без труда можно было раздобыть полотенце. Но здесь, когда он разделся, то внутрь пришлось входить обнаженным.

Стены купальни были затянуты желтым шелком, расшитым жемчугом; тут и там виднелись кушетки с горами подушек и персидскими коврами. У одной стены был накрыт стол, с кувшинами вина и серебряными блюдами, полными фруктов и всевозможных лакомств. Двое служителей молча стояли рядом в одних набедренных повязках, ожидая распоряжений. Оба оказались евнухами. Все кушетки были пусты, и Николас нигде не обнаружил Дориа. В конце зала он увидел двойные двери, украшенные тяжелой позолотой. Туда он и направился. При его приближении обе створки распахнулись, и третий слуга в низком поклоне жестом пригласил его войти внутрь. Николас очутился в просторной теплой комнате, доверху заполненной паром. Тепидарий…

В отличие от первого зала, этот не пустовал. Под его сводами все звуки снижались до призрачных шепотков и музыкальных отголосков, а свет с трудом просачивался сквозь ароматный пар. Единственным одетым существом оказался мраморный златоликий Зевс в плаще и тунике, слившийся в недвусмысленных объятиях с двумя юношами неземной красоты…

По кругу располагались кушетки, на которых люди или просто отдыхали, или пользовались услугами массажистов, ― также совершенно обнаженных. В дальнем углу цирюльник обихаживал своего клиента, в окружении каких-то мисочек, гребешков и притираний; сейчас он приводил в порядок ногти вельможи, который лениво возлежал на диване, протянув слуге руку. На соседней кушетке слуги растирали другого придворного маслами с сильным ароматом мускуса и алоэ.

Николас узнал этих придворных, ибо видел их в тронном зале. Их тела еще хранили ровный прошлогодний загар цвета бледной сиенны. Кое у кого виднелись шрамы, ― но они явно были получены не в бою. При появлении Николаса два или три человека соизволили поднять голову и взглянуть на него, но остальные даже не шелохнулись.

И тогда он увидел мальчиков, совсем юных, от десяти до четырнадцати лет… Они явно были не самого низкого происхождения или, по крайней мере, получили хорошее воспитание. Во всяком случае, они не походили на рабов, и в их поведении также не было ничего вызывающего. Кое-кто из них разделял ложе с пожилыми мужчинами, либо в молчании, либо ведя негромкую беседу. Мужчины и мальчики не касались друг друга, разве что в знак приветствия, и ласки их оставались воплощением скромности. Другие дети были заняты между собой. Николас обратил внимание на двоих, что лежали прямо на мраморном полу, занятые игрой: каменная доска стояла между ними, и они по очереди передвигали фишки. Подобно фишкам, один мальчик был темноволос, а другой ― совсем светлый. Младший, восхитительный отрок с локонами цвета воронова крыла, падавшими на плечи, был фламандцу незнаком. Старший оказался тем самым ангелочком, что нес церемониальный лук в пасхальной процессии. Ни тот, ни другой даже не взглянули на Николаса и на Пагано Дориа, который подошел и встал рядом со своим соперником.

Это можно было пережить. На борту «Чиаретти» мужчины с радостью избавлялись от завшивленных рубах и тяжелых дублетов и разгуливали по каютам нагишом. Плавание, физические упражнения, ― все это было привычно. Но сейчас Дориа стоял, словно олень перед боем, гордо распрямив плечи, упираясь кулаками в бедра и пристально рассматривая Николаса.

В свою очередь, тот без смущения вернул взгляд, ибо всегда восхищался хорошо сложенными мужчинами, а к Дориа это определение относилось в полной мере.

В затененных густыми ресницами глазах генуэзца таилось насмешливое лукавство, но можно было различить и отголоски какого-то более искреннего чувства… скорее всего, то была зависть, или неприязнь.

Дориа неторопливо заговорил по-итальянски:

– Мальчики всегда бывают любезны, и радуются труднодостижимым победам. Если больше ничто не поможет, попроси, чтобы они показали тебе мозаики. Тот, кто создал эти картины, смог бы даже мертвого поднять из могилы. ― Голос его звучал совершенно невозмутимо, дыхание оставалось размеренным. Всем видом своим он выражал самоуверенную насмешку и мужественность, и при этом ничуть не смущался показывать свое нарастающее возбуждение.

– Я вижу, тебя здесь все вполне устраивает, ― отозвался Николас. Голос его на миг дрогнул, но тут же вновь выровнялся. Не время сейчас разражаться нервным смехом… Он даже не рискнул повернуться к своему сопернику спиной… И словно всего этого было недостаточно, к нему вдруг направился черноволосый подросток. Николас дождался, чтобы тот подошел ближе, и спокойно промолвил:

– Прошу простить меня, юный господин. ― Ручейки пота стекали по всему телу; кожа в этих местах начинала зудеть и чесаться, хотя, возможно, кто-то принял бы это за знак возбуждения…

Мальчик ответил по-гречески:

– Мы желаем лишь доставить удовольствие.

Николас хотел ответить, но тут влажная ладонь легла ему на плечо. Дориа оказался совсем рядом, но затем отодвинулся в сторону и убрал руку.

– Тут не все такие мужланы. ― И обратился к подростку: ― Как твое имя?

Его звали Антимос. Греческое имя, но не из рода Комненов. Возможно. Антимос сын славного, но обедневшего семейства… У мальчика были мягкие губы, синие глаза и нежные руки. С серьезным видом взглянув на Дориа, он потянулся к нему, и генуэзец уверенно прижал к груди его руку.

Имел ли Николас право вмешаться? Мальчик и мужчина, сделав несколько шагов, исчезли в густых клубах пара, словно их здесь и не было. Откуда-то издалека донеслось шлепанье влажных босых ног по мраморным плитам и смеющийся голос торговца. Прислужник, остававшийся доселе незамеченным, окликнул Николаса из-за завесы тумана.

– Если угодно, сударь, здесь есть отдельные комнаты.

И по-прежнему никто на него не смотрел.

Николас остался стоять на месте, чувствуя только одно желание: поскорее оказаться как можно дальше отсюда. Но тут к нему подошел второй подросток.

Юный златовласый лучник… Некогда император доверил этот пост сыну хлебопека, ― но то была совсем другая история. Сейчас же перед Николасом стоял отрок лет четырнадцати, и в отличие от своего темноволосого собрата, он куда лучше понимал смысл ведущейся здесь игры. В последний раз фламандец видел его на выходе из храма, облаченного в белые шелка… И в воздухе над ними еще звучали отголоски пасхальных молитв… Кудри мальчика до сих пор пахли ладаном. С невинным взглядом из-под густых ресниц он промолвил:

– Я лишился своего партнера. Мое имя ― Алексий. Не желаете ли сыграть со мной, господин? ― Кончиками пальцев он попытался намекнуть, какую игру имеет в виду, но Николас невозмутимо отвел его руку, а затем, склонившись, подобрал фишки и игральную доску.

– Друг мой, ― сказал он. ― Ты бросил вызов человеку, который заключает пари с пророками. Покажи мне, где тут отдельные комнаты.

Тело мальчика было густо смазано маслом, и также источало запах благовоний. Его ласкающий взгляд оставлял на коже почти физически ощутимый отпечаток. Уже на выходе Николас обернулся, чтобы в последний раз увидеть зал парной. Никто так и не шелохнулся, и лишь Зевс-громовержец высвободился из объятий двоих отроков, и лицо его в золотой маске было повернуто вслед уходящим. В облаках пара запах ладана сделался сильнее.

Евнух поджидал их снаружи, и Николас ничуть этому не удивился. Поразительно было то, что мальчик неожиданно остановился перед ним.

– Еще не время, ― сказал он.

– Мой господин, ― возразил слуга, обращаясь к отроку. ― Мой господин, я получил приказ…

Мальчик сделал шаг вперед и внезапно с силой ущипнул евнуха за жирное предплечье. Тот испуганно пискнул, но остался стоять неподвижно. Николас обратился к светловолосому юнцу:

– Алексий… Кто ты такой?

Мальчик повернулся, и выражение недовольства стерлось с его лица. Евнух поспешил пояснить:

– Алексий ― племянник императора. Басилевс дал мне приказ отвести вас в другие покои. Мой господин, прошу, простите нас.

– Прямо в таком виде? ― поинтересовался Николас. Евнух без единого слова достал откуда-то сбоку, из-за занавески, сложенное одеяние и протянул его фламандцу. Тонкое платье липло к влажному телу, и обнаженного мужчину пробрала дрожь. Слуга опустился на колени и принялся возиться с застежками, что шли от подола до самого горла.

– Я сам должен был сделать это, ― с сияющей улыбкой заявил мальчик.

– Ты еще не заслужил, ― возразил Николас. ― Это награда за победу в трех партиях подряд.

– Есть и другие игры, ― заметил подросток.

– Несомненно, ― мягко подтвердил фламандец. ― Но я в них не играю.

Вместе с евнухом он двинулся прочь, а когда обернулся, то увидел, что Алексий смотрит ему вслед с выражением искреннего недоумения на лице, отчасти смешанного с досадой.

Они шли по коридорам, которые постепенно становились все более просторными и богато украшенными, и Николас догадался, что они возвращаются во дворец. Он не стал задавать вопросов, а евнух хранил молчание. Неизвестно, что ждало впереди, но возможностей существовало не так уж много. Как-никак Николас был флорентийским консулом, а значит, жизнь его не подвергалась опасности, если только он не настроит против себя кого-то очень влиятельного…

Наконец, они подошли к двери. Евнух поскребся, а затем подал знак фламандцу, чтобы тот вошел первым. Внутри его ожидала Виоланта, внучатая племянница императора.

– Вы пропустили мои земные поклоны, ― сказал он принцессе.

– Надеюсь, ты справился. ― На ней по-прежнему было парадное одеяние и диадема, и сидела она в том же массивном кресле, что и на борту галеры. Точно так же, как и тогда, рядом маячила черная фигура архимандрита Диадохоса. Все, кроме Николаса, были полностью одеты. Он же ощущал, что весь взмок под своим тонким балахоном. Если бы ткань не впитывала пот, то, должно быть, под ногами уже натекла бы целая лужа.