Текст книги "Весна Византии"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)

Первыми во двор ступили герольды и знаменосцы. Затем юноши и девицы разбросали повсюду желтые весенние цветы. Золотоволосый мальчик несравненной красоты, в шелковом наряде цвета слоновой кости прошел следом с позолоченным луком в руках. За ним, медленно ступая бок о бок со своим духовником, шествовал император, неся на сгибе правой руки свой скипетр. Левой рукой он придерживал бесконечно длинный расшитый паллий. Поверх туники на императоре была далматика с вышитыми шелком пурпурными и золотыми орлами. На голове красовалась золотая митра, унизанная жемчугом. Длинные нити перлов ниспадали на широкие плечи и переплетались с прядями золотистых вьющихся волос. Следом за императором шествовали его приближенные ― мужчины, женщины, юноши и подростки, чиновники, вельможи и служители церкви. Замыкал процессию церемониальный эскорт в золотых доспехах и шлемах, украшенных белоснежными перьями.

Из северного портика церкви медленно выступила навстречу группа белобородых священников в сверкающих одеяниях. Кресты и иконы, которые они несли в руках, отбрасывали золотистые отблески на стены и колонны храма. Когда император поравнялся с ними, Пагано сжал руку Катерины, и она послушно преклонила колени. Придворные прошли в храм, и двери закрылись, ― там, внутри не было места для чужеземцев, последователей раскольнической римской церкви. Колокола замолчали. Двор окутало безмолвие.

Катерина вдруг почувствовала, что вся дрожит, и схватила мужа за руку. Она знала, что еще очень юна и многому должна научиться; понимала она также и причины своего страха: мир слишком велик, и такова цена за желание войти в него победительницей. Катерина была готова на все. Ей не хотелось всю жизнь провести в красильне, и рядом с Пагано она чувствовала себя почти всемогущей.

Поднявшись с колен, она отыскала взглядом рослую фигуру мужа матери и в единственный взгляд попыталась вложить всю радость и гордость, которую ощущала в этот момент.

* * *

― Вот он, ― заявил Юлиус и толкнул Николаса ногой. А потом еще раз.

– Слава богу, я еще не лишился зрения, ― заметил тот. ― Это протонотариос, который приходил к нам. А человек в шляпе, похожей на корзину ― Амируцес, придворный казначей. Замыкает процессию начальник гвардии: скажи об этом Асторре. В дверях церкви их встречает патриарх со своим клиром, а тот, кто…

Юлиус перебил его:

– Ты что, не слышал? Вон там, напротив, стоит Пагано Дориа, который сжег твой корабль и чуть не прикончил нас с Джоном руками турков. А девушка рядом с ним, с завитыми волосами и в слишком открытом платье… Тебе на нее наплевать?

Он помолчал, дожидаясь поддержки от Тоби и Годскалка, но лекарь сделал вид, что не слышит, а священник ― что его и вовсе здесь нет.

– Так подойти и ударь его, ― посоветовал Николас. ― Он только об этом и мечтает.

Юлиус сердито засопел.

– Конечно, я бы не хотел помешать нашей торговле.

– Вот и правильно, ― одобрил фламандец. ― К тому же на нем императорская накидка. Должно быть, басилевс тоже пригласил его на аудиенцию. По пути у нас будет возможность переброситься парой слов. Я передам ему твои наилучшие пожелания.

– Лучше убей его, ― велел Юлиус. Внезапно Годскалк положил руку ему на плечо и стряпчий осознал, что в церкви началось пасхальное богослужение, и ему следует примолкнуть. В воздухе висел аромат благовоний, а через двери доносились поющие голоса. Одни лишь голоса, без музыкальных инструментов… Нотариус, который не интересовался музыкой, уставился на Пагано Дориа, и тот любезно улыбнулся в ответ, а затем что-то прошептал на ухо жене. Та засмеялась. Юлиус сжал кулаки. Он уже чувствовал себя гораздо лучше, ― достаточно, чтобы кого-нибудь избить.

Тоби, перехватив взгляд Годскалка, заозирался в поисках Лоппе. Годскалк еще какое-то время придерживал нотариуса за плечо, но наконец отпустил, дружески толкнув его в бок, словно довольный тем, что сумел усмирить непокорную лошадь. Юлиус по-прежнему не сводил взгляда с генуэзцев, лишь время от времени косясь на Николаса… А тот больше ни разу так и не посмотрел на Катерину, и лишь озирал всех присутствующих, словно пытаясь занести в память все лица до единого. И хотя люди, собравшиеся в церковном дворе, продолжали хранить почтительное молчание, тишину нарушал гул толпы, собравшейся чуть дальше за воротами, и привычные звуки городской жизни. Николас наконец прекратил оглядываться по сторонам, и Годскалк едва слышно шепнул ему:

– Акростихи, как я тебе и говорил.

– Да, слышу.

В церкви звучные голоса перешли от канонических песнопений к великому Акафисту Контакиону, с его припевами, повторявшимся раз за разом. Богослужение продолжалось под мощным наплывом музыки: следовал то песенный пассаж, то одинокий голос: «Кто велик, подобно нашему Богу? Ты есть Господь, творящий чудеса или безмолвные молитвы в полнейшем молчании. Все стоят в безмолвии, ибо явился Владыка сего дома… Владыка явился и услышит тебя».

Божественная литургия греческой церкви достигла своей высшей точки. Именно о таком богослужении некогда писали посланцы киевского князя: «Мы не знали, на земле мы или на небесах, ибо воистину подобной красы и великолепия не найдешь нигде в грешном мире. Мы не в силах это описать: знаем лишь, что сам Господь пребывает там среди человеков, и служение их превосходит все виденное нами в иных местах. Мы не в силах позабыть такую красоту». Не в силах удержаться, соловей к западу от Трапезунда запел, разливая в воздухе прозрачные чистые трели. Николас чуть заметно пошевелился и вновь замер. Годскалк исподволь наблюдал за ним.

– Что произошло?

Хороший священник обязан разбираться в человеческих эмоциях. Однако порядочный человек не должен использовать это знание в своих целях. Капеллан не мог пока разобраться в том, что видел. Действительно ли Николас был тронут происходящим? Но чем именно? Он слышал величественную музыку, видел перед собой древнюю прекрасную церковь, храм Логоса, образ рая на земле. Вокруг являли себя останки некогда великой империи, воплощенной ныне в фигуре басилевса, миропомазанного вождя и владыки своего народа, хранителя Изначального Чистейшего Света.

Достойнейший император, на коронации дававший клятву всемерно поддерживать Божью Церковь. «Я, Давид, именем Иисуса Христа, Господа нашего правоверный император и повелитель всех римлян, верой и правдой клянусь… Все то, что святые отцы отрицали и предавали анафеме, я также отрицаю и предаю анафеме…» Император, правивший, подобно своим предкам, милостью Божьей, ― ежечасно ему напоминали о бренности своего существования. «Помни о смерти!» ― повторяли ему раз за разом, когда после коронации басилевс шествовал к своему народу. «Помни о смерти, ибо ты ― прах, и в прах возвратишься». Никто не сражался столь же отважно за Константинополь, Дароносицу Божью, чем его император, сложивший там свою голову. «Город взят, а я еще жив?» ― вопросил он и, спешившись, с мечом в руке устремился на турков…

Какой человек на заре своей юности остался бы равнодушен ко всему этому? Когда они проплывали мимо Константинополя, Николас заговорил о чем-то подобном, но в ту пору Годскалк слушал его не слишком внимательно.

Задумавшись таким образом, капеллан понемногу увлекся, вслушиваясь в торжественное богослужение. На время все тревоги его развеялись. Но люди всегда оставались людьми и не давали надолго забыть о себе. Юлиус по-прежнему играл в гляделки с генуэзским хлыщом. Тоби, верный и наделенный товарищ, незаметно приблизился к стряпчему… Лекарь, по мнению Годскалка, не верил ни во что, кроме сил природы, своих снадобий и баночек для мочи, ― за это он страдал порой куда сильнее, чем заслуживал.

Проникнув в суть греческого богослужения, Годскалк теперь без труда смог определить, когда обряд подошел к концу. Раздались слова благословения, а затем послышался шорох, ― это процессия собиралась к выходу. На сей раз служители церкви вышли первыми и заняли места по обе стороны прохода. Патриарх и его архонты, до сих пор носившие древние имена: сцевофилакс, сацелларий, хартофилакс, ставрофорой… Епископы, священники и дьяконы… А за ними ― Давид, двадцать первый император Трапезунда и великолепная Елена Кантакузен, его супруга императрица. Годскалк поклонился им вместе со всеми, и процессия двинулась вперед, источая аромат благовоний. Впереди шествовала семья императора, его дочь принцесса Анна и ангельский выводок юных принцев, ее братьев и кузенов, очаровательный паж с церемониальным луком и, наконец, темноволосая, необычайно красивая женщина, ― скорее всего, Мария, генуэзская вдова, которая была замужем за братом императора.

Рядом с ней шла еще одна необычайно красивая женщина, которую Годскалк сразу узнал. Их бывшая пассажирка, Виоланта Наксосская красовалась сегодня в диадеме и длинной строгой тунике с высоким воротом и жесткими рукавами, расшитыми золотом и жемчугом. Как и все остальные, она не смотрела ни налево, ни направо, ― зато Юлиус, как и Годскалк, проводил ее взором, пока принцесса не скрылась из вида. Поднявшись с колен, священник отряхнул рясу. Протолкаться через двор наружу будет непросто… Уже сейчас там образовался самый настоящий затор: это императорскому семейству подвели лошадей, и они садились в седло. Внезапно совсем рядом послышался женский голос:

– Мы ждать не станем. Мой муж и раньше видел все это. Вы напрасно явились в Трапезунд, потому что мой супруг принадлежит к семейству Дориа, и он продает и покупает все самое лучшее. Я теперь замужняя женщина.

Катерина… Годскалк попытался сохранять спокойствие. Дориа, несомненно, планировал сцепиться с Николасом во дворце, но юная супруга спутала ему все планы, метнувшись через весь двор прежде, чем он успел ее остановить. Ей хотелось лично поприсутствовать при этом поединке и покрасоваться перед старыми знакомыми. На ней были дорогие серьги, слишком тяжелые для столь юного лица. Впрочем, она больше не казалась такой уж юной…

– Где он? ― требовательно воскликнула Катерина.

Годскалк огляделся, но Николас куда-то исчез, и Лоппе тоже пропал из виду. Тоби самодовольно ухмылялся. Пагано Дориа подошел ближе со словами:

– Дорогая моя, вспомни Модон. Он всегда будет убегать от нас, но я уверен, ты увидишься с ним позднее.

Предоставленный самому себе, Дориа еще мог бы увести Катерину, но тут перед ним оказался Юлиус, и без того настроенный весьма воинственно, а теперь, в отсутствие Николаса разошедшийся еще сильнее. Нотариус ринулся вперед и, прежде чем Годскалк успел сдержать его, ухватил Катерину за руку.

– Ты замужем? Я в это поверю, когда увижу бумаги. А пока ― твое место здесь, с нами.

Он говорил по-фламандски, но жесты и тон голоса были достаточно красноречивы. Люди заоборачивались. Генуэзцы тут же поспешили на помощь своему консулу. Катерина де Шаретти сурово взглянула на Юлиуса и осталась стоять неподвижно, даже не пытаясь вырваться.

Годскалк не дал Дориа возможности усугубить ситуацию. Вскинув руку, он как топором рубанул ребром ладони по предплечью нотариуса, и как только Юлиус отпрянул, священник схватил его за плечо.

С другой стороны подоспел Тоби. Стряпчий отчаянно принялся вырываться.

Пагано Дориа наблюдал за происходящим в окружении своих соотечественников. Затем он повернулся к жене.

– Катеринетта? Я вижу, по крайней мере, этот священник верит в законность нашего брака. Твой нотариус нравится мне куда меньше. Возможно, нам следовало бы препоручить его заботам церковнослужителей, ведь он устроил свару на территории храма, в присутствии императора. Что скажешь?

Дориа вынул из ножен изящный маленький кинжал и с усмешкой обратился к стряпчему.

– Не пугайтесь, мессер Юлиус. На клинке не ваше имя. ― С этими словами он сделал едва заметный жест. Сталь блеснула на солнце, и стряпчий дернулся. На бедре его появилась длинная царапина, ― чуть ниже подола туники.

– Обнаженный, в пасхальный понедельник, в церковном дворе… Интересно, какое наказание положено за это? ― вопросил Дориа. Катерина захихикала. Кинжал сверкнул вновь, и Юлиус отскочил. Тоби чуть не выпустил его руку. Годскалк, однако, не ослабил хватку и резко бросил:

– Прекратите немедленно. Вы позорите свою Республику. Кровь проступила на чулке нотариуса, там, где кончик ножа зацепил кожу.

– Ладно, сейчас я… ― угрожающе начал Тоби.

Отец Годскалк начал яростно молиться про себя, чтобы бог даровал ему терпение.

Он уже был готов обратиться в бегство, увлекая Юлиуса за собой, но неожиданное вмешательство избавило его от такого позора.

– Господа, ― послышался голос Виоланты Наксосской. ― Император прислал меня узнать, не может ли он чем-то помочь человеку, которому, похоже, стало дурно. О, мессер Юлиус!

В голосе ее звучала тревога и обеспокоенность, но в глазах сквозило неприкрытое лукавство. Что-то проговорив по-гречески, она нагнулась и носовым платком стерла кровь на бедре нотариуса.

– Мессер Тобиас, ваш друг ранен. Вы должны помочь ему. ― В мгновение ока она перевязала рану платком из тончайшего шелка, расшитого золотой нитью, а затем выпрямилась. ― Ну вот, теперь уведите его прочь, и пусть он отдохнет. У нас очень узкие улицы и опасные повороты. Нужно быть осторожнее.

И она улыбнулась Юлиусу. Разумеется, это был негласный приказ немедленно уходить прочь. Все остальные должны были догнать фламандец и с помпой явиться во дворец. Отсутствия нотариуса никто и не заметит. В конце концов, внутрь ведь все равно пройдет один Николас… вместе с генуэзским консулом.

Принцесса Виоланта вместо того, чтобы пойти прочь, двинулась рядом с ними, оставив Дориа далеко позади. Годскалк обернулся.

Злое лукавство стерлось с лица их противника. Возможно, он действовал импульсивно и теперь пожалел об этом. Но на самом ли деле он так хорошо был знаком с Виолантой, как утверждал Николас?

Ее вмешательство спасло их всех, ― хотя неизвестно, что двигало этой женщиной… Хотя, конечно, ссоры всегда идут во вред торговле, а она, как-никак, была супругой венецианского купца.

Катерина смотрела вслед уходящим. В особенности ее интересовал Юлиус, который больше не обращал ни малейшего внимания на очаровательную юную дочь своей хозяйки, а вместо этого, словно зачарованный, таращился на раскрашенную красотку, которая так неожиданно вмешалась в их ссору. Женщина, украшенная диадемой, знала по имени и его, и мастера Тобиаса: должно быть, именно она и была той самой таинственной пассажиркой с борта «Чиаретти».

Она была прекрасна, богата, и к тому же настоящая принцесса. Катерина до сих пор ощущала аромат ее духов, ― и это был не привычный запах Трапезунда, а нечто совершенно особенное… Этот аромат уже встречался Катерине, сосем в другом городе.

Черты лица ее заострились еще больше. Взглядом она нашла Пагано, взяла его за руку и стиснула пальцы с такой силой, что он удивленно взглянул на жену и обнял ее за плечи.

– Ну и команда! ― воскликнул он. ― Ты испугалась? Ты же не думаешь, что я бы позволил забрать тебя?!

Им уже подводили лошадей. Катерине предстояло вернуться вместе с эскортом обратно в Леонкастелло, а ее муж направлялся прямиком во дворец, дабы представить свои верительные грамоты. Похоже, именно там ему предстояло встретиться с консулом Флоренции.

– Флорентийцы… ― Катерина внезапно расхохоталась. ― Кто же станет бояться глупого стряпчего?

– А теперь, ― сказала она мужу, ― пусть и Николас у тебя попляшет не хуже!

* * *

― Шляпа на месте, и письма, и деньги, ― перечислял фламандец. ― И Лоппе с дарами, и белый флаг, и косточка для дракона. Если я не выйду через десять минут, бегите и помогайте мне подняться с пола.

Они стояли в Верхней Цитадели перед главными воротами. Чуть позади выстроились в ряд генуэзские торговцы. Все ожидали посланца императора: протонотариоса, или главу канцелярии, или казначея Амируцеса, который должен был отвести обоих консулов к самому императору. Их предупредили, что идти предстояло довольно долго и, скорее всего, этот путь Николас и Дориа должны будут проделать вместе.

Друзья, разумеется, уже успели рассказать, что произошло с Юлиусом. Про себя Николас подумал, что действовал бы совсем иначе, ― но ведь там был не он, а Годскалк. Что касается Тоби, то тот молча сверлил его взглядом всю дорогу до цитадели.

Но вот наконец глава канцелярии Альтамуриос, кузен императора, явился поприветствовать гостей и, торжественно шествуя с посохом в руке, начал подниматься по ступеням, ведущим во дворец. Николас и Дориа двинулись следом. Замыкали шествие Лоппе и слуга генуэзца ― трапезундец, который нес консульские дары. Шляпа и цепь, которую Дориа надел поверх плаща, были густо усыпаны изумрудами. Выглядел он великолепно.

– Никколино, ― обратился он к фламандцу, ― наконец ты начал подавать некоторые надежды. У тебя хватило ума ускользнуть. Какой же болван этот ваш бедняга Юлиус! Ведь тебе прекрасно известно, что вам никогда не удастся разлучить меня с моим маленьким сокровищем.

– Обречен на вечное блаженство, ― промолвил Николас. ― Тебя это раздражает?

Обернувшись, Дориа сердечно потрепал Николаса по руке.

– Я сам себе удивляюсь. ― Руку он убрал, но по-прежнему продолжал идти слишком близко. ― Малышка Катерина оказалась куда способнее, чем можно было предположить. Маленькая, но такая податливая и ненасытная… Ты сам-то ею не интересовался? Конечно, нет. Ведь мне она досталась девственницей. Тем более, раз уж ты заполучил матушку, то от дочек стоило держаться подальше. Но я скажу тебе вот что: она могла бы всю зиму напролет обслуживать целый полк, и а по весне еще потребовала бы добавки… А каким тонкостям она обучилась! Ты мог бы попробовать это со своей старушкой. Когда я ею овладеваю, она просовывает пальчики…

– Было бы куда интереснее, ― перебил Николас, ― если бы девочка могла показать мне это сама.

Дориа осекся, а затем, покосившись на Николаса, одобрительно фыркнул.

– Ты прав. И знаешь что: возможно, она бы и не отказалась. Катерина сожалеет о твоем невежестве в пикантных искусствах: мы частенько говорим с ней об этом Мне кажется, эта юная невинная крошка убеждена, что у тебя вообще никого не было, кроме ее старухи-матери.

Он помолчал, улыбаясь каким-то своим мыслям.

– А знаешь ли, Никколино, я как-нибудь мог бы одолжить тебе свою жену на час-другой. Она сделала бы это для меня. И ради себя самой, чтобы похвалиться своими успехами. Она знает все трюки, которым обучены итальянские шлюхи. Но, естественно, я рассчитываю на то, что ты не скажешь ей об этом.

– Разумеется, ― подтвердил Николас. ― То же самое я могу сказать и о принцессе Виоланте.

Два, три, четыре шага в молчании. Хотя он то и дело сглатывал слюну, но комок в горле не проходил. Наконец Дориа бросил:

– Ах, да. Мне ведь говорили, что у вас на борту был пассажир. И как она тебе показалась?

– В Брюгге она заинтересовала меня куда больше, ― ответил Николас. ― Но на что ты рассчитываешь здесь? Все шлюхи сбегут, как только начнется война.

– Война? ― воскликнул Дориа. ― Оглянись вокруг! Одноногий инвалид мог бы удержать Трапезунд без всякого труда. С моря город взять невозможно. По горным дорогам нельзя протащить пушки. Они не смогут уморить нас голодом, потому что будут вынуждены снять осаду к зиме. Разумеется, императору понравятся твои наемники, но на самом деле он ничего не боится. Настоящая цель турков ― Узум-Хасан. Очень скоро караваны с юга больше не смогут приходить сюда. Тебе следовало распродать свой шелк пораньше.

Они наконец закончили подъем по бесконечной лестнице и вышли к дверям.

– Так ты уже продаешь? ― осведомился Николас. ― Но ведь покупать пока нечего. Как мне сказали, осенью корабли опустошили все склады.

– Ах, Никколино! ― воскликнул Пагано Дориа. Оценивающим взглядом он окинул мраморные инкрустации на колоннах, высившиеся перед ними, а затем точно так же взглянул и на человека, стоявшего рядом. ― Тебе еще многому предстоит научиться. Разумеется, покупать пока нечего. И, возможно, драгоценные товары, которых ты так ждешь, никогда не попадут в Трапезунд, если султан перережет караванные пути. Вот почему нужно искать иные способы извлечения дохода Я лично настаивал на том, чтобы получить оплату серебром. В Трапезунде его осталось немного, и поначалу торговцы пытались возражать. Но вот что я скажу тебе, дражайший мой Никколо: теперь у меня в надежном месте запертые на ключ ― на множество ключей ― хранятся все запасы серебра, которые оставались в этом городе. Ни тебе, ни флорентийцам не осталось ничего. ― Он опять улыбнулся. ― Впрочем, не думаю, что Козимо разочаруется в тебе из-за этой неудачи. Конечно, нет. Ведь ты так мило играл с его внуком.

– А что есть торговля, как не игра? ― заметил Николас.

Наконец двери отворились, и наружу вырвались звонкие голоса, звуки музыки и волны аромата. Мед Трапезунда… И пусть в недрах его таился яд, но он был настоян на чистейшей родниковой воде и ждал того, кто решится испить из этого источника.

Николас почти физически ощущал гнев Лоппе, стоявшего у него за спиной. Он знал, какие первые слова произнесет чернокожий, едва они останутся наедине: «Как ты убьешь его?»

Ему не нужно было долго обдумывать ответ. Он всегда повторял одно и то же, вот уже добрых пять раз.

«Я никогда не убиваю», ― именно так он и скажет.