Текст книги "Весна Византии"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)

– Я бы сказал вам и так. Грегорио написал мне во Флоренцию. Саймон ― настоящий владелец «Дориа». Саймон послал Пагано Дориа в Трапезунд, чтобы здесь он соперничал с нами.

Сжалившись, священник продолжил вместо него:

– И чтобы уничтожить нас, я полагаю. Возможно, именно он подсказал идею о похищении Катерины. Я навел кое-какие справки в Порто Пизано, и полученные ответы указывают на это, хотя, разумеется, ничто не может служить оправданием поступкам Николаса.

– Саймон стоит за всем этим? ― воскликнул Тоби в изумлении. Гнев, однако, ничуть не смягчился. В его глазах ничто не могло искупить вину фламандца. Хотя, разумеется, он при этом оставался верен своим обязанностям лекаря. ― Мы знаем, что Николас лжет, и всегда будет лгать, ― сказал он Годскалку. ― Но ты? Почему ты нас не предупредил?

Капеллан повел мощными плечами.

– Я ждал, чтобы Николас заговорил первым. Поскольку мы и без того знали, что Дориа ― наш враг, это умолчание не представляло особой опасности. Однако мне было не по душе, что Николас что-то держит от нас в тайне. Я и не знал тогда, что это не единственный пример.

Выходит, они рассказали священнику обо всем. По крайней мере, обо всем, что знали сами. Фламандец глубоко задумался. В Брюгге его обвиняли в том, что хитростью он уничтожил всех, кто когда-либо причинял ему зло, ― включая собственных родичей. То, что он не тронул Саймона, как будто говорило в его пользу. Однако теперь стало известно, что Николас наградил своего врага бастардом. Месть и кровосмешение…

Тоби с капелланом продолжали переговариваться между собой, не обращаясь больше к Николасу. Должно быть, вновь обвиняли его во всех грехах… Разумеется, он обещал, что больше не будет хранить никаких тайн от своих сторожевых псов, ― и не сдержал обещания. За это ему также придется расплачиваться… Николас невольно сомкнул глаза, но даже под закрытыми веками потолок и стены продолжали кружиться с нарастающей скоростью, и он вскоре почувствовал, что задыхается. Неожиданно голос лекаря послышался совсем рядом:

– Нет, он не спит, ― и цепкие пальцы сомкнулись на его запястье. Он вырвал руку.

Тоби и Годскалк по-прежнему были рядом и смотрели на него, но выглядели они чуть иначе, ― лишь теперь Николас заметил, что освещение в комнате переменилось. Возможно, он все же задремал…

– Твой лекарь согласен со мной, что на сегодня разговоров довольно, ― заявил священник. ― Но мы хотим, чтобы ты знал: мы согласны хранить в тайне происхождение ребенка Кателины ван Борселен, пока таково будет ее собственное желание. Мы с Тоби никому не скажем об этом, однако, если она умрет, мы оставим за собой право защищать всех участников этой истории наилучшим, по нашему мнению, образом. Прежде чем начать действовать, мы сообщим тебе об этом. Вот и все, что мы можем пообещать.

«Какое вам-то до этого дело?» ― подумал Николас, но вслух сказал лишь:

– Юлиус… Не надо…

– Хорошо, ― согласился Годскалк. ― Чем нас меньше, тем лучше. С другой стороны, он должен знать, кто платит Пагано Дориа; и остальным это также будет небезынтересно. Скрыв эти сведения, ты нарушил соглашение, которое мы ради своей безопасности заключили с твоей супругой. Условия должны быть пересмотрены.

– Вам давно этого хотелось, ― заметил Николас. Он представил себе, как порадуется Юлиус.

На миг на лице Годскалка мелькнуло то же выражение, что и у Тоби. Отвращение? Возможно, разочарование. Непреклонность ― это уж точно.

– Мы не можем тебе доверять, но не можем и отстранить тебя от дел, ― продолжил капеллан. ― Формально ты останешься главой кампании, но отдашь Юлиусу все шифровальные книги. Ни одно решение ты не сможешь принять в одиночку; ты никуда не будешь ходить один, и не станешь обсуждать никаких вопросов без нашего присутствия.

Меньшего он и не ожидал. Пересохшими губами Николас поинтересовался:

– Даже с императором?

После недолгого молчания Тоби (кто же еще?!) заявил:

– Теперь можешь рассказать нам и об этом. Дориа говорил правду?

– В какой-то степени. ― Сейчас Николас чувствовал себя как дома, в Брюгге, когда получал трепку за очередную проделку. Он всегда под конец почему-то очень веселился, и все злились из-за этого еще сильнее. Разумеется, потом он восстановит в памяти весь разговор, обдумает каждое слово и все возможные последствия… Придется найти в себе силы справиться и с придирками, и с лишением свободы…

Но самое худшее он пережил и вроде бы не наделал никаких глупых ошибок.

– Император весьма ясно высказал свои пожелания, ― проронил Николас. ― Вот и все.

– И ничего не произошло?

– О, произошло очень многое. Кажется… вон там, в ларце.

Тоби нахмурился, а затем с неохотой подошел к обитому красным бархатом ящичку. Третий манускрипт лежал поверх двух других, и лекарь немедленно ухватился за него. Наблюдать за тем, как меняется его лицо, было сущим наслаждением.

– Ты знаешь, что это такое? ― воскликнул Тоби.

Поскольку Николас лично выбирал для него эту книгу, то был рад такой реакции. Трактат принадлежал перу самого Захария, состоявшего личным лекарем при византийском императоре Комнене триста лет тому назад. Сей труд по-прежнему считался непревзойденным в своем роде… По крайней мере, так ему говорили. «Книга Захарии о Глазе, именуемая Тайной Тайн»…

– Это дар императора, ― пояснил Николас. ― Дориа сказал, что серебра больше не осталось. Он был прав. Но манускрипты еще есть, и они готовы их продавать.

– Забирай все, ― велел Тоби.

– Что смогу, ― пообещал фламандец. ― Нам отдадут как копии, так и оригиналы. Только не говорите Дориа.

Годскалк также подошел к ларцу и опустился перед ним на колени.

– Другого товара тебе и не нужно. Один манускрипт… во Франции один такой манускрипт стоит не меньше пятисот экю.

– Знаю. Но этого мало. Караваны верблюдов тоже смогут пройти через горы, если только мы им поможем.

Они уставились на Николаса. Должно быть, не могли поверить собственным ушам: как в такой миг он способен говорить о деньгах?

– Если пообещаете сами забрать книги, ― предложил бывший подмастерье, ― то я мог бы уехать со спокойным сердцем, отыскать караваны и немного их поторопить. Тогда я бы не путался под ногами ни у вас, ни у Дориа.

– Дориа? ― переспросил Тоби.

Действительно, они позабыли обо всем… но Николас им напомнил:

– Он ведь женат на Катерине де Шаретти. Он прикончит меня в тот же миг, как только решит, что мы достаточно обогатились. До Брюгге ему не дотянуться. Он не посмеет тронуть мать Катерины, зато здесь постарается завладеть компанией от ее имени, и присвоить все доходы прежде, чем кто-то сможет остановить его законными методами. Вам придется оставить меня в живых. Хуже того, вам придется делать вид, что это я до сих пор управляю компанией, потому что в тот самый миг, когда меня не станет, или вы меня сместите, ― вы все попадете к Дориа в лапы.

Молчание, наступившее вслед за этими словами, затягивалось до бесконечности, пока наконец Годскалк не прервал его:

– Возможно ли такое? Ты нарочно все это подстроил? Ты посвятил нас во все свои деяния, потому что угроза со стороны Дориа защищала тебя?

Они смотрели на него с таким видом, словно и впрямь рассчитывали получить ответ. И Николас отозвался:

– Особенно тяжело было изображать лихорадку.

Только тогда они ушли.

* * *

Лоппе, промокая ему лицо, мокрое от пота, спросил:

– Ты получил все, что хотел?

– Да, я все еще жив, ― ответил Николас.

– Помрешь, если не успокоишься. Помрешь еще до того, как тебе исполнится тридцать.

– Двадцать, ― поправил Николас. ― Она всегда говорила ― «двадцать». Нет, не умру. Я крепкий и сильный, как ты.

Ткань, касавшаяся лица, стала сухой и горячей: у Николаса опять поднимался жар. Лоппе смочил ее в прохладной воде.

– А что ты еще слышал? ― спросил он.

– Как ты лгал им всем. Очень убедительно, спасибо.

– Но ты все равно пойдешь дальше?

– А чем я хуже Язона? ― парировал Николас.

Чернокожий в ответ лишь презрительно хмыкнул, и он с трудом удержался от улыбки.

– К чему мы пришли? Я бросил в землю семя и пожал войну.

Лоппе убрал тряпку.

– Ты правда хочешь выздороветь?

Николас открыл глаза. Негр сердито смотрел на него.

– Даже мне… даже мне ты не веришь, да?

Комната вокруг затянулась туманом, затем очертания вновь сделались четкими, ― но лишь с огромным трудом. Может, он правда умрет прежде, чем ему исполнится тридцать?.. Даже в Абруцци не было так скверно.

– Чего ты хочешь от меня? ― удивился Николас. ― Никто никому не поверяет всех тайн без остатка.

Лоппе с серьезным видом взирал на него.

– Я доверяю тебе. ― Взгляд его чем-то был похож на взгляд отца Годскалка.

– Не стоит, ― сказал ему Николас.

Глава двадцать вторая

Тем временем в Брюгге стряпчий Грегорио, даже не подозревавший, о том, какие последствия вызвало его письмо, с нетерпением ожидал встречи с лордом Саймоном Килмирреном и намеревался потребовать у того ответа за все его действия против Николаса и Катерины де Шаретти. При любви Грегорио к симметрии ему казалось справедливым, что встреча эта состоится благодаря созыву капитула благороднейшего из всех рыцарских орденов: Ордена Золотого Руна. Разумеется, он не забыл послание, которое отправил из Брюгге в январе, и знал, что Николас получит это письмо не раньше апреля в Трапезунде. О взаимоотношениях Саймона и Николаса ему было хорошо известно. Напротив, он ровным счетом ничего не знал о взаимоотношениям между Николасом и новой женой шотландца.

Поверенный долго размышлял, прежде чем известить Николаса о связи его соперника Пагано Дориа с шотландским лордом. Еще труднее было смягчить известие о похищении Катерины де Шаретти, ― хотя, вероятнее всего, к тому времени фламандец уже узнал об этом сам. Грегорио представлял, как подействует такая новость на Николаса; но не мог даже вообразить, что тот предпримет в ответ.

По сравнению со всем этим рождение сына у Саймона было лишь малозначимым событием, и все же он счел своим долгом сообщить об этом в Трапезунд, ведь появление нежданного наследника едва ли можно было считать хорошей новостью. С другой стороны, возможно, рождение ребенка отвлекло бы шотландца от соперничества с сыном первой жены. В свою очередь Николас, освободившись от этой давней вражды, мог бы наконец начать обустраивать собственную жизнь и оставить Саймона в покое. Разумеется, после того, как разделался бы с Пагано Дориа.

И после того, как Грегорио лично предупредил бы Саймона, что намерен подать на того в суд, если не прекратятся все эти бессмысленные военные действия.

Десятый капитул Ордена Золотого Руна должен был собраться второго мая в городе Сент-Омере, в провинции Артуа, ― удобное место как для французских, так и для бургундских рыцарей. Герцог Филипп, основатель ордена, вместе со всем двором переехал на запад из Брюсселя за месяц до этого и провел пасхальную неделю в Брюгге и в Генте. Для Брюгге появление в Принценхофе сотен придворных и челядинцев было событием не меньшим по значимости, чем приход фландрских галер. Толчея была такая, что по городу, казалось, невозможно пройти, и все трудились с утра до ночи, не покладая рук, стараясь заработать как можно больше. Грегорио сбивался с ног, пытаясь услужить всем клиентам. Лишь когда владыка Фландрии и Бургундии покинул Брюгге, стряпчий смог перевести дух и послать слугу, чтобы разузнать, когда семейство ван Борселен намерено поселиться на Сильвер-стрете.

– Они там уже были, ― поведал слуга по возвращении. ― Они приехали из Вейре, но миновали Брюгге без остановок. Милорд Франк и милорд Генри Вейре, а также милорд Вольферт с супругой и сыном, а также милорд Флоренс, его жена и их дочь Кателина с мужем Саймоном.

Этот человек служил у них совсем недавно, поэтому Грегорио и послал его с этим поручением.

– И они покинули Брюгге все вместе? ― поинтересовался он.

– После того, как навестили милорда Грутхусе. Затем они все отправились в Артуа.

Поблагодарив слугу, Грегорио в задумчивости принялся разбирать бумаги на столе. Этого следовало ожидать… Луи де Грутхусе был женат на одной из ван Борселен, и ныне числился в фаворитах у герцога. Несомненно, он намеревался поселиться в Сент-Омере со всей пышностью, достойной его связей и происхождения. Саймон и Кателина, разумеется, решили сопровождать своих родичей. Едва ли стряпчий смог бы перехватить их по пути. Однако не мог он сейчас и покинуть город, где у него было слишком много дел, ― хотя помощники справлялись неплохо. Но зато теперь у Грегорио появился повод навестить Ансельма Адорне. С этого он и решил начать.

Иерусалимский особняк, примыкавший к церкви, выстроенной Адорне для своей семьи, располагался на берегу канала, поэтому стряпчий направился туда на лодке, заранее послав слугу, дабы уведомить о своем визите. Поприветствовать его на причал вышел управляющий дома. Со времени отъезда Марианы де Шаретти Грегорио пару раз уже встречался с мессером Ансельмом, у которого жила теперь Тильда, старшая дочь демуазель; стряпчий с удовлетворением отметил, что девочка выглядела вполне ухоженной и довольной жизнью. Тем не менее, в обращении с Ансельмом Адорне требовалась разумная осторожность. Ведь несмотря на то, что семейство его давно обосновалось и процветало в Брюгге, сам он родом происходил из Генуи, так же, как и Дориа, и даже состоял с ними в отдаленном родстве.

В прошлом году из дружеских побуждений Ансельм Адорне одобрил неожиданный брак Николаса и Марианы де Шаретти, который был заключен здесь же, в его церкви. Ему не пришлось впоследствии сожалеть об этом, однако поначалу ни Адорне, ни его супруга не приветствовали этот союз, принесший столько несчастья детям Марианы. Тильда, которой в ту пору исполнилось тринадцать лет, возненавидела Николаса… С тех пор, скорее всего, ее чувства мало изменились. Впрочем, на ее отношения с Адорне это никак не повлияло, хотя мессер Ансельм всегда отзывался о Николасе с дружелюбием и даже с восхищением.

Тильда в свою очередь никогда не заговаривала о своем отчиме первой. За прошлый год она сильно изменилась внешне, и стала похожа на покойного брата. Темные волосы оставались жидкими и тусклыми и ничем не напоминали роскошные кудри матери и сестры. Кончик носа, приплюснутый, как у Феликса, краснел, когда она волновалась… Но под этой непритязательной внешностью таился острый ум. Однажды Тильда устроила поверенному настоящий допрос о делах и займах компании, и вела себя при этом совершенно по-взрослому: Грегорио понял, что подвергается тщательной проверке. Помимо этого, она немало времени проводила в доме Генри ван Борселена, в особенности когда из Шотландии туда приезжал его внук. Разумеется, Тильду интересовал отнюдь не мальчик, а юный Лиддел, его наставник.

Это не слишком тревожило стряпчего, поскольку жена Адорне, спокойная рассудительная женщина, надежно присматривала за девочкой. Все еще вполне могло обернуться к лучшему. Шотландец Лиддел был благородного происхождения, а Тильда как раз достигла возраста, подходящего для замужества. Впрочем, с этим все равно следовало подождать до возвращения демуазель.

Всем знакомым было объявлено, что Мариана де Шаретти отправилась во Флоренцию, дабы там побыть со своей младшей дочерью Катериной. Никто не стал задавать вопросов. В марте она отбыла вместе со слугами и вооруженным эскортом, а нынче утром слуги вернулись в Брюгге с веселым, расслабленным видом людей, за которыми по дороге никто не присматривал, которые получили довольно денег и по пути насладились обществом доступных девиц, ― о чем, по счастью, никогда не узнают их жены. С таким же веселым видом они доложили Грегорио: госпожа добралась до Дижона в целости и сохранности и там, как обещано, они подыскали ей спутников для второй части путешествия. Из прежних слуг с демуазель осталась только горничная Тассе. Она сказала, что теперь поедет в Женеву, а потом, через перевалы ― в Италию. Никаких трудностей не будет. Демуазель ― прирожденная путешественница.

Воистину, так оно и было… Пересказывая все это Ансельму Адорне и его супруге в их роскошной гостиной, Грегорио постоянно чувствовал на себе сердитый взгляд Тильды. Конечно, ей не нравилось, что мать уехала так поспешно. Конечно, ей не нравилось, что мать именно Катерину, а не ее, Тильду, отправила в Антверпен и Флоренцию, а теперь и сама поехала к ней.

– А что она делала в Дижоне? ― поинтересовалась девочка.

Грегорио понял, что нужно быть очень осторожным.

– Она хотела навестить твоего дядюшку Тибо. Ты ведь знаешь, он живет там.

– Он сумасшедший, ― заявила Тильда ― Он такой старый, что уже ничего не помнит. Он даже мать не узнает, если она к нему приедет.

– Возможно, ― согласился стряпчий. ― Но там она сможет передохнуть, прежде чем продолжить путь. Кстати, она передала для тебя письмо.

Он порылся на поясе, стараясь ничего не перепутать. Второе письмо Марианы де Шаретти было адресовано ему самому. Там говорилось:

«Я не знаю, что делать. Старик исчез, никто не знает куда, и дом стоит пустой. Я сказала своим людям, что он уехал к друзьям моей покойной сестры, и тем временем смогла подыскать надежный эскорт для дальнейшего пути. Если Дориа спрятал старика где-то поблизости, мне нужно попытаться его отыскать. Если нет, то я поеду по следам посланцев Дориа. Буду писать с дороги, но на гонцов полагаться нельзя: если известий не будет, не тревожься понапрасну. Посылаю также письмо для Тильды. И еще одно ― для Николаса. Передашь его лично в руки».

Это письмо также лежало в поясном кошеле, потому что более безопасного места Грегорио не знал.

Лишь ему одному было известно, что на самом деле демуазель направилась в Дижон с единственной целью: расспросить Тибо де Флери, который якобы подписал разрешение на брак Катерины.

Если бы подпись оказалась недействительной, она могла бы затеять против Дориа процесс и вернуть свою дочь.

– Может, они уже во Флоренции, вместе с Николасом, ― заметила Тильда, незаметно вытирая слезы. Материнское письмо, не читая, она мяла в руках.

– Но ведь мы знаем, что они уже давно покинули Флоренцию, моя дорогая, ― ласково возразил Адорне, ― а твоя матушка еще туда не приехала. Покажи лучше мейстеру Грегорио, что прислал тебе Николас.

Только теперь стряпчий заметил, что помимо письма девочка сжимает в руках что-то еще. Это был предмет, похожий на мяч. Тильда сбросила его с колен, и игрушка откатилась на пол, запутавшись в каких-то веревочках.

– Детская забава, ― заявила она. ― У него короткая память для подмастерья… ― Смятое письмо также упало к ее ногам.

Адорне подобрал и то, и другое. Грегорио обратил внимание, что у него руки как у художника, зато вот у Коларда Мансиона пальцы скорее походили на бобовые стручки… И лицо Адорне с высокими скулами, тонким, подвижным ртом и светлыми вьющимися волосами, умное и суровое, вовсе не походило на лицо человека, который лично помогал собирать налоги для герцога Бургундского и, по слухам, мог запросто перепить всех торговцев в своей гильдии.

Супруга купца с улыбкой поднялась с места и удалилась из комнаты. Адорне тем временем, распутав нить, аккуратно принялся наматывать ее на игрушку. Двое детей помладше заметили, чем он занят и тут же подбежали ближе.

– Вам, разумеется, известно, что сюда недавно прибыли посланцы с Востока, ― промолвил купец. ― Николас общался с ними во Флоренции. Впрочем, конечно, вы знаете это и без меня: наверняка посланцу из Трапезунда не терпелось поближе познакомиться с компанией Шаретти. Как бы то ни было, Николас лично попросил персидского посланника передать Тильде эту вещицу. Он заявил, что Козимо де Медичи попытался освоиться с принципом ее действия, но так и не сумел.

– С каким принципом? ― удивился Грегорио. Никакие посланцы из Трапезунда к нему не обращались. Сам не зная почему, он подозревал, что виной тому запрет фра Людовико, возглавлявшего посольство.

– Принцип, о котором, судя по всему, ничего не известно ни мне, ни Козимо де Медичи, зато известно Николасу. Это все механика, дражайший мейстер Грегорио, изучение противодействующих сил. И в этих технических и арифметических таинствах, как ни странно, наша Тильда более чем преуспевает. Именно поэтому он прислал ей фармук.

Дети загомонили. Адорне протянул руку, и девочка неохотно взяла обратно свою игрушку.

– И каков он из себя, посланник Узум-Хасана, ― поинтересовался Грегорио.

Дети тоже видели людей с Востока. По их словам, посланник Махон был ростом вон с то окно, очень старый, с белой бородой и белой тряпкой на голове. Посол грузинского царя оказался рослым и красивым, для человека с другого конца света. Представитель Пресвитера Иоанна из Эфиопии явно лжец и самозванец: ведь он смуглый, а не чернокожий. А еще там был мужчина в очень высокой шляпе, и другой, с кольцами в ушах и с бородой, как у обезьяны, хотя на голове он выбривал себе все волосы кроме одной-единственной прядки, и ел он по двадцать фунтов мяса в день. Так говорили слуги…

– Посланец атабега Имеретии, ― дал необходимые пояснения Ансельм Адорне. ― Это в Грузии. Должен также добавить, что посланник из Эфиопии, самозванец он или нет, оказался знатным теологом и астрономом. Маурат из Армении, помимо того, что носит очень высокую шляпу, еще и превосходно играет на нескольких музыкальных инструментах. Разумеется, Алигьери ― это образованный флорентийский купец, который долго жил в Трапезунде. Короче, можно сказать, что все члены этого посольства ― достойнейшие люди, несмотря на то, что у всех у них подозрительно однотипные верительные грамоты латинского образца. Даже мусульманин Узум-Хасан начинает свое послание с пожелания: «Vale in Christo». Тем не менее, его святейшество папа принял их в Риме и изобильно потчевал на банкетах. Герцог Филипп намерен последовать его примеру в Сент-Омере. Затем они направятся к французскому королю, который, как они уповают, должен поддержать идею крестового похода во искупление своих несметных грехов.

Все это он говорил суховато и с насмешкой, несмотря на то, что и отец, и дядя Адорне дважды совершали паломничество в Святую Землю.

– В чем же дело? ― поинтересовался Грегорио. ― Вы думаете, что вся миссия фра Людовико ― фальшива?

Адорне пристально взглянул на собеседника.

– Сам монах свято верит в то, что делает. Он ― властный человек и правит своей паствой, угрожая им адским пламенем. Но он поименовал себя Антиохом вопреки пожеланиям папы. И он очень глуп, если рассчитывает найти сейчас в Европе деньги и солдат. Что же до правителей, отправивших с ним своих посланцев, то я не знаю, чего они ждут и на что надеются. Как я уже заметил, они отнюдь не дикари. Они умнее и образованнее, чем сам фра Людовико. Любопытно, что думает о них Николас? Я слышал, он получил свой контракт во Флоренции…

Из этого никто не делал тайны. Как только Николас прислал письмо с добрыми вестями, Грегорио тут же объявил новость по всему Брюгге. Компания Шаретти будет теперь торговать в Трапезунде! Теперь же ему было приятно поговорить об этом с таким опытным человеком, как Адорне. Конечно, он не собирался вдаваться в подробности, ведь неизвестно, одобрил ли император все условия соглашения. Также не стоило повторять дословно, что Николас говорил по поводу фра Людовико, его спутников и истории с Юлиусом. Грегорио, в частности, должен был, по возможности, отыскать Михаила Алигьери и поговорить с ним. Еще во Флоренции Алигьери и Николас договорились о будущих сделках. Так что, похоже, все складывалось к вящей выгоде компании Шаретти, предвещая ей рост и процветание. Не проходило дня, чтобы Грегорио не задавался вопросом, как идут дела у Николаса, и добился ли он новых успехов.

Тем временем Тильда, занятая своими мыслями, к восторгу детей принялась раскручивать фармук. Грегорио исподволь наблюдал за ней. Слышала ли эта девочка сплетни насчет компании Шаретти? Монна Алессандра, строгая хозяйка, ежедневно посылала своему сыну в Брюгге подробнейшие письма, где сурово осуждала манеры своих гостей. Лоренцо Строцци с наслаждением читал избранные отрывки во всех своих любимых тавернах… Возможно, и Тильда что-то слышала об этом. Впрочем, ничего плохого о Николасе там не говорилось, не считая жалоб на его безответственность.

Усилием воли Грегорио отвлекся от этих мыслей и вернулся к повседневным делам компании Шаретти в Брюгге и к политическим вопросам, имевшим сейчас первостепенное значение. Взять, к примеру, хоть французского короля… Франция всегда союзничала с Генуей. Теперь поговаривали, что старый король при смерти. Он еле дышит, может носить только длинные просторные одежды, и на раздувшихся ногах едва держатся чулки… Он ждал кончины в Меан-сюр-Йевре, в окружении своих шотландских гвардейцев. Едва ли посланцы с Востока смогут продать ему надежду на райское блаженство, ибо короля интересовало сейчас одно: как привлечь на свою сторону дофина Людовика. А дофин, последние пять лет проживавший в изгнании во Фландрии, насмехался над отцом, ежедневно меняя решения. Сейчас он опять принял сторону герцога Филиппа и посылал войска в помощь йоркистам в Англию. Однако в следующий раз он вполне может придти на помощь отцовской кузине, возглавлявшей противоположную партию… Судьба Генуи зависела отчасти и от политики Людовика.

Старший сын Ансельма Адорне обучался сейчас в Париже. Его родич, Проспер Адорне, недавно стал генуэзским дожем, после мятежа, во время которого с башни цитадели скинули прежнего правителя ― ставленника французов. Грегорио с невинным видом осведомился:

– Вы не собираетесь вызвать сына домой?

– Думаете, мне следует это сделать? ― Адорне не спеша поднялся на ноги. ― Пойдемте. Надеюсь, дамы нас извинят, но мне хотелось бы показать вам в кабинете кое-какие скучные бумаги. Нет, я пока не стану писать Яну в Париж. Чуткие уши могут быть очень полезны. Зачем иначе Тильда живет в моем доме?

С улыбкой он прошел к себе в кабинет.

– Я очень обижусь, если вы помешаете мне видеться с ней, ― заметил Грегорио. ― Разумеется, я обещаю не пытаться разузнать о генуэзских делах больше, чем вы сами готовы мне поведать. Однако сейчас я как раз нуждаюсь в вашем совете. Кто такой Пагано Дориа?

Никаких бумаг на столе Адорне не было, зато там стоял поднос с бокалами и вином в изящном расписном кувшине сирийской работы… несомненно, память о паломничествах в Святую Землю. На боку глиняного сосуда серебром поблескивала какая-то надпись.

– Новый генуэзский консул в Трапезунде? ― уточнил Адорне. ― Я так и думал, что вы об этом спросите, и осведомился на его счет у Жака Дориа. Он происходит из младшей ветви семейства, и долгое время жил в Константинополе и на Хиосе, однако, похоже, прежде ему недоставало способностей или склонности подолгу заниматься чем-то одним. Не думаю, что вам с Николасом следует тревожиться на его счет. От этого поста не раз отказывались куда более достойные люди. Как вам известно, император недолюбливает генуэзцев.

– Я так и думал, ― заметил Грегорио. ― Он женат?

– Насколько известно Жаку ― нет. У него, кажется, вообще не имеется близких родственников. Могу ли и я в свою очередь спросить у вас кое о чем?

– Разумеется, ― согласился Грегорио, прихлебывая вино. Интересно, и как он мог надеяться, что этот человек выболтает ему хоть что-то важное?

– Прошу простить за такой вопрос, ― начал тем временем Ансельм Адорне, ― но я все больше тревожусь за Катерину де Шаретти и ее матушку. Мне трудно поверить, что столь юной и незрелой девушке, как Катерина, позволили отправиться во Флоренцию. И зная, сколь сильно дела компании зависят от нее, я также не могу понять, почему ваша хозяйка решилась предпринять такое путешествие. Разумеется, я уважаю ваше молчание, но мне хотелось бы предложить свою помощь, если это необходимо.

Он говорил спокойно и с достоинством, и Грегорио ничего не оставалось, как ответить:

– Я благодарю вас за предложение, но, право, мы ничего ни от кого не скрываем. Возможно, вы лучше поймете наши мотивы, если я напомню вам о втором браке демуазель. Нам показалось разумным удалить Катерину от Николаса и даже от возможных известий о нем.

– Так она не с Николасом? ― удивился Ансельм Адорне.

Такое стряпчему и в голову не могло прийти. Неудивительно, что сей разговор имел место в рабочем кабинете.

– Значит, ходят такие слухи? ― уточнил Грегорио.

– Сожалею, но да, ― подтвердил Адорне. ― Как вам известно, он всегда был юношей, не чуждым плотских утех. Говорят, девочка искренне им восхищалась. Имея корабль, деньги и наследницу, Николас может не пожелать возвращаться домой, покуда жива его супруга. Конечно, демуазель в отчаянии… Но ведь она знает, что с делами в Брюгге вы можете управиться и без нее.

Грегорио готовился к разговору, полному намеков и недосказанностей, ― а в него словно бы выстрелили из пушки.

– Мне легко опровергнуть все эти домыслы, мессер Адорне, ― заявил он. ― Попросите Лоренцо Строцци показать вам письма его матушки из Флоренции. Там нет ни слова насчет Катерины. К тому же… она, конечно, славная девочка, но неужели вы думаете, что ради нее одной Николас согласился бы бросить и жену, и все, чего он добился в Брюгге?

Адорне пожал плечами.

– Я пересказываю вам лишь то, что говорят люди. Разумеется, сам я не думаю, что он предал бы друзей и супругу. Тем не менее, у меня есть причины для волнения. Насколько мне известно, основные доходы от соглашения по квасцам поступают на счет Николаса в Венеции, и эта сумма будет расти год от года. Разумеется, до той поры, пока кто-нибудь другой не обнаружит эти залежи, и тогда Венеция прекратит платить вам за молчание.

Грегорио с невозмутимым видом продолжал потягивать вино. Конечно, все как обычно, свелось к квасцам… Белый порошок, без которого невозможно красить ткань… До той поры, пока Оттоманская империя не даровала Венеции франшизу, Генуя держала мировую монополию на первоклассные квасцы. Затем кампания Шаретти обнаружила залежи этого минерала в папских владениях и продала эту информацию Венеции в обмен на их молчание. Венеции, заклятому врагу Генуэзской Республики…

Уставившись в свой бокал, Грегорио гадал, каков истинный смысл речей Адорне. «Скажи мне, где расположены залежи квасцов, и я признаюсь, кто стоит за Пагано Дориа»? Или, возможно: «Мы хотим получать более дешевые квасцы, иначе мы отправимся к папе и подскажем ему, где искать месторождение. На деньги от этой находки он может отвоевать Константинополь…»

Стряпчий промолчал, но Адорне заговорил сам, как будто прочел его тайные мысли.

– Должен признать, я немного завидую Николасу, который благодаря своим талантам немало обогатит и компанию Шаретти, и венецианцев с флорентийцами. Брюгге ― наш дом, но родина моя в Генуе, а там сейчас далеко не все ладно. Деньги пригодились бы нам, чтобы купить свободу.