Текст книги "Весна Византии"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

Глава тридцать шестая

В воюющей Европе также воцарилась удушающая жара. Рубахи и туники под кольчугами и доспехами промокали от горячего пота и крови. В Англии вождем йоркистов был коронованный Эдуард IV, а его младшие братья стали герцогами Кларенским и Глочестерским. В Риме кардиналы спасались от ядовитых испарений, и курия паковала драгоценные пергаменты. Папе нанес визит его крестник, Джованни да Кастро, бывший константинопольский красильщик, и, обласкав его, глава католической церкви, отправился на три месяца на прохладные просторы Тиволи, где его приютил миноритский орден францисканцев.

Во Франции старый король Карл VII наконец скончался, дав последнюю аудиенцию (но не деньги) фра Людовико да Болонья и его спутникам. Гости с Востока остались на похороны. В Генаппе дофин Людовик заказал заупокойную мессу, а сам, нарядившись в алые с белым одежды, отправился на охоту.

В Англии потерпевшие поражение ланкастерцы надеялись, что король Людовик XI пришлет к ним войска, но не получили ничего, кроме обещаний. В Генуе, где опять сменился дож, надеялись на войска того же короля Людовика, дабы изгнать семейства Адорно и Фрегозо, сеявшие раздор. В самой же Франции царило смятение: там придворные готовились встретить ненавистного молодого правителя, которого считали союзником и марионеткой Бургундии.

Из-за границы в это же время начали возвращаться друзья Людовика, вновь занимая свои владения во Франции. В числе первых оказался Джордан де Сент-Пол, виконт де Рибейрак. Его сын Саймон, оставшийся наконец полновластным хозяином своих владений в Шотландии, закатил по этому поводу пирушку на целую неделю, к вящей досаде своей жены, Кателины. Когда же она узнала, что он собирается за границу, отчаяние ее и вовсе сделалось беспредельным, ― она ни на миг не отпускала мужа от себя. Саймон, впрочем, не возражал: одного сына ему было явно недостаточно. Но все же он не согласился взять жену с собой в Италию.

Грегорио, поверенный компании Шаретти, отбыл на юг за три месяца до этого и собирался первым делом заехать в Дижон и в Женеву, чтобы там встретиться со своей хозяйкой, Марианой де Шаретти. Насколько Саймону было известно, их основной целью было разорвать брак между дочерью Вдовы и Пагано Дориа. Шотландец с удовольствием последовал бы за ними, но отец указал ему на всю неразумность такого шага. Проклятый толстяк Джордан, ― в качестве решающего аргумента он урезал денежное пособие сына и закрыл ему кредит, так что тот при всем желании не смог бы никуда уехать.

Но теперь все изменилось. Отец вернулся в Рибейрак, где его ожидало слишком много забот, ― так что едва ли он мог пристально следить за делами Саймона, у которого где-то в Черном море оставался груженый парусник и наймит-генуэзец, который наверняка пытался присвоить себе все доходы, по праву принадлежавшие его хозяину. Саймону до зарезу были необходимы эти деньги, чтобы развязаться со своим стариком. Разумеется, сперва нужно было выплатить отцу стоимость судна и груза; таково было требование толстяка Джордана.

Своего отца Саймон ненавидел почти так же сильно, как этого выскочку Клааса… Джордан шпионил за ним. После того, как Саймон узнал, на кого на самом деле работает служанка Аньес, он велел Кателине избавиться от нее, а когда та отказалась, он сам отправил конюхов к этой старой гадине, которая тут же сбежала, подняв визг на весь дом. Ну и что? У них хватало служанок, чтобы приглядывать за Генри, а скоро наверняка будут и еще дети. Саймону никогда не встречалось женщин, столь охочих до альковных наслаждений, как его жена, Кателина ван Борселен.

Во Флоренции морской консул Антонио ди Никколо Мартелли получил весть о прибытии из Брюгге компании Шаретти и в качестве представителя Медичи встретился со стряпчим Грегорио, которому сообщил, что не столь давно парусник из Пизы направился во Фландрию с грузом фокейских квасцов из Константинополя, закупленных мессером Зорзи по приказу Шаретти.

Услыхав эти новости, стряпчий Грегорио с невозмутимым видом поблагодарил консула, одновременно вскрывая адресованные ему письма, которые итальянец сохранил для него. Мартелли восхитился таким спокойствием: сейчас, когда спрос на квасцы взлетел до небес, доход с этого единственного груза перекроет стоимость приобретения галеры. Теперь долг перед Козимо де Медичи был полностью погашен.

Стряпчий, дочитав письма до конца, поднял голову.

– Тут тоже хорошие вести. Господин Никколо сообщает из Трапезунда о том, что приобрел каспийский шелк из табризского каравана.

– Золотое Руно! Вы теперь богачи! ― с улыбкой заявил Мартелли. ― Мессеру Козимо будет приятно это услышать. Все ли в порядке с вашим хозяином, и как там отец Годскалк?

– С ними все хорошо, ― ответил стряпчий.

– А этот негодяй Дориа? ― продолжил морской консул. ― Этот сукин сын Дориа? Что слышно от него?

Подобная горячность показалась Грегорио удивительной.

– Я вижу, вы также недолюбливаете очаровательного мессера Пагано? Мессер Никколо о нем почти ничего не говорит, но, насколько я могу судить, дела Дориа в Трапезунде идут не столь успешно, как он бы того желал.

– Надеюсь, ваш хозяин приложил к этому руку. Рад это слышать, ― заявил мессер Мартелли. ― Когда окажетесь в Венеции, познакомьтесь с моим братом Алессандро. Он управляющий банком Медичи в Венеции. Если вы решите отправляться дальше на Восток, он вам поможет.

– Благодарю вас, но это ни к чему. Мы останемся дожидаться известий в Венеции. Мне нужно устроить кое-какие дела.

– Вам там будут рады, ― с уверенным видом заявил мессер Мартелли. ― А Пагано Дориа? Я получил какие-то странные известия из Шотландии насчет заключенного им брака.

– Вот как? ― удивился стряпчий. ― Полагаю, вы ошибаетесь, мессер Мартелли. Мне доподлинно известно, что Дориа и впрямь пытался вступить в брак, но все бумаги оказались поддельными. Очень рад за его невесту, кем бы она ни была. Весьма скверный человек… Он заслуживает всех неприятностей, которые может устроить ему наш мессер Никколо.

Сразу же после этого представители компании покинули город, ни с кем больше не встречаясь. Узнав об этом, мадонна Алессандра Мачиньи нельи Строцци была не в силах сдержать досаду.

– Тут были друзья Никколо, а я все пропустила! Даже если твоя жена глупа, неужели и тебе тоже нужно быть таким тупицей, Антонио?! ― У того на язык просился грубый ответ, но он сдержался и сменил тему разговора, ведь его брат Роберто в Риме был женат на одной из Строцци, а семейные чувства все же чего-то стоят.

– Похоже, мессер Козимо де Медичи опять заключил выгодную сделку, ― сказал он вместо этого. ― Судя по известиям из Трапезунда, компания Шаретти обогатилась сама и принесла неплохой доход Флоренции.

– Но утешит ли это Козимо? ― вопросила Алессандра Строцци. ― Бедный старик… Он так тоскует по внуку. Он отдал бы все золото Востока за то, чтобы провести хоть один день с Козимино…

* * *

В Трапезунде, по истечении семи дней непрерывных взрывов, вспышек огня, криков, грохота рушащихся деревянных перекрытий и камнепадов, жизнь понемногу вошла в накатанную колею. В пригородах было уничтожено все, что только можно, и теперь враг вознамерился извести защитников Цитадели непрекращающимся шумом. Порой для этого использовались и орудия, стрелявшие, впрочем, без особой цели и результатов, но чаще всего трудились музыканты оттоманского войска, прерываясь пять раз в день, когда имамы оглашали побережье своими хриплыми заунывными голосами. В остальное время без умолку днем и ночью били барабаны, звенели цимбалы и ревели рога и трубы. Стены города вибрировали от шума, и по ночам жители Трапезунда, кто мог себе это позволить, забивали себе в уши затычки из ткани. Остальные стояли на крепостных стенах в дозоре, пристально наблюдая за неприятелем.

Николаса все это отнюдь не приводило в уныние. Они с Асторре курсировали из города во дворец, на ходу сочиняя стишки в ритм барабанному бою и куплеты в такт молитвенным песнопениям, от которых принимались хихикать даже достойные пожилые матроны. Эти незамысловатые песенки на крепостных стенах пришлись солдатам настолько по душе, что они даже ждали с нетерпением очередной молитвы. В понимании нужд людей Николасу не было равных…

В отличие от всех прочих осад, в Трапезунде царил образцовый порядок. Все съестные припасы и вино, а также вода в колодцах находились под строгим учетом, и с населением обходились по справедливости. Разумеется, исключение, как всегда, составлял дворец, но там Асторре с Николасом никак не могли помешать спекуляциям и подпольной торговле, процветавшей почти повсюду. Придворные и сам Христов наместник на земле не подлежали осуждению простых смертных.

Николас немало времени проводил во дворце, где их с Асторре воспринимали как устроителей грубого, но потешного циркового представления. Ловушки, встретившие турков на земле Трапезунда, словно задали тон отношению императора ко всей этой войне.

За их дерзость оттоманские вояки заслуживали лишь презрения и насмешек. Конечно, их пока оставалось еще немало, но скоро они заскучают, станут проявлять недовольство, и, как только погода испортится, армия наверняка уйдет, оставив божественного помазанника басилевса и его приближенных в мире и покое. Пока же двор сочинял сатирические поэмы, держал пари на точность стрельбы вражеских пушек и на спор предпринимал всевозможные глупые и опасные выходки, ― к примеру, выскользнуть посреди ночи из ворот и вернуться с головой турка или с флагом, или с какой-нибудь украденной вещью из лагеря…

Восемь придворных лишились жизни из-за этих выходок, и две головы красовались теперь на пиках на той стороне ущелья. Одного из погибших Николас знал, ― это был тот самый элегантный вельможа, которому делали маникюр в банях в некий памятный день… Купальни недавно были закрыты из-за того, что потребляли слишком много топлива, но придворные обычаи ничуть не изменились. То, что прежде творилось со всем подобающим декорумом за закрытыми дверями, теперь сделалось всеобщей модой, ― так возбуждающе действовала на людей война, опасность и страх. Профессиональные солдаты пользовались всеобщим вниманием. Асторре железной рукой правил своими наемниками, но сам не отказывал ни одной из женщин, что приходили к нему. Николас, к которому интерес проявляли отнюдь не женщины, хитроумно решил прибегнуть к высшему покровительству.

Императора это немало позабавило.

– Ты их талисман. Они надеются разделить твой успех и твою удачу.

– Ваше величество, ― парировал фламандец, ― посмею ли я распылять нечто столь драгоценное, если не могу возложить свой дар на лучший из алтарей? Но это не в моих силах. Так сказал мне астролог.

Император нахмурился, поглаживая шелковистую бородку.

– Пожертвовать лучшим для величайшего ― что может быть в этом плохого?

– Ничего, мой господин, ― с печалью ответил бывший подмастерье. ― Вот только астролог говорит, что удача моя берет начало из того же корня, что и плотская сущность. Я вынужден хранить себя в чистоте, если желаю сохранить свое везение.

– Ха! Так ты намерен до конца жизни оставаться в одиночестве?

– Всю жизнь? ― покачал головой Николас. ― Конечно, нет, мой господин. Когда Трапезунд вновь обретет свободу, я возрадуюсь, и эта удача заменит мне все остальное. Но пока непорочность ― мой дар, ради всеобщего блага.

– Тогда, ― промолвил император после недолгого молчания, ― мы желаем тебе успехов. Это похвально. Ты будешь ежедневно являться к нам с донесениями.

Асторре, откуда-то проведавший об этом разговоре, с ухмылочкой заявил Николасу:

– Мальчик мой, вот теперь они всерьез заинтересуются этой войной! Урбино никогда бы до такого не додумался! И Сфорца тоже… Первый приз за победу…

– Зато второй приз будет твой, ― отрезал Николас.

Глаза Асторре вспыхнули.

– А ведь тебе придется это сделать. Что скажешь?

– Откуда мне знать? Если хочешь, я отчитаюсь во всех подробностях. А пока я хочу заниматься делом и не тратить время зря.

Улыбка сползла с лица наемника, и он воинственно выпятил бородку.

– Не смей мне указывать! Я помню тех девчонок, с которыми ты водился в Брюгге. Не будь ты тем, кто есть, я заслал бы к тебе сразу трех красоток, и не посмотрел бы, что ты женат. Не хочу, чтобы нас вел в бой человек, у которого мозги не на месте.

Николас вытянул вперед руку, и когда капитан с недоумением воззрился на него, пояснил:

– Когда она начнет дрожать, можешь отвести меня в первый же попавшийся бордель, а пока я справлюсь и без этого. Кажется, смена караула запаздывает? Думаю, тебе стоит с этим разобраться.

Порой после разговора с Николасом люди вылетали из комнаты, ругаясь сквозь зубы. Но подолгу злиться на него было невозможно.

Неожиданно на десятый день осады его вызвали во дворец с непривычной поспешностью. Он давно уже освоился в этом зале, где император собирал по утрам своих советников, привык к украшавшим ее античным статуям, мозаикам и великолепному виду, открывавшемуся из галереи на западное ущелье и побережье. Зал располагался в том же крыле дворца, что и покои Виоланты Наксосской, с которой он не виделся уже две недели. Оглядевшись по сторонам, Николас обнаружил всех старших военных офицеров, капитана кабаситаев, альтамуриоса, личную свиту императора, а также протовестариоса Амируцеса, который, склонившись у пьедестала, слушал, что вещает ему басилевс Давид. Он выпрямился, когда объявили о появлении Николаса, и подождал, пока тот приблизится и совершит все положенные поклоны. Этикет во дворце по-прежнему соблюдался строго, невзирая ни на что.

– Садись, ― велел гостю император. ― Мы получили важные известия.

Мраморные скамьи для членов совета, застланные шелком, располагались подковой вокруг трона. Николас занял место между друнгариосом и командиром императорской гвардии, тогда как сам Амируцес уселся рядом с басилевсом на возвышении. Прежде при разговорах присутствовал переводчик, но теперь в нем не было нужды. Николас научился понимать этих людей, ― возможно, куда лучше, чем им бы того хотелось. Что касается их самих, то понимать его не входило в их планы. Торговцев и их наемников во дворце воспринимали в конечном итоге всего лишь как наемных работников, втихаря посмеиваясь над их нелепыми чулками, чужеземными туниками и странными шляпами, годными лишь для рабов и моряков.

– Наши мнения разделились, ― продолжил император. ― И поскольку турки ведут войну на западный манер, нам подумалось, что полезно было бы услышать мнение человека с той стороны.

Император слегка располнел за последнее время, но великий канцлер Амируцес оставался в точности таким же, как прежде. Поля расшитого головного убора отбрасывали тень на узкий нос с горбинкой, чувственный рот и завитую бородку. Движения его всегда оставались изящны; по слухам, он был отменным стрелком из лука. В Италии Амируцес немало общался с кардиналом Бессарионом, горячо выступавшим за объединение католической и православной церквей. Поклонник Фомы Аквинского, опытный посредник и знаток учености, Амируцес вернулся из Флоренции в Трапезунд, овеянный славой. Мыслитель, советник и верный спутник своего господина; Николасу нередко доводилось выслушивать его рассуждения, и порой он даже соглашался с ними. Кроме того ― отец двоих взрослых сыновей… И казначей, щедро раздающий жемчуг…

Итак… Итак, следовало выбрать, чью сторону принять, и Николас произнес, глядя одновременно на протовестариоса и императора:

– Здесь есть люди куда более сведущие, чем я, ваше величество. Может быть, стоит послать за капитаном Асторре?

– Мы собираемся сделать это чуть позднее, ― отозвался Амируцес по знаку басилевса. ― Но сейчас речь идет скорее об истолковании, нежели о стратегии. Мы получили вести от султана и Махмуда-паши, его визиря.

– Они оставили Синоп? ― предположил Николас.

– Они захватили Койюлхисар, ― ответил император. ― Это настоящие дьяволы, а не люди. Они провели свою армию там, где доселе это никому не удавалось. Если у них хватит сил продолжать, то впереди лежат лишь холмы, перевалы и небольшие крепости… до самого Трапезунда.

Никто больше не сказал ни слова. Не было смысла повторять уже сказанное, а мнения присутствующих были и без того известны Николасу.

– Ваше величество, мы всегда полагали, что такое может случиться, ― сказал он. ― Конечно, приграничная крепость ― это большая потеря, но она нанесла турецкому войску немалый ущерб. Теперь Хасан-Бей готов к войне, и султану придется сражаться за каждую пядь земли в горах, где Белая орда чувствует себя как дома. К тому времени, как они смогут преодолеть эту территорию, военный сезон завершится. Я не вижу причин для тревоги.

– Вот как? ― удивился император. ― В самом деле? Кое-кто здесь высказывал то же мнение. Но тогда вот еще одна новость. Эрзерум был покинут жителями. Узум-Хасан с ядром своей армии не выступил навстречу туркам, а отступил в горы и оставил лишь гарнизоны, чтобы замедлить продвижение войска.

– Но не думаете ли вы, ваше величество, что это также сослужит свою службу? ― осведомился Николас. ― В случае прямого столкновения армия Хасан-бея потерпела бы поражение, ведь у него не будет помощи ни из Синопа, ни из Грузии. Но отвлекающая война против уставшего войска в горах также надежно задержит султана до прихода осенних штормов. Турки могут занять Эрзерум, но едва ли сумеют его удержать. И со всеми этими заботами у него не останется сил на Трапезунд.

Император обернулся к канцлеру, и, прежде чем тот заговорил, Николас заранее понял, что он скажет.

– Третья новость, ― заявил Амируцес, ― состоит в том, что Узум-Хасан не собирается защищать свои владения до последней капли крови, или даже сопротивляться до окончания военного сезона. Говорят, что он обратился за помощью к матери, сирийке Саре-хатун. Говорят, он послал ее к султану молить о снисхождении, в обмен на нейтралитет.

Послышался какой-то шорох и шум шагов.

– Насколько достоверны эти новости? ― поинтересовался Николас.

Темные глаза пристально наблюдали за ним.

– Этот источник, мессер Никколо, никогда прежде нас не подводил.

– И это все? ― осведомился бывший подмастерье.

– Все? ― изумился император. ― В то время как султан стоит под нашими воротами?

– Под вашими воротами, ваше величество? ― Николас покачал головой. ― Прошу меня простить. Я думал, что он еще в Койюлхисаре.

– Так ваше мнение таково, что у нас нет причин для беспокойства? ― осведомился великий канцлер. ― Вы не думаете, что войска, стоящие в пригородах Трапезунда, лишь ожидают подхода наземной армии, которая пройдет через горы и зажмет нас в тиски?

– Но как такое возможно? Даже будь их в десять раз больше, им все равно не взять Трапезунд!

– А как мог пасть Константинополь и погибнуть его император? ― устало парировал казначей. ― Господь справедлив, мессер Никколо, но пути его неисповедимы.

– И все же нам нужно мыслить здраво, ― возразил Николас. ― Ни морем, ни по суше сюда невозможно доставить пушки, подобные тем, которые разрушили Константинополь. Флот не привез с собой даже орудий для их изготовления. Трапезунд, сколь бы велик он ни был, это все же не священное сердце восточной империи, за которое не жаль было заплатить любую цену. Он не обладает богатствами Византии. Его торговцы могут точно так же служить туркам из Бурсы и Перы, к тому же перед неприятелем высится город, славный своей отвагой и благословенный самой природой естественными преградами, одолеть которые невозможно. И потому я говорю: будьте спокойны. Мы не можем потерпеть неудачу. Подобные известия не должны тревожить мирный сон мужчин, женщин и детей, которые верят своему повелителю.

Немного помолчав, казначей криво улыбнулся:

– Красноречивый ответ, мессер Никколо, и на великолепном греческом языке. Вы прекрасно овладели нашим наречием: в этом, по крайней мере, мы все согласны. Что же касается остального, мы выслушали ваше мнение и будем иметь его в виду. Ваше величество?

Император отозвался не сразу.

– Другие говорили то же самое.

– Я полагал, вы сомневаетесь в их правоте, ― отозвался Амируцес. ― Вот почему… Но если басилевс желает возобновить обсуждение этого вопроса, тогда, возможно, мессеру Никколо следует остаться с нами?

На сей раз император раздумывал еще дольше.

– Мы желаем поразмыслить об этом на досуге, ― промолвил он наконец. ― А сейчас время обеда.

С этими словами он встал и удалился вместе со своим окружением.

Николас также неторопливо поднялся с места, озираясь в поисках императорского главнокомандующего. Перед ним оказался камерарий.

– Могу ли я сопроводить вас к выходу до закрытия ворот? В эти дни порой из Верхней Цитадели столь же сложно выйти, как и войти в нее.

– Я думал сперва завершить кое-какие дела, ― возразил Николас, не двигаясь с места.

Кто-то взял его под руку.

– Возможно, это лучше сделать завтра, ― объявил Амируцес. ― Несомненно, нам еще придется обратиться к вашей мудрости и красноречию. Нам очень повезло, мессер Никколо, что с нами вы и ваши люди. Но сейчас, как вы понимаете, вам лучше удалиться.

– Разумеется. И когда вы будете готовы выслушать капитана Асторре, сообщите нам об этом.

Недобрые вести вскоре разнеслись по всему городу, и хотя Николас постарался сделать все возможное, чтобы приуменьшить их значимость, и паники удалось избежать, но поддерживать бодрость духа среди защитников города становилось все сложнее.

Судя по знамени, развевавшемуся над генуэзским замком, там расположился турецкий адмирал.

– Не удивлюсь, если они сделают его губернатором, когда придет султан, ― заявил Тоби.

Николас в ответ лишь покачал головой. В кои-то веки все они, кроме Асторре, собрались в доме, и лекарь сейчас, как обычно, занимался своими снадобьями. Основной опасностью для всех осажденных городов были эпидемии, и вместе с дворцовыми медиками Тоби делал все возможное, чтобы их предотвратить. Погода благоприятствовала, однако все равно имелись больные и раненые, а места для погребения было явно недостаточно. Тоби работал допоздна, а в передышках болтал, чтобы немного развлечься.

Ему нравилось поддразнивать Николаса, ведь он знал, что его отрицательный жест не имеет никакого жеста к шансам турецкого адмирала на повышение.

– Ты просто не в себе, ― заявил ему лекарь. ― Это ведь шутка. Нас никто не услышит.

– Слуги услышат, ― возразил Николас. ― И венецианцы. Этот город не сдастся туркам, никакой опасности нет, и мы даже в шутку не должны говорить об этом. И если я услышу, что ты опять треплешь языком, то залеплю тебе рот воском. Ты и впрямь так хорошо разбираешься в верблюжьих болезнях?

– Дизентерия, потертости от седла, вши и кашель. Люди или животные ― мне все равно. Я всех могу вылечить. А что такое? Хочешь открыть со мной на паях лекарню, когда султан… Эй! ― воскликнул Тоби. ― Отойди от меня…

– Тогда делай, что тебе сказано, или поплатишься за это.

Прошла неделя, и Николас наконец получил долгожданное сообщение. К тому времени, как он заметил, один лишь Асторре по-прежнему обращался с ним запанибрата; все остальные сделались куда более сдержанными. В тот вечер Годскалк вернулся как всегда поздно, утомленный пастырскими обязанностями. Поскольку многие венецианцы заблаговременно покинули город, то у католиков почти не осталось священников; и кроме того, он не отказывался помочь никому из страждущих любого вероисповедания.

Николас дал ему как следует выспаться и отслужить утреннюю мессу, а затем, вместо того, чтобы уйти, как обычно, по делам, постучался в комнату капеллана. Тот распахнул дверь и молча застыл на пороге.

– Я надеялся избавить вас от этого. Извините, ― сказал ему Николас.

Годскалк также сильно изменился за это время и стал мало похож на того резкого, неопрятного священника, который с легкостью распутал все махинации Пагано Дориа в Пизе. Общение с греческими монахами приучило его к большей аккуратности в одежде, и даже свои непокорные черные волосы он сумел привести в порядок. Впрочем, он по-прежнему вел себя скорее как кулачный боец, нежели как служитель Божий, и самым сложным для него оставалось смирить свой неукротимый нрав… Но теперь, когда наконец пришел час битвы, которую он давно и с таким нетерпением ожидал, считая, возможно, одной из самых важных в своей жизни, капеллан лишь сурово смерил Николаса взглядом со словами:

– Я занят.

– Знаю, ― подтвердил тот и добавил, немного помолчав. ― Тоби тоже.

Дверь по-прежнему оставалась открытой. Выдержав паузу, Годскалк поинтересовался:

– Тогда почему ты тянул с этим так долго?

– Потому что думал, что справлюсь сам. Но я ошибался. ― Взгляд светлых глаз почти не изменился. Но все остальное, что могло выдать уязвимость ― ямочки на щеках и шрам, оставленный Рибейраком, ― все это скрыла борода. ― Если хотите я могу уйти…

– И что ты сделаешь в одиночку?

– Отправлюсь к султану.