Текст книги "Весна Византии"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

– Кажется, мы тебя смутили? ― продолжила между тем принцесса. ― Сожалею. Просто император велел вручить тебе кое-что в знак признательности. Вот, взгляни.

Это оказался обитый бархатом ларец, в котором лежали два манускрипта. Первый был не переплетенным и очень древним. Николас вгляделся ― и замер от изумления.

– Сядь и полистай его, ― велела Виоланта. ― Я хочу, чтобы ты рассмотрел свой подарок как следует.

Разобрать греческие буквы было непросто, зато рисунки оказались вполне ясными.

– Кто это написал, деспойна? ― обратился к ней Николас.

– Знаешь ли ты, что перед тобой?

– Да. Книга о механизмах.

– И ты можешь их изготовить?

– Да, ваше высочество, ― подтвердил бывший подмастерье.

– Так я и думала, ― промолвила Виоланта Наксосская. ― Эта книга посвящена механическим устройствам, и была написана много поколений назад ученым, жившим в Диарбекре. Я получила ее от своей тетушки, супруги Узум-Хасана. Его семья правила в Диарбекре со времен Тимура Хромого.

– Это слишком большая ценность. Я не могу принять такой дар, ― воскликнул Николас.

– Тогда, возможно, когда-нибудь ты сделаешь для меня копию, ― возразила принцесса. ― А пока ты бы доставил огромное удовольствие его императорскому величеству, изготовив какой-либо из этих механизмов. Я пообещала, что ты обсудишь это с ним лично.

Фламандец почти не слышал то, что она говорит, поглощенный увиденным.

– Мессер Никколо! ― окликнула его женщина. ― Не желаете ли поблагодарить меня?

Вспыхнув, он вскинул голову.

– Я никогда не смогу отблагодарить вас достойным образом, деспойна. Это слишком щедрый подарок.

– Тогда взгляни на другой. Это плата за еще один отрез алого шелка, о котором я уже наслышана. Надеюсь, что в ответ ты также проявишь щедрость.

Николас отложил книгу с чертежами и взял второй фолиант. Чуть погодя, он спросил:

– Деспойна, а есть ли у вас еще такие манускрипты?

– И немало, ― подтвердила она. ― Слышал ли ты когда-нибудь о Григории Хиониде? Он был главным лекарем одного из предков императора. Множество таких книг он доставил из Персии и сам перевел их на греческий. У нас имеется один труд, посвященный математике и часовым механизмам мастера Фузориса. Имеются и сочинения мудрецов. Но не думаю, чтобы ты просил об этом только ради себя. Наверное, ты хочешь знать, готов ли император продавать эти фолианты?

– Я заметил, что наши шелка пришлись ему по вкусу, ― ответил на это Николас. ― Но если он предпочитает иную плату, Медичи смогут это устроить. Да, я мог бы продавать такие книги на Западе, в копиях или оригиналах. Но, возможно, император слишком дорожит своей библиотекой и предпочел бы не опустошать ее полки.

– Ты верно заметил, что любую книгу можно скопировать, ― заметила принцесса. Она сидела так неподвижно, что даже камни диадемы почти не сверкали. Николас вновь уложил книги в ларец и сел, сцепив руки на коленях. Оставалось ждать, пока переговоры подойдут к концу, ― ибо, разумеется, это были переговоры. У императора не имелось настоящей библиотеки, хотя во дворце и хранились какие-то книги. Кроме того, во дворце недоставало серебра ― если верить Дориа. Как у них обстоят дела с финансами? Едва ли все настолько плохо. Хотя, разумеется, сливки с торговли на протяжении многих лет всегда снимали генуэзцы. Однажды, когда у них случились очередные разногласия, торговцы стали угрожать, что если не получат привилегий, так увеличить пошлины на соль и вино, что подданные императора больше не смогут торговать на Каффе…

– О чем ты думаешь, мой насквозь промокший друг? ― поинтересовалась у него принцесса.

– О том, что когда за горами начнутся беспорядки, басилевсу будет сложнее собирать подати и налоги со своих подданных.

– А разве когда-нибудь это было легко? ― осведомилась Виоланта. ― Разумеется, империя сейчас уже не та, что прежде. Крестьяне хитры, и вместо зерна предпочитают выращивать скот. Мы вечно слышим жалобы, что где-то приходят в запустение дороги, а в других местах появляются разбойники или пересыхают колодцы. Но император по-прежнему получает все, что требуется для нужд двора. Мы не бедны. Мы владеем драгоценными камнями. Возможно, до тебя доходили слухи, что греки скупы и не платят наемникам, ― теперь ты можешь лично опровергнуть это, ведь вам заплатили, и очень щедро. Говорят также, что мы не желаем чинить крепостные стены, ― но ты видел, в каком они состоянии. Трапезунд все еще жив, даже под властью Тимура он процветал, в то время как монгольские орды захватили в Грузии кольчугу, выкованную руками самого царя Давида Псалмопевца…

Николас долго молчал и наконец проронил:

– Трапезунд был вассалом монголов.

– Но монголы ушли, ― возразила принцесса. ― Белая орда Узум-Хасана также уйдет или завоюет всю Персию и обоснуется в Табрисе или в Диарбекре, и больше никому не будет отравлять жизнь. Войско оттоманской империи также попытается завладеть какими-то землями, но все равно вернется досаждать городам Европы. Трапезунд пребудет вовеки. ― Она помолчала. ― Я успокоила тебя? Мне казалось, я чувствую твою неуверенность.

– В чем же, деспойна? ― возразил Николас ― Я куплю все те книги, которые вы согласитесь продать. Если что и тревожит меня, так только нежелание заставлять ждать императора.

Он услышал, как открылась дверь. Принцесса подняла глаза, должно быть, в ожидании некоего знака, затем вновь устремила взор на гостя.

– Он пробудился и готов тебя принять. Вы поговорите об Аль-Джазаре.

– Об Аль-Джазаре? ― переспросил Николас.

– Тот самый мастер, который создал книгу о механизмах. Возможно, речь зайдет и об иных устройствах. Но, как мне сообщили, он не станет задерживать тебя надолго ввиду твоего недомогания.

– Моего недомогания?

– Тебе ведь стало дурно в купальне, иначе бы ты присоединился к нему незамедлительно. Он поймет. Ты весь раскраснелся и вспотел. Тебя пробирает дрожь?

– Вне всякого сомнения, меня пробирает дрожь, деспойна, ― подтвердил фламандец.

– Тогда можешь идти.

Он поднялся, поклонился и вышел, а слуга с ларцом двинулся следом. Одежду Николасу так и не вернули, равно как и не предложили привести себя в порядок. Он решил, что это не случайно. Наконец, камерарий принял его и через маленькую дверцу ввел в комнату, которая сперва показалась совершенно пустой. Фламандец любовался шелковыми занавесками, когда же наконец заметил возвышение, и кровать, и фигуру человека в просторных одеждах. Николас вновь ощутил, как горит у него лицо, и решил, что это вполне можно счесть за румянец смущения.

– Можешь подойти чуть поближе, ― пригласил император. ― Сюда. Тебе дурно?

– Прошу простить меня, басилевс. ― Николас распростерся в земном поклоне, затем медленно поднялся и, прежде чем вновь опустить взор, позволил себе быстро оглядеться вокруг.

Шелковые простыни и подушки были сбиты и измяты. Непокрытые волосы императора рассыпались по плечам золотистой волной. Изящные руки, унизанные кольцами, лежали на коленях.

– Кто может похвалиться тем, что владеет собственной слабостью? ― промолвил император. ― Мы не виним тебя. Нам сказали, что ты умеешь делать игрушки.

– Я делаю устройства ради пользы и удовольствия. Каким будет ваше желание? ― спросил Николас.

– Мы желали бы иметь часы, ― пояснил басилевс. ― Такие же, как у персов. Ты мог бы справиться с этим?

– С радостью, ваше величество.

– С радостью? Это хорошо. Нам нравится общество радостных людей, мессер Никколо. Я желаю видеть все чертежи для этих часов и следить за тем, как пойдет работа.

– Если здоровье позволит мне, я приду, как только басилевс соизволит меня пригласить.

Человек на постели пошевелился.

– А сейчас… Неужто мы выглядим так неприступно? Это та самая книга? Принеси ее сюда.

Возможно, им все-таки предстоял разговор об Аль-Джазаре… Николас осторожно взял манускрипт и поднес его к постели.

– Что такое? ― воскликнул император. ― Ты весь дрожишь, мальчик! Как тебя называют обычно? Никко? Никколино?

Нет, судя по всему, Аль-Джазар тут все же ни при чем.

– Мой господин, ― попытался возразить Николас. ― Это опасно. Мое недомогание может перейти к басилевсу, если я подойду слишком близко.

На лице с благородными чертами мелькнула улыбка.

– Мы не ведаем страха, ― заявил император Давид. ― Турки утверждают, что им нечего бояться, ибо рай их так сладостен… Мы же достигаем рая на земле, и это стоит небольшого риска. Подойди. Покажи мне рисунки. И вот… Мы опустим руку на твое плечо. Это тебя укрепит. ― Император повернулся к своему камерарию. ― Мы заняты. Вернись через час.

* * *

Чуть меньше чем через час Николас ушел. Камерарий, явившийся на звон колокольчика, провел гостя в небольшую комнатку, где обнаружилась его одежда. Сперва Николас долго сидел в неподвижности, затем появился евнух, который помог ему переодеться и проводил к воротам; паж шествовал следом с ларцом в руках.

Дориа уже был там. Николас совсем позабыл о его существовании после того, как они расстались в банях. Сидя в седле, генуэзец горделиво улыбнулся своему сопернику, когда тот проходил мимо.

– Ну что, господин консул, как вам византийские обычаи? ― бросил он небрежно. ― Если вы не станете докладывать обо всем моей жене, то, пожалуй, и я также не стану рассказывать лишнего ее матери. В один прекрасный день мы еще сравним свои впечатления.

– Несомненно, ― подтвердил Николас. ― Должно быть, Антимосу и Алексию сейчас тоже есть что сравнить.

Похоже, Дориа не испытывал ни малейших угрызений совести и сомнений по поводу всего происшедшего. Генуэзец лишь засмеялся в ответ.

– Что сказали бы наши исповедники?! Хотя, похоже, твой Годскалк смотрит на вещи весьма разумно… Должно быть, сказываются монастырские привычки. А у тебя что-то усталый вид. Похоже, повеселился на славу?

Пот остывал на лице, покалывая кожу. Его поочередно бросало то в дрожь, то в холод. Вся одежда пропахла ладаном.

– Видел бы ты остальных! ― бросил Николас.

– Тогда до вечера, ― сказал Дориа ― Жена ― конечно, дело хорошее, но сейчас я мечтаю только о том, чтобы немного отдохнуть. Есть пределы человеческим силам! ― И с этими словами он направил лошадь вниз по холму.

Фламандец проводил его взглядом.

– Глад и мор да пребудут с тобой… ― И отвернулся.

У ворот его дожидались несколько солдат-флорентийцев и, разумеется, верный Лоппе. Слава небесам, никто из них не слышал разговора с генуэзцем. Хотя чернокожий и так догадался обо всем.

– Как ты намерен его убить? ― таков был его первый вопрос.

Николас уже позабыл, как собирался ответить.

– Милосердно… ― Затем он вздохнул и объявил: ― Сегодня к вечеру нас ждут на стадионе, но до этого времени я никого не желаю видеть. Если только я не пошлю за кем-то лично ― ни единого человека. В особенности это относится к мастеру Тоби. Ты понял?

– Мастер Юлиус может пойти на Мейдан вместо тебя, ― предложил Лоппе. ― Это ведь всего лишь праздник.

– Нет. ― Николас покачал головой. ― Нет. Это важно.

Лоппе замолчал. Вероятно, он понимал не хуже самого Николаса, что послать за Тоби все же придется. Но не сейчас, не сразу. Сперва ему нужно осознать, какая дорога лежит теперь перед ним… принять те стороны жизни торговца, которых никто не обещал ему прежде, и о которых никто не предупреждал.

«Во имя Господа и ради прибыли», ― с этой фразы обычно начинались все учетные книги купцов. Во имя Господа и ради прибыли нет ничего невозможного. Все дозволено. Все дозволено ― и Kyrie Eleison. И да смилостивится Господь над нами и нашими покупателями.

Глава двадцатая

― Болотная лихорадка, ― объявил Тоби. ― Вспомни, он подхватил ее в Абруцци.

Юлиус оказался пятым человеком, кому он сказал это, с того момента, как пообещал Николасу не говорить ни единой живой душе. Лекарь Тобиас Бевентини в своих действиях руководствовался личными правилами, установленными прежде всего для собственного удобства, всеобщего блага и лишь изредка ― для блага пациента. Он был превосходным врачом.

– Болотная лихорадка, в горах? ― удивился Юлиус.

– Если подхватишь ее хоть раз, она будет то и дело возвращаться, ― пояснил лекарь.

– Все началось еще у церкви, и ты ничего не заметил? Или он вернулся из дворца ― и ты сразу поставил диагноз? Или он сразу сам тебе сказал, что с ним такое? ― настаивал стряпчий.

– Я его не видел, когда он вернулся из дворца. Лоппе пришел ко мне полчаса назад. Болезнь только начинается. Он справится…

В поисках поддержки Тоби оглянулся на Годскалка, который невозмутимо орудовал ложкой за обеденным столом. От Юлиуса, когда он в таком настроении, снисхождения ждать явно не приходилось. Через час компания Шаретти, представлявшая республику Флоренция, должна была объявиться на Мейдане, где в честь императора давали представления с музыкой, танцами и всевозможными показательными выступлениями. Наемники Шаретти должны были также принять участие в торжествах. Для представителей компании это был превосходный способ познакомиться с чиновниками и крупнейшими землевладельцами со всей округи, а также с собратьями-торговцами. Вероятнее всего, главе компании нужно будет обменяться знаками вежливости с императором и его семейством, а Николас тем временем вернулся из двора, весь взмокший от пота, со скачущим пульсом и всеми признаками проклятой заразы. Тоби, принявшись за еду, лихорадочно обдумывал, что предпринять.

Юлиус тем временем продолжал ворчать:

– Если он будет болеть всякий раз, как подойдет близко к императору, то чего нам ждать дальше? Кашля, насморка, или желудочных колик?

Лекарь наморщил лоб.

– Все без обмана, ― заметил он.

– Я и не спорю, ― отрезал стряпчий. ― Я просто хочу сказать, что не доверяю людям, которые ломаются от малейшего усилия.

– А лично я, ― заметил фламандец, стоявший в дверях, ― стараюсь избегать людей, которые огрызаются по поводу и без повода.

Тоби, который по опыту предполагал, что Николас может оказаться где-нибудь поблизости, молча уставился в свою тарелку. Бывший подмастерье прошел мимо и хлопнул его по плечу.

– С тобой мы поговорим позже. ― Он сел рядом с Легрантом. ― Ладно, я немного помолился, и думаю, что справлюсь, если все будут добры ко мне. Вы знаете, что мы получили согласие в ответ на все свои просьбы? Новые помещения для консульства и часовни. Два процента налога на импорт и никакого ― на экспорт. Охранные грамоты для всех флорентийских торговцев, кораблей и товаров, которые могут быть отозваны лишь с шестимесячным уведомлением. Из дворца завтра явятся за нашими шелками. Я прислал к вам Лоппе заранее, чтобы вы успели составить планы. Время у вас было. Рассказывайте. ― Он потянулся за вином, но, наткнувшись на взгляд лекаря, убрал руку.

Юлиус помолчал, а потом заговорил, подозрительно поглядывая на бывшего подмастерья. Тоби продолжил есть, также с интересом наблюдая за своим пациентом.

Тот вовсе не выглядел больным. В прошлом году он наконец перестал расти и превратился в рослого, хорошо сложенного мужчину. Бесконечные тренировки укрепили мышцы, и без того привычные к тяжелой работе. Детская припухлость спала с лица. Костяк остался тот же самый: высокий лоб, широкая нижняя челюсть с округлым подбородком… но теперь на нем выделялись запавшие скулы и тонкий хрящеватый нос. По этому лицу уже невозможно было ничего прочесть. На непосвященный взгляд могло показаться, что Николас вообще в полном порядке, ― разве что раскраснелся сильнее обычного да глаза как-то подозрительно блестят, но священник Годскалк не зря слыл опытным аптекарем и имел неплохой боевой опыт; кроме того, ему уже доводилось видеть фламандца в таком состоянии. Поэтому, переведя взгляд с пациента на лекаря, он невинным голосом поинтересовался:

– Что ты дал ему?

Тоби ухмыльнулся.

– То, что он сам просил. Лишь бы дотянуть до вечера… Он справится. Хотя, конечно, потом будет жалеть, что вообще появился на свет.

– Так он все же намерен идти на Мейдан? ― изумился Годскалк. ― Зачем? Это имеет отношение к Катерине?

– Не уверен, ― ответил Тоби. ― Она ведь без ума от своего мужа. Так что не знаю, почему Николас не мог спокойно остаться дома и позволить нам пойти туда вместо него. Может, он не доверяет Юлиусу и Асторре, если они окажутся рядом с Дориа. Или… нет, не знаю. Ни он, ни Лоппе толком так и не смогли объяснить, почему так долго задержались во дворце. Я только слышал о приеме в тронном зале и об очередной перепалке с генуэзским консулом. Похоже, ― как мы и подозревали, ― Дориа поспешил продать свой товар, пользуясь привилегиями генуэзцев. Юлиус был вне себя от злости, когда услышал об этом. Он ожидал, что Николас сцепится с Дориа в открытую.

– А этого не случилось?

– Тебя это удивляет? Разве не ты проповедовал Николасу христианское смирение? Нет, похоже, генуэзец изо всех сил пытался спровоцировать его, но наш мальчик удержался. Он вообще большой мастер по этой части, насколько мне помнится. Терпит до последнего, а затем…

– Что ― затем? ― взволнованно уточнил Годскалк.

– Все, что угодно. Но это было прежде, чем у нас появился ты со своими бесценными проповедями.

Капеллан ничего не ответил. Тоби, который терпеть не мог, когда на него вот так смотрели в упор, был вынужден пояснить:

– Разумеется, я уважаю христианские заповеди, но иногда мне кажется, что лучше просто убить врага или, в худшем случае, подать на него в суд. Наверняка против Пагано Дориа мы смогли бы найти улики. Взять хоть пожар на корабле, или эту его женитьбу. Несомненно, в его бумагах, учетных книгах и так далее нашлось бы, за что зацепиться.

Он полагал, что священник и на сей раз не удостоит его ответом, однако Годскалк произнес:

– Я вижу две причины воздержаться от подобных действий. Тот, кто попытается причинить вред или дискредитировать Дориа, станет для Катерины главным врагом и, вполне возможно, окажет ей медвежью услугу. Во-вторых, я полагаю, что Николасу пока еще просто не под силу разделаться с подобным человеком. Он слишком молод.

– Слишком молод? ― изумился Тоби.

– Я понимаю, что тебе известно нечто такое, чего не знаю я. Но из своих мальчишеских ошибок зрелый мужчина должен черпать здравый смысл и скромность. Главное ― их больше не повторять.

Стало быть, Николас так и не посвятил Годскалка в свои тайны, и священник готов был это признать. Все же ему нельзя было отказать в проницательности. Тоби во многом с ним соглашался: никакие судебные преследования им явно не помогут. Что касается капеллана, то его больше всего заботили не прибыли и не дела компании, а сами люди: Катерина, Николас и все остальные.

Тоби это настолько впечатлило, что он принял решение. После Мейдана, если Юлиус согласится, он решил посвятить отца Годскалка во все тайны бывшего подмастерья. Им явно нужен был еще один сторожевой пес. Под присмотром лекаря, священника и юриста Николас больше никому не сможет причинить вреда.

* * *

Мейдан, где проходили пасхальные торжества, представлял собой ровный овальный участок земли, протянувшийся с запада на восток и расположенный за пределами городских стен. К западу на другой стороне ущелья высился дворец. Еще дальше, за вторым ущельем, находилась территория, еще более обширная, нежели Мейдан, именуемая Цуканистерионом, где придворные предавались странным играм с мячом, с участием всадников, вооруженных клюшками. Кроме этого, имелась небольшая арена к югу от дворца, где проходили скачки верблюдов, иные состязания, а также различные казни: обезглавливание, удушение и четвертование. Многие поколения династии Комненов весь досуг посвящали поискам всевозможных развлечений…

Восточный Мейдан издавна использовался для пасхальных торжеств, но в обычное время здесь располагались торговые ряды. Чуть ниже лежали кварталы, где обитали торговцы. Улочки, выходившие к Мейдану, сперва вились меж особняков, конюшен, складов, церквей и посольств западных купцов. Мейдан располагался по диагонали от венецианского дворца; прямо над Леонкастелло, принадлежащим генуэзцам.

Все сводилось к одному: ведь Восток вечно жаждал поразить Запад своим великолепием. Византия, некогда именовавшая себя вторым Римом, теперь полагала, что превзошла и римлян тоже.

Весь мир должен был поражаться величию и мощи императоров, подхвативших факел, оброненный ослабевшим Константинополем. Ну, и разумеется, это был важный праздник для народа, который имел возможность лицезреть своего богоподобного правителя с его супругой-императрицей и наследниками. Поэтому каждый год на пасхальные торжества тратились немалые деньги.

Было принято, чтобы зрители являлись на празднество пешком, по узким боковым улочкам, оставляя главную дорогу свободной для процессий. Там, по мостовой, выстланной циновками и усыпанной ароматной листвой, меж рядов зрителей и гвардейцев в сверкающих доспехах, должна будет проехать императорская семья, которая затем рассядется на балконах, украшенных золотым атласом и весенними гирляндами. На боковых галереях расположится двор патриарха с иконами, а также все придворные. Ниже, на скамьях с мягкими подушками рассядутся чужеземные торговцы, греческие князья и младший клир.

Распорядители встречали гостей и отводили их на отведенные места. Тоби, превосходно рассчитав время, привел своих спутников и напичканного снадобьями Николаса на Мейдан как можно позже, но все же до появления императора. Лоппе, заранее явившийся туда, проследил, чтобы все было в порядке, и никто не занял места, отведенные флорентийцам. Николас, которому чрезмерная забота лекаря уже начала досаждать, негромко бросил ему на ходу:

– Тоби, если у меня из ушей не пойдет пар, не обращай на меня внимания. Я все помню. Одну ногу ставлю перед другой и не пытаюсь двигать обеими сразу, ― ведь я не воробей…

На нем был плащ, подаренный императором, и легкая шляпа, украшенная перьями, а на руках ― расшитые перчатки. Годскалк и Юлиус носили черное, как и положено по профессии, но сегодня их наряд был из более тонкого сукна и лучшего покроя, чем обычно; Тоби, как и положено лекарю, выбрал одеяние алого цвета, а Асторре с Легрантом приоделись в каштановый бархат поверх шелковых желтых дублетов. Николас заявил, что речь идет просто о вложении капитала. Портной явился специально, за несколько дней до празднества, снял мерки и пошил все необходимое в своей мастерской. Тоби подозревал, что тут не обошлось без советов принцессы Виоланты… Он хотел было почесать лысину, но наткнулся на шапочку с отворотами и опустил руку, затем, убедившись, что Николас не просто находится в сознании, но и способен разговаривать, наконец рискнул отвести взгляд от своего пациента и огляделся по сторонам.

Все прочие торговцы также присутствовали здесь, в тени императорских балконов. По левую руку ― лев святого Марка отмечал места, где сидел венецианский бальи со свитой, ― по словам Юлиуса, Николас навестил их два дня назад. Еще дальше слева, под алым крестом святого Георгия, восседали генуэзцы. Никого из них Тоби не смог разглядеть и потому поинтересовался у стоявшего рядом Лоппе:

– Ты видишь Дориа? Или дочь демуазель?

– Я уже спрашивал, ― бросил Николас. ― Он говорит, что они оба здесь. Вместе с собачкой.

– С какой еще собачкой? ― удивился Тоби, но фламандец уже о чем-то заговорил с Легрантом и Асторре. Годскалк взглядом показал лекарю, что не стоит продолжать эту тему. Ну и к дьяволу Годскалка!.. Внезапно послышавшийся шум заставил лекаря обернуться.

Небо расчистилось. Рассеянный свет, лившийся с запада, освещал арену и строение позади нее; плоские крыши ступенями спускались к Мейдану, заросшие лавром, розмарином, увитые плющом. Дальше, за крышами, насколько хватало глаз, до самого горизонта простиралось серо-голубое море, а за ним, незримые, лежали земли крымских татар и Московия. На глазах у Тоби водная гладь посветлела, и на ней замелькали тени и яркие искры. Солнце готово было показаться из-за облаков.

Солнце ― и император. Приветственный шум, доносившийся отовсюду, значительно усилился. Созвучно с ним доносились и другие звуки: топот ног, стук копыт, рев труб, грохот цимбал и барабанов, а также жестяной скрежет ручных органов. Морской ветер, пахнущий солью, рыбой и дымом, внезапно донес запах конского пота, смятой травы и благовоний. Николас, оживленно что-то говоривший, резко замолчал. Затем меж строений на другом конце Мейдана, показалась голова процессии, медленно движущейся по направлению к ним, а точнее, к императорской вилле, именуемой Кафисмой.

Как и во время церковного шествия, впереди несли икону. Следом, по традиции Константинополя, шествовали старейшины в алых атласных одеждах, а за ними ― юноши в белом; и дальше отроки в зеленых туниках. Все они с достоинством прошли по проходу мимо скамеек, на которых восседали торговцы. Один из мальчиков, обернувшись в профиль, внезапно расплылся в улыбке, завидев Николаса, и едва не сбился с шага. Он был чрезвычайно хорош собой и походил на ожившую классическую статую, ― и Тоби его уже явно где-то видел.

– Кто это? ― поинтересовался он. Николас повернулся к лекарю.

– Его зовут Алексий.

– Их всех зовут Алексиями, ― заметил Тоби.

– Похоже на то, ― подтвердил фламандец. ― Однако на вкус они разнятся.

В этом высказывании не было никакого смысла, но чего еще ожидать от больного лихорадкой…

А следом уже шествовали слуги, несущие церемониальные золотые топорики, и евнухи в белом, и юные гвардейцы с позолоченными доспехами, щитами и копьями. Затем князья в золотых одеждах, ― главные среди них шествовали с золочеными посохами, остальные размахивали золотыми кадильницами. Затем ― пажи. И наконец сам император, верхом на лошади в алом с золотом чепраке, и императрица со свитой.

Наместник Бога на земле по-прежнему был в своей высокой золотой короне, но одеяние оказалось другим ― из золотой парчи, расшитой самоцветами, с нашитыми тончайшими золотыми пластинками, украшенными рисунками и орнаментом. Заходящее солнце, прорвавшись сквозь облачную завесу, озарило его своими лучами, и волосы, и борода императора засверкали столь же ярко, как его одежды. Лишь лицо, розоватое и припудренное, полусуровое, полуулыбающееся в пустоту, оставалось лицом человека, который принял ванну, сытно поел и только что встал с ложа, на котором был не один. За спиной его императрица поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, чтобы все могли полюбоваться ею, но не отвечала на приветствия. Если она и заметила знамя флорентийцев или генуэзцев, то не показала виду, с достоинством проехав мимо. Виоланта Наксосская, среди прочих придворных дам шедшая следом за императрицей, также проигнорировала флорентийцев и своего ученика. Тоби это даже порадовало. Ему и без того хватало забот.

Свита императора заполнила ложи, где они наконец расселись, после чего взревели трубы, патриарх благословил празднество, и распорядитель церемоний выступил вперед с долгой изысканной речью, на которую басилевс ответил любезной улыбкой, а толпа ― слитным криком: «О, боже, защити императора! Защити дом его и всех пурпурнорожденных! Матерь Божья, наполни империю радостью…». После чего его императорское величество вскинул руку, и развлечения начались.

Уже очень давно Тоби не доводилось присутствовать на представлениях. Его дядя, пользовавший герцогов, разумеется, нередко посещал всевозможные увеселения. Он привык к лицезрению шутов, акробатов, глотателей огня и канатоходцев. Тоби же любовался ими студентом, но с тех пор ему редко выпадал такой случай. И он никогда прежде не видел акробатов, которые выступали бы совершенно обнаженными, и при этом выделывали немыслимые трюки со своим телом: просовывали голову между ног, ходили на руках и крутились колесом по всей арене.

Коренастые, скуластые мужчины, выстроившись в две пирамиды, перекидывали девочек и мальчиков между собой. Шуты в звериных шкурах и уродливых масках разыгрывали ужасающие представления со свиными мочевыми пузырями, а также воловьими и козлиными гениталиями. Дети в шелковых белых одеждах, украшенные цветами, водили хороводы и пели. Крестьяне исполняли сельские танцы под вой волынок, а девушки-черкешенки в сапогах и длинных юбках, покачиваясь под музыку, сплетались в живые узоры под бой барабанов. Двое борцов в кожаных штанах сражались, пока один из них не испустил дух; и басилевс поднялся, пока тело уносили с арены, дабы дать сигнал к перерыву, ибо императоры, подобно простым смертным, также нуждаются в пище и отдыхе.

Мул, украшенный лентами, выволок на арену телегу, полную соленой рыбы, и двое юношей, бежавших рядом, принялись бесплатно раскидывать ее в толпу. Повозка оставалась с северной стороны Мейдана, поскольку все знали, что торговцы, равно как и князья, сами позаботятся о своем пропитании. Они были правы. Лоппе извлек на свет божий корзину, до сих пор стоявшую на земле рядом со скамьями, ― и принялся извлекать оттуда выпечку, жареных цыплят, орехи, сушеные фрукты и печеную фасоль. Обнаружились там также фляги с вином и шесть металлических кубков. Под конец он вручил Тоби седьмую флягу, с чистой водой, и вопросительно покосился на лекаря.

Николас вновь разговаривал с Асторре. Тоби развернул его к себе со словами:

– Ладно, думаю, этого достаточно. Можешь ускользнуть, пока император не видит.

Голос фламандца звучал совершенно нормально, и на вид он казался вполне здоровым, разве что чересчур оживленным. Правда, волосы, промокшие от пота, вились колечками, как нечесаная шерсть.

– И думать забудь, ― отрезал он. ― Асторре мне этого никогда не простит. Они ведь будут сейчас состязаться в стрельбе.

Лекарю это было прекрасно известно. Он знал также, что выступления стрелков состоятся лишь во второй половине представления.

– Асторре не так глуп. Он знает, что такое лихорадка. Послушай… генуэзцы от нас далеко. С Юлиусом проблем не будет. Если мы все останемся здесь, император ничего не заметит. Ты пришел, показался на глаза. Так чего же ты ждешь?

– Окончательной победы. Сейчас ты лишишься цыпленка, ― ответил Николас.

Тоби озадаченно уставился на него, а затем опустил глаза. И правда, какой-то лохматый терьер в золотом ошейнике сунул морду в их корзину… Ухватившись за ошейник, лекарь поднял собаку.

– Это Виллекин, ― представил Николас. Собачка хрипло затявкала.

– Виллекин! ― взвизгнул девичий голос. Тоби узнал его, даже не оборачиваясь. Катерина де Шаретти, разодетая как куртизанка. То есть, конечно, не совсем, но… Рыжевато-каштановые волосы были завиты и распущены, плечи обнажены, а в ушах красовались огромные серьги. На ней было шелковое платье, а лицо изящно подкрашено. Она схватила собаку.

– Ты его чуть не убил! Я пожалуюсь маме!

Николас обернулся.

– Если хочешь, я сам ей расскажу. Мне как раз нужно ответить на письмо.

Дориа стоял у жены за спиной. На нем также было парадное платье и цепь с изумрудами.