Текст книги "Весна Византии"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

Вино было хорошим, но слишком крепким. Словно сквозь дымку отец Годскалк увидел, что Пагано Дориа улыбается бывшему подмастерью, и услышал ответ Николаса:

– Разумеется, под вашим кровом я не осмелюсь вам противоречить, однако как человек, счастливо женатый, должен заметить, что меня заботит лишь нынешнее и будущее благополучие моей супруги. Так могу ли я сказать миланскому посланнику, что он найдет вас здесь, если пожелает задать какие-то вопросы.

И вновь эта угроза…

Теперь священник явно видел, что ее скрытый смысл тревожит торговца. Но почему? Конечно, миланский посланник гостил в доме Медичи, но это был лишь знак негласного союза между Козимо и герцогом Миланским. Однако Милан всегда поддерживал тесные отношения и с соседней Генуей, чьи вольнолюбивые граждане бунтовали, подобно морским штормам, скидывая одного дожа за другим.

Так вот в чем дело!.. Милану не нравилось, как активно французы стали вмешиваться в дела Генуи. Милан вообще враждовал с Францией, и вместе с Неаполем и Флоренцией был полон решимости не допустить чужаков к власти в Италии. Вот почему Милану вполне могло не понравиться, если французская марионетка (каковой они вполне могли счесть Пагано Дориа) попытается ставить палки в колеса компании Шаретти, пользующейся поддержкой Медичи. Вполне возможно, что тогда Милан сделает все, чтобы генуэзский парусник не смог покинуть Порто Пизано…

Вскинув руку, Дориа торопливо допил вино.

– Дражайший мессер Никколо, признаюсь сразу: я не получал никаких указаний из Генуи. Разумеется, они хотят видеть меня в качестве своего консула в Трапезунде, но больше их ничего не интересует. Они не строят никаких интриг против Флоренции, однако… Я ведь тоже должен зарабатывать себе на пропитание. Кроме того, я люблю позабавить себя и других. Должно быть, люди серьезные в глубине души презирают меня за это… Но едва ли вам следует питать опасения на мой счет, ведь вы окружены солдатами, и среди ваших служащих такие достойные люди, как лекарь, стряпчий и присутствующий здесь капеллан. Если я и впрямь пытался строить какие-то козни, то позорно потерпел неудачу. Вы ― флорентийский консул и вскоре отплывете в Трапезунд. Что я могу сделать, чтобы помешать вам?.. И зачем?

– Потопить мой корабль, украсть товар, подать крепленое вино, ― предположил Николас.

– Мне его разбавить? ― осведомился Дориа. В глазах, блестящих, как у фазана, на миг мелькнула насмешка.

– Только если вам самому это необходимо, ― отозвался фламандец. ― Ведь вскоре у нас появится повод для празднования. Сколько вы хотите за свой корабль со всем его содержимым?

Дориа медленно распрямил спину. Изящно очерченные губы растянулись в радостной улыбке.

– Щедрый жест, дражайший мессер Никколо! Вы разорите семейство Медичи! Какой соблазн…

– Тогда соглашайтесь, ― объявил Николас. ― Это избавит вас от неприятного плавания в феврале, от войны с турками или со мной. ― Голос его по-прежнему звучал любезно, но Годскалк видел, как эти двое сцепились взглядами. Затем с едва слышным вздохом генуэзец отвернулся.

– Увы! Даже если вы смогли бы занять столь крупную сумму…

– Смогу, ― подтвердил фламандец.

Годскалк посмотрел на него, Пагано Дориа ― тоже.

– Я вам верю, ― кивнул он. – И все же в Трапезунде, мессер Никколо, я рассчитываю заработать несравненно больше. Разумеется, я ни в чем не намерен мешать вам. Денег там хватит на всех. Земля Золотого Руна, земля Колхиды, куда отправился крылатый овен, дар Гермеса… В те земли Язон отплыл на «Арго», по совету деревянного оракула. Там он заручился поддержкой Медеи, засеял поле зубами дракона и вырастил на нем воинов… ― Он коротко хохотнул. ― В Бургундии в честь него назвали орден. Орден, призванный сплотить людей для освобождения Константинополя. Чтобы поднять весь христианский мир, как надеется этот глупец, фра Людовико… Но государством нельзя управлять молитвами ― кто же это сказал, а?.. Так что великий орден Золотого Руна на самом деле был придуман герцогом Филиппом в честь руна своей возлюбленной. Вы слышали об этом?

– Разумеется, ― подтвердил Николас. ― Но кем же вы хотите быть? Язоном? Овном? Или драконом?

– Я не столь честолюбив, ― возразил генуэзец. ― Меня вполне устраивает оставаться Пагано Дориа. Я собираюсь в Трапезунд. Возможно, в чем-то мы будем соперничать. Я не обещаю стать легкой добычей, но вы вправе ответить мне тем же. Если боитесь или не верите, то можете сообщить обо всем в Милан ― и пусть они меня остановят. Но я чувствую в вас отвагу, страсть к риску и приключениям, а это противоречит старческой расчетливости. И тем не менее, решать все равно вам.

Годскалк покосился на Николаса. Тот казался совершенно трезвым, хотя на щеках проступил румянец, а глаза лихорадочно блестели. Он не сводил взгляда с генуэзца. После долгого молчания бывший подмастерье проронил:

– Да будет так.

Лицо торговца озарилось улыбкой. Теперь священник видел, что это лицо ― искусная маска, и в выражении его улавливал не только довольство исходом встречи, которая могла бы стать для него роковой… Нет, это был выплеск незамутненного восторга, как у человека, сделавшего шаг по пути, через насмешки и препятствия ведущему к богатству и славе.

Тем временем Николас поднялся. На его лице Годскалк не мог прочесть ровным счетом ничего. Поставив бокал, без единого слова благодарности или прощания, он развернулся и вышел прочь. Во дворе фламандец миновал невысокую, нарядно одетую женщину, чье лицо было скрыто вуалью. Из украшений на ней были крупные золотые серьги… Отец Годскалк, заторопившийся следом, ее вообще не заметил.

Глава шестая

Из-за того, что в тот день она нарушила приказ и оказалась во дворе, Катерина де Шаретти впервые поссорилась со своим женихом. Ей это понравилось. Не то чтобы ей уже столь прискучила его забота, но иногда для разнообразия неплохо, и когда тебя немного побранят. Она помнила, как отец порой ругал ее ― и какие потом покупал замечательные подарки…

Во Флоренцию она тоже приехала, нарушив приказ. Точнее, она просто заявила, что уезжает из Пизы, и Пагано был вынужден взять ее с собой. Катерина начала осознавать, насколько разочарован ее возлюбленный тем, что она по-прежнему слишком молода для брака; порой он просто не находил себе места, и тогда покидал дом в поисках развлечений. От друзей матери она слыхала, что мужчины, в отличие от женщин, всегда попадают в неприятности, стоит им выйти за порог: они слишком много пьют и проигрывают все деньги. Стоило лишь об этом подумать, и у нее слезы наворачивались на глаза. Пагано это заметил, и стал чаще оставаться с ней. Однажды, когда Катерина со своей няней-фламандкой отправилась за покупками, то по возвращении ей показалось, что у Пагано были гости. Но стоило сказать, что она чует какой-то непривычный аромат, как он тут же достал приготовленные ей в подарок духи, и Катерина почувствовала себя одновременно пристыженной и счастливой. Эти духи смешали специально для нее, и именно сегодня аптекарь явился доставить заказ. Никто в целом свете не мог сравниться с Пагано, ― даже если он до сих пор не позволял ей появляться на людях иначе, как в густой вуали, и не познакомил ни с кем из флорентийских князей.

Конечно, со своим отчимом Николасом она так и не встретилась, хотя тот и не уехал из Флоренции так быстро, как надеялся Пагано. Расспросив жениха, Катерина узнала, что не только Годскалк, но и матушкин лекарь и поверенный тоже находились во Флоренции. Разумеется, она прекрасно понимала, что ее немедленно отошлют домой, стоит кому-то из них увидеть ее до замужества, но Катерину задевало, что Пагано настолько не доверяет ей, что даже не хочет сказать название гостиницы, где они остановились. И вот однажды, вернувшись с прогулки, она обнаружила Николаса в своем собственном дворе. С ним был и священник Годскалк.

Бывший подмастерье очень изменился. Она уже успела позабыть, как скучно и дешево другие мужчины выглядят на фоне Пагано Дориа. Шрам на лице выделялся более отчетливо, чем ей запомнилось; и вообще, Николас казался каким-то озабоченным и слишком серьезным. Катерина невольно сморгнула слезы и шмыгнула носом, потому что как-никак Николас был частью родного дома… Однако выглядел он в точности так, как предупреждал ее Пагано, то есть как человек, вполне способный отослать ее домой во власянице и с поясом целомудрия. Звучало не слишком приятно… В старые времена весельчак Николас наверняка с удовольствием включился бы в игру, чтобы подшутить над матерью. Но теперь все было не так, как прежде…

Катерина взглядом проводила их со священником, затем поднялась по ступеням и в скверном расположении духа вошла в дом, а когда Пагано высказал недовольство, она ответила ему какой-то колкостью. Зачем ему вообще понадобилось встречаться с фламандцем?!

Ответ оказался скучным и неинтересным. Николас зашел совершенно неожиданно, желая купить часть груза, который вез Пагано. Выяснилось, что он вполне может остаться во Флоренции на все Рождество, но это ничего не меняет. Все равно праздновать Пагано с Катериной будут вместе и пригласят лучших друзей. И если Катерина не станет снимать вуаль, то он возьмет ее с собой, когда станет наносить визиты. У него множество друзей, которые будут рады познакомиться с ней. Будет музыка и выступления мимов. Будут балы и пиршества. Пусть только она никуда не ходит в одиночку, в особенности в такие места, где может встретиться с Николасом.

Вечером жених принес ей браслет, а еще марципанов, и собачку, и платье, которое она будет носить лишь при нем одном, как только у нее грудь станет чуть попышнее. Катерине понравилось, когда он ей это показал и погладил по груди. Прежде чем лечь в постель, она опять приняла горячую ванну и новые лекарства, которые аптекарь доставил вместе с духами. Теперь уж она догадалась, для чего они нужны и, конечно, не стала возражать. Порой после ухода няни она еще раз вставала с постели и пила их опять…

К этому времени о присутствии загадочной незнакомки в вуали в доме Пагано Дориа стало известно Николасу по той простой причине, что он приказал наблюдать за особняком. Женщина его ничуть не заинтересовала. Что же касается планов Пагано Дориа по отношению к компании Шаретти ― то это было совсем иное, и Николас старался во всем проявлять бдительность. Парусник уже полностью укомплектовал команду, и груз у него был другой, чем у Николаса, так что тут соперничества возникнуть не могло. Но когда он стал набирать свой экипаж, то постарался убедиться, чтобы никто из матросов не был связан с Дориа. И он взял лучших советников ― Мартелли, Нерони, Корбинелли, которые должны были помочь ему с поиском нужных людей, вплоть до маляров и плотников.

Внешняя угроза, пусть даже слабая и нереальная, помогла сплотить маленькую группу. Также она скрыла за собой куда более важные проблемы. Об одной из этих проблем уже говорил Юлиус: позиция Николаса в качестве главы компании была чистой формальностью. Власть принадлежала ему лишь номинально, поскольку он был мужем Марианы. У него оказалось немало задумок, которые пришлись остальным по душе, однако, судя по всему, основным талантом фламандца было изощренное планирование, и порой это приводило к неприятностям, так что даже Мариана сомневалась, в состоянии ли он контролировать собственные способности. Николас прекрасно сознавал, что именно поэтому Тоби и Юлиус ходят за ним по пятам, как сторожевые псы. Что бы он ни выдумывал, какие бы планы ни строил, ― он не должен больше никого убивать. Честная сделка…

И вот теперь фламандец должен был показать, на что способен, с одной стороны принимая меры против Пагано Дориа, а с другой ― осиливая неподъемное бремя полного оснащения торговой морской экспедиции. Это была совершенно новая и неизведанная для него область, однако стоило ему в это ввязаться, как Николас увлекся настолько, что совершенно позабыл о прежнем своем желании произвести впечатление на окружающих. Он даже не подозревал, что именно его бодрость духа и самоуверенность заражали окружающих и заставляли следовать за ним.

Он платил экспертам и своими вопросами досуха вычерпывал их познания. Бывший подмастерье пытался всему научиться из первых рук. Людям нравилось обучать его. Он ото всех принимал советы. Целый день он провел в сухих доках Пизы, болтая с плотниками. Он изучил запасы зрелого дерева в цитадели и посмотрел, как сплавляют свежесрубленный лес по реке Арно, собственноручно потрудился с пилой и рубанком, и наконец стал знатоком тканей.

Николас заглядывал в печи и подолгу болтал с хлебопеками и мыловарами. В облаках пыли он вел беседы с каменщиками, говорил со стариками, чьи руки были скрючены от тяжелой работы и учился упаковывать груз. Он отыскал таверны, любимые моряками, и там пил и ел ливерную колбасу, и болтал о погоде, течениях, о местах стоянки, об игорных домах и борделях. Он узнал, кто принимает взятки в портах, разведал о существовании повсеместной войны между гребцами и матросами, а также получил немало полезных намеков насчет возможных несчастных случаях: к примеру, как ночью можно незаметно скинуть человека за борт.

Фламандец напрашивался на обед к людям, владевшим за городом землей, и смотрел, как давят вино. Немало разных сортов ему довелось отведать, прежде чем он отобрал бочонки, которые повезет с собой на продажу, а также вино для команды и особые кувшины, предназначенные для подкупа и подарков. Договорился он и о том, чтобы взять на борт свиней, кур и овец, которые понадобятся в первые дни путешествия. Кока он нашел на пирушке после петушиных боев, а горниста ― на свадьбе. С монной Алессандрой он говорил о шелке…

Разговор, разумеется, начался с других вещей. Николас узнал, что монне Алессандре еще не было тридцати лет, когда супруг ее, Маттео Строцци, умер в изгнании, и оставил жену с пятью маленькими детьми на руках, причем двое сыновей и по сей день пребывали в ссылке.

Чтобы помочь детям обустроиться в жизни, понемногу она распродала все владения Маттео, его земли, дома и виноградники, оставшись лишь с этим жалким домишком, в котором не было и десяти спален. Старший сын, умница, служил у кузена своего отца в Неаполе. Лоренцо, бедняжка, тосковал в Брюгге. Впрочем, всем известно, как добра к нему была демуазель де Шаретти…

Николас что-то пробормотал в знак согласия. Он был хорошо знаком с бедняжкой Лоренцо. Также он помнил Катерину, дочь монны Алессандры, которая вышла замуж за Марко ди Джованни да Паренти, торговца шелком.

Монна Алессандра кивнула. Тот самый Паренти… Мнит себя философом, но, по крайней мере, очень богат. Его дед нажил состояние, торгуя доспехами. Но все-таки эта новая знать ― сплошные выскочки. Будь у Катерины приданое побольше, она могла бы выйти замуж за аристократа. Только откуда взять деньги? Вспомнить хотя бы усадьбу, которая она продала этому злодею Никколини. Чего там только не было… Масло, вино, кукуруза, немного ячменя, орехи, хорошая свинина. Иногда он присылал ей кое-чего по мелочи, и монна Алессандра еще должна была чувствовать себя благодарной. А ведь он ничего не сделал, чтобы помочь ее сыновьям в изгнании. Каждый день в Пуццо Латико ей приходится вручную обрабатывать тутовые деревья, покупать семена, а по весне ― яйца шелкопряда…

– Расскажите мне о тутовых деревьях, ― мягко попросил Николас. Он немало разузнал о шелке, прежде чем отправляться за своим грузом. А монна Алессандра, которая тоже была отнюдь не глупа, многое поняла насчет Николаса, и преисполнилась решимости выведать еще больше.

Один из братьев Мартелли рассказал ему о шкиперах. «Ищите немца Иоганна Легранта, ― посоветовали Николасу. ― Рыжий Иоганн ― это тот, кто вам нужен, если вы отправляетесь в Константинополь». Николас искал его, но если Иоганн Легрант и был во Флоренции, то он не спешил показываться на люди. Тем временем, по совету тех же Мартелли, Николас раздобыл штурмана и рулевого, а вскоре после этого они выставили свои столы перед дворцом морского консула, чтобы нанять матросов, ― и тут уж без Юлиуса было не обойтись.

Тоби, Юлиус и Годскалк испытывали необычайный подъем и легкую эйфорию, подобно людям, захваченным ураганом. Они неслись следом за Николасом, раскинув руки, чтобы ухватить эту неимоверную гору новых событий, сыплющихся со всех сторон, и ночи напролет проводили при свечах, исчеркивая листы пергамента и приводя это все хоть в какую-то видимость порядка. Церемонные визиты, контракты, переговоры с банкирами, тяжелые сундуки, полученные с монетного двора, списки, учетные книги, регистры, ― все это множилось день ото дня. Но вот наступило Рождество, а с ним ― и небольшое затишье, поскольку Николас к тому времени обрел не слишком заметное, но вполне прочное место в иерархии Медичи. К тому времени он уже успел познакомиться почти со всей семьей. Сыновья Козимо, Джованни и Пьеро, общались с ним поодиночке, и он также нередко захаживал в дом племянника Козимо ― Пьерфранческо, и его жены Лаудомии Аччайоли. Именно монна Лаудомия подыскала ему учителя греческого языка, когда Николас решил, что хочет получить больше, чем способен дать ему Юлиус. Самому стряпчему оставалось лишь присутствовать на занятиях и следить, чтобы наставник учил всему правильно, и в глубине души он был даже этому рад. Пять лет прошло, как он окончил университет в Болонье, и многое с тех пор стерлось из памяти. Конечно, беднягу Феликса Юлиус был вынужден чему-то учить, но без особого проку, ― даже Николас, его тогдашний слуга, и то запомнил куда больше.

Болонья… Как давно все это было! Фра Людовико отправился в Рим, чтобы там донимать папу своими предложениями. Его спутники, прибывшие с Востока, как он утверждал, готовы были собрать армию в сто двадцать тысяч человек против султана, если только западный мир предоставит не меньшее войско. Папа римский поспешил предложить, чтобы монах отправился через Альпы и обратился к Франции и Бургундии, без которых никакой крестовый поход не может состояться. Посланцы согласились, но настаивали на возмещении дорожных расходов. Когда же деньги были выплачены, то оказалось, что фра Людовико желает также получить пост патриарха Антиохии. Папа вроде бы не возражал, но пока не спешил с назначением, в ожидании, чтобы воинственный монах со своей миссией добился хоть каких-то результатов. Ну, и удачи ему на этом поприще! ― заключил Юлиус. Именно такие люди и нужны Антиохии…

Даже во время рождественских торжеств дел было много, но оставалось время и для развлечений. Они привыкли к своему новому дому. Монна Алессандра больше ни с кем из гостей не заговаривала о женитьбе. Тоби, самый незаметный из четверых, вообще редко возвращался в особняк. Его монна Алессандра предупредила, что женщины легких нравов во Флоренции по закону обязаны носить перчатки, туфли на высоком каблуке и колокольчики, дабы упреждать богобоязненных граждан.

Тоби с радостью воспринял этот урок. Юлиус, который спал с ним в одной постели, утверждал, что стоит птичке в клетке ударить клювом по колокольчику, как Тоби тут же вскакивал, даже не успел протереть глаза, в полной боевой готовности…

Сам Юлиус предпочитал более скромные развлечения. Пару раз в городе он видел Пагано Дориа. Как правило, крысеныш брал с собой не меньше двоих-троих телохранителей, а однажды его сопровождала какая-то женщина под вуалью. И всякий раз, завидев нотариуса, Дориа широко улыбался и заговорщицки подмигивал. Юлиуса раздражали его широкополые, слишком броские шляпы с сомнительными драгоценными камнями, ― раздражали почти так же сильно, как слишком белые ровные зубы… Порой Пагано Дориа останавливался, чтобы поболтать с Николасом, рекомендовал ему какого-нибудь портного, таверну или торговца, у которого есть на продажу приличные тюфяки, столовые приборы или дорожные сундуки. Юлиус не сомневался, что хитрое подмигивание генуэзца означает, что тот готов в любой момент поглотить компанию Шаретти хоть на обед, хоть на ужин, ― но предпочитает подождать, пока не покинет Флоренцию. Николас, однако, не выказывал неудовольствия, что вызывало раздражение его поверенного. Он говорил об этом с остальными, и кроме того волновался, что к началу января, меньше чем за пять недель до отплытия, у них по-прежнему не было шкипера.

Приближался праздник Крещения, который всегда очень торжественно отмечали Медичи, устраивая знаменитое карнавальное шествие на виа Ларга, до самого монастыря святого Марка. Друзья, клиенты и люди, зависевшие от Медичи, подчинялись безоговорочно, когда им поручали позировать, а иногда даже выступать на таких представлениях. Никто не смел отказывать Козимо де Медичи, ― по крайней мере, в компании Шаретти, так что теперь их комната в доме монны Алессандры была завалена костюмами, а над окном какой-то остряк прицепил пару нимбов и единственное потрепанное крыло… Николас сидел в одиночестве посреди всего этого беспорядка, что-то подсчитывая, когда в комнату вошел отец Годскалк.

– Нет! ― тут же воскликнул фламандец.

– На самом деле, ― возразил священник, ― я и не собирался подвергать нападкам ни твои добродетели, ни пороки. Я пришел с вопросом. ― Он говорил совершенно спокойным тоном. Капеллан (а одновременно еще аптекарь и писец компании), он трудился так же усердно, как и все остальные, с момента прибытия из Пизы, и продолжал приглядываться к своим новым товарищам. Он уже неплохо был знаком с отсутствующим ныне Асторре, и быстро разгадал сложную простоту Юлиуса. Тоби, обладавший живым, едким умом и пытливой натурой, представлял собой куда большую загадку, и с лекарем Годскалк еще не разобрался до конца. Николас, который изначально и порекомендовал нанять капеллана, с той поры умело ускользал от пастырских знаков внимания, но в остальном вел себя совершенно свободно и откровенно.

Однако Годскалк обратил внимание, что откровенность эта имеет свои пределы, как со стороны Николаса, так и со стороны всех остальных, когда те обсуждали своего хозяина. Тоби и Юлиус, обожавшие посплетничать, вообще предпочитали не обсуждать Николаса при посторонних, ― что было весьма странно, если учесть, что бывший подмастерье был моложе их обоих, но оказался над ними главным, и это неминуемо должно было породить обиды и зависть…

Порой эти чувства и впрямь проявлялись, замаскированные под нетерпение и досаду, и все же крылось тут и нечто совсем иное, непонятное. Так, даже между собой они никогда не обсуждали женитьбу Николаса, похоже, слишком уважая Мариану де Шаретти. Также они относились с почтением к способностям фламандца и, возможно, именно для того, чтобы защитить эти способности, теснее смыкали вокруг него свои ряды.

Если бы лекарь не разговорился однажды, выпив лишнего, Годскалк так никогда бы и не узнал бы о связи Николаса с семейством Сент-Пол. И в то же самое время Юлиус и Тоби постоянно ощущали скрытую неловкость: словно они были существами одной породы, а бывший подмастерье ― совсем другой, и они толком не знали, чего от него ожидать. У капеллана создалось такое впечатление, что люди, работающие с Николасом, опасаются его, даже если сами не отдают себе в том отчета, и это делало их поведение непредсказуемым.

Теперь же, повинуясь чувству долга, Годскалк явился, чтобы исполнить одно обязательство. Фламандец молча и невозмутимо ждал, пока капеллан заговорит. Смахнув какие-то обрезки с сундука, священник умостился на нем.

– У тебя до сих пор нет шкипера.

Николас потряс головой и широко улыбнулся, затем аккуратно положил на стол перо.

– У вас сейчас сильнее слышен акцент: вы совсем недавно с кем-то говорили по-немецки. Что, нашли Иоганна Легранта?

Не моргнув глазом, Годскалк отказался от приготовленной заранее пятиминутной преамбулы.

– Да. Он хорош в своем деле… но пока не уверен, хочет ли он отправиться с нами, и предпочел бы подумать. Я не скажу тебе, как завоевать его доверие.

Последовало приглашающее молчание, но священник сидел со строптивым видом, словно в рот воды набрал. Наконец Николас промолвил:

– С вами тяжело иметь дело. Тоби и Юлиус постоянно нарушают обещания. Должно быть, он и впрямь очень хорош.

– Так и есть, ― подтвердил Годскалк.

– Однако я вынужден ждать его решения. А вы не хотите сказать, чем мне его приманить. Он немец… и, похоже, весьма разборчив.

– Да, ― кивнул капеллан. ― Кстати, он не только шкипер, но еще математик, и обожает технику. Он рыл контрподкопы в Константинополе и едва не сумел избавиться от турков, затопив их проходы и загнав в них дым с омерзительным запахом. Совершенно омерзительным запахом… Вот и все, что я могу это сказать… Я это не надену!

Двумя пальцами Николас поднял карнавальный костюм ядовито-розового цвета.

– Нет, это для Тоби, ― заявил он. ― Лучше не садитесь на его подводу, а не то ослепнете. А та, что пойдет перед ней, будет везти леопарда. Ваш наряд вон там.

– Где? ― переспросил Годскалк. Он увидел набедренную повязку, растрепанные клочья шерсти и сандалии. Клочья шерсти оказались бородой.

Открылась дверь.

– Ты уже сказал ему? ― поинтересовался Юлиус с порога. ― Святой отшельник ― вот чего они хотят от вас, отче. Третья повозка в процессии, самая лучшая. Пальмовые деревья, пещеры, столп, на котором можно сидеть. Вас будут приветствовать по всему городу. Я умолял на коленях, но они сказали, что им сгодится только священник. Еще пообещали где-нибудь припрятать жаровню для тепла, если только лошади не взбрыкнут. Николас будет с вами.

– Одетый? ― поинтересовался капеллан.

– Ваша вера вас согреет, ― ответил на это фламандец, причем голосом, в точности повторяющим голос самого священника.

– В таком случае мне следует предположить, что сам ты будешь одет чрезвычайно тепло, ― съязвил Годскалк. ― И что это будет за костюм?

– Я лев, ― с гордостью объявил Николас. ― Козимино хотел настоящего, но ему сказали, что они подерутся с леопардом.

– И лошадям это тоже не понравится, ― ровным тоном согласился капеллан. Да, теперь он лучше понимал, почему друзья так стремятся защитить Николаса, и сам на долю мгновения ощутил приступ жалости и к ним, и к нему самому.

* * *

В день празднества четверо представителей компании Шаретти двинулись по запруженным людьми улицам к пьяцца делла Синьория, где прошлой ночью собрали разукрашенные повозки. Тяжеловозы и волы должны были тянуть их по мостовой, и теперь повсюду лежали кучи свежего навоза. Друзья не солгали Годскалку, хотя и несколько преувеличили опасность: он и впрямь должен был изображать монаха на одной из подвод, но помимо набедренной повязки ему вручили еще длинный теплый плащ. Юлиус, шествовавший рядом, представлял римлянина. Доспехи его были сплошь усыпаны лепестками, ― это хихикающие девицы (увы, тщетно) пытались привлечь его внимание из какого-то окошка. Николас шел чуть позади, держа львиную голову подмышкой, и дружески болтал с ядовито-розовым Тоби. Разумеется, все это было чудовищно и смехотворно. Все прочие участники процессии красовались в мехах и в шелках, украшенные перьями и самоцветами. Приближенные семейства Медичи рассаживались на позолоченных повозках, где изображали свиту волхвов; и даже Тоби в шелковом костюме со страусиными перьями оказался в их числе. Так неужели Медичи, искушенные в дипломатическом протоколе, позволили хозяину Тоби представлять льва?

Монна Алессандра, наблюдая за Николасом из коридора, издала громогласный вздох. Перед выходом из дома Годскалк попытался зажать льва в угол и вразумить его. Николас выслушал с почтением, завязал на шее шнурок, поддерживающий мех, и бережно уложил длинный хвост на сгиб локтя. Взяв со стола львиную голову, он натер ей глаза манжетой.

– Думаете, мой вид будет оскорбителен для Медичи?

Годскалк пожал плечами.

– Они должны были послать вам другой костюм.

– Я отнес его обратно, ― пояснил Николас. ― Понимаете ли, мой господин ― Козимино, а не его дедушка.

На это капеллану было нечего сказать. Умен… Умен, как самый ловкий из торговцев. Такой острый, что того и гляди ― порежется…

Когда они выбрались на пьяцца делла Синьория, лошади еще не тронулись с места, и с повозок, простоявших тут всю ночь, только начали снимать покрывала. Внезапно пошел дождь. Шум толпы и визгливые голоса тосканских актеров внезапно перекрыли призывные вопли организаторов шествия, доносившиеся из четырех или пяти разных мест, хриплые и грубые, словно воронье карканье. Тоби исчез, ― его уволок за собой какой-то парень в ливрее Медичи. Юлиус двинулся следом.

– А вот это, наверное, для нас, ― заметил Николас. Платформа, последняя из четырех, стояла между желтым палаццо Республики и соседним зданием, с которым составляла прямой угол. Тюрьма, крепость, дворец Совета, ― палаццо затмевал собой все серое небо. Его резные укрепления и башня возносились так высоко, что едва не растворялись в облаках, и откуда-то с небес доносился колокольный звон. Понемногу шум внизу утих, а затем принялся нарастать вновь. На огромной подводе Годскалк вскоре обнаружил место, засыпанное песком, с нарисованной пещерой и пальмой. Взобравшись по ступеням, он пролез внутрь, чтобы укрыться от дождя; там уже сидели двое других отшельников.

– Где лев? ― внезапно послышался голос снаружи. Священник вновь выполз из пещеры.

Лев стоял, прислонившись к соседней платформе, и небрежно помахивал хвостом, переброшенным через руку. На повозке возвышалось нечто очень большое, закрытое тканью; там трудились какие-то рабочие, то и дело обмениваясь взволнованными репликами с Николасом. Дождь капал ему на лицо. Не замолкая ни на миг, он надел львиную голову, и теперь его голос доносился изнутри, гулкий, как из бочки. На платформе мужчина в потрепанной черной шапочке, размахивая руками, внезапно подошел к самому краю. Двое рабочих, стянув покрывало, явили взорам собравшихся огромную терракотовую статую святой Анны на скале, с площадками для актеров. Четвертый мужчина, перегнувшись через колено изваяния, пытался вновь натянуть на него ткань. Человек в черной шапочке свирепо уставился на Николаса.

– Мой Марцокко! ― воскликнул он вдруг.

Фламандец любезно снял львиную голову. Мужчина проследил взглядом за каплями, падающими с мокрой шерсти и усов, и уставился прямо в глаза льву, который теперь выглядывал из-под мышки владельца. Говоривший оказался почти так же стар, как его шапка. Пожелтевшее лицо цветом напоминало камни палаццо, а седые усы с одного бока были испачканы коричневой краской.

– Монсеньор? ― обратился к нему Николас.

– Кто сделал тебе эту голову? ― спросил старик. ― Ты не имеешь на нее права.

– Почему? ― Фламандец был удивлен.

– Она моя!

Взяв львиную голову в обе руки, Николас протянул ее вверх.

– Тогда позвольте вернуть ее вам.