Текст книги "Восходящее солнце (СИ)"

Автор книги: Дарья Манченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)

- Валиде, я всё решил. Я не буду отрицать своё происхождение и прекрасно знаю, что Вы родом из донских земель, где проживают русские. Я делаю достаточно много для того, чтобы не унижать их - заставляю послов обращаться к славянам вежливо, и это уже немало, ибо мои предки никогда не церемонились с неверными. Я родился в Османской Империи, я - сын султана Ибрагима, прямой потомок Династии Али Осман, а значит моим долгом от рождения является расширение османских территорий и борьба с неверными. Вы тоже должны заботиться исключительно о нашем государстве, ибо Вы - османская султанша Валиде Хатидже Турхан Султан, теперь земли османов - вот Ваша Родина, и никак иначе. Будь на Вашем месте кто-то другой, его сию же минуту казнили бы за государственную измену, но Вы - моя Валиде, поэтому я не имею права серчать на Вас. - Мехмет, - я нервно сглотнула и смахнула набежавшие слёзы, в то время как сын с сожалением и некоторым негодованием смотрел на меня. - Ты в чём-то прав, но ты же абсолютно не понимаешь, на что идёшь! Славяне - сильный народ, они будут защищать родные земли до последнего вздоха, а битвы будут продолжаться до смерти последнего солдата! Мой отец воевал, воевали братья, а потому я лучше всех знаю, что такое война, ведь и меня она коснулась тоже. Тебе кажется, что биться будет легко, но это совсем не так! - Знаю, - падишах спокойно кивнул и положил мне руку на плечо. - Запорожские казаки отчаянно сопротивляются, донских я обошёл стороной, но гетман запорожского войска Петр Дорошенко давно стал нашим вассалом, а значит эту часть Рутении, принадлежащую Польше, нам удастся однажды завоевать. - О Аллах, мои дети губят Родину отцов... Сейчас бы твой дедушка сильно ругался. Даже лучше, что он не видит этого. - Не печальтесь, матушка. Я рядом с Вами. - Аллах-Аллах. Сын протянул руки и заключил меня в свои объятия, а я лишь тяжело вздохнула и сглотнула набежавшие слёзы, норовившие стремительным потоком вырваться наружу. В голове всё ещё витали недавно сказанные Мехметом слова, но я старалась отойти от них и думать только о семье, однако не получалось, и я снова и снова возвращалась к теме Родины. Представив, как окровавленные тела русских людей кучами лежат друг на друге на поле боя, а над ними беснуются и хохочут довольные османы, я в ужасе закрыла глаза и до боли сжала веки, дабы навязчивое видение в один миг прошло. Но оно не проходило. Тысячи фраз кружились вокруг одной и той же картины, но ни одна из них не могла описать точное состояние моей души при единственном упоминании о гибели таких же невинных людей, какими была и наша семья. Увы, сын не собирался отступать от задуманного, а я была не в силах ему перечить, поэтому попыталась смириться с тем, что я уже давно живу в Османской Империи и обязана думать только о благополучии османских граждан. - Кем бы Вы не были, Вы - моя Валиде, а значит я буду любить Вас и уважать в любом случае. Никогда не забывайте об этом. А больше ничего и не нужно, ведь если есть любовь и уважение со стороны детей, то и всё остальное прибудет со временем, надо только верить в своих чад. Мехмет не выпускал меня из своих цепких объятий, а я не очень то и торопилась, ведь это было моё первое единение с сыном спустя долгие месяцы холодного забвения. ========== Глава 40 ========== "Сколько бы мы не старались, жизнь бежит быстрее нас, а если мы ещё медлим, она проносится, словно не была нашей, и, хотя кончается в последний день, уходит от нас ежедневно." Сенека. Ноябрь 1676г. Полтора года пролетели, как единый миг, а едва успела очнуться ото сна, как реальность тут же жестоко намекнула мне на мою нерасторопность. Возможно, я не замечала дней из-за чрезмерного спокойствия, которое воцарилось во дворце с отъездом Гюльнар, но и без неё хватало событий, сумевших как омрачить, так и озарить дворцовые будни. Помню, словно это было вчера: только я начала писать письмо русскому царю, как в мои апартаменты ворвался встревоженный Керем, весь исполненный гордости, со светящимися от оживления глазами, и восхищённо-восторженным взглядом заставил меня прервать своё занятие, так как он принёс благую весть: Махпаре родила мне прелестную внучку, названную падишахом в честь её бабушки - Хатидже. Я сочла это знаком свыше, а потому прекратила всяческие попытки наладить связь с Родиной, ибо моё внимание должно было занимать государственное устройство исключительно Османской империи, что долгие годы заменяет мне столь милые сердцу донские просторы. Такое решение далось мне нелегко, но я чувствовала, что так будет правильнее, нужнее, мудрее, ведь если Мехмед узнает даже о попытке написать письмо, то отправит подальше из Стамбула, так как это сродни государственной измене. Столько лет я слепо внимала зову души, а теперь пора научиться мыслить дальновидно, поступать так, как велят мне мои титул и положение при дворе, направить все свои силы и средства в правильное русло, действовать, как подобает Валиде Султан, османской султанше. Закрепить за собой поддержку и доверие народа благотворительностью, делами, угодными Всевышнему. А сердце никогда не забудет Родины. И я была права, что не отправила письмо - стало известно, что царь Руси Алексей Михайлович умер, а на на русский престол взошёл его сын - Фёдор. Если бы я в тот день отправила послание в Москву, то его однозначно перехватил бы кто-нибудь из бояр, а это могло грозить множеством неприятных последствий. Собственная осторожность и рождение внучки помогли мне избежать великой беды. Эсмахан вышла замуж за Кара Ибрагима Пашу, та же участь постигла и Нурбахар, дочку покойного брата Демира - её мужем стал Сары Сулейман Паша. Девушки не проявляли особого восторга по этому поводу, но и не противились выбору их дяди и кузена, ведь именно Мехмед выбрал им достойную партию и таким образом укрепил политические связи. Айше Султан изрядно повеселилась на свадьбах юных султанш: турецкие народные песни и колыбельные в её исполнении были слышны на весь дворец, отражаемые холодными стенами, а рабыни, подхватив мотив, сделали это мучение ещё более невыносимым и заставили меня страдать от мигрени, что не прекращалась и в последующие дни после празднеств. Но песнопением всё не окончилось: дочь в тот же день пригласила портниху, дабы сделать подарки гаремным девушкам, и превратила ташлык в ткацкую мастерскую, в рынок прекрасных тканей, который прекратил свою деятельность ближе к вечеру, когда все наконец определились в выборе цветов и узоров будущих нарядов. Что самое удивительное - Гевхерхан полностью поддержала безумную идею сестры и с энтузиазмом разглядывала каждый принесённый кусок, а мне лишь оставалось присоединиться к всеобщей суматохе и тоже одарить девушек, но я сделала это несколько другим способом: мы с Махпаре и Ханзаде кидали золото с балкона и наблюдали за вознёй на нижнем этаже, а потом все вместе вернулись в ташлык. Все эти события, произошедшие за столь большой срок, ведь год в гареме длится подобно вечности, ни коим образом не повлияли на мои внутренние изменения. Со мной что-то происходило, но я сама не могла понять, что именно, ибо эти чувства перемены были какими-то странными, доселе незнакомыми, чуждыми моему сердцу, бьющемуся от вечной любви. Я потеряла вкус жизни, забылась в воспоминаниях; каждую ночь меня преследовали навязчивые сны, окутывали неизвестной природы страхи, бередящие просторы сознания и вырывающие из памяти самые болезненные моменты моей многострадальной жизни. Что-то во мне изменилось, что-то сломалось. Может, это тихо подкрадывается смерть? Но мне рано умирать. Или же это измученная старостью и побитая жизнью душа всё никак не найдёт покоя и не отпустит свои грехи, делая их с каждым днём невыносимо тяжёлыми? Моя боль умрёт вместе со мной и воскреснет в виде наказания Аллаха. *** Я сидела на софе в окружении толпы служанок и играла с внучкой, что мирно расположилась у меня на коленях и что-то упрямо твердила на языке, понятном ей одной. Гюльнуш с сыновьями - 12-летним Мустафой и Ахмедом, которому через месяц должно исполниться 3 года - расположились на пышных подушках и с аппетитом уплетали принесённые сладости, изредка поглядывая в нашу сторону. Старшая Хасеки сына выглядела превосходно: карие глаза сияли подобно солнцу, жгуче-чёрные волосы были заплетены в сложную, объёмную причёску, что сверху украшала средних размеров корона с массивными изумрудами, так гармонирующими с ярко-зелёным цветом роскошного платья. Казалось, время не властно над этой женщиной, даже наоборот - прожитые годы прибавляют её зрелой красоте ещё больший шарм, очарование, несвойственное юным особам. Не зря она столько лет остаётся единственной любовью Мехмеда, несмотря на его однодневные увлечения другими наложницами. Она научилась бороться с ревностью, стала во всём слушать голос разума, контролировала порывы своего гнева. Даже мой сын восхищался мудростью любимой женщины и не чаял в ней души. - Какая же ты сладкая, моя маленькая! - я расцеловала Хатидже в обе щёки и вручила ей другую игрушку, подняв глаза на мать девочки и её братьев. - Мустафа, Ахмед, согласитесь, что ваша сестрёнка прекрасна? - Да, Валиде Султан, - в один голос ответили мальчики и заулыбались, поднявшись с места и подойдя ближе к сестре. Мустафа поправил воротник ажурного платьица маленькой султанши и поцеловал её в макушку, чем вызвал улыбки на лицах матери и бабушки. - Вы - её защитники. Старшие братья. Никогда не забывайте, что Хатидже нуждается в вас, в вашей поддержке, никогда не позволяйте никому обидеть сестрёнку. - Мы очень любим Хатидже, Валиде Султан, мы не бросим её, - проговорил маленький Ахмед и прижался ко мне, а я откликнулась на порыв нежности внука и ещё крепче притянула его к себе. - Вот и правильно, Ахмед. Что бы ни случилось, никогда не забывайте, что все вы - братья. Одного рода, одного отца. Кто бы что ни говорил, помните о вашем единстве. - А папа говорит, что однажды мы с Ахмедом будем воевать, - серьёзно заявил старший Мустафа и в ожидании ответа устремил на меня свой пронзительный, чистый взгляд, поставив бабушку в тупик. Я кричащим о помощи взглядом посмотрела на Махпаре, но девушка находилась в не меньшем замешательстве, а в глазах её появились глубокая печаль и жуткая боль от осознания страшной действительности. - Тот, кто помнит о братстве, не станет воевать. В единстве кровного родства - сила. Ваша сила. Наш повелитель имел ввиду что-то другое, мой дорогой, не думай об этом. Ахмед - твой брат. И Баязид тоже. Вам нельзя воевать и отдаляться друг от друга. О Аллах, и это своим внукам говорю я - та, что собственными глазами видела, как брат безжалостно отдаёт приказ об убийстве брата; как мать, не моргнув глазом, не пустив ни слезинки, приказывает янычарам низложить своего же сына, а потом и убить его, и к этому причастна ещё и его старшая жена; как бабушка участвует в заговоре, дабы устранить одного внука и возвести на престол другого. Та, что застала эпоху кровожадной, властной, великой Кёсем Султан, чьи глаза, словно ледяные пустыни, сжигали своим холодным огнём; та, что много раз спасала сына и вырывала его из цепких лап смерти, рискуя всем на свете, но не жалея о содеянном. И сейчас именно я вбивала в головы маленьких внуков светлые мысли о братской любви, коей никогда не существовало в стенах Топкапы в своём первозданном виде. Кому, как ни мне, утверждать об обратном, но внутренний голос подсказывал, что убить в этих крохотных, наивных созданиях веру в доброту мира - чистой воды кощунство, ибо это разобьёт их ангельские сердца. - А матушка говорила, что Вы знаете много интересных сказок на чужом языке и красиво их рассказываете. Почему Вы нам не рассказываете их? - забрался на софу Ахмед и сделал большие глаза, в то время как его Валиде Гюльнуш смущённо улыбнулась. - Ах, сказки... Русские сказки... Это не просто истории, это целый мир. Мир добра и милосердия, - я тяжело вздохнула и поцеловала Хатидже в макушку, изнемогая от душевной боли и тоски по Родине. - Знали бы вы, шехзаде, какой у нашей Валиде Султан прекрасный голос, когда она говорит на родном языке. Кажется, что в её речах слышно отдалённое журчание хрустального родника, а слова, будто песня, льются из её уст сладостной мелодией, - улыбнулась Махпаре и погладила младшего сына по шелковистым волосам, отдавая ему всю свою любовь и нежность. Со стороны входа в мои апартаменты послышались странные звуки - около покоев началась какая-то возня, за которой последовали крик одной из служанок и упорные просьбы стражников, обращённые к гостю, чтоб тот успокоился и вернулся к себе. Мы с Махпаре перекинулись парой странных взглядов, дети мгновенно замолчали: даже маленькая Хатидже, будто почувствовав неладное, устремила свой взгляд на резные двери и выронила деревянную лошадку. Наконец, слуги сдались, и двери с треском распахнулись, впустив внутрь растрёпанную и красную от рыданий женщину, в которой я вскоре узнала свою дочь. Гевхерхан была не похожа на себя: впалые, безумные глаза, под которыми красовались внушительных размеров синяки; светлые, спутанные до узлов волосы, кое-как собранные в хвост и перевязанные белой ленточкой; привычная улыбка сменилась угрюмым выражением лица. Я не узнавала прежде светлую и исполненную добра и радости дочь, ибо сейчас передо мной стояла её полная противоположность, а причину этих изменений она ни единожды не озвучила, застыв напротив столика со сладостями, из за которого резко встала Махпаре Султан и, пребывая в сильном удивлении, поклонилась сестре падишаха. - ААА! - этот крик шёл из самых недр её души, и в нём было столько боли и отчаяния, что хотелось провалиться сквозь землю, дабы не испытывать этих страданий, которыми султанша делилась с окружающими. Она рванулась с места и со всей силы пнула столик, но тот остался на месте, и тогда султанша схватила его за край и с истошным криком опрокинула серебряный поднос, не поднимая глаз на испуганную семью брата, а покои разразились жалобным плачем малышки Хатидже. - ААА! - Гюльнуш, забирай детей и иди к себе как можно быстрее, я потом вас позову, мои дорогие, - как можно спокойнее произнесла я и с трепетом отдала плачущую внучку матери, что, схватив Ахмеда за руку, сию же минуту покинула апартаменты Валиде Султан, а заключал их стройную колонну шехзаде Мустафа, до последнего момента оборачивающийся и жалобно смотревший на тётушку. - ААА! - снова вскрикнула Гевхерхан, как только двери захлопнулись за спинами гостей, и стала метаться по покоям матушки из стороны в сторону, круша всё на своём пути. Казалось, она хотела разобрать покои Валиде по камушкам, ибо мимо меня пролетало всё, что только могло находиться в этих отнюдь не бедных апартаментах: зеркала разбивались; книги ударялись об стены, и страницы покидали переплёты; серебряные стаканы (даже те, внутри которых находилось разной природы содержимое) оказывались на полу и пачкали ковры; подсвечники срывались со стен и отбрасывались в углу (и откуда в такой щуплой на вид особе столько силы, свойственной крупному мужчине?). И что самое странное - она не произносила ни слова, даже не плакала и не жаловалась, лишь уничтожала всё, что видела на своём пути, и время от времени стонала, словно раненная волчица, до смерти пугая меня своим поведением. - ААА! - Гевхерхан! Последняя стойка рухнула со свистом на пол, а потухшая свеча покатилась в неизвестном направлении, завершив общую картину погрома. Дочь долгим взглядом оглядела результат своих стараний и прижала ладони к щекам, откинувшись на холодную стену и медленно сползая по ней вниз, тем самым забившись в угол и оказавшись в тёмном участке апартаментов матери. Я осторожно спустилась с возвышенности и, стараясь лавировать между сброшенными на пол предметами, подошла к дочери и присела на ледяной пол рядом с ней, сравнявшись глазами. Аккуратно прикоснулась к её волосам, отчего султанша вздрогнула, но ничего не сказала, оставив мою немую попытку узнать, что случилось, без ответа. - Гевхерхан, родная моя, милая, самая прекрасная, доченька моя, - со слезами на глазах я резко схватила её ладони и убрала их от щёк молодой женщины, увидев, наконец, её печальные, избитые непонятным мне горем, глаза. - Что произошло, дорогая? Что заставило тебя так огорчиться? Что-то случилось с Эсмахан? Дочь неожиданно разрыдалась и прижалась к груди матери, а я крепко обхватила её руками и заключила в своих объятиях, медленно поглаживая по растрёпанным волосам. Её плач становился всё более похожим на истерику, она пыталась что-то сказать мне, что-то прояснить в этой странной ситуации, но глотала слова из-за судорожных рыданий, а потому все сказанные ею фразы превращались в бессмысленную словесную кашу.