Текст книги "Восходящее солнце (СИ)"

Автор книги: Дарья Манченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 51 страниц)

Но только горькая, тяжёлая тишина воцарилась в комнате в такт навеки замершему сердцу служанки... *** Неповоротливые слуги медленно и осторожно выносили остывшее тело Тиримюжгян, в то время как я с безучастным выражением лица наблюдала за этой душераздирающей картиной. Слёз больше не осталось, впрочем, как и сил бороться и пытаться предотвратить неминуемое. Происходящее вокруг слилось в одну сплошную серую массу (чему главным образом поспособствовало и без того ухудшенное зрение), в центре которой расширялась и углублялась дыра, затягивающая в свою пучину с неимоверной, нечеловеческой силой. Дыра в моём трепетном сердце. И нет лекарства, что смогло бы излечить духовную рану, помочь ей быстрее затянуться и покрыться кровавой коркой, а мыслям настроиться на нужный лад и немного опустить трагичную скорбь, дабы жизнь вернулась в прежнее русло. Я была похожа на глиняный сосуд, из которого беспощадно вычерпали всё содержимое до последней капли, не оставив шанса на повторное возрождение души. Если бы я только знала, какой удар преподнесёт мне щедрая на пинки судьба, то, скорее всего, выпила бы яд и избавилась от горьких мук, взлетев до самых небес навстречу ангелам свободы. Смерть Тиримюжгян изрядно подкосила меня, отобрав последние силы, но что-то в глубине души настойчиво подсказывало, что не стоит так скоро отчаиваться и пасовать перед трудностями, дабы ещё сильнее не усугубить бедственное положение дел. Всё это время Эхсан Хатун в расслабленной позе стояла поодаль и, прислонившись к ледяной стене зимнего дворца, прижимала руку ко рту и стонала, как раненная волчица. Её слёзы и горестные стенания были настолько живыми, искренними, что от одного только взгляда в сторону угнетённой женщины всё нутро сжималось от жгучей боли. Я поджала тонкие губы и плавной походкой прошествовала к рабыне, что увидев огонь в глазах султанши, тут же вытерла слёзы и приосанилась. - Эхсан, - положив руку ей на плечо, я тяжело вздохнула и отвела глаза, принявшись без интереса рассматривать каждую клеточку холодного пола. - У меня есть к тебе дело. Срочное. Его нужно совершить именно сейчас, ни минутой позже. - Я Вас слушаю, султанша, - дрожащим голосом быстро проговорила служанка и с искрой воодушевления воззрилась на свою повелительницу. - В комнате Тиримюжгян есть одна вещь, которая принадлежит мне. Ты ведь знаешь, что когда станет известно о гибели хазнедар, что произойдёт очень скоро, её покои подвергнуться тщательному обыску и будут отданы другой гаремной служащей. Я обещаю, что эти апартаменты станут твоими, только принеси мне шкатулку, что находиться на полке возле двери. - Как прикажете, Ханым, - не медля ни секунды, девушка чёткими, широкими шагами направилась к поставленной цели, на прощание махнув подолом дешёвого платья. Я тоже не стала задерживаться около покоев лекарш. Каждое воспоминание, связанное с Тиримюжгян, коих было невероятное количество, причиняло мне боль, сравнимую только с физической, и только правильное понимание совершённого преступления всё ещё держало меня на земле и не позволяло окончательно уйти в затворничество. Отчаянно борясь всем сердцем за контроль над своими эмоциями, я решительно повернулась к выходу и величественной походкой, с гордо поднятой головой отправилась в свои апартаменты, по пути роняя крупные, как жемчуг, слёзы. *** Я некоторое время повертела в руках кожаную тетрадь и, в итоге, отложила в сторону, скрестив руки на поясе. Эхсан смиренно стояла возле колонны и ждала хоть какого-то знака от задумавшейся султанши, но я так и не удосужилась обратить на исполнительную женщину и сотой толики внимания, лишь суровым взглядом смотрела сквозь неё, пытаясь применить весь свой пытливый ум для разгадки той тайны, что в нескольких слов описала мне умирающая Тиримюжгян. Я нарочно не открыла дневник главного евнуха, чтобы дать разгуляться фантазии, но в голову не шёл ни единый образ, что мог бы стать воплощением той истины, что скрывалась на страницах таинственной тетради, пахнущей цитрусами и лавандой. - Ханым, - Эхсан не выдержала накалённой до предела обстановки и первая решила заговорить с госпожой, осторожно произнося каждое слово. - Что Вы собираетесь делать? Что в этой тетради, если не секрет? Я ужасно заинтригована, не поймите меня неправильно. Я будто очнулась ото сна и мутными глазами, в которых не было ни капли осмысленности и здравого понимания реальности, удивлённо взглянула на Эхсан, пытаясь вспомнить, что она здесь делает, но перед очами предстал лишь красочный облик, рваная туманная дымка. - Эхсан, что ты... Ах, всё, вспомнила. Извини, - я с ног до головы осмотрела служанку и печально улыбнулась, словно прося прощения за свою рассеянность. - Я хотела назначить тебя новой хазнедар и своей личной служанкой, ведь, как известно, Тиримюжгян за долгие пять лет так и не нашла мне кого-то стоящего, столь же верного, до смерти преданного и исполнительного, как нынешняя Рабия Султан. Ты наделена всеми необходимыми качествами да и знаешь меня очень давно, потому сомнений в твоей кандидатуре у меня не осталось. Да и не было как таковых. - Госпожа.., - хатун вся засветилась от счастья и кинулась мне в ноги, дабы отдать своё превеликое почтение Валиде Султан. - Благодарю Вас! Я буду служить Вам верой и правдой. - Не сомневаюсь, Эхсан. С сегодняшнего дня можешь приступать к своим обязанностям. А теперь оставь меня одну, я не желаю больше никого видеть. Даже Гевхерхан и Махпаре. - Как прикажете, Валиде Султан. Махнув на прощание подолом и сделав отточенный, заученный реверанс, новая хазнедар-уста гарема покинула мои апартаменты, бесшумно закрыв за собой дверь. Тишина, что наполнила просторные покои, благоприятно подействовала на измученный разум, и я уже было собралась отложить прочтение дневника на другой день, но всё моё естество горделиво воспротивилось этому, требуя немедленной кульминации сей истории. Рано или поздно мне всё равно пришлось бы прочитать это жизнеописание, а когда я это сделаю - завтра или же сегодня - не так важно, как сама суть текста. Дрожащими, холодными пальцами я коснулась кожаной поверхности тетради и прикусила губу от красочного изобилия предположений, возникших у меня в голове. Что я только не делала с этим дневником, разве что на зуб не попробовала, но сердце подсказывало, что если я открою заветную книгу воспоминаний главного аги гарема, то жестоко пожалею об этом. Любопытство взяло верх над чувствами и разумом, и я схватила заманчивую реликвию, прижав её к груди. Всей душой моля всевышнего о снисхождении и тяжело дыша, я всё-таки открыла дневник, обратив свой пронзительный взгляд на пыльные, тесно исписанные страницы тетради, что в каждом углу были помечены странным знаком, рядом с которым обыденно красовалась дата дня, что подлинно описан именно на этом участке бумаги. Вдохнув поглубже, я скользнула взглядом по пёстрым, аккуратно выведенным умелой рукой османским иероглифам и попыталась сосредоточиться, принявшись читать с самого начала. Первая запись была отмечена датой смерти Ибрагима, что больно укололо меня в самое сердце. "Сегодня Кёсем Султан была счастлива как никогда, я бы даже сказал, ликовала. Впервые вижу, чтобы мать так радовалась смерти родного ребёнка. Жутко смотреть на её безумную улыбку, сочащуюся ядом и желчью, что она извергала при одном только взгляде на НЕЁ... В этот день я познал великое счастье... О Аллах, впервые увидев её, я затаил дыхание, едва не погибнув от нехватки воздуха и от обилия чувств, что теперь всечасно теснят мою грудь. Наверняка, ей больше идёт улыбка, но и в печали она была великолепна, утончённо-женственна, восхитительна в своём царственном виде и невинно-ангельском облике. Её глаза были полны такой неописуемой боли, что стоило склонить наши никчёмные головы пред такой великой, всеобъемлющей любовью. Благодаря ей мне снова захотелось писать стихи, как когда-то в Венеции, а скука по родной земле разлилась горьким потоком по всему телу... Нет мне больше покоя... Любовь пронзила сердце мятежного Николо..." Прочитав эти неугодные сердцу строки, я нахмурила брови, принявшись отгонять тяжёлые мысли и цепкие сомнения, овладевшие душой. Кровь моя похолодела, и холод её лютей всех смертельных морозов; всё внутри сжалось от одной только мысли о предполагаемом бесстыдстве, но я предпочла сохранять спокойствие. Тем более, в сердце теплилась надежда, что я скоро узнаю имя этой таинственной незнакомки, что вызвала у меня ощущение дежавю и лёгкую дрожь по коже. "Сегодня я увидел, как она улыбается, и это стоило всех богатств мира. Разве могут женщины быть так божественны и совершенны? Увы, нет, но она затмит по красоте своей всех прелестниц, когда-либо существовавших на белом свете. Даже в Венеции, что славится красотой своих жительниц, я не видел нимфы прекраснее и добрее, чем эта райская женщина, женщина-госпожа. От неё так и веяло благородством, заставляющим других склонять головы перед её священным ликом. Она очень проста по нраву своему,и тем ещё больше меня привлекает. Я слышал, что султанша русская по происхождения, и это отчетливо отражается в чертах её лица, свойственных исключительно славянским национальностям: синие, как море, глаза всё время улыбаются и манят в свой омут, а я, боясь утонуть в их бездне вод, отчаянно борюсь за жизнь; губы время от времени изгибаются в милой улыбке, а сама султанша спокойна и невозмутима, как водная гладь моря во время штиля. Да и чего бы ей не улыбаться - Телли Хасеки Хюма Шах Султан покинула Топкапы, а маленького сына моей благородной, величественной госпожи провозгласили султаном. Аллах! За что мне эти муки? Пощади меня, о Госпожа сердца моего! Позволь увидеть твои очи средь терний зла, да разреши любовь мою животрепещущую над чувствами превозносить другими! Всевышний! Навеки отдал сердце русской. и не вернуть его назад, в мою израненную грудь, что кровоточит ежечасно..." "Я по приказу Кёсем Султан должен был запереть султаншу в темнице и избить. О Аллах, что за жестокая, деспотичная женщина! Очевидно, что ей совсем чуждо такое понятие, как доброта, любовь и снисхождение, но я всё равно не собирался подчиняться её приказу. Ради Турхан Султан я готов умереть, и даже гнев беспощадной Махпейкер Валиде Султан не остановит меня! Сердце разрывалось от боли, когда она такая жалкая, убитая душевными терзаниями, но сильная и несломленная духом, с огнём в глазах стояла передо мной, я готов был провалиться сквозь землю от стыда за своих помощников. Её синие глаза так свирепо взирали на меня, и от взгляда этого хотелось тотчас же умереть, чтоб душа освободилась от вины перед любимой. Султанша несказанно обрадовалась, узнав об истинной цели моего прихода, и это беспечное, воистину детское счастье отразилось теплом в её глазах, что согревало остывшее сердце одинокого венецианского поэта... Убить Кёсем ради будущего моей благословенной возлюбленной (мне даже здесь стыдно называть госпожу любимой, ибо это чувство запретно в любом своём проявлении) - ещё не предел возможностей, и я не раз докажу свою преданность великой Турхан Хатидже Султан!" "Как же её звали на Родине? Спросил у Тиримюжгян - сказала, что Надеждой. Как символично. Надежда, моя Надежда на светлое будущее госпожи, моя любовь и отрада. Султанша, кажется, совсем не замечает моих чувств, но это и к лучшему. Не нужно ей знать об этом, тем более, что она и так сейчас погружена в дела государственные и гаремные, не до сентиментальности ей. Чувствую себя предателем, и это ощущение не покидает меня, а лишь с каждым днём усиливается. Как побороть эти страдания, как убить любовь, овладевшую телом и разумом? Кто я, а кто ОНА. Отступник от веры, выходец из венецианской крестьянской семьи, бедный, неизвестный и непризнанный поэт Николо, названный в мусульманстве Керемом, да и к тому же...неполноценный теперь как мужчина... Она же - русская султанша Надежда, Хатидже Турхан Султан, старшая супруга бывшего падишаха и мать падишаха нынешнего. Валиде Султан, Хасеки Султан; великая женщина, отличившаяся построением имперской мечети; управляющая личным благотворительным фондом, творящая добро на земле османов и за её пределами. Я умру от этой любви... Любви безответной..." Я больше не смогла читать это и, судорожно, со всхлипом вздохнув, захлопнула дневник и откинула на софу, вдавив ладони в мягкие подушки, лежащие на диване. В голове образовалась каша, а я не желала расхлёбывать её, лишь со слезами на глазах смотрела в пустоту, создавая вокруг себя барьер из беспочвенный страхов. Как он мог? Этот вопрос повис в воздухе и болезненно зажужжал единым хором в голове, как назойливая муха. Всё это время я, как слепая, обращалась с Керемом, как с другом и верным слугой, а он, оказывается, уже долгие годы сгорает от безответного чувства, не имея ни единой возможности поведать о своих душевных муках понимающей госпоже. Всё стало на свои места. Теперь абсолютно ясно, почему он так самоотверженно ринулся помогать мне в борьбе с покойной Кёсем, почему жертвовал всем ради моего будущего, почему так любит детей Гевхерхан и Мехмета и почему так трепетно обожал их самих в детстве. И всё бы ничего, но зачем Тиримюжгян решила раскрыть эту тайну? Зачем посмертно разрушила мой привычный мир неожиданной находкой? Почему она не захотела оставить это тайной, да и зачем вообще притрагивалась к дневнику Керема? Вопросы, на которые никогда не найду вразумительного ответа. Жизнь окончательно и бесповоротно рушится, а я не могу воспрепятствовать этому, наблюдая издалека за развитием событий в собственной судьбе. Я была опустошена и разбита. - Нургюль! - Да, султанша. - Приведи Керема Агу. - Как прикажете. Черноволосая служанка как вольный ветер скрылась из виду, оставив после себя слабый запах лаванды, но и он вскоре испарился. Чувство одиночества, которым двигала воцарившаяся тишина, съедало душу изнутри, но долго мне скучать не пришлось, а потому я торопливо вытерла набежавшие слёзы. Он явился через считанные минуты, и его появление вызвало противоречивые эмоции, что, столкнувшись, вызывали целую бурю гнева, так и не выплеснувшегося наружу. Я притянула к себе отброшенный дневник и спрятала его в складках подола платья, тщательно закрыв любую деталь, на которую могло устремиться внимание евнуха. Исполненный грусти и скорби по случившейся трагедии, он поднялся на возвышенность и как-то чересчур чинно поклонился. Может, мне это показалось ввиду последних событий. - Валиде Султан, - бархатный мужской голос заполнил пространство комнаты, и я резко встрепенулась, почувствов лёгкую дрожь. - Вы меня звали? - Да, Керем, звала, - его глаза загорелись надеждой, но мой холодный взгляд мгновенно остудил его пыл, отчего раб тут же понуро опустил голову. - Если Вы о смерти достопочтенной Тиримюжгян Хатун, то мы уже ищем виноватого в её гибели. Не сомневайтесь, мы найдём её убийцу. - Не сомневаюсь, Керем. Ты ведь на всё готов ради моего спокойствия. Он на миг запнулся и опешил, но тут же принял несколько отчуждённый вид и как можно равнодушнее парировал. - Верно, султанша. Я отвернулась от пребывающего в смятении слуги и осторожно перетянула на свою сторону мягкий полушубок, тотчас же накинув его на озябшие плечи. За окном было не видно ни зги, и лишь слабый свист беспокойных метелей позволял определить, что на улице не лучшая погода. Сумерки накрыли мир со всеми его составляющими, а холод, проникнувший даже внутрь дворца, и искусные узоры, творцом которых являлся мороз, придавали зиме некий шарм и особое чувство уюта, отодвигая в сторону её известные всем недостатки. - Вы ещё не похоронили Тиримюжгян? - Нет, госпожа, пусть метель немного утихомирится, и мы предадим Вашу служанку земле с соблюдением всех традиций! - его голос прозвучал так тепло и заботливо, что в голове опять прозвучали эхом некоторое фразы из его оды русской госпоже. - У меня есть одно пожелание. Похороните её рядом с отчим домом, что находится неподалёку от комплекса Хасеки Хюррем Султан. Думаю, она бы этого хотела. - Всё будет исполнено наилучшим образом, Госпожа. - Отлично. И снова тишина. Напряжённая, мучительно тягучая и тяжёлая для нас обоих, но каждый из присутствующих умело скрывал свои истинные чувства. Я отрешённо смотрела в окно, не видя перед собой ничего, кроме собственных картин мыслей, а Керем водил носком башмака по ковру, вычерчивая ему одному понятные узоры, словно крохотное дитя. - Ты ведь знаешь, какое наказание грозит за государственную измену? - Конечно же знаю, госпожа, почему Вы спрашиваете? - евнух даже кашлянул, обескураженный неожиданным поворотом беседы, но я нисколько не смутилась и продолжила разговор.