Текст книги "Великий лес"
Автор книги: Борис Саченко
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц)
Странный сон приснился Николаю Дорошке. Будто шли они с Пилипом в Качай-болото на канаву ловить вьюнов. Топтухой, как всегда у них в деревне ловили летом. Были они оба в полотняных, с ржавчиной штанах, на ногах – лапти. Через плечо у каждого, как у нищих или у пастухов, – торбы.
Пилип плелся рядом, какой-то хмурый, словно недоспал.
«Как ты считаешь, – спрашивал у Пилипа Николай, – наловим мы сегодня чего-нибудь?»
«Вы что-то сказали?» – отрываясь от своих дум, осоловело посмотрел на отца Пилип.
«Спрашиваю, будем мы сегодня с уловом или нет?»
«Может, будем, а может, и нет», – безразлично ответил Пилип.
«А мне кажется, будем. С хорошим уловом будем!» – ничуть не обиделся Николай.
У канавы, что змеей вьется по Качай-болоту, они не стали ни раздеваться, ни разуваться – как шли, так и полезли в воду. Вода была теплая, густая, дно болотистое, вязкое. Пилип держал топтуху руками слева, он, Николай, – справа. Осторожно опустив ее в воду, тихо приблизились к заросшему шильницей берегу, затопали, забултыхали ногами. Когда подняли топтуху, когда стекла вода, увидели в сетке огромную черепаху.
«Тьфу, надо же», – чуть не выругался Николай.
Выкинули на берег топтуху, перевернули. Черепаха, скользнув по лозовым прутьям, сползла в траву, упала на спину. Стала сучить черными, с ногтями, как у человека, лапами, вытянула на длинной шее голову, уставилась на Николая.
«Тьфу», – еще раз сплюнул он и, чтобы не смотреть на черепаху, отвернулся.
Но какая-то неведомая сила заставила его все же посмотреть. Просто невозможно было не посмотреть. И он, Николай, не властный над собой, обернулся, посмотрел. И чуть не вскрикнул от неожиданности – это же никакая не черепаха лежит на спине и дрыгает лапами, а Пилип, его сын.
От потрясения и ужаса Николай зажмурил глаза, встряхнул головой. Снова с испугом посмотрел на черепаху – так и есть, не черепаха лежит на траве – на траве лежит сын, Пилип.
«Что за чертовщина?» – замотал Николай головою.
«Никакой чертовщины, – ответила человеческим, Пилиповым голосом черепаха. – Это я, тата…»
«Ты?» – еще больше опешил Николай.
«Я. Но ты не бойся, я не вечно буду черепахой. Стану снова тем, кем и был. Только ты…»
Николай проснулся в ужасе, так и не услыхав, что говорил ему напоследок сын. Перевернулся на другой бок, но заснуть уже не мог – мучил вопрос: что же хотел сказать ему Пилип? «Только ты…» «Что, что я должен сделать, чтобы лежащая на спине, беспомощная черепаха стала опять моим сыном, Пилипом?» – гвоздем засело в голове.
Ворочался Николай в постели, охал, вздыхал – росла и росла в душе тревога. «Что, что с Пилипом? Неуж худое стряслось, поранило где-нибудь? Но ведь всего несколько суток, как из дому. Наверно же, не успели еще ни одеть, ни стрелять обучить. И до хронту, скорее всего, не дошел».
Вспоминал, что обозначают увиденные во сне вьюны, черепаха вверх ногами. Ничего путного не мог припомнить. «Надо будет у людей поспрашивать, может, знают», – думал Николай.
Наконец не выдержал – вылез из-под постилки, нащупал ногами под кроватью опорки, пошлепал во двор. Долго стоял сперва на крыльце, потом возле хлева. Слушал, как ровно и мерно жевала жвачку корова, как горланили по всей деревне петухи – наверно, вторые, потому что небо на востоке нигде еще не занималось розовым, не светлело. Ку-ка-ре-ку! – хрипло драл глотку, лопотал крыльями, откликаясь на голоса других петухов, и его, Николаев, петух. Где-то далеко-далеко на западе, за лесом, ухнуло, потом загрохотало – так сыплется с бестарки наземь картошка. Под ногами мелко и часто, как в ознобе, задрожала земля. Николай посмотрел в ту сторону, откуда шел гул, но ничего особенного не увидел – вдали чернел лес, чернело густо усыпанное звездами небо. Ни отблесков пожара, ничего такого. «Бомбят, видно, где-то немцы. А может, гроза?» – подумал. Сжалось сердце – снова припомнил нелепый сон, Пилипа. «Что с ним, с чего вдруг приснился, да еще так?» От сына незаметно переключился мыслями на самого себя. «А мне, мне как жить дальше? Ладно, коли сюда не придет немец. А коли придет? Пилипа нет. А Иван… Иван воротился, опять тут, в начальстве. Что мы с Иваном были в ссоре, не ладили – в деревне знают. Но все равно ведь сын, коммунист. Немцы таких… Не любят, слыхать, таких немцы, не щадят. Если что – и меня не пощадят. И Костик какой-то непутевый, как бы шею себе не свернул… В войну… в войну ой как легко свернуть шею! Не-е, пусть бы уж оставалось все, как было, без этой войны. Притерпелся бы как-нибудь ко всему и жил бы себе. Не так, как хотелось и мечталось, но жил бы. А тут… Думай – что к чему и как… Да если б еще этим обошлось, лихо с ним, поломал бы голову. А то ведь… И останутся ли в живых дети и сам… Лихое время… Ох, как легко в такую годину без поры в землю лечь, с жизнью распрощаться…»
Брякнула дверь сеней – Николай вздрогнул, поднял голову, посмотрел на свою хату: кто там вышел? Увидал мужскую фигуру, затаился.
«Костик?»
Но мужчина шел не к хлеву – к калитке.
«Кто бы это? И чего среди ночи тут, у меня на дворе, шляется?»
Пошел вслед за мужчиной, кашлянул. Тот оглянулся, и, видно, испугавшись, что его заметили, заспешил, побежал. Лязгнул защелкой калитки и опрометью выскочил со двора.
«Вор?»
Приоткрыл калитку, высунулся на улицу – мужчина, держась у самых заборов, направлялся к центру села.
«Не должно бы, чтоб вор. Вроде ничего не понес. Значит…»
И в следующую минуту его словно молнией опекло – догадался обо всем.
«Это… Это кто-то от Клавдии…»
Забурлила, закипела в груди злоба.
«Пилип на войне, может, убит или ранен, а она, хлюндра, вона что… Осмелела! По ночам домой мужиков водит. Да так оно, видно, и есть, иначе кому бы тут еще ходить…»
Глянул на окна Пилиповой половины, заметил на темном фоне белую фигуру. Какое-то время она маячила в окне, потом исчезла.
«Она, она, хлюндра, – подумал с ненавистью. – Это ж надо, мало того, что путалась с кем попало и где попало, так теперь домой хахали стали ходить… На его, Николая, селитьбу. Прахом пустит все нажитое годами. Надо будет поговорить. Как следует поговорить! Чтоб не повадно было. Ни стыда, ни совести. Славную женушку взял себе Пилип, сла-авную. Ничего не скажешь…»
Прикрыл калитку, запер ее на защелку. Медленно подался в хату. В сенях постоял в раздумье:
«А может, не откладывать, сейчас вот и зайти, сказать ей все, чтоб знала впредь, что делать, а чего не делать?»
Все же войти не осмелился.
«Ладно, на это день будет».
Резко рванул дверь своей половины, прошлепал привычным путем к кровати. Сбросил опорки, лег, укрылся постилкой.
«Вот шкура! – думал, заходясь от злости, Николай. – Пилип из хаты – так она тут же в хату хахаля… Вконец обнаглела…»
* * *
Так больше и не уснул, не сомкнул до самого утра глаз Николай в ту ночь.
XIVИ раньше, когда еще не было войны, Иван Дорошка имел обыкновение поздно засиживаться на работе. Мало ли что могло случиться, мало ли кто мог позвонить. А дела-то разные бывают. Одно можно отложить на завтра, а другое не отложишь, надо срочно делать. Да и вообще забот хватало. Как-никак в сельсовете – четыре деревни, четыре колхоза, да еще и завод с рабочим поселком, железнодорожная станция. Великий Лес и Гудов – вот они, под боком. А остальные деревни – Рудня, Поташня и Дрозды – отдаленные, глухие. Поедешь в любую из них с утра – только к вечеру вернешься. Пока с заявлениями разберешься, пока бумаги разные прочитаешь да подпишешь – глядишь и рабочий день давно кончился. Так было раньше. А теперь, с началом войны, Иван и вообще не уходил из сельсовета до сумерек. И то, собираясь домой, наказывал дежурной:
– Если что – зови меня…
В тот июльский день Иван тоже возвращался домой поздно. Только что над деревней прокатилась гроза – бурная, с громом и полыханием молний, со спорым, навесным ливнем. На тропке, по которой Иван привык ходить, здесь и там блестели лужи. Иван обходил их, некоторые, что поменьше, перешагивал, перепрыгивал. До хаты добрался уже затемно. Удивился, увидав у своей калитки директора школы Андрея Макаровича Сущеню. Жили они с директором в одном доме, через стену, но встречались редко – у Ивана свои дела, у директора – свои. А после того как Сущеня отдал приказ об исключении из школы Костика, они почти и совсем не виделись. Директор, вероятно, чувствовал вину перед Иваном Дорошкой, потому старался не попадаться на глаза, избегал трудного разговора. Иван же, догадываясь о том, какие мысли не дают покоя Андрею Макаровичу, тоже всячески уходил от встреч. Убеждать директора в том, что он, Иван, ничуть не обижен, не хотелось, ибо мог же Андрей Макарович и не проявить этакой принципиальности – оставить Костика в школе, не исключать. Тем более в конце учебного года, в девятом классе…
Иван поздоровался с Андреем Макаровичем сухо, официально, не подав руки.
– Вы, вероятно, кого-то ждете? – спросил только ради того, чтобы сказать еще что-нибудь, не пройти молча, Иван Дорошка.
– Вас, – ответил прямо, хотя и пряча глаза в землю, Андрей Макарович.
– А в чем дело?
– Да… поговорить с вами, Иван Николаевич, хочу.
Андрей Макарович испытывал какую-то неловкость, продолжал смотреть не на Ивана, а себе под ноги. Чувствовал не то чтобы неловкость, а скорее отчужденность к Андрею Макаровичу и Иван.
– О чем же вы хотите со мной поговорить? – сдержанно, не выдавая своих чувств, спросил Иван.
– Да… о многом…
– Например?
– Знаете, что-то скребет на сердце, не дает покоя. Наверное, вы все же обиделись на меня.
– За что?
– За Костика.
– Гм… Почему вы так считаете?
– Вижу. По вас вижу. – Андрей Макарович не знал, куда девать руки. Они были у него как бы лишними, ненужными, он то опускал их, как ученик перед учителем, то хватался за пуговицы надетого внакидку пиджака, то опускал снова. – Но прошу меня понять – иначе поступить я не мог. Да и вы… Когда я пришел посоветоваться, предоставили мне полную свободу действий. Я вас правильно тогда понял?
– Правильно.
– Так чего же вы тогда обижаетесь?
– Откуда вы взяли, что я обижаюсь?
– Вижу, чувствую. А я… Словом, я не хотел бы, чтобы на меня кто-то носил обиду. Тем более вы, Иван Николаевич.
– Да я и не обижаюсь. Хотя… – Иван помолчал, прикидывая, как бы сказать так, чтоб и душой не покривить, и не задеть за больное Андрея Макаровича. – Представьте себя на моем месте. Директор школы приходит советоваться, что делать с младшим братом, к старшему, который к тому же председатель сельсовета… Что я… Что бы вы могли, будучи на моем месте, сказать?
– То же самое, что и вы…
– И ничуть не обиделись бы? Только честно – ничуть?
– Обиделся бы, – признался Андрей Макарович.
– И я обиделся. Вернее, досада взяла. Но не на вас – на себя. Забыл в своих каждодневных хлопотах о брате, не помогал ему…
– И самую малость, чуть-чуть, но обиделись и на меня.
Андрей Макарович поднял на Ивана Дорошку глаза, посмотрел из-под косматых бровей в упор. И Иван не мог больше скрывать:
– И самую малость обиделся на вас…
– Вот это я и хотел услышать. Поверьте, я исключил Костика единственно ради того, чтобы он взялся за ум, человеком стал. К тому же исключен он не насовсем. Осенью примем у него экзамены, и пусть кончает десятый класс… – Андрей Макарович потоптался на месте, покрутил пуговицу. – Как уж вышло, так вышло. Давайте не будем больше говорить на эту тему.
– Давайте.
– Ну вот и славно, что конфликт улажен. Можем спокойно поговорить о другом, о том, что сейчас волнует всех и каждого.
Был Андрей Макарович худ, сутул, высок ростом, говорил сейчас как бы сверху вниз, но с какой-то робостью, нерешительностью. Последнего за ним прежде не замечалось – всегда Андрей Макарович был уверен в себе, умел убедить собеседника, навязать свое мнение. «Неужели он со мною такой, потому что исключил Костика? А может… растерялся человек…» – подумал Иван Дорошка.
– Знаете… В беженцы мы с женой собрались.
– В беженцы? – удивился Иван Дорошка. – Чего это вдруг?
– Как чего? Немцы идут. Оставаться под ними… Не-ет! – решительно крутил головой Андрей Макарович.
– Откуда вы взяли, что немцы сюда придут?
– Да они уже, можно сказать, здесь. Минск у них в руках, многие другие города Белоруссии тоже.
– Кто вам это сказал?
– В Ельниках я был, там все об этом говорят. Под Гомелем, говорят, немцы. Значит, через день-другой будут и здесь.
– Этого не может быть! – не поверил Иван.
– Иван Николаевич, я сам не верил… – Андрей Макарович справился наконец со своими руками, широко, насколько мог, развел их, махнул, как крыльями, полами и рукавами пиджака. – Сам, своими глазами видел, как из Ельников некоторые бегут. Даже… неловко смотреть…
– Не может этого быть! – повторил уже более решительно Иван.
– Иван Николаевич, я хотел бы, чтобы этого не было. Но это… факт. К сожалению…
Оба помолчали, отдавшись каждый течению своих мыслей.
– Вот мы… – первым заговорил снова Андрей Макарович, – с женой посоветовались и тоже в дорогу собрались… Не оставаться же нам тут, под немцами, не встречать же их, нелюдей, хлебом-солью.
– И куда же вы собрались, куда пойдете, если… по вашим словам, немцы уже всюду?
– Ну нет, не всюду, – негромко засмеялся Андрей Макарович. – Кишка у них тонка всюду быть…
– Так, может, и досюда они не дойдут?
– Нет, Иван Николаевич, скорее всего, дойдут. А не дойдут – тем лучше. Вернемся и мы.
– Откуда вернетесь?
– С дороги. А пока пойдем на Лоев, на переправу.
– А оттуда – куда?
– Оттуда? На Киев или на Стародуб. А может быть… – Андрей Макарович перевел дыхание. – И идти никуда не понадобится. Наши с силами соберутся, разобьют немцев. Тогда мы… назад вернемся. А пока что… Вы же, наверно, здесь останетесь. Так, может, за квартирой нашей присмотрели бы…
Теперь уже усмехнулся Иван Дорошка.
– Вы думаете, если немцы сюда придут, то я… останусь, буду, как вы говорите, встречать их хлебом, солью?
– Нет, я так не думаю, – смутился Андрей Макарович. – Но если не вы, то семья ваша… Наверно же останется…
Как будет с его семьей, Иван Дорошка не задумывался. Возможно, потому не задумывался, что не представлял себе, не допускал даже мысли, что сюда, в Великий Лес, придут немцы. Боговик, а потом и Василь Кулага первыми заговорили с Иваном о том, что это может случиться, что надо подумать о семье: что с нею сделают немцы, если она здесь останется? И не только немцы, но и те, кто был недоволен им, таил обиду, – родня разных кулаков, подкулачников, их подпевалы…
– Гм… Не знаю, где будет моя семья. Я об этом еще не думал, – ответил Андрею Макаровичу Иван Дорошка. – И советовал бы вам… Все лучшее взять с собою. Потому что быть сторожем вашей квартиры… Гм, у меня и у моей семьи вдосталь будет иных забот…
Сказал так и тут же подумал: «Не жестковато ли?» И тотчас успокоил себя: «Нет, не жестковато. Иначе с такими людьми разговаривать нельзя. Ибо они думают не о том, как остановить врага, изгнать с нашей земли, а о том, как самим спастись, в живых остаться да еще и добро свое сохранить. Не люди, а тряпичники. Обыватели».
Хотел уже уходить, сделал даже шаг в сторону, но Андрей Макарович задержал его:
– Да у меня… можно сказать, ничего такого и нет… Вернее, ничего из того, что остается, не жаль… Жаль только книги…
– Ах, книги…
Иван застыл в нерешительности. В самом деле, как он мог забыть, что у Андрея Макаровича была большая по здешним масштабам библиотека. По книжечке собирал, годами. Где бы ни был, куда бы ни поехал – привозил домой книги. И не просто книги, а именно те, которые его интересовали. Андрей Макарович преподавал в школе историю. Но историком он был, сказывали, не только по образованию, а и по натуре. Организовал в школе краеведческий кружок, изучал родной край. Жена, Екатерина Антоновна, не раз говорила Ивану: «Ты бы потолковал как-нибудь с Андреем Макаровичем. Он столько всего знает, что ты рот разинешь. У него есть книги, где описан Великий Лес, каким он был и сто, и двести лет назад…» Детей у Андрея Макаровича не было, и поэтому он все деньги тратил на книги. Многие брали у Андрея Макаровича почитать что-нибудь, потому что сельсоветская библиотека была не очень богата, но он, Иван, хотя и жил по соседству, у Андрея Макаровича не бывал. Возможно, потому, что так и не привык к деревне – если что, шел в Гудов, к Боговику или еще к кому-нибудь из своих старых друзей.
– А вы их не оставляйте в доме, – посоветовал Андрею Макаровичу Иван. – Закопайте, что ли…
– Боюсь, погниют… Намокнут и… А у меня очень редкие, ценные издания есть. Их потом нигде не найти…
– Но и дом не слишком надежное хранилище. Могут растаскать, вынести. Да и могут сгореть вместе с домом…
Андрей Макарович опустил голову, подумал.
– Да-а, – вздохнул, – а вы правы… Нельзя книги оставлять в доме. В самом деле надо их спрятать…
И, машинально подав Ивану Дорошке на прощанье старческую, холодную руку, поспешил к своему крыльцу.
XVБеседа с Андреем Макаровичем растревожила, обеспокоила Ивана Дорошку. Почти всю ночь он проговорил с Катей, женой. Уходить, эвакуироваться Катя не хотела.
– Где будешь ты, там и я, – упрямо твердила она.
– А если меня на фронт возьмут?
– Тогда я сама придумаю, что делать. Да можно сказать, уже и придумала. Поеду в свою деревню, в Будиловичи. Возьму детей и поеду…
– А здесь, в Великом Лесе, не останешься?
– Нет, не останусь.
– Почему?
Жена долго молчала, потом заговорила:
– Видишь, Иван, хорошо, когда все ладом идет..» А если вдруг в самом деле немцы сюда явятся, а? Не думай, что ты всем нравишься. Да и я… Я же тут чужая, пришлая. Не хочу, чтобы свою злобу, ненависть кто-то срывал на мне, на детях… Мы можем спокойно переждать беду в Будиловичах.
– Ты считаешь, там вам лучше будет, там не знают, что я председатель сельсовета, коммунист?
– Может, и знает кто-нибудь. А здесь… – все это знают. Все до единого.
Иван ничего не ответил, а про себя подумал: «Что ж, может быть, Катя и права. Оставаться здесь, в Великом Лесе, да еще вопреки желанию, конечно, не стоит. Действительно, пусть едут в Будиловичи. Если там будет и не лучше, зато надежнее, спокойней – это уж точно…»
Утром, позавтракав, пошел в сельсовет и сразу же начал названивать в Ельники – хотелось поговорить с кем-нибудь из начальства, узнать, где что слышно. Но сколько ни крутил ручку телефона, сколько ни кричал в трубку – никто не отзывался. Спросил у дежурной по сельсовету, не звонил ли кто-нибудь ночью. Выяснилось – никто не звонил.
– Может, телефон не работает?
Иван поднял трубку, прислушался – телефон в самом деле не подавал никаких признаков жизни.
«А что, если Андрей Макарович был прав – немцы под Гомелем. И за ночь… пришли в Ельники?»
Мороз прошел по коже, похолодело внутри.
«Не может быть… Боговик бы меня как-либо предупредил. Не оставил бы в неведении…»
«А если не мог предупредить?»
Вышел из сельсовета, запряг коня. Подъехал к конторе колхоза, кнутовищем постучал в окно.
– Василь, эй, Василь!
Василь Кулага был на месте. Увидав Ивана Дорошку, вышел.
– Ты это куда? – спросил настороженно.
– В Ельники хочу подскочить.
– Вызывают?
– Нет, телефон что-то не работает… Поеду узнаю, что там и как… Андрей Макарович вчера в Ельниках был…
– И что он говорит?
– Ничего особенного, – решил не нагонять лишнего страху на Василя Иван. – Вот поеду, сам все увижу и услышу…
Василь уловил неискренность в тоне Ивана.
– А все же?..
– Хорошего мало… Говорит, немцы под Гомелем, из Ельников кое-кто уезжает… – с деланным спокойствием, как бы даже безразлично сказал Иван.
– Значит, и в Великом Лесе скоро будут немцы, – сделал вывод Василь Кулага.
– Либо дождик, либо снег, – уклонился от прямого ответа Иван. – У страха, сам знаешь, глаза велики.
– Нет, Иван, ты меня не успокаивай, – качал головой Василь Кулага. – По всему чувствуется, придут сюда немцы. И нам с тобою подумать надо, хорошенько подумать…
– О чем подумать?
– Обо всем. И что с колхозом делать, и самим, и с семьями нашими…
– Вот съезжу в Ельники, тогда и подумаем, ладно? – уловив страх в словах Василя Кулаги, сказал Иван.
Василь сосредоточенно постоял, посопел носом.
– Ладно. Езжай, а потом все расскажешь мне…
И пошел, озадаченный, назад в контору.
* * *
Восемнадцать километров Иван проехал быстро. Придержал, перевел на шаг коня только в самих Ельниках. Внимательнее, чем прежде, стал приглядываться к тому, что делалось в местечке. Никаких особых перемен, кажется, не произошло, растерянности, паники не заметно. Как всегда, на улицах было людно, каждый спешил, шел куда-то по своим делам. Магазины были открыты, бойко торговали и на рынке.
В парке, перед зданием, где помещались райком и райисполком, стояло несколько подвод и полуторка. На них грузили какие-то бумаги. Среди тех, кто выносил бумаги, Иван увидел кое-кого из райкомовских и райисполкомовских работников.
«Что бы это могло значить?»
Привязав коня, подошел к подводам. Поздоровался со знакомыми работниками, спросил, у себя ли Боговик.
– У себя, у себя, – ответили ему на ходу.
Иван сунулся было в дверь, но – чего никогда прежде не было – дорогу ему преградил милиционер.
– Документы! – потребовал строго.
Иван достал из кармана пиджака партбилет, протянул милиционеру. Тот долго, сосредоточенно листал его, посмотрел, уплачены ли за последние месяцы взносы.
– Проходите, – разрешил, отступая в сторону.
Иван поднялся на второй этаж, удивляясь, что двери всех кабинетов нараспашку, на полу здесь и там валяются разноцветные листки. Вошел в дверь приемной первого секретаря. Секретарша, увидав Ивана, обрадовалась:
– А Роман Платонович со вчерашнего дня ищет способ, как бы с вами связаться. Хотел уже человека посылать, чтобы вас вызвать. Подождите, у Романа Платоновича люди. Я доложу… – Она вскочила из-за стола, бойко протопала к двери секретаря. Через минуту выбежала из кабинета, сказала: – Роман Платонович сейчас вас примет… Подождите…
И верно, не прошло и пяти минут, как из кабинета секретаря, прихрамывая на левую ногу, вышел незнакомый бородатый мужчина. За ним выглянул и сам Роман Платонович Боговик:
– Входи, входи, Иван Николаевич…
Иван Дорошка встал с табуретки, направился к Боговику. Встретив протянутую руку секретаря, крепко и молча ее пожал. Роман Платонович пропустил Дорошку вперед, плотно прикрыл за собою дверь, сказав секретарше, чтоб никого к нему не пускала.
Своим уверенным, размашистым шагом подошел к столу, опустился на стул.
– Садись и ты, Иван Николаевич, поближе ко мне, – показал он на стул, стоявший сбоку стола. – Есть к тебе дело. И не одно…
Роман Платонович испытующе поглядел на Ивана, и тот увидел у него в глазах глубокую усталость. Да и щеки как-то обвисли, лицо все потемнело, отекло.
– Ты хоть спишь? – спросил Иван у Боговика.
– По два-три часа в сутки. И то – не выходя из кабинета.
Роман Платонович вздохнул, помотал головой.
– Дрянь наши дела, – сказал он, выждав немного. – Не остановили немцев, немцы наступают.
– А по радио, что по радио передают?
– По радио? «Наши войска с боями отошли на новые оборонительные рубежи…» – вот смысл всех сводок. В руках у врага Смоленск…
– Да ты что? – сверкнул глазами на Боговика Иван Дорошка.
– Да, Иван, да… И я не хотел бы верить, но… – Роман Платонович снова вздохнул. – На днях немцы заняли Гомель. Так что… в ближайшее время они будут в Мозыре, а потом и в Ельниках. Я получил приказание готовить район к эвакуации. Железная дорога уже для нас не спасение. Что можем – на переправу через Днепр. Но и там немцы бомбят. Так что… – Боговик опять поднял на Ивана Дорошку усталые глаза. – Но попытаться надо. Вы хоть подобрали людей гнать скот?
– Подобрали, – кивнул Иван.
– Вот завтра и гоните.
– Все гнать?
– Коров и лошадей.
– А овцы, свиньи?
– Пусть пока остаются. Когда в самом деле немцы будут близко – раздайте, что можно, надежным людям. И хлеб, который успели сжать, тоже молотите и раздавайте. Остальное – сжечь.
– Как сжечь? – привстал, не поверил своим ушам Иван.
– Да, сжечь. Ты что, не читал речи товарища Сталина?
– Нет, не читал.
– Я дам тебе, прочтешь. И директивы ЦК КП(б)Б тоже покажу… Но чтобы ты в курсе был, коротко. Ничего не оставлять врагу. Понял? Все уничтожать, жечь… Немцам пусть достанется голая земля.
– Но ведь… Здесь же остаются наши люди! – поглядел в глаза секретарю райкома Иван.
– Директива такая – ничего не оставлять. Это я уже отступление делаю от директивы, когда говорю: кое-что раздайте надежным людям. В любое время оно может нам понадобиться. Остальное – сжечь. Ни зернышка не должно достаться врагу. Ясно?
– Ясно.
– Слушай дальше. Райком, все советские органы переходят на подпольную работу. Будем сражаться с врагом в тылу. И людей организовывать на борьбу, создавать партизанские отряды. Чтобы враг знал: он не на покоренной земле, а на советской. Где только можно – чинить ему препятствия, уничтожать то, что он попытается создавать. Райком подбирает по всем сельсоветам и деревням надежных людей. Ты тоже в их числе…
– Спасибо, – кивнул Иван.
– Иного я от тебя и не ожидал услышать. Будем бороться!
– Будем! – Иван встал, полагая, что разговор окончен.
Но Роман Платонович остался на месте.
– Садись, Иван, еще не все я тебе сказал. – И, наклонившись, чуть ли не прямо в ухо Ивану зашептал: – Райком по всему району создает базы. Есть просьба или приказ – как хочешь, так и понимай – и тебе. Найди скрытное место, желательно в лесу. Завези туда ржи, ячменя, пшеницы. Словом, чего можно. Спрячь. Раздай часть зерна и людям, у которых мы могли бы его в любое время взять. Это раз. Второе… Подбери боевую группу, с которой ты мог бы в случае прихода немцев сразу же выйти в лес. Кто там у тебя из самых надежных? Ни одного человека, в котором хоть самую малость сомневаешься, не включай. Может погубить всю группу. И не только группу…
– Я подумаю, Роман Платонович.
– Подумай.
– А как же с оружием?
– Оружия у нас немного есть, мы его… прячем. Поделимся после, если не раздобудешь сам.
– Как же я раздобуду, Роман Платонович?
– Раздобудешь, нужда заставит. Где подберешь то, что после боя останется, где у немцев стащишь или отобьешь.
– Ясно, Роман Платонович.
– И еще. Завод в Гудове… Тоже твой сельсовет… Я дал задание все ценное, что там есть, демонтировать. Остальное надо будет сжечь.
– Как – сжечь? Да, Роман Платонович… – Голос у Ивана Дорошки чуть не сорвался на крик. – Как можно?!
– Все можно, – сжав зубы, спокойно, очень спокойно ответил Роман Платонович.
– Рука не поднимется. Да там же… каждый винтик, каждая гаечка нами ощупаны, оглажены… А может быть… немцы ненадолго? Может, они через день-два отступят?
– Сами немцы не отступят. Их выгнать, изгнать нужно. И сколько немцам быть здесь – это и от нас зависит. Хочу, чтоб ты это понял.
Роман Платонович встал из-за стола, задумчиво прошелся по кабинету. Вернулся, постоял, посмотрел в окно. Сказал твердо, будто убеждал не только Ивана Дорошку, но и самого себя:
– Много придется нам делать такого, на что рука не поднимется. Да никуда не денемся – приказы Родины выполнять надо. Иначе мы не солдаты. Пойми – мы не должны оставить врагу ничего, чем он мог бы поживиться или использовать против нас…
– Но… чтобы своими руками… Завод…
Роман Платонович наклонился, вытащил ящик стола, достал кипу газет.
– На, – придвинул газеты ближе к Ивану. – Почитай. Тут и выступление Молотова, и речь товарища Сталина… А потом я директивы ЦК КП(б)Б покажу… И тебе многое станет понятно…
* * *
В Великий Лес Иван Дорошка возвращался под вечер. Возвращался совсем новым человеком. На подводе у него, под сеном, обернутые в промасленную мешковину, лежали десять винтовок, два цинковых ящика патронов; карман пиджака оттягивал новенький, заряженный и поставленный на предохранитель наган…
