Текст книги "Великий лес"

Автор книги: Борис Саченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)

V

Тихо, неприютно стало в Великом Лесе после того, как проводили на войну мужчин. Деревня словно осиротела…

Встречаясь на улице, женщины спрашивали друг у дружки:

– Ну, может, слышала, где теперь наши?

– Что ты сейчас услышишь! Говорят, вон Хорик письмо прислал.

– Неуж? И откуда?

– Во иду спрошу. Хоть знать буду, куда их, бедных, погнали…

– Тогда и я с тобой.

Шли женщины вместе к Хориковой жене Мальвине: правда ли, что муж ее, Матей, прислал с дороги письмо? Хориха плакала – никакого письма ей никто не присылал.

– Выдумал кто-то, – открещивалась, божилась Мальвина. – Правда, слыхала я, Анюта-бригадириха от Гришки своего письмо получила.

Не верили женщины, что Гришка Сапун мог так поспешить, прислать письмо Анюте (этот козел, если б и вспомнил кого-нибудь в дороге, так уж, верно, не Анюту), но все же шли, уже втроем, к Анюте-бригадирихе. Письма Анюте, как и следовало ожидать, Гришка, конечно, не присылал.

– Если и прислал кто, так это Мишка Рыкуль, – говорила Анюта.

– Кому? Отцу? – недоумевали женщины.

– Нет, Лиде Шавейко.

– А при чем тут Лида?

– Как при чем? У них же любовь. Не видели разве, как целовались на проводах. При всех. Ни дать ни взять муж и жена.

– Тю, а я и не знала. Вот они, молодежь нынешняя – ни стыда, ни сорома…

И верили, и не верили женщины Анюте, но шли, направлялись к Лиде Шавейко, – она по-прежнему, как будто ничего не изменилось, изо дня в день открывала магазин и отсиживала свои часы за прилавком, хотя торговать и нечем было.

На вопрос, правда ли, что Мишка Рыкуль прислал ей письмо, Лида краснела и отрицательно мотала головой:

– Нет. Никакого письма нету…

Возвращались, расходились женщины по своим хатам, и на языке, в мыслях у каждой было, не давало спокойно жить и работать одно и то же:

– Где, где теперь наши?

С этими словами женщины ложились поздно вечером спать, с этими словами вставали чуть свет (непривычно жестки и холодны были их без поры ставшие вдовьими, постели).

* * *

А «наши» между тем счастливо, без всяких приключений, добрались до Ельников. Возле военкомата – нового, под белой жестью здания, стоявшего на тихой окраинной улочке, обсаженной с обеих сторон высоченными островерхими тополями, – толпились уже мужчины из других ближних – полевых – деревень. (Вообще весь Ельникский район делился на полевой и лесной. Жителей полевых деревень звали полевиками, а лесных – лесовиками.) Из мобилизованных спешно формировали отделения, взводы, назначали командиров и пешим порядком отправляли по дороге на Лоев. То оттуда, то отсюда слышались голоса:

– А баня, баня когда будет?

– Хотя бы в армейское одели, винтовку в руки дали. А так, случись что…

– Оденут, обуют и винтовку дадут… Подождите, – отвечали работники военкомата.

– А идти долго? Почему на поезде не отправляют?

– Где, в какой стороне фронт? Почему мы не на запад должны идти, а на восток?

– Так ведь прежде чем на фронт, стрелять научиться надо!

– Товарищ начальник, а на сколько суток харчами запасаться?

– Немец, где немец сейчас?

– Правда это, что Гитлер наступает, а мы отступаем?

– О-ё-ёй, только бы он сюда не приперся. Женки тут, дети…

– А нас с тобой на что в армию берут? Не припрется!

– Это не от нас с тобой одних зависит.

– Говорят, сила у немца великая.

– А у нас что, маленькая?

– Разговоры! Прекратить разговоры! Вы где – на базаре?

– В армии ни о чем не спрашивают. Скажут, все, что надо, скажут.

Великолесские держались возле военкомата своим гуртом. Толпились у подвод с мешками, жадно курили. Но вот Иван Дорошка, который отлучался, поднимался по лестнице в здание военкомата, вышел оттуда с человеком в военном.

– Кто из Великого Леса, сюда! – объявил Иван громко, чтобы все слышали.

Великолесцы все разом подались вперед, ближе к военкомату. Иван крикнул:

– Внимание! – и сбежал со ступенек.

И тотчас заговорил военный, небольшого роста, плечистый и уже немолодой, заговорил сурово, громко произнося, будто отдавая команду, каждое слово:

– Товарищи, вы уже знаете, что фашистская Германия вероломно, без объявления войны напала на Советский Союз… Наши войска ведут кровопролитные бои, защищая каждый рубеж, каждую пядь нашей священной земли. Вскоре вы тоже вступите в бой. Поэтому ведите себя по-военному, как и подобает советскому солдату. Слушаться только приказов командиров. Никакой самодеятельности! Враг коварен, в любое время и в любом месте могут быть бомбежки и десант! Поэтому дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина! Напоминаю – любое отставание от своей команды будет расцениваться как дезертирство, и караться по законам военного времени…

Перевел дыхание, развернул красную папочку, которую до этого держал под мышкой, стал делать перекличку, сразу объявляя, кто в какую команду назначается и где, в каком месте сбор.

Когда перекличка была закончена, военный спросил:

– Всех я назвал, никого не пропустил?

– Меня не назвали, – первым откликнулся Василь Кулага.

– И меня, – проговорил тихо, потому что стоял совсем близко от военного, Иван Дорошка.

Военный заглянул в свой список, еще раз пробежал по нему глазами сверху вниз.

– Кулага Василий и Дорошка Иван поступают в распоряжение райкома партии. Ясно?

Василю Кулаге и Ивану Дорошке не все было ясно. Но спрашивать ни о чем не стали: выяснится, все в скором времени выяснится.

– Если ясно, прошу разобраться по командам.

Великолесцы стали прощаться, каждый разыскивал тех, кто попал в «его» команду.

– Бывай, Матей!

– Счастливо, Гришка!

– Дай бог свидеться!

– Только бы живыми вернуться!

– Меньше пей, Демьян!

– А ты, Юлик, держи язык за зубами, а то повыбивают зубы-то. Это тебе не в Великом Лесе…

– Прости, если что не так…

– Чего там, война спишет!

Иван Дорошка и Василь Кулага тоже затесались в толпу. Одному подавали руку, со вторым обнимались, кого-то целовали. Знакомые были кругом не только лица – люди были знакомые. Сколько чего сообща было пережито, изведано, сколько работы переделано! Не всегда приглашали друг друга в гости, не все вели короткое знакомство, но близость, присутствие соседа чувствовали. Каждый чувствовал, хотя вслух об этом, может, и не говорил.

Дольше всего Иван задержался возле брата, Пилипа. И руки жали друг дружке, и обнимались, и целовались. Расставались-то, как знать, на какое время, возможно, и навсегда…

– Ты, Иван, хоть чуток похитрее будь, – наказывал Пилип брату. – А то ты весь на виду. Не все таких любят, чтоб ты знал.

– Привык, иным быть не могу, – признавался Иван. И в свою очередь тоже поучал брата: – Не подведи, не оплошай. Честно воюй, чтоб потом стыдно за тебя не было. Враг силен, но мы ему рога обломаем. Помни, в самую трудную минуту помни об этом!..

Вроде и не были так уж дружны, когда жили в деревне, Иван с Пилипом, каждый был занят самим собою, своими заботами, но любили братья друг друга.

– Бывай, Пилип!

– Бывай, Иван!

И отвернулись в разные стороны, пряча глаза, смешались с толпой, чтобы скрыть предательскую слезу, которая выкатилась на щеку.

Уже солнце заметно перевалило за полдень, а жара не спадала – давила, сушила во рту, брала измором. И – ни ветерка. Млели высоченные тополя возле военкомата, млели, глотая от жажды слюну и обливаясь потом, люди. Мужчины расстегивали вороты рубашек, сбрасывали с себя пиджаки, стеганки – кто что прихватил в дорогу из расчета на то, что нелегка она будет: будут и зябкие ночи, и долгие обложные дожди, и пронзительные стылые ветры. С мешками, брошенными за спины, с надвинутыми на самые глаза козырьками кепок ходили, слонялись взад-вперед, разговаривали, шутили, смеялись, а больше – плакали. Кто открыто, как бобер, кто бесслезно, нутром, по-мужски глубоко и незаметно.

Бурлило, не унималось людское море перед военкоматом в Ельниках. Да разве в одних только Ельниках!

* * *

Секретарь райкома партии Роман Платонович Боговик принял Ивана Дорошку и Василя Кулагу только к вечеру.

– Извините, товарищи, – сказал Роман Платонович, едва они вошли к нему в кабинет. – Знаю, ждете меня, но раньше принять не мог.

Роман Платонович вроде бы еще больше поседел, под глазами залегли темные круги. Наверно, почти не спал Боговик ночами. Как и всегда, когда к нему входили, он быстро прошагал навстречу, подал и Ивану Дорошке, и Василю Кулаге теплую, широкую, как лопата, руку.

– Присаживайтесь, – указал на стулья, стоявшие по обе стороны большого, застланного красной скатертью стола.

Долгий, казавшийся бесконечным июньский день угасал. Садилось, пряталось за горизонт знойное летнее солнце, обливая золотом пышные кроны деревьев в парке. Лучи, пробившись сквозь густую листву, падали в окно – золотистая полоска пролегла через весь стол; в столбе света плавали, плясали серебристые пылинки.

– Вы, конечно, недовольны, – глядя своими карими, как сгустки меда, глазами то на Ивана, то на Василя, начал Роман Платонович. – Только говорите начистоту.

– Чем, Роман Платонович, нам быть недовольными? – сказал, словно вздохнул, Иван Дорошка.

– Ну-у… – не спешил Роман Платонович. – Что райком вмешался, не отпустил вас вместе с остальными на фронт.

– А почему нас оставили в распоряжении райкома? Что это значит, что нам… Что мы будем делать? – Василь Кулага сопел, как кузнечный мех: не привык он бывать в райкоме, разговаривать с начальством.

– Почему вас оставили? Н-ну, во-первых, не одних вас, а все руководство. Сельсоветское, колхозное и районное. Война, на фронте нужны люди, но ведь и тут, в тылу, тоже…

– Так мы что, на фронт не пойдем? – насторожился Василь Кулага.

– Покамест нет.

– А где же… Где мы будем?

– Домой пойдете.

– Домой? Так нас же… Что о нас люди скажут?

– Скажут то, чего вы стоите, что заслужили. Умные – поймут, а дураки… На всякий роток, как говорят, не накинешь платок. И ты, Иван Николаевич, так же рассуждаешь, как товарищ Кулага?

Роман Платонович внимательно и долго глядел, не сводил глаз с Ивана Дорошки, будто хотел насквозь пронзить его взглядом, прочесть, что у него на уме.

– Я, Роман Платонович, солдат… Солдат партии… Где мне скажут быть, там и буду… Что прикажут, то и буду делать.

– Иного я от тебя и не ждал. – Видно было, что Роман Платонович рад, именно такой ответ хотел услышать от давнего друга.

– Вот что, хлопцы, – совсем по-свойски обратился он к Ивану Дорошке и Василю Кулаге, переходя почти на шепот: – Пока что… события складываются не в нашу пользу. Враг взял Брест, Барановичи…

– Не может быть! – даже привстал Иван Дорошка.

– Я сам не верил. Но… – Роман Платонович тяжело вздохнул. – Наши войска ведут жестокие бои. Без боя не отдают врагу ни одного города, ни одной деревни. Но враг силен, к войне, чувствуется, приготовился. А мы… еще только проводим мобилизацию… Перед нами очень много самых различных задач. Не хотелось бы преувеличивать, запугивать вас трудностями, но… Мы, коммунисты, привыкли говорить правду, смотреть правде в глаза. Пока… наши войска, как ни горько в этом признаться, отступают. Не исключено, что враг придет и сюда, в наш район…

– Паникуешь, Роман Платонович? – не выдержал, снова перебил Боговика Иван Дорошка.

– Еще раз повторяю: мы, коммунисты, привыкли смотреть правде в глаза. Хорошо, если не случится того, о чем я говорю. Но… это может случиться. И я говорю вам об этом, чтобы вы были готовы. Ко всему готовы. И чувствовали себя всюду, куда бы вас ни послала партия, солдатами. Солдатами партии. На фронте сейчас трудно. Но трудно теперь везде. И в тылу тоже. Это вы скоро почувствуете. Вот Василь тут, – Роман Платонович перевел взгляд на Василя Кулагу, – правильно говорил: «Что о нас люди скажут?» В самом деле, других проводили, на фронт отправили, а сами остались? Значит, делами вам придется доказать, делами, что не зря мы тут остались. Чтобы все видели: мы необходимы, наше место здесь, именно здесь. – Роман Платонович помолчал, подумал. – Не стану далеко вперед заглядывать, говорить, что и как мы будем делать… Ну, скажем, через месяц-два… Об этом сегодня и трудно говорить, да и надо ли? Ситуация сама подскажет, что и как делать… Остановлюсь на том, что мы будем делать завтра, послезавтра.

Роман Платонович встал, подошел к Ивану Дорошке и Василю Кулаге сзади, обнял за плечи одного левой рукой, другого – правой, продолжал:

– Возвращайтесь в Великий Лес, домой. Хотя дом-то будет не тот, где вы жили. Вернее, тот самый дом, но жить теперь будете по-иному. Сутками придется не спать и не есть. Это не легче, чем тем, кто пошел на фронт. Вы это увидите, на своей шкуре почуете. Ближайшая задача: завтра-послезавтра найдите людей, подготовьте, чтобы, как только мы скажем, вы могли начать эвакуацию скота – лошадей, коров, волов, овец… Не всех, а только колхозных. Далее – составьте из оставшихся мужчин, подростков, женщин команды, которые в случае чего могли бы обезоруживать вражеских диверсантов… Сбрасывает враг на парашютах, и много. Не забудьте – иногда они переодеты в форму красноармейцев. Есть и еще задачи, но о них мы потолкуем, как говорится, «iншым разам, лепшым часам»… Вопросы ко мне будут?

Были вопросы у Ивана Дорошки к секретарю райкома. Но, обернувшись к Роману Платоновичу и увидав, как тот утомлен, как плохо выглядит, не стал Иван донимать доброго друга своими «почему», «как», «когда» и «что». «Поговорим как-нибудь один на один», – решил Иван. А Василь Кулага все же спросил:

– Роман Платонович, а дальше, дальше что с нами будет? Ну, положим, если, как вы говорили, враг, чего доброго, сюда придет?

– Если придет… Тогда ситуация подскажет, что делать. Возможно, кое-кого на фронт пошлем, своих догонять… А иных… – Роман Платонович – и это было видно – заколебался: говорить или не говорить? И все же не сказал, свел на шутку: – Иных и дальше с женкой спать оставим. Это будет зависеть от того, кто на что способен, кто и как покажет себя в эти нелегкие и для страны, и для каждого из нас дни…

Иван Дорошка и Василь Кулага, понимая, что разговор окончен, встали.

– Успехов вам, товарищи! – И Роман Платонович, снова обняв обоих за плечи, дошел вместе с ними до двери кабинета, и там, обменявшись рукопожатиями, они распрощались.

* * *

Оставаться ночевать в Ельниках ни Ивану Дорошке, ни Василю Кулаге было не с руки, да и не хотелось. И, побродив немного по местечку, прикинув и так и этак, решили они сразу же подаваться домой.

– Даже лучше в потемках прийти, чем засветло, – сказал, как бы подводя итог всему, о чем говорилось раньше, Василь Кулага, когда, оставив позади извилистые, кривые ельнинские улицы, выбрались на широкую и ровную дорогу, которая вела в Великий Лес.

– Это почему? – спросил, замедляя шаг, Иван Дорошка.

– Хоть не увидит никто, спрашивать не станет, почему назад возвращаемся.

– Завтра увидят. И от вопросов никуда не денешься.

– Оно-то верно, – не то согласился, не то возразил Василь и тоже сбавил шаг. – И что ты думаешь говорить людям?

– Я солдат партии. Мое место там, где партия считает нужным.

– А жене?

– И жене то же самое.

– И жена… – Василь вроде поперхнулся. – Жена поймет, ничего не надо будет ей объяснять?

– Не знаю, поймет ли, но… если я что-то говорю или делаю – значит, так и надо. Это она усвоила.

– Хорошая, выходит, жена.

– А у тебя что, плохая?

Жену Василя, Полю, Иван знал мало, хотя была она и своя, великолесская. Компаний она сторонилась, редко бывала на людях, в клуб почти не ходила. А сама была красива, осаниста, не в пример многим деревенским женщинам.

– У меня… – Василь внимательно посмотрел своими серыми задумчивыми глазами на Ивана, словно ощупал, хотел убедиться, можно ли ему все, без утайки доверить, во всем признаться. – И моя ни о чем расспрашивать не будет. Что скажу – того и довольно. Только…

– Начал, так говори, – не столько попросил, сколько по-дружески посоветовал Иван.

И с интересом посмотрел – глаза в глаза – на Василя. Был Василь озабочен, задумчив – совсем не тот человек, каким привык его каждый день видеть Иван.

– А тебе… Неужели все ясно, ничто не волнует?

– Волнует, еще как волнует. Ты же слышал – наши не удержались на границе, отступают. Как это могло случиться? А я же… верил, что в самом деле ни пяди родной земли никому не отдадим!

– И не отдадим, Иван!

– Так ведь отдали!

– Вернем. Вернем то, что отдали, – совсем спокойно, будто и не было никакой войны, будто и не отступали наши, сказал и с этими словами остановился, как врос в землю, лицом к лицу с Иваном Василь. – Только это тебя волнует?

– А тебя, что еще тебя волнует? – увидав в глазах у Василя не то растерянность, не то страх, спросил Иван.

– Меня?.. Другое волнует…

– Что же?

– Да хотя бы то, что в нехорошую историю мы с тобой влипли…

– Прости, но я… не понимаю.

– Не понимаешь – поймешь. Вот поживешь еще – и поймешь, – продолжал как-то раздумчиво, загадочно Василь. – Все поймешь. Тревога у меня не пустая… Я иной раз высказать всего не могу, а нутром чую… Вот ведь как бывает: жили Иван с Василем в одной деревне, работали вместе в сельсовете, часто оставались с глазу на глаз, но все как-то не случалось поговорить по душам. Ивана всегда не то чтобы злила, а скорее раздражала медлительность в рассуждениях Василя: тот очень уж долго пережевывал что нужно и что не нужно, прежде чем проглотить.

– Ну так не держи при себе, что ты там чуешь, выкладывай, – подстегнул Иван Василя. – Роману Платоновичу не хотел высказать, так мне скажи…

– Оно, то, что я чую, само собой скажется. Да и…Разве тебе самому в голову не приходит?.. Вот явимся в Великий Лес, но мы уже… не те, кем были.

– Почему не те?

– Да потому, что мы всем говорили, в головы вбивали: «Войны не будет». А она, война, тут как тут. Это одно…

– А второе?

– Второе… Сами мы… Все мужчины наших годов пошли на фронт, воевать. А мы… отсиживаемся, прячемся от фронта…

«А он не такой простак, как мне казалось!» – подумал о Василе Иван.

– Еще что тебя беспокоит?

– Да хотя бы… Не только люди, но и мы сами на себя станем смотреть не так, как прежде. Другие воюют, а мы… У всех мужики на фронте, иные уже и погибли…

«Глубоко берет, черт! Глубже, чем я… А тямтей-лямтей казался, простачком», – снова шевельнулось в голове у Ивана.

– Ну, все? – уже не подгонял, а с интересом допытывался Иван.

– Нет, не все… Дальше и того хуже. Если немцы сюда, скажем, придут… У тебя семья, и у меня семья. Мы – начальство, коммунисты. Что немцы сделают с нашими семьями, а? Ты думал об этом?

– Нет, не думал, – признался Иван.

– И я не думал, пока не услыхал сегодня от Романа Платоновича, что наши отступают. А теперь вот задумался. Не все в деревне нами с тобою довольны, тем, что мы делали. И на ком они зло сорвут?.. Не надо пророком быть, чтоб сказать: на нас, на семьях наших.

– Да ведь немцы сюда могут и не прийти.

– Могут… А могут и прийти.

– Придут – тогда будем и думать.

– Тогда поздно будет думать, Иван. Поздно… – Василь помолчал, прищурил глаза, потоптался на месте, добавил: – Да если и не придут немцы сюда, все равно несладко нам будет.

– А где, кому сейчас сладко?

– На фронте хотя бы знал, кто ты и что от тебя кому надо. Солдат, как все… А тут… С одной стороны – с семьей, с женкой, вроде бы дома… А с другой… Все время рвать нутро будет думка: не так, не так живешь, как все, не то делаешь…

– Но ведь, Василь, кому-то же и то делать надо, ради чего оставили нас с тобой.

– Понимаю, Иван, потому и не противился, не просил Романа Платоновича, чтоб избавил меня от этого, не оставлял в деревне. Я тоже, как и ты, солдат партии. Что прикажут, то я и сделаю. Но думать, думать буду. И перед тем, как что-то сделать, и еще больше после того, как сделаю. Я понимаю – иной раз о чем-то не надо думать, надо просто действовать. А не могу, все равно думаю. Слыхал я как-то: нельзя обо всем думать, мозги перегорят. Но и не думать…

– Думать, конечно, надо, – согласился Иван. – В чем-то ты, наверно, прав, предосторожность тут не помеха. Но… Давай пока в то, далекое, не заглядывать. Подумаем о том, что ближе…

– Обо всем, Иван, обо всем надо думать. И о том, что ближе, и об отдаленном.

«А он не простак. Нет, не простак, – снова и снова возвращался к давешней мысли Иван. – Жаль, я считал его простоватым и мало встречался с ним один на один, мало разговаривал…»

А Василю сказал:

– Будет у нас еще время обо всем подумать. И о близком, и о дальнем. Подумать и поговорить.

– Да уж не без этого, – вздохнул, набрал полную грудь воздуха Василь. – Шевелить мозгами придется. Потому что на веру все принимать… Я и раньше не очень-то принимал, а теперь… буду думать еще больше, чем прежде…

И первым тронулся с места, зашагал вперевалку по дороге. По серой широкой песчаной дороге, которая уходила, готовилась нырнуть в подернутую вечерней дымкой, уже не зеленую, а какого-то неопределенного цвета, почти синюю стену леса – над ним еще багровело небо: там, где-то совсем близко, только что село, запахнулось в подол тучи солнце.

Вслед за Василем двинулся и Иван, обдумывая, «пережевывая» то, что услыхал от своего напарника, недавнего секретаря. «Зря я мало разговаривал с ним прежде. Польза была бы. И мне, и ему, и делу, которое мы обязаны были делать, и делали, и, скорее всего, будем делать и дальше», – бежали, роились в голове мысли.