Текст книги "Выход в свет. Внешние связи (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 58 страниц)
Надо ковать железо, пока не наступила полночь, а то меня и Олег с Мартой не пустят.
Добежав до дыры в ограде, я вылезла на дорогу, и опять мной овладела нерешительность, не давая перейти на противоположную сторону улицы. Если вдоль институтской решетки ярко горели фонари, то напротив район словно вымер: темные углы зданий, черные глазницы окон.
И никого вокруг. Одна я стою, переминаюсь и не могу определиться. Вдруг меня схватит патруль, а документов при себе нет? К тому же шляющиеся по ночам личности выглядят подозрительнее, чем при дневном свете, и меня обязательно арестуют.
Что придумать? Может, плюнуть, вернуться и вышибить хлипкую дверь, как-нибудь переночевать, а утром пойти к Олегу?
Пока я крутилась вдоль ограды, пристукивая сапогами, чтобы не замерзнуть, не сразу заметила, что по направлению ко мне неспешно шел одинокий прохожий. Он тоже заметил меня и начал замедлять шаги. Нормальные люди не бродят бесцельно в ночи по морозу, значит, у приближающегося типа имелась цель. Ой, мама, это Зимний Ночной Маньяк! Увидел невинную жертву и начал просчитывать дистанцию, готовясь к нападению.
Взвившись, я ринулась к спасительной прорехе в заборе.
– Папена! – окликнул знакомый голос, и я не сразу сообразила, что обращаются ко мне. – Папена!
К дыре скорым шагом приближался…Мелёшин! Значит, он оказался одиноким маньяком, разгуливающим по пустым зимним улицам и пугающим благочестивых девушек.
Ну, почти благочестивых, потому что в это время им следует видеть третьи сны, а не болтаться на морозе, зацепившись воротником за выступ решетки.
Почему-то меня очень обрадовал голос Мэла и он сам. Когда Мелёшин подошел, я успешно освободилась из плена ограды и имела вполне цивилизованный вид. Наверное. Люблю прогуливаться поздним вечером вдоль забора с сумкой на плече. Воздух свежий и бодрит, все легкие насквозь заледенил.
– Куда собралась, на ночь глядя? – спросил Мэл, как всегда забыв поздороваться.
– Гуляю, – пояснила, не вдаваясь в подробности. – А ты?
– И я. Гуляю.
– Понятно. Пока, – кивнула я и развернулась к родной дыре.
– Тебя проводить? – предложил Мелёшин. – Мне не трудно.
– Не стоит. Я как раз в общагу шла.
– Интересно ты шла, – хмыкнул Мэл. – По-моему, туда собиралась, – показал в сторону квартала.
– Не, уже передумала.
Может, попросить его поддеть дверь? Мелёшин сильный, у него должно получиться с минимальным ущербом для косяка. Нет, всё-таки не стоит. Попрошу, а он опять долг запросит. Лучше сама пинком свою дверь и выбью.
– Ты недавно болела, зачем горло выстужаешь? Иди домой, – предложил заботливо Мэл. Я бы пошла, если бы замок пустил.
– Слушай, Мелёшин, тебя можно попросить бескорыстно, или оказываешь только платные услуги? – спросила, постукивая зубами и подпрыгивая.
– Смотря какие, – ответил он настороженно.
– Понимаешь, не могу открыть дверь, наверное, замок переклинило. У меня есть лом, может, посмотришь, как быть с дверью, а? Только просить за долг у меня уже нет сил.
– Пойдем, погляжу, – подтолкнул он к дыре. – Давай сумку.
– Я сама, не стоит беспокойства, – ответила культурно и вежливо, пролезая суетливо.
– Ты, Папена, когда вся из себя приторная, у меня зубы сразу начинают ныть, – сказал Мэл, стянув сумку с моего плеча. – Пошли, а то твоя дрожь мне на расстоянии передалась.
Мы двинулись по дорожке, причем Мелёшин шагал широко и кивал, пока я бежала рядом и поясняла сбивчиво:
– Пришла из института, вставляю, а он никак… Ну, тык-мык, к соседям, к тетке-вехотке, а она: "Только дверь выбивать"… А кочергу там оставила… Хотела за мастером сходить, но уже поздно.
– Позвонить не догадалась?
– Кому?
– Мастеру своему.
– Я его номера не знаю, – сказала растерянно. И вообще, не интересовалась, есть ли телефон у Олега.
– Значит, замочных дел мастер – из квартала?
– Ну да. Дешево и хорошо поставил. И дверь починил.
– Дешево, зато фигово. Замок быстро сломался.
– Он не мог быстро сломаться, – заверила я убежденно. – Кроме того, у Олега пожизненная гарантия.
Шагая по полутемному коридору первого этажа, Мэл запинался о незаметные ремонтные препятствия и каждый раз что-то бурчал неразборчиво.
– Вот, – показала я на свою дверь. Какая-то она грязная и обшарпанная со стороны, надо будет протереть при случае.
Оказывается, вдвоем не так уж и страшно, а гораздо веселее и спокойнее. Я принесла завернутый в газету лом.
– Значит, тут живешь? – спросил Мелёшин, оглядываясь по сторонам. Видок у коридорчика не ахти – начатые и недокрашенные стены, шуршащие изодранные газеты под ногами, одинокая лампочка, прикрытая газетным кульком, облезлые двери комнат.
– Ага, здесь Аффа, – показала я на дверь соседок, – а здесь Сима с Капой. Только сегодня никого нет, а то можно бы у них переночевать.
– У Капы, что ли? – спросил Мелёшин, опустившись на корточки и разглядывая замочную скважину.
– У кого-нибудь. Дверь неохота ломать. А если ломать, то совсем уж на крайний случай.
– Сюда бы посветить, – сказал Мэл.
– У меня есть фонарик.
– Смотри, запасливая какая, – сказал насмешливо Мелёшин. – Всегда с собой носишь?
– Ношу. Выручает постоянно.
– Там что-то есть, – сообщил он, светя фонариком под разными углами. – Что-то светлое и густое. Мед, клей… Дай ключ.
– Откуда? – удивилась я, протягивая запрашиваемое.
Мэл поковырял в скважине, вытащил ключ и осмотрел.
– Следов нет, значит, застыло и застопорило механизм.
– По-твоему, я совсем того и в свой замок понатолкала всякой дряни?
– Нет, – ответил Мелёшин, вернув мне ключ, и начал постукивать по обналичке. – Кто-то преподнес подарочек.
– То есть специально?! – опешила я. – Но почему?
– Папена, решай, кто тебе друг, а кто – портянка. Делается просто: в шприц наливается клеящий раствор и впрыскивается в нужную щель или отверстие. Пять минут – и опля! – результат налицо.
Налицо и на двери, – села я на корточки, прислонившись к стене. Сколько же имеется недоброжелателей в наличии, дайте подумать. Не нужно далеко ходить – за стенкой одна живет, которая сегодня чуть не убила взглядом.
Ах ты, поганка! – осенило меня, и я подскочила к соседней двери. Вдруг Лизбэт никуда не уходила, а сидит тихо под дверью и посмеивается в кулачок?
Прислушалась, но за дверью соседок стояла мертвая тишина. Определенно, испорченный замок – дело рук Лизбэт. Сотворила гадость и слиняла, а завтра появится к шапочному разбору, как делают преступники, подготавливая алиби. Ух, повезло ей не попасться под руку, не то я бы сгоряча живо распрямила чью-то идеальную завивку.
Заочно наделив златокудрую девицу уголовным званием, я не услышала, как Мэл что-то спросил.
– Что?
– Кто такой Радик?
Я выхватила записку из его рук:
– Тебе не разрешали читать чужие письма!
– Так оно под ногами валялось, чуть ногой не наступил, – объяснил Мелёшин. – Ты, Папена, вчера меня обвиняла, а на себя не посмотрела.
– На что это я не посмотрела? – вскинулась на упрек.
– На разных Олегов, Радиков, Капитосов, певучих артистов… – начал он перечислять. Ни в какую не хотел Тёму называть по имени.
– Радик вообще мне как родня, – сказала я с пафосом. – Он живет в общаге и учится на первом курсе.
– На малышей перешла?
– Сдурел? – для усиления эффекта я покрутила у виска.
– Ладно-ладно, – ответил шутливо Мэл, выставляя руки и защищаясь от моих наскоков. – Признаю, что виноват и болтаю много лишнего.
– Будешь помогать, или мне просить кого-нибудь другого?
– Слушай, Папена, кое-что предложу, но ты ведь откажешься.
– Конечно, – заявила я с апломбом. – От твоих предложений нужно отказываться, не начав выслушивать.
Мелёшин рассмеялся.
– Дверь крепкая. Могу выломать по петлям, но замок в любом случае пострадает. Могу выламывать по замку, но с той стороны металлическая пластина приличных размеров. Половина двери уйдет в щепки. – Увидел испуг в моих глазах и добавил: – Я мог бы попробовать сначала растопить, а потом вытянуть эту гадость traheri[19]19
traheri, трахери (пер. с новолат.) – притяжение
[Закрыть], но боюсь угробить механизм замка. Не знаю, что в него залили, и буду греть наобум, а вдруг там есть низкоплавкие элементы? Так что оптимальный вариант – заночевать где-нибудь, а завтра с утреца будить своего мастера и тащить сюда за шкирку.
– Спасибо, конечно, но я и без тебя догадалась, только спать негде. Замок портить жалко, но придется.
– Переночуй у меня, – предложил Мэл.
– Спасибо, – сказала я, а потом сообразила, о чем речь. – То есть как у тебя? Нет-нет-нет, ни за какие коврижки!
Сумасшедшее предложение! Мне хватило денька в обществе его родни, теперь осталось сказать "здрасте" папеньке и маменьке, заявившись в Мелёшинский особняк на ночь глядя. Почему-то в голову пришло, что Мэл должен жить в особняке или в замке с фонтаном, парком и скульптурами. Его родители вряд ли обрадуются появлению на пороге сыночка с девкой непонятного происхождения. Туда допускают только породистых девиц в вечерних платьях.
– Да не съем тебя, – отозвался небрежно Мелёшин.
– Зато родственники сожрут и не подавятся.
Ни за что! Не предложение, а сплошной самоубийственный абсурд.
– Я живу один, – пояснил Мэл.
– Нет и еще раз нет, – подтвердила я первоначальное решение.
– Как хочешь, – пожал он плечами. – Переночевала бы в уголочке и потопала себе на здоровье утром домой. Я обычно сплю до обеда, так что выйдешь, дверь захлопнешь и поедешь, куда хотела.
При его словах я вдруг почувствовала, что мои бедные ножки жутко устали, что спину ломит, а мышцы ноют, что день выдался длинный и богатый на потрясения, и что неплохо бы прикорнуть в горизонтальном положении и приложить утомленную голову на мягкую подушку. Ой, как хочется, сил нет! Но поддаваться соблазну нельзя, все предложения Мелёшина выходили для меня боком, так что извините.
– С радостью, но не могу.
– Ладно, – взглянул Мэл на часы. – Уже одиннадцатый час. Бывай.
Неужели он сейчас уйдет и бросит меня здесь? И уговаривать не будет? Он пошутил, – убеждала себя. Мелёшин отдал фонарик, помыл руки в раковине, отряхнул брюки и пошел к выходу из коридорчика.
К выходу! А я останусь одна в вымершей зоне исчезнувших соседей.
– Мэл!
– Ну? – обернулся он на выходе.
– А там твоего дяди и кузена не будет?
– Не будет.
– А этих всяких…
– Не роятся, – пояснил терпеливо.
– Я тебя не стесню?
Он хмыкнул.
– Нет, Папена, не стеснишь.
– Мне много места не надо. Где-нибудь в сторонке посплю.
– В чуланчике будешь?
– Хоть где, – согласилась я горячо, а потом поняла, что он опять смеется надо мной. Ну и пусть. – Новый долг не навесишь?
– Устал уже твои долги собирать. Поехали?
Ломик я взяла с собой, побоявшись оставить на ночь в общаге, и Мэл положил его в багажник небольшого автомобиля, одиноко скучавшего у ворот института. Туда же поставил и мою сумку. Машинка оказалась небольшой, аккуратненькой, словно была рассчитана для поездок по городу за покупками.
– Погоди, сначала прогрею, – завел он двигатель.
– Чья? – кивнула я на приборную панель, устраиваясь на переднем сиденье и прикрепляясь ремнем. Теперь можно не ломаться и не кочевряжиться. Теперь мы друзья-приятели: никаких поцелуйчиков в руку и многозначительных взглядов в зеркало заднего вида. А жаль.
– Севолод дал, – сказал Мелёшин, пристегиваясь.
– Да ну? С чего бы? А почему не новая?
– Отец пока не знает. Поскольку дядя косвенно виноват в том, что случилось с "Мастодонтом", пусть компенсирует моральные издержки. Он, кстати, не особо сопротивлялся, – сказал Мэл, вывернув на дорогу.
На этот раз он поехал дорогой, по которой возил в кафе. Марку автомобиля я не стала спрашивать. Не успеешь запомнить, как машину тут же увечат – нездоровая тенденция. Оглядев уютный салон, отметила низкую посадку по сравнению со злосчастным танком.
На нашей окраине жизнь остановилась, готовясь ко сну, а в приближении к центру города появились вереницы машин, засияли призывно витрины, и прибавилось народу на улицах. Неужели столица не спит?
Интересно, где живет Мэл? Если он соврал про личное жилье, врежу ему сумкой и потопаю пешком до института. Батюшки! – осознала вдруг. Мы едем к Мелёшину! К тому самому, с которым мы… который меня… Я начала мять пальцы и искоса взглянула на него. За время отъезда от института Мэл и слова не сказал, уделив внимание дороге.
– Мелёшин, твоя помощь бескорыстна? – снова пристала к нему.
– Бескорыстна, – подтвердил он, взглянув в боковое зеркало и переключив скорость.
– То есть… мы ведь приятели?
– Приятели. Кто же еще?
– Ну, ладно.
Я уставилась в окно. Неисповедимы наши пути. Этим вечером меня чуть не придушил почетный член двух десятков научных обществ, а теперь еду в машине – подумать только! – домой к Мэлу.
– А ты случайно не на "Кленовом листе" живешь? – вдруг пришло в голову. Не переживу, если он соседствует со своим дядюшкой.
– Куда нам? Мы люди простые, – сказал Мелёшин, выворачивая с широкого проспекта на улицу поуже и потише, и я загляделась на здания, эффектно подсвеченные с разных сторон.
Хорошо, что простые – подумала я с облегчением. Чтобы отвлечься, спросила:
– Дегонский сильно пострадал?
Мэл помолчал.
– Ты в своем репертуаре, Папена. Подозреваю, назови тебе больницу, заставишь развернуться, чтобы навестить бедняжку. Не волнуйся, кости и голова целые, жить будет. У него хватило средств, чтобы пройти ускоренный курс терапии. День-два, и увидишь своего подопечного в институте.
– Он мне не подопечный.
Сказанное порадовало. Аireа candi[20]20
aireа candi, аиреа канди (перевод с новолат.) – воздушный сгусток
[Закрыть] опасно тем, что поднимает в воздух и вышвыривает из образовавшейся воронки. Можно сильно удариться и получить не только сотрясение и ушибы, но и переломы, например, позвоночника или свернуть шею.
– Почему не подключилось отделение? Стрелялись ведь висораты.
– Отделение проходит боком, – ответил Мелёшин. – Одно из условий димикаты – неразглашение. Пострадавший берет вину на себя, иначе – позор на фамилии.
Своеобразные понятия о чести. Мужские. Или детские.
– А у кого было право выбора?
Проще говоря, мне захотелось узнать, кто являлся ответчиком, а кто – истцом. Оскорбленный имел право выбрать три заклинания, и противнику запрещалось отвечать ими же.
– Какая тебе разница? Думай о том, как будешь ворочаться полночи в душном чуланчике, – сказал Мэл.
– Не буду. Отрублюсь и начну храпеть. Сразу вставляй затычки в уши.
Мелёшин в ответ рассмеялся. Все-таки хорошо, что он встретился. Я и подумать не могла, что увижу его шатающимся у ограды института, в то время как танцинги в клубах простаивают. В самом деле, что Мэл позабыл вечером у института?
Не успела спросить. Пока я раздумывала и задавалась вопросами, автомобиль спустился по пандусу в прямоугольный проем и проехал по освещенному коридору в гараж. Мы теперь опытные, чтобы понять, что к чему, достаточно побывать разочек в гостях у дяди одного парня. Знаем, что о машинках нужно заботиться, чтобы на них нечаянно не попрыгали слоны. Интересно, как автомобиль Севолода простоял у института, и его не раздавили в лепешку. Наверное, Мэл прохаживался рядом и охранял с битой.
Когда мы вылезли из машины, он спросил:
– Заберешь сумку?
– Конечно! Завтра будешь спать полдня, а мне надо домой.
– Точно! – хлопнул Мелёшин себя по ноге. – Успел забыть.
Вытащив мое богатство из багажника, пошел к лифтам, я – за ним.
– А машина?
– Ее увезут, – махнул он в сторону.
И правда, заработала транспортерная лента и утащила автомобиль в неизвестность.
В скромное обиталище Мэла вели аж шесть лифтов, однако меня несколько удивило, когда мы вышли не на лестничной площадке, а в небольшом застекленном фойе с приглушенным светом.
– Мы где? – поинтересовалась шепотом.
– Это парадное, – пояснил Мелёшин. – Архип, привет! – поздоровался рукопожатием со здоровяком за стойкой. – Правый починили?
– Починили, – пробасил Архип, – но не совсем. Заедает, завтра буду повторно вызывать. Лучше езжайте по левому.
Мэл уверенно двинулся к левому из лифтов.
– Это кто? – спросила я тихонько, когда мы застыли в ожидании, и обернулась на здоровяка, склонившегося за стойкой.
– Ну… консьерж, наверное. Не знаю, Папена.
Из приехавшего лифта вышла пара, Мелёшин поздоровался, и я тоже кивнула для приличия. Женщина взглянула на меня, оценив за долю секунды, подхватила спутника под локоть, и они направились к застекленному выходу. Куда людей несут ноги, если ночь на дворе?
– Зачем куча сложностей? – проворчала я, когда мы заняли освободившуюся кабину. Мэл нажал на кнопку "18", и створки сошлись. – Прыгаем как кузнечики.
– Потому что правый не работал с утра. Он как раз едет напрямик.
Кабина шла мягко, без дрыганий и покачиваний. Мелёшин молчал и я тоже, потому что не знала, как себя вести: вешаться ему на шею за проявление заботы и внимания, или делать вид, что ночевки у парней – дело привычное.
Дверь квартиры Мэла оказалась обыкновенной, без инкрустации алмазами и золотом. Лестничная площадка занимала маленький квадратик площади, на все четыре стороны которого – три двери и лифт. Действительно, скромно и без лишней помпезности.
Мелёшин провернул ключом в замке и распахнул дверь:
– Проходи.
9.3
Никаких проблем. Ты живешь и думаешь, что мир принадлежит тебе. Повзрослев, узнаешь, что рядом с три окаянного желающих урвать кусок побольше. Пусть рискнут отобрать. За свою долю порвешь глотку любому, потому что имеешь право, потому что у тебя – фамилия, потому что ты – часть семьи.
Правами наделила тебя сила, перекатывающаяся по мышцам, не изуродованным инъекциями. Сила, данная предками, ставит тебя на ступеньку выше, выделяя из толпы подобных. Подобных, но не равных.
Тех, кого топчут, ты не видишь. Тебя воспитали не замечать чернь, используя её. Приучили смотреть сквозь подобострастные взгляды и низкие поклоны. Жизнь как рулетка – кому и кем повезло родиться. Или не повезло.
У тебя есть всё, что нужно для жизни. По списку: тачки, скорость, друзья, адреналин и девочки. Элитные и избранные. Самые лучшие и отборные. Никаких проблем.
Однажды появляется интерес. Мгновенно, налетев со сквозняком, занесенным новенькой в лекционную аудиторию. Твой интерес подогревается, и не нужно оборачиваться, чтобы полюбоваться на нежные тонкие черты лица. Ты видишь кожей, и, кажется, волны искривляются вокруг девчонки, щекоча тебя за загривок.
Вдруг бац! – случайно узнаешь её тайну, позорную и грязную. Кому предназначено ползать, тот никогда не взлетит, и ей не изменить свою судьбу. Как бы она ни тянулась к солнцу, выше не станет, и её тщетные попытки вызывают твое презрение. Вдвойне задевает, что ты повелся на свой интерес и прошляпил подвох, хотя должен был почувствовать в новенькой фальшивку. Стекляшку. Обидно.
Её следует проучить за обман, чтобы знала свое место. Совершенно случайно – лгунишка настолько безмозгла, что не видит за собой шлейфа, который ты привязал, – становишься её хозяином и играешь её страхами, управляешь её жизнью. Игрушка смеет высказывать собственное мнение, и тебя неимоверно злит её самоуверенность. Чернь не должна забывать, что у нее нет прав.
Случайное происшествие в столовой ставит тебя перед неожиданным фактом – ты мог потерять девчонку и, не сдержавшись, показал ей свой страх. Клин вышибают клином – рядом с тобой новая красивая кукла, а по вечерам тебя рады видеть в лучших приватных клубах.
Твоя игрушка по-прежнему считает, что имеет право жить, как ей хочется. Пусть попробует. Ты можешь убить коренастого лилипута одним словом, найденным в зачитанной до дыр дряхлой книге из отцовской библиотеки, но не собираешься унижаться. Тебе плевать изо всех сил. Ты старательно отводишь глаза от стройных ног под развратной юбкой и тут же замечаешь искушающую чувственность движений. Удачно выбираешься из плена серых глаз и через мгновение забываешь, о чем говорил, потому что загляделся на улыбку с ямочками. Замкнутый круг, мать твою. Провокация.
Однажды вечером в библиотеке ты узнаешь о себе нелицеприятную омерзительную правду. Тебя обуревают не презрение и ненависть. Это что-то другое, и нужно найти этому название, чем скорее, тем лучше, потому что ты чувствуешь – оно поглощает тебя и вынуждает совершать непредсказуемые поступки. Оно разрушает твою крепость, незаметно подтачивая твердыню, и разворачивает раком твои принципы. Оно застилает рассудок красной пеленой, выбивая дыхание из легких, и заставляет бояться – за неё.
Взмах ресниц и румянец, разливающийся по её щекам, делают тебя уязвимым и пробивают бреши в обороне, которые стремительно разрастаются. Ты специально дразнишь её и испытываешь терпение, потому что из вас двоих ты хладнокровней. Смеешься над её наивностью и неуверенностью, а потом замечаешь, что пялился на нее, не отрываясь, добрых пять минут.
Силу воли начисто сметает в полутемном коридоре, и твое тело творит нечто невообразимое, хотя ты не хотел. Ни капельки. И ни разу не думал об том, как мог бы с ней в лифте или в машине. Её согласие выбивает почву из-под ног, и ты понимаешь, что тебе нужно. Необходимо попробовать с ней и сравнить с другими. Всего-то делов.
Ты никогда не связывался с девчонками её сорта, потому что данный сорт для тебя раньше не существовал. Намекаешь, что не прочь, и любая уцепится за хорошее предложение. Любая, но эта – упрямая и гордая, хотя не в её положении оскорбляться при просвечивающей от недоедания коже. Гордость нужно вовремя складывать к ногам благодетеля. Ты обойдешься без нее, у тебя есть кукла. Замороженная.
Злой невыспавшийся друг подтверждает догадку: "Ты зациклился. Поимей, оцени и топай за следующей". Вот оно, подтверждение твоих метаний. Почти.
Тебя беспокоит другое, засевшее глубже. Ты изломал голову, размышляя над причинами её лжи и притворства, и вдруг сознаешь, что думаешь совершенно о другом: как она живет, с кем здоровается каждое утро, что делает каждый вечер, о чем сплетничает с соседкой и чем питается – святым духом?
На занятиях сидишь ниже, чем она, но чувствуешь, что её взгляд устремлен в твою сторону. Ты слышишь, как бешено стучит её сердце, когда намеренно провоцируешь её. Она твоя – приходи и бери, но взять становится мало. Взять и уйти – мелко и скучно. Хочется больше. Тебе нужно, чтобы она ложилась спать и просыпалась с мыслью о тебе, а еще лучше – чтобы лежала ночами без сна. Также как и ты. Да, это будет достойным наказанием для девчонки, обманувшей всех, но не тебя.
В каком-то нищем клубе внезапно открывается истина, почему тебя выворачивало наизнанку долгое время. Понимание приходит поздно, когда она умирает на твоих коленях. Ведь у вас могло получиться, – думаешь ты. В лифте и в машине. И в душе. Важно ли, что она другая? Совсем другая. Ни одна из девчонок не похожа на нее.
Она верит, что может спасти мир, но кто защитит её от мира, полного жестокости и боли? Только ты, и когда она со стоном выдыхает твое имя, ты клянешься себе, что услышишь от неё не раз, и наср*ть, что бы там не думали другие.
А потом узнаешь, что тебя использовали. В воспитательных целях, как нашкодившего щенка, потыкали носом в сделанную лужу. Преподнесли урок. Тебе не следовало опускаться до черни и валять имя в грязи. Не забывай о своей ступеньке.
Она не поймет и не станет слушать, потому что за последствия твоей выходки отвечают шестнадцать кварталов и сто тысяч человек, которые желают тебе "добра", и среди них козел, с которым она целовалась у ворот института. За это ты с удовольствием выбьешь ему зубы в следующий раз.
Ты придурок. С девчонками себя так не ведут, – говорит друг. Ты полный придурок.
Ты стоишь посередине зала и смотришь на нее, растерянную и потерявшую дар речи. Она. У тебя. Дома.
И тут тебя осеняет, что с некоторых пор в твоем списке иной порядок приоритетов.
Скромность закончилась за дверью, захлопнувшейся за моей спиной. Заливший помещение свет явил взгляду высоченный потолок сложной конструкции с обрывающимися ломаными линиями, стены терракотового и кукурузного цветов, мебель, разбросанную по огромному залу, и слева от входа – многогранное окно от пола и до потолка, около которого незнакомое растение в кадке раскинуло высоченные листья-лопухи.
– А… разуваться надо? – спросила я неловко.
– Как хочешь, – бросил Мелёшин ключи на тумбочку у входа. – Полы теплые.
Пожалуй, сниму сапоги.
– Когда мы говорили о скромности, то имели в виду разные понятия, – сказала я, поставив обувь в углу, зонированном как прихожая, хотя огромное помещение не делилось перегородками или стенами. От двери проглядывалась небольшая кухня у стены, противоположной окну.
Мэл, раздевшись, прошел к дивану в центре зала и поставил сумку.
– Не бойся, Папена, никто тебя не съест.
Фыркнув надменно, я выдвинулась в середину помещения. Высота пустого незанятого пространства над головой почему-то давила и пугала. Мне привычнее маленькие комнатушки, прикрывающие бока и тылы, а в Мелёшинской квартире возникло ощущение опасности и незащищенности.
Два креслица с оригинальными гнутыми спинками и столик между ними, очевидно, означали уголок для чтения и приватных разговоров. Хотя сомневаюсь, что Мелёшин сидел в них и беседовал. Когда ему читать, он веселиться не успевает.
В центре стоял большой диван со спинкой и подушками, у окна – дизайнерский стеклянный стол для письма с парочкой таких же стульев. Рядом непонятная лежанка, наверное, чтобы, устроившись на ней, посматривать на город.
Поглядев на часы, я машинально потянулась: гномик сигнализировал начало двенадцатого.
– Хочешь перекусить? – Мэл направился в зелено-серую кухонную зону. Издали были видны столы и многочисленные шкафчики.
– Нет, спасибо. А где твой чулан?
– Вот, – Мелёшин показал на диван бутылкой с яркой этикеткой, зажатой в руке.
Как же так? Мне обещали темный, пыльный чулан с пауками! От огорчения на глаза навернулись слезы.
– Я думала, ты на нем спишь.
– Здесь есть отдельная спальня.
Да, от скромной жизни еще никто не умирал.
– Сам протираешь тряпочкой и моешь полы? – обвела я рукой квартирные просторы.
– Тружусь как пчелка, – подтвердил Мелёшин, отпив из бутылки, и облизнул получившиеся кремовые усы. – Точно не хочешь есть?
– Точно. Спать хочу.
– Хорошо. Пойду, поищу постельное белье, – направился он куда-то в сторону.
– Мелёш… Мэл! Ты здесь, что ли, предлагаешь спать? – крикнула я вслед.
– Могу уступить спальню, хочешь? – обернулся он на ходу. Подойдя к дальней стене, отворил незаметную дверь и скрылся за ней.
Нельзя Мелёшину ни в чем верить. Ни в чем. Хотя почему обвиняю его? У нас разные представления о жизни, поэтому приводить их к общему знаменателю бесполезно.
Пока Мэл отсутствовал, я подошла к окну. Панорама ночного города с большой высоты ошеломляла зрелищем залитых огнями проспектов и высотных зданий-исполинов. Глаза выхватили быстро движущуюся ленту, промелькнувшую вдали и исчезнувшую в темноте – это скоростной поезд канул в подземку. Мелкие точки фар ползли по улицам, растекаясь по своим делам. Столица, которая не спит.
– Нравится? – спросил над ухом подкравшийся Мелёшин, и я вздрогнула от неожиданности.
– Нравится. Поди специально ходишь голышом перед окошком, чтобы на тебя любовался весь город?
– Я бы походил, – ухмыльнулся он, – но стекло одностороннее. С улицы меня не увидишь, а внутри вполне осуществимо. Подушку не нашел, не знаю, куда домработница засунула, так что отдаю тебе свою и одеяло в придачу.
– Мы так не договаривались, – возмутилась я. – Чулана нет, к тому же делишься своей постелью. Сам-то как собираешься спать?
– Выставлю температуру в спальне и буду потеть. А подушек у меня еще три, хочешь проверить?
– Не хочу, – буркнула я недовольно. – Как диван раскладывается?
– Уже постелил, – показал Мэл приглашающим жестом.
И точно, диван оказался разложен и застелен. Я отчего-то засмущалась.
– Не стесняю тебя, Мелёшин?
– Не стесняешь, – подтвердил раздраженно, наверное, недовольный тем, что спросила о неудобстве раз пятьсот. Я, может быть, не хочу выглядеть лисичкой со скалочкой, которая, наспавшись и объев добрых хозяев без меры, спросила: "Не стесняю вас?". А хозяева и спустили её скалочкой из избы.
– Хочешь в ванну? – спросил Мэл. Заметив мои колебания, сказал решительно: – Пошли, покажу.
Он подвел к другой стене и открыл незаметную дверь, похожую на ту, что вела в его спальню. Небольшое помещение, отделанное в светло-лавандовых тонах, отдаленно напоминало ванную в доме Севолода.
– Знаешь, Мэл, пожалуй, схожу в душ, – сказала я неуверенно. – Можно?
– Нужно, – он выудил из шкафчика сложенное полотенце. – Заодно отогреешься после улицы.
– Спасибо, – поблагодарила прочувственно.
– Папена, еще раз посмотришь на меня преданными овечкиными глазами… даже не знаю, что сделаю, – выдал он и стремительно покинул ванную.
Я-то в чем виновата? Всего лишь хотела показать, что благодарна за помощь и поддержку. А Мелёшин сразу – "овечкины".
Поскольку хозяин разрешил, воспользуемся моментом и облагородим тело мытьем.
У тебя нет ни терпения, ни желания его сдерживать. Обойдя на десятый раз уголки зала, возвращаешься к двери. Чертыхнувшись, дрожащей рукой выводишь торопливо нужную октаграмму и замираешь, не решаясь соединить невидимые символы, а потом натягиваешь волну, и преграда начинает истекать прозрачностью.
Она стоит у настенного зеркала, не торопясь заходить в душ, и перебирает кремы, пенки и одеколоны. Каждый. Отвинчивает крышечку и вдыхает запах. Улыбается чему-то, закручивает колпачок и принимается за следующий. Берет бритву и разглядывает ее, а затем, смотрясь в зеркало, "сбривает" воображаемую щетину, представляя, как это делаешь ты. Кладет бритву на место. Что-то ей приходит на ум, и она смущается своим мыслям. Видит ли она, что раскраснелась?
А потом она раздевается, вешая одежду, а у тебя пересыхает в горле, и начинаешь сглатывать без конца.
Она подходит к душевой кабинке, но вдруг оглядывается и смотрит задумчиво на дверь. На тебя. Ты холодеешь. Сейчас она вылетит разъяренной фурией, и сегодняшний поздний вечер будет последним, когда ты снова обманул ее доверие. Больше она не заговорит с тобой.
Она смотрит на дверь, и, приглядевшись внимательно, ты замечаешь, что её взгляд направлен мимо. Она не видит. Ну, конечно, она не видит! – успокаиваешься ты, и тут она шлепает босиком по кафелю к двери и берется за ручку. Ты с ужасом видишь, как круглая рукоятка медленно проворачивается на пол-оборота, и понимаешь – это конец. Ноги вросли в пол и не хотят двигаться с места, а руки окаменели, приклеившись ладонями к двери.
Она замирает, и рукоятка тоже. Она раздумывает о чем-то напряженно, а потом отпускает ручку и спешит обратно к душу, забираясь внутрь.
Ты неловко разбиваешь октаграмму и идешь к холодильнику за льдом. Тебе понадобится много льда.
Бросив пару кубиков в импровизированный коктейль, осушаешь его залпом и задумываешься о том, не навести ли еще один емкостью побольше. Пока наводишь в шейкере порцию ядерной смеси, признаешь, что задание по символистике на одномоментную видимость на расстоянии провалено. А ведь безопаснее было любоваться ею из спальни.
