Текст книги "Выход в свет. Внешние связи (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 58 страниц)
– Иллюзии, – пояснил он. – Когда развеются, букет станет статичным.
– Любите живые цветы?
– Моя матушка. Белые розы – её любимые. Без неё не было бы меня.
Вот оно что. Букет из тысячи бутонов явился своеобразным символом признательности профессора к матери, благодаря которой он появился на свет. Может, мне тоже высказать благодарность папеньке за свое рождение? Представила, как говорю элементарное "спасибо", и поняла, что мой рот никогда не выдавит это слово.
Пока общество развлекалось с цветочными иллюзиями, я через силу впихнула в себя праздничное изобилие с тарелки. Как оказалось, вовремя, потому что в столовую вплыл торт, который несла матушка именинника. Айк отогнал хулиганов от букета и велел им утихомириться. Пацанва присмирела под незыблемым авторитетом отца, но ненадолго.
Торт оказался изумительным как по внешнему виду, так и по содержанию. На вершине сказочной снежной горы горела одинокая свеча в виде буквы "А", и по пляшущим бликам я вдруг заметила, что за окном начало темнеть. Мальчишки захихикали, перешептываясь, а Альрик, снисходительно улыбнувшись, задул огонек и разрезал ножом шедевр кулинарии. Гости захлопали, еще раз поздравили именинника, и мальчишки пустили салют из мелких бумажных клочков, засыпав ими стол. Сдалось мне, на эффектное конфетти были изорваны последние научные записки профессора. Я посмотрела на бесстрастного Альрика. Наверняка он знал, что ценные наработки следует держать подальше от малолетних вандалов, и предусмотрительно спрятал в тайное место.
Зажгли люстру, и в столовой стало уютнее. Каждый получил по внушительной порции торта, но не успела я съесть и двух ложек, как блюдо опустело, причем мужчины докладывали себе по два и по три куска. Еще бы, попробуй, прокорми исключительную мышечную массу сухариками и ключевой водой. Маленькая Сибилла увозила мордашку и нарядное платьице в креме, и мать увела её за руку, чтобы умыть и привести в порядок.
После чаепития мой живот надулся как арбуз, и я тайком икнула от переедания. Первыми откланялось и ушло шумное семейство сестры профессора со всеми имеющимися племянниками. Следом попрощались Лейв с женой, и остались мы втроем: я, Альрик и его матушка.
– Чудесный праздник, – поблагодарил он мать. – Ты, наверное, устала. Приляг, отдохни.
– Вот еще, – фыркнула женщина. – Сейчас быстренько перемоем посуду, и поеду домой.
– Я прекрасно справлюсь сам, – попробовал настаивать именинник.
– Эвочка, поможете? – обратилась женщина ко мне, проигнорировав последний аргумент.
– Конечно, – кивнула я, посмотрев растерянно на профессора, и поймала его сочувственный взгляд. Меня проводили на кухню, где матушка Альрика взялась споро перемывать тарелки, а я протирала их и составляла стопочкой. Мужчина занялся тем, что приносил грязную посуду из столовой.
– Альрик, когда вилки и ложки сами будут появляться в раковине, чтобы не приходилось бегать за ними? – посетовала Медея Артуровна, проявляя беспокойство за больную ногу сына. – Помнится, ты работал над этим вопросом.
– Еще работаю, мам, – поцеловал ее в щеку Альрик, составляя фужеры в мойку. – Непрерывно работаю, а заодно над тем, чтобы они вообще не появлялись в раковине.
– Как так?
– Представь, зачем тратить время на мытье? Надо придумать посуду, которая бы самоочищалась без посторонних усилий.
Медея Артуровна показала на угвазданную тарелку:
– После Максима ни у одной посудины не хватит резерва, чтобы самоочиститься.
– Тогда проще вылизывать её, – добавил Альрик и получил от матери шутливый шлепок по плечу.
– Нет уж, лучше мыть, – покачала она скептически головой. – Так надежнее.
Не удержавшись, я рассмеялась.
– А вы, Эвочка, родом из столицы? – спросила женщина, звякая посудой в раковине.
– Приехала из провинции.
Наверняка потенциальной свекрови придется не по сердцу потенциальная невестушка – меркантильная провинциалка. Вдруг коварная девица спит и видит, как окрутить какого-нибудь одинокого столичного профессора?
– И как вам здесь? Нравится?
– Не знаю. Суматошно.
– Правильное слово, – согласилась Медея Артуровна. – На лето всегда уезжаю из города. Он душит и вытягивает из меня силы. За зиму устаю и морально заболеваю. Вот пристрою Альрика и совсем уеду отсюда.
– Мама, я не ребенок, чтобы меня к кому-нибудь пристраивать, – вставил профессор, расставляя в шкафчике вымытые фужеры.
– Не сомневаюсь, но не могу видеть, как ты маешься один-одинешенек, – сказала женщина, протягивая мне вымытую тарелку.
– И не маюсь, – терпеливо опроверг Альрик. – Мне нравится моя жизнь.
– Надеюсь, Эвочка тебя переубедит, – продолжала гнуть свое неугомонная матушка.
Меня-то зачем притянули? Я вопросительно взглянула на мужчину, и он сделал неуловимый знак, мол, потерпи, осталось немного.
– Я тоже надеюсь, – сказал со сдержанной улыбкой.
– Вот и славно, – сказала Медея Артуровна, вытерла руки и сняла передник. – Поскорей бы, а то если тебя не прибрать к рукам, останусь без внуков.
Интересно, она принесла фартук с собой, или у Альрика всегда наготове парочка передников для любительниц помыть посуду? – заинтересовалась я, а потом сообразила, о чем говорила женщина, и в стеклянной дверце шкафчика отразилось мое лицо с алыми щеками, словно их натерли свеклой.
– У тебя восемь внуков, – парировал именинник. – Неужто мало?
– Внуков много не бывает, – возразила его матушка, распрощалась со мной и напоследок тихонько обронила Альрику, рассчитывая усовестить:
– Бережнее обращайся с девочкой. Смотрю, совсем ее запугал.
Я в замешательстве подошла к окну, рассматривая в уплотнившейся темноте очертания зданий и точки светящихся окон. Уж не знаю, за кого меня приняло семейство Вулфу, но я и на сантиметр не поднялась до указанной планки.
– Хорошо, – мягко сказал мужчина. – Пойдем, провожу. Такси ждет внизу.
Я не услышала, как хлопнула входная дверь, наверное, потому что она закрылась тихо. Вздрогнула, когда Альрик очутился рядом, тоже глядя в окно.
– В ваших глазах вижу бездну вопросов, – сказал весело. – Выговоритесь.
– Какой этаж? – выпалила я первое пришедшее на ум.
– Двадцать девятый.
Ого, какая высотища! Тут же закружилась голова, и я поспешно отодвинулась от окна.
– А почему нет посудомоечной машины?
Мужчина хмыкнул:
– В физическом труде нахожу удовольствие, кроме того, выкраивается время для размышлений. Зачастую хорошие идеи приходили мне в голову именно у раковины.
– Лизбэт вас поздравила? – вырвалось у меня.
– Лиза? – удивился профессор. – Нет. А должна была?
Я пожала плечами. Что поделаешь, если язык – враг мой.
– Расскажете родственникам, что они… ну, ошиблись? – замялась, растеряв нужные слова.
– Расскажу, – улыбнулся Альрик.
– У вас дружная семья. Завидно.
– У меня две сестры и три брата, но не все живут в столице. В детстве родственные связи видятся в другом свете, и между нами велась жесточайшая конкуренция, как во всех многодетных семьях. Впрочем, я распространяюсь о себе, хотя должен выслушивать вас, Эва Карловна, – развернулся он ко мне. – Вы обдумали мои условия и приехали в выходной день, чтобы сообщить об этом. Приспичило?
– Да, – опустила глаза. – Срочно. Но я хочу кое-что изменить.
– Интересно. Суть изменений?
– Проценты от сделки делим пятьдесят на пятьдесят, то есть поровну, – выпалила я на одном дыхании.
Мужчина некоторое время раздумывал.
– Согласен. Что-нибудь еще?
– Да. Мы дадим взаимные обеты.
Профессор прохромал к небольшому столику, освещенному настенной бра, и сел на табурет.
– Видите ли, Эва Карловна, за свою жизнь я дал достаточно обетов, чтобы теперь жить с оглядкой из-за постоянного риска сказать или сделать что-либо лишнее. Сегодня вы ненароком проникли еще глубже в мой мир, а у меня до сих пор нет информации о вас. Какой в ней толк, если она останется за печатью обета? Мое последнее слово – обет дадите вы. На иное не соглашусь.
Я открыла и закрыла рот, не зная, что ответить. Почему-то не сомневалась, что второе условие Альрик примет без лишних вопросов. Наверное, обманчивый вывод пришел в голову после пары часов, проведенных с профессором в кругу его семьи. Мне казалось, благодушие и сердечность мужчины распространились и на меня, но как он заметил ранее, семья для него – святое, несмешиваемое с делами, то есть со мной.
А ведь Альрик сам сказал, что я оказалась спасеньем от прилипчивых родственников, жаждущих женить его на первой попавшейся девице, – подумала с обидой и отвернулась к окну, чтобы мужчина не разглядел лица. Бесполезно прятаться, расстроенная физиономия отлично проецируется в окне. Вот вам первый срыв в плане. Профессор отказался давать обет и хочет подстраховаться. Логично, и мне придется играть по его правилам.
– Согласна, – повернулась я к Альрику.
– Прекрасно, – заключил он по-деловому. – Совместим клятвопожатие по сделке с обетом. Поскольку сегодня новолуние и день наименьшей активности волн, для пущей уверенности приму от вас обет на крови.
– На крови? – переспросила я, решив, что ослышалась.
– Не волнуйтесь, Эва Карловна, обойдемся без кровавых жертвоприношений и вскрытых вен. В новолуние, как вы можете помнить, обещания и клятвы имеют наименьшую силу, и при умелом подходе можно уклониться от их выполнения.
– Но я не смогу! – воскликнула, возмутившись наветом. Мало того, что у меня нет ума и способностей, а как ни скрывайся, рано или поздно обязательства найдут любого клятвоотступника, и тому немало подтверждений. В истории висорики приобрел легендарную известность аферист мирового масштаба Венька Золотой зуб, который заключал сделки в безлунные дни, а потом сматывался, не выполнив условия договора. Его хитрости и таланта хватило на восемь лет пряток, прежде чем он в одно мгновение сошел с ума и стал овощем. Психика Веньки не выдержала накатившего возмездия за десятки обманутых людей. По сравнению с гением аферы я – ноль без палочки.
– Как знать, – заметил философски профессор. – Итак, вы согласны?
Колебания были недолгими.
– Хорошо, – согласилась я ослабевшим голосом и опустилась на соседний табурет.
Мужчина достал из шкафчика фужер, плеснул в него вина, и, макая палец в спиртное, вывел на столе сложную квадрограмму, именуемую печатью обета. Затем Альрик ушел из кухни, и пока он отсутствовал, я встревоженно егозила на табурете. Перспектива кровопролития замкнула в голове клеммы, отпуская поводья страха. Вдруг профессор потребует отрезать палец или ухо?
Появившись в проеме, мужчина положил на стол небольшой футляр и флакончик с прозрачной жидкостью.
– Это спирт для стерилизации. Эва Карловна, вы побледнели. Не волнуйтесь, на моей и вашей ладонях будут сделаны неглубокие надрезы, которые затронут поверхностные капилляры. Порез быстро заживет, и через день-два вы не вспомните о нем.
Я судорожно вздохнула.
– Вы можете отказаться, – предложил Альрик.
– Нет времени. Соглашаюсь на ваше условие.
– Неужели безвыходная ситуация?
– Да.
– Помните шаблон обета на новолатинском?
– Приблизительно, – нервным движением я отбросила мешающую челку назад.
– Для верности напишу на бумаге.
Мужчина исчез из кухни, и опять потекли томительные минуты ожидания. Появился он с листком, исписанным убористым почерком.
– Держите.
Я приняла бумагу дрожащими пальцами. Альрик тщательно вымыл руки в своей любимой раковине, вернулся к столу и, открыв футляр, вынул с бархатного ложа небольшой ножичек с заточенной головкой. Скальпель!
11.3
Взгляд заметался по столу между печатью рун. В моей памяти всплыли обрывки знаний из курса символистики: прямые линии проводить справа налево и ни в коем случае наоборот, больше пяти символов в одну руну не соединять, волны связывать в нечетном количестве.
Много лет назад один ученый-висорик обнаружил описание ритуала обета в древнем трактате о ведьмах, пылившемся в хранилище рукописей некоего монастыря. Неожиданная находка оказалась манной небесной для маниакально настроенных ученых, у которых руки и прочие органы чесались до сенсационных открытий. Не прошло и года, как правила обряда перевели на сухой язык обоснованных символов и формул, отчего сила церемонии возросла неимоверно, подпитываясь энергией невидимых волн. Необходимость в жертвоприношениях отпала, а ритуал стал цивилизованным и культурно прилизанным. И теперь, по вине близоруких очкариков, охочих до научной славы и известности, я сидела на кухне напротив самого привлекательного мужчины на свете и, оцепенев, наблюдала за приготовлениями. Красноватые разводы на столе, сплетенные в знаки, выглядели зловеще в электрическом свете, напоминая о том, что скоро прольются реки чьей-то крови. Я поежилась.
Альрик объяснил, одновременно растирая свою ладонь ваткой, пропитанной в спирте:
– Жидкость не высыхает, потому что на символах завязаны волны, которые гасят энергию испарения в стремлении высвободиться. Теперь ваша очередь, – обхватил мое запястье и энергично освежил влажной ваткой полигон для дачи обета. – Не сжимайте.
Руку-то я не сожму, зато внутри всё сжалось и сморщилось до размеров усохшего огрызка. Неизбежность предстала во всей красе: назад пути нет, и профессор пойдет до конца – нацедит трехлитровую банку моей кровушки и выпьет до дна, а потом утрет красные усищи и отвалится как сытый клещ.
Пока фантазии заворачивалась слоями темных извращений, Альрик взял скальпель и безжалостно провел по своей ладони. Словно загипнотизированная, я смотрела, как темно-красные капли окропили столешницу. Не дав опомниться, мужчина молниеносно провел острым лезвием по моей раскрытой кисти, и прежде чем рука рефлекторно дернулась назад, крепко схватил, ладонь к ладони, чтобы наша кровь смешалась.
– Слова обета, – напомнил, удерживая рванувшуюся лапку. – Проговаривайте четко, иначе придется полосовать повторно.
Сглотнув, я начала читать слабым голосом, стараясь не отвлекаться на острую боль:
– Ego ad propitus anime et sin violenti voto faciri non in sensos, at in exhiberos: neve dicti, neve acti non gestari secretum nigeri tridensa et ommes, quido cum contensus. Sic adipisci egi invitabilu mut ultra violari faciro.[24]24
Ego ad propitus anime et sin violenti voto faciri non in sensos, at in exhiberos: neve dicti, neve acti non gestari secretum nigeri tridensa et ommes, quido cum contensus. Sic adipisci egi invitabilu mut ultra violari faciro. (пер. с новолат.) – Я по собственной воле и без принуждения даю обет молчания не в мыслях, но в проявлениях: ни словом, ни делом не разглашать тайну черного «трезубца» и иже с ним связанное. Да постигнет меня неминуемая кара за нарушение обета.
[Закрыть]
Дочитала, и хватка профессорской руки чуть ослабла. Альрик неуловимо улыбнулся, явно довольный сделкой. Еще бы не радоваться: он и денежки получит в случае удачного исхода дела, и тайну сохранит, а мне теперь нужно молиться, чтобы первый пожизненный обет оказался успешным, и о "трезубце" упоминалось только в мыслях.
Разомкнув объятие рук, мужчина обмазал палец кровью с ладони, вывел в центре квадрограммы руну, закрывшую печать обета, и тут же занялся обработкой порезов. Видимо, из-за того, что сила пожатия оказалась велика, моя рана практически не кровоточила. Почему-то вспомнился вечер в машине Мэла, когда из крохотной царапины кровища текла безостановочной струей.
Пошевелив пальцами, чтобы прогнать онемение, я зашипела, когда профессор протер порез спиртом, удерживая трепыхнувшуюся руку.
– Необходимо, чтобы зажил самостоятельно без стимуляции и обезболивания, – сказал, умело перебинтовывая мою лапку и не обращая внимания на свою посеченную ладонь.
Как камень, – подумалось с невольным страхом и уважением. Альрик также быстро обработал свой порез и умудрился укутать его в бинт здоровой рукой.
– Болит? – спросил, когда я сморщилась от нового болезненного витка, попытавшись согнуть пальцы.
– Есть маленько, – пожала равнодушно плечами. Вот еще, не собираюсь показывать свою слабость. В моем возрасте лишь единицы смельчаков связывают себя пожизненным обетом, так что теперь я круче всех желторотых студентиков, вместе взятых.
Как назло, зачесался язык, чтобы поделиться с кем-нибудь новостью, прихвастнув в обязательном порядке.
– Неприятные ощущения скоро пройдут, – пообещал профессор, вернув инструмент экзекуции в футлярчик.
– Не думала, что бывают обеты с взаимным кровопролитием.
– Для обряда я использовал смешанный состав крови: вашей и моей. Печать не откроется в случае смерти любого из нас, – ответил Альрик, намекая на себя.
Каков перестраховщик! Когда я отойду на небеса, о "трезубце" подавно никто не узнает. Если он умудрится скончаться раньше меня, цепи обета не разорвутся, и профессор сохранит свое имя чистеньким на веки вечные, чтобы не разочаровать многочисленных родственников, друзей и влюбленных фанаток. Они придут на его могилу, положат цветочки и прослезятся, прочитав благочестивую эпитафию на надгробной плите, а я буду стоять в тени кладбищенского дерева и посылать мысленные ругательства "трезубцу" в загробный мир, потому что если начну ругаться вслух, то тут же отправлюсь к покойнику за компанию.
Отогнав скорбную картинку, я перевела взгляд на стену и только сейчас заметила, что она не просто выкрашена монотонной голубой краской, а имела тщательно подобранные переходы оттенков, весьма правдоподобно похожие на небо и зрительно расширяющие узкий пенал помещения. Очевидно, Альрик любил открытые пространства и ухищрялся различными способами создавать иллюзию простора в условиях мегаполиса.
– Знаю, что раритет при вас. Несите его сюда, – сказал мужчина, переключив мое внимание со стены на более волнующие вещи.
Я бросилась в прихожую к сумке, сиротливо жавшейся к шкафу. Долго возилась с замком, потому что берегла перебинтованную конечность, вышедшую из строя на неопределенное время. Всё-таки не роботы мы, чтобы как Альрик игнорировать боль, пусть не смертельную, но не дающую забыть о себе. Вернувшись с булькающей фляжкой на кухню, я ощущала себя мученицей, агнцем божьим, отданным на заклание во имя великой цели. Стол, послуживший алтарем стихийного ритуала, сиял стерильной чистотой без винных разводов и подсохших капель крови.
– Вот, – протянула я баклажку.
Профессор осмотрел каждую выпуклость и ямку на чеканке, заметил значок V, перечеркнутый единицей, и хмыкнул. Отвинтив крышку, осторожно понюхал, а потом обмакнул кончик пальца и облизнул.
– Неплохая вещь, – признал, подбросив фляжку в руке. – Коньяк хорош, спору нет. Объем пол-литра или, точнее, четыреста восемьдесят с мелочью. Откуда алкогольный рай?
В силу вступило второе условие сделки.
– Вытащила из бардачка, когда отец вышел из машины.
– Зачем?
– Назло ему.
– Когда вы взяли емкость, сколько в ней было жидкости?
– Примерно четверть.
– То есть вы знали, что фляжка является раритетом, и сознательно умыкнули её?
– Ничего я не знала, – ответила, уязвленная словами мужчины. – Схватила первое попавшееся под руку и сунула в сумку. Когда фляжка закончилась, хотела выбросить её, а она снова оказалась полной.
– Сосуду требуется время, чтобы сгенерировать жидкость требуемой консистенции. Хорошее дело не терпит суеты, – пробормотал Альрик. – Рисунок выбран не случайно, что же говорить о начинке? Уникальная вещица. Могу заключить, что фляжка являлась именным подарком вашему батюшке. Кстати, как его имя?
Клятвопожатие требовало искренности, и я назвала.
– Не удивлен. Давно предположил, что Влашек – ваш отец.
– Откуда? – изумилась я, позабыв о покалывании в порезанной ладони. Наверное, профессор туго забинтовал её.
– Кто при власти занимает пост, достаточный, чтобы устроить дочь в институт с вис-уклоном? Высокопоставленный чиновник. Много ли отыщется в нашем правительстве руководителей с редкой фамилией Папена и именем Карл или Карол? Беглый поиск по фамилии не выявил результатов, и я переключился на выборку по вашему отчеству. Заинтересовавших меня чиновников обнаружилось четверо. Первый – дряхлый старик, советник в отставке уже лет двадцать, второй занимает малый чин, чтобы обладать соответствующими полномочиями и связями, третий молод, чтобы быть отцом взрослой дочери. Методом исключений отсеялась кандидатура заместителя министра экономики.
– Да, это он, – признала я жуткую тайну. Всё равно о ней вскоре узнают.
– Почему у вас разные фамилии?
– По словам отца, чтобы я самостоятельно добивалась успехов в жизни без протекции и воспитывала в себе сильную личность.
Профессор мимолетно улыбнулся. Наверное, сопоставил меня с твердым волевым характером и провел между этими понятиями жирный знак неравенства.
– Почему Папена?
– Потому что фамилия матери. После развода с ней отец женился во второй раз.
– Общие вехи биографии вашего батюшки мне известны. Информацию легко найти в периодических изданиях и прочей справочной литературе.
Конечно, невозможно срывать от обывателей факты из жизни видного политика. Благодаря отличной карьере мой родитель удостоился нескольких строчек в третьем томе дополнений к Большой универсальной энциклопедии.
– У вашего отца много достижений, и могу предположить, что он еще не достиг своего потолка, – добавил Альрик, намекнув, что до шлагбаума со знаком "Стоп" моему папеньке рановато, и что мой папенька в самом соку и готов к новым свершениям. Неужели следующей остановкой будет пост министра или – фантастически крамольная мысль – должность премьер-министра?
– Фамилия Папена мне незнакома, и её нет в генеалогических справочниках. Ваша матушка происходит из "новых" висоратов? – допытывался профессор.
Знатно он подошел к вопросу! Урвал бесценные минутки у времени, отведенного для научных опытов, и изучил многотомные родословные, рассчитывая найти какую-нибудь зацепку обо мне.
– Разве у родителей-висоратов может родиться "слепой" ребенок? – ответила я вопросом на вопрос.
– Такое бывает. Очень редко, но бывает. Так называемый sindroma unicuma Gobuli[25]25
sindroma unicuma Gobuli, синдрома уникума Гобули (пер. с новолат.) – уникальный синдром Гобула
[Закрыть], встречается один раз на двести тысяч. Вы можете не знать об этом узкопрофильном научном термине. Исаак Гобул обнаружил и изучал генетическую мутацию, возникавшую, если один из родителей являлся висоратом новой волны.
Рассказывая, Альрик говорил медленно, обдумывая каждое слово, потому что коснулся скользкой темы о моей бесталанности, довлеющей над ним обетом молчания. А ведь профессору ничего не стоит укокошить меня, не вызвав подозрений, и освободиться от груза пожизненных обязательств, – пришла в голову неожиданная мысль, заставив с испугом воззриться на собеседника. Нет, если бы он захотел, то давно сделал, – успокоила себя, вспомнив слова: "Я не убийца".
– К сожалению, работы Гобула посчитали неактуальными и перестали финансировать, но кое-какие наработки сохранились, правда, разрозненные и неупорядоченные, в частности, статистика, – закончил мужчина краткую лекцию.
Я задумалась. Хотелось бы мне оказаться синдромой, о которой рассказал профессор? Какая выгода в том, что меня назовут несчастливым исключением из двухсот тысяч, которым повезло родиться со способностями? Сколько не меняй шило на мыло, называя красивыми терминами, а ничего не изменится – волны по-прежнему останутся недостижимыми.
– Вы заблуждаетесь. Моя мать не видела волн, как и я, поэтому исследования вашего Гобула – не обо мне.
Сказанное было правдой. За годы, проведенные у тетки, мне неустанно вдалбливали, кто я есть на самом деле – берздарщина, перенявшая от матери всё самое плохое и отвратительное, обуза для отца, пятая нога у собаки, дармоедка и прихлебательница.
Профессор помолчал.
– Вы видитесь с ней?
– Нет. Отец не разрешает во избежание слухов.
– Как же вы общаетесь?
– Никак. Перед разводом отец забрал меня от матери и отвез к тетке. Точно не помню, мне было лет пять или шесть, а может быть, четыре.
Альрик задумчиво смотрел на меня, постукивая подушечками пальцев, а я с деланной безучастностью уставилась на настенную синь. Вот бы полететь птицей, расправив руки-крылья, на край света, где не бывает проблем и бед! Увы, от горестей не спрятаться в дальнем углу, закрыв как в детстве лицо руками. Беды рыщут как голодные псы и чуют поживу, настигая повсюду.
– Как зовут вашу матушку? – спросил мужчина, как мне показалось, с жалостью. А и не надо меня жалеть. Мне вашей жалостью не напиться и не согреться, только душу травить.
– Не знаю, – ответила я, сделав вид, что увлеклась качеством бинтования порезанной руки.
Сколько снов-воспоминаний прошло через меня, а ни разу не аукнулось и не вспомнилось мамино имя, как и ее облик. Зато осталось воспоминание о ласковых руках и тихом голосе, слегка растягивавшем гласную "а", напевая колыбельную, кусочек которой врезался в память:
"Для любимой доченьки
Выключу все звездочки
И укрою ангельским крылом… "
Но Альрику незачем знать. Он пожелал услышать сухие факты, а не забитый соплями, швыркающий нос, поэтому сцепим зубы и сожмем рот полоской.
– Где вы жили до того, как уехали с отцом?
– Помню отрывочно. Где конкретно, не знаю, но в небольшом доме. Кровать в углу и стены из круглого бруса. У меня руки были постоянно в занозах, потому что дерево необработанное. Зато как пахло! Еще помню сад у дома, и вроде бы весна, потому что побеленные стволы у деревьев, а у двери стояли грабли.
Пока я говорила, профессор внимательно слушал.
– Не густо. Остались какие-нибудь вещи или фотографии?
– Была одна, мелкая и нечеткая, но ее порвал… Касторский, – вспомнила о бывшем однокурснике и черно-белом квадратике, но лицо улыбающейся женщины с фото истерлось из памяти, как я ни силилась восстановить образ.
– Пробовали разыскать её?
– У меня уговор с отцом. Получаю аттестат, и он дает мне адрес матери. Осталось вытерпеть совсем немного, – сказала я с иронией и, стянув с шеи шнурок с брошкой, подала Альрику.
– Что это? – поднес он безделушку к глазам.
– Наверное, от мамы, но не уверена.
– Интересно, – сказал мужчина, вглядываясь в узор. – Ждите здесь.
Он ухромал из кухни, забрав с собой бесценное сокровище, и у меня будто легкие наполовину обрезало. Я тревожно вглядывалась в коридор, наливаясь паникой, и едва не бросилась разыскивать профессора по квартире. Хорошо, он недолго отсутствовал, вернувшись на кухню с большой лупой в руке.
– Занятная штучка, – сказал, устраиваясь на табурет. – Хотите чаю?
Я замотала головой. Так объелась на год вперед, что пояс юбки натер мозоль на раздутом животе.
Альрик навел увеличительное стекло на витые прутики.
– На редкость кустарная и безграмотная вещь, созданная разве что тем, кто не видит волн. Если усилить узор нужными символами, видоизменить плетение и завязать парочку волн, ваше украшение работало бы как сильнейший передатчик эмоций на большие расстояния. Несмотря на грубейшие ошибки, видно, что мастер талантлив, хотя и работал интуитивно. – Мужчина протянул мне лупу и брошку. – Посмотрите, прутики обвязаны волосом, как и междоузлия. Склонен думать, что он принадлежит тому, кто хотел принимать ваши эмоции с другой стороны.
– С другой стороны? – переспросила я непонимающе.
– Да. Я уже говорил, что украшение могло бы работать мощным передатчиком, но рассылает слабые импульсы, и не уверен, что они доходят до адресата. Но при потрясениях, связанных с большими переживаниями, сигнал может усиливаться.
– Я и представить не могла! – воскликнула, изучая под увеличительным стеклом шероховатости переплетения. Наверное, мама надела брошь на меня, надеясь поддерживать связь таким образом. – Но как работает передатчик?
– Медальон согревается теплом вашего тела и излучает эмоции в зависимости от биохимических показателей организма. Он работает по принципу духов, реагируя на повышение температуры, учащение сердцебиения, частоту дыхания. Вещица грубовата, как если бы мастер создавал ее наобум. Имеются зачатки знаний по висорике, но на подсознательном уровне. Так было до начала висоризации.
– А почему брошка невидима?
– Невидима? – удивился Альрик.
– Когда надеваю её, она пропадает для чужих глаз, но иногда показывается.
– Могу дать то же объяснение, – сказал он, подумав. – Вы начинаете доверять человеку и успокаиваетесь. Пульс замедляется, как и сердцебиение, мышцы расслабляются, наступает фаза "доверительного спокойствия", и медальончик чудесным образом возникает из ниоткуда, хотя вы носили его, не снимая. Это подарок вашей матушки?
– Не могу сказать с уверенностью. Наверное.
– В узоре использованы необычные символы, – сказал профессор и потянулся за брошкой, которую я неохотно вложила в его ладонь. – На первый взгляд неказистые перевитые прутики, но на деле древние знаки, встречавшиеся у некоторых народностей, живших более трех тысячелетий назад. В качестве исходного материала взята ольха. Недурственно, весьма недурственно, – пробормотал он, увлекшись рисунком плетения. – Позволите зарисовать?
– Нет, – отказала я резковато.
– Ваша воля, – сухо согласился Альрик, вернув брошь, которую я немедля надела на шею, и с души словно камень упал. – Ни разу не встречал украшение, подобное вашему. Можно сказать, исключительное.
– А я встречала.
– Неужели? И где? – спросил профессор, подойдя к плите, и поставил чайник греться.
– Здесь, в столице.
– Среди висоратов считается дурным тоном носить бездарные вещи, – заметил Альрик с усмешкой в голосе. – Наверняка вы видели украшение на ком-то из "слепых", и наверняка оно не имело ничего общего с узором на вашем медальоне. Обычная бижутерия.
– Так и есть, – внезапно вспылила я, раздражаясь от его снисходительного тона. – Бижутерия на "слепом" с западного побережья.
Мужчина развернулся и, опершись спиной о стол, пристально посмотрел на меня.
– Вряд ли. Приезжие с западного побережья не разгуливают по столичным улицам, заводя знакомства с девушками.
– Этот человек носил браслет со звеньями, в точности повторяющими рисунок на брошке, – повторила я с упрямством. – И он приехал с побережья.
– И что же делал ваш знакомый в столице, простите за любопытство? – спросил Альрик.
