Текст книги "Выход в свет. Внешние связи (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 58 страниц)
8.2
Перед тем как зайти в институт, я оглянулась на институтские ворота. За оградой безлюдно, стало быть, Мелёшин разрешил проблему с изувеченной машиной.
На лабораторной сдаточной работе у Ромашевичевского предстояло приготовить снадобье трезвого ума и чистой памяти – такую же блевотину, которой Аффа поила меня после тяжелого коньячного похмелья.
Пока другие студенты неспешно подтягивались после большого перерыва, я удачно проскользнула одной из последних, попав в тридцатку счастливчиков, допущенных к занятию. Получив у лаборанта стандартный экипировочный набор, облачилась и завалилась в помещение, оборудованное защитными кабинами. Небольшие застекленные кубы, обшитые пластиком на метр от пола, широко использовалась при приготовлении снадобий, потому что легко драились после неудачных экспериментов. Проще отмывать узкое изолированное пространство, нежели, стоя на стремянке, соскребать прилипшие кляксы с высокого потолка и светильников, рискуя переломать конечности или шею.
Поскольку кабин всего пятнадцать, а студентов в полной лабораторной боеготовности – в два раза больше, предписывалось варить снадобье в парах и честно поделиться результатами труда с напарником.
У входа преподаватель терроризировал Эльзу, имевшую недовольный вид, но молчаливо сносящую издевательские намеки Ромашки на бездарность и минимализм знаний.
– Штице, ваши умственные способности странным образом скачут из крайности в крайность, – язвил Ромашевичевский, – и эта незакономерность пугает. Прихожу к выводу, что не стоит допускать вас к практической реализации задачи.
Опасаясь переключить внимание преподавателя на себя, я пробралась мимо осторожной бледной тенью, выискивая на ходу незанятые кабины, и заметила в угловом кубе Мэла, склонившегося над столом, невидимым за пластиком.
За последние сутки я узнала о Мелёшине столько нового, что впору убегать, зажав нос. Поскольку бегство из лаборатории в халате и бахилах выглядело бы, по меньшей мере, сумасбродно, оставалось пройти мимо, сделав вид, что страдаю тяжелой формой амнезии, и занять соседнюю пустующую кабину.
Решение принялось мгновенно. Мне было жизненно необходимо услышать ответы на вопросы, а не довольствоваться скудными пересказами из чужих уст. Для этого я собралась потрясти Мэла за грудки хотя бы потому, что хотела высыпаться ночью, а не отлеживать бока, ворочаясь без сна. Надоело разглядывать по утрам в зеркале синюшные круги под глазами.
Направившись к кабине, рывком распахнула дверь и влетела. Пусть попробует выгнать, даже если не рад видеть.
Мелёшин посмотрел на меня и склонился над дощечкой, нарезая сиреневые листочки клопогона – ни слова, ни полслова на появление напарника. Его молчание тут же воспламенило мою агрессивность.
– Что скажете, коллега? – взяла я в руки пакетик с названием: "Клетемнера обыкн. Корневища молотые", нервно размяла слежавшееся содержимое и хорошенько встряхнула.
Мэл пожал плечами, мелко кроша ботву, окислившуюся до бордового цвета.
– Не слышу оправданий, – напирала я с отчаянной решимостью. – Жду безрезультатно до сих пор.
– Они помогут? – Мелёшин ссыпал листвяное месиво на чашку аптекарских весов. Отмерив нужное количество, переложил в лабораторный сотейник. Включил спиртовку и, поставив сотейник на огонь, засек время на наручных часах, лежащих на столе.
Ловко у него получается, – отметила я машинально. У него всегда ловко получается.
– Ты уже вынесла обвинение, вижу по глазам, – сказал Мэл и дооформил облик ученого, надев повязку и очки.
– Разве? – Высыпав в кювету размятые корневища, я вывалила туда же цветки гробантуса и принялась растирать пестиком. Мелёшин посмотрел, но ничего не сказал.
– Из-за тебя закрыли клуб?
– Не ожидал, что задашь этот вопрос первым, – Мэл отвлекся от наблюдения за спиртовкой. – Хотя следовало ожидать.
– Зачем соврал отцу, что тебя жестоко избили?
– Я не врал.
– Теперь клуб закрыли, и хозяева несут убытки, потому что кто-то слегка приукрасил действительность, – выпалила я, яростно перетирая смесь.
– И не приукрашивал, – добавил спокойно Мелёшин. Чересчур спокойно.
– Тебя быстро вычислили. Видел, что написано на машине?
– Видел. Думаешь, прыгаю от счастья? – воскликнул он, и в голосе промелькнула бессильная злость.
– Тогда почему?
– Потому что отцу нужен повод. Гр*баный политический мотив.
Рука с пестиком замерла. Для меня слово "политика" соотносилось с циничными и хитроумными ходами родителя по завоеванию и поддержанию популярности.
– Наверное, вы не поняли друг друга, – просветила я Мелёшина, с фанатизмом вдавливая ядовитый цветочный сок в серый порошок. – Папочке можно рассказывать по-разному. Например, ябедничать с крокодильими слезками.
– Не со слезками, – процедил Мэл. Жаль, две трети его лица скрывала повязка, поэтому приходилось прислушиваться к голосу и приглядываться к глазам, оберегаемым очками. – Я дал обещание и сказал правду: драку устроил, потому что приревновал девушку к невисорату.
Я сперва растерялась, но потом одумалась и вывалила растертую массу в сотейник. Меня теперь не пронять запоздалыми сногсшибательными признаниями.
– Тут же две унции! – воскликнул Мелёшин. – А нужно ноль целых пятьдесят три сотых.
– Ну и что? – сказала я с вызовом. – Не нравится, вылавливай излишки.
Не ответив, Мэл уменьшил огонь в спиртовке и принялся помешивать смесь, давшую сок.
– Стало быть, из-за ревности все наши беды, – заключила я, вылив в миску жидкий концентрат из семян штоции, и начала взбивать венчиком. – И в Дегонского всадил заклинание тоже на почве ревности?
– Всегда удивляла скорость, с которой расползаются слухи, несмотря на принятые предосторожности, – хмыкнул Мелёшин и добавил, досадуя на себя: – Опять промахнулся. Следующим тебя разволновал бедолага Дегонский. А я надеялся, что спросишь о вчерашнем.
– Главное блюдо оставляю на десерт, – огрызнулась я, усиленно работая венчиком.
– Я не всаживал, – выключил спиртовку Мэл. – Он сам не удержал его.
– Ага, детка игралась и случайно уронила. А Изка не причем, да?
– Она в прошлом, – сказал Мелёшин, наблюдая за дергаными движениями венчика. – Дай, взобью.
– Нет! – отодвинула я миску. – Весьма подозрительное прошлое, если из-за него потребовалось устраивать димикату.
– Это дело чести, – ответил он хмуро.
– Какой чести? – отвлекшись я, расплескала добрую треть увеличившейся массы. – Успеваешь работать на два фронта, да? Мне много лапши не надо, всё съем и переварю, и Изка останется при делах.
– Дай взбить, – снова попросил Мэл.
– Не дам, – замахнулась на него венчиком.
– Никакой лапши не было.
– Значит, ты соврал, что разговаривал с Изкой?
– Нет. Я поговорил с ней в тот же день, и мы расстались, – ответил неохотно Мелёшин.
– Так же как с Лялечкой, Мирочкой, Эльзочкой… с кем еще? – начала я заводиться.
– Эва, не сваливай в кучу, – воспользовавшись моментом, он выхватил венчик и миску, в которой пышной пеной поднялись остатки массы.
– Ничего я не сваливаю, – схватив комок рафинированной соли, стала натирать на терке. – Если расстались, не понимаю, зачем стреляться с Дегонским.
– И не поймешь. Это мужские дела. Он подбивал клинья к Изке назло мне, и теперь над нашей троицей потешается весь институт, – продолжил взбивание Мэл. – В туалеты нельзя зайти: повсюду плюсики мельтешат, а я только сегодня увидел.
У меня вырвался судорожный вздох. Мелёшин упомянул о каракулях, нарисованных на дверце кабинки в женском туалете. Или глубокомысленные строчки чудесным образом расплодились во всех местах общего пользования? Выведи моя рука не "Д", а, допустим, "Г", неужели Мэл калечил бы парней с фамилиями, начинающимися на эту букву?
– И ты поверил анонимной гадости? Вдруг это неправда? – воскликнула, истязая шорканьем соляной кусок.
– Хороша неправда, если этот говн… Дегонский признался.
Я очнулась, когда ладонь в перчатке заелозила по терке, а на тарелке образовалась кучка зеленой соли.
– То есть, между ними что-то было? – изумилась совпадению корявой математической формулы и действующих лиц сердечного треугольника.
– Романтика прямиком из столовой, где поднос утёк, – сыронизировал Мэл, снова включив спиртовку и поставив сотейник на огонь. Вылил взбитую массу, увеличившуюся втрое, и взялся помешивать смесь.
– Всё равно не понимаю. Если вы с Изой того… распрощались, зачем стреляться с Дегонским? Пусть бы шел на четыре стороны и радовался.
– Нет, – ответил жестко Мелёшин. – За подлость, устроенную за моей спиной нужно отвечать.
– Даже если этой подлости сто лет в обед?
– Предательство не имеет срока давности, – обрубил он. Ишь, какой принципиальный мститель.
– А на цертаму повез, чтобы позлить Изочку?
Наконец-то запомнила название, – удивилась я про себя и для профилактики беззвучно повторила без запинки.
– Мы с Изкой расстались, и теперь я не в ответе, перед кем она виляет хвостом, – сказал Мэл, уменьшив огонь в спиртовке. – А тем, кто не знал и болтал лишнее, пришлось заткнуть рты, позвав тебя.
От услышанных слов я опешила, растерянно хлопая глазами. Мелёшин без капли неловкости признался, что специально выставил меня на всеобщее посмешище, и объяснил таким тоном, словно его принудили взять меня в поездку по лесным проселкам.
– Может, стоило предупредить? – выпалила, шмякнув тёркой о стол.
– Тогда ты не согласилась бы ни под каким соусом.
Я смотрела на Мэла и поражалась его беспросветному нахальству.
– Зато, Мелёшин, теперь надо мной потешается весь институт. Придется вызывать тебя на димикату.
– Разве потешаются? – удивился он. – Я бы узнал. Не возьму в толк, почему злишься.
– Почему злюсь? – разгорячилась я, размахивая теркой. – Да потому что ты опять перевернул по-своему и выставил так, будто меня должно распирать безмерное счастье за приглашение на лесное развлечение для избранных.
– Это ты перекручиваешь, как тебе выгодно, – повысил голос Мэл. – Я поехал бы только с тобой и больше ни с кем. На остальных мне плевать.
– Зато мне не плевать! – схватив горсть медовых шариков, я швырнула в бункер измельчителя.
– Уже дошло, – хмыкнул он. – Больше ни одна муха не пролетит рядом. Следи за огнем, пока буду крутить, – и взялся за ручку измельчителя.
– Поражаюсь твоей самоуверенности, Мелёшин, – ответила я раздраженно. – Из всей речи уловил самое нужное. Правильно говорят, у кого что болит, тот о том и говорит. Между прочим, пока ты обсуждал, какую ставку сделать, я почти околела.
Мэл нахмурился, затормозив перекручивание:
– Я прочно привязал заклинание. Оно не слетело бы даже при ходьбе.
– Однако улетело благодаря пьяным парням.
– К тебе приставали? – встревожился Мэл. – Запомнила их? Покажешь?
– Там парней было человек двести или триста. Откуда бы упомнила? К тому же злилась, пока ты любезничал с подружкой.
– Она мне не подружка.
– Значит, бывшая.
– И не бывшая. Никакая. Общая знакомая.
Увлекшись препирательствами, я позабыла о кипящем вареве, и оно тут же откликнулось, выплюнув вверх горячий брызг. Хорошо, что мы с Мэлом вовремя увернулись.
– Устала от твоих бывших и настоящих, – сыпанула я соленый порошок в булькающее месиво, и Мелёшин переключился на помешивание загустевшей смеси с безвозвратно нарушенными дозировками. – Устала от тех, кто общий и не общий, кто знакомый, а кто мимо проходящий.
– Упрекать прошлым нечестно, – Мэл добавил в варево медовую крошку. – Оно есть у каждого, его не спрятать и не стереть.
Богатое Мелёшинское прошлое – не чета моему жиденькому. Чтобы пересчитать подвиги Мэла, не хватит пальцев на руках и ногах, и нужно дополнительно арендовать три или четыре конечности.
– Наверняка и у тебя есть прошлое, – заметил он.
– Есть, – я сунула под пресс две ягоды вонюлярии. По кабине поплыл противный запашок.
– Вот видишь, – согласился растерянно Мелёшин. – И какое оно, твое прошлое? Безоблачное?
– Безоблачное, – сказала я ровно и вывалила ягодное месиво в сотейник. Главное, не переборщить: и с вонюляриями, и со спокойствием в голосе. Хвастовство и пафос Мэл раскусит сразу и не поверит.
– Это хорошо, что безоблачное, – заключил он после непродолжительного молчания. – Не жалеешь?
– О чем?
– О безоблачном прошлом?
– Как-нибудь переживу.
– Оно было случайно не с артистом из клуба? – не отставал Мелёшин, помешивая кипящее варево.
– Было, да прошло, – отрезала я, сыпанув навскидку розового пепла в сотейник. – И неважно, с кем. Важно, что меня постоянно тыкают носом, а я не учусь на ошибках и продолжаю влезать в неприятности.
– Эва, мне в голову не могло прийти, что потеряю тебя на цертаме. Вернулся, а там чужая компания. Поляна небольшая, зато народу – не протолкнуться. Честно, перепугался очень. Думал, ты опять влипла во что-нибудь. Пока всех обежал, цертама накрылась медным тазом.
– Странно… Вроде бы правильно говоришь, и я чувствую себя виноватой, потому что много требую. И всё же не понимаю тебя. Ты руками согреваешь и даешь прорасти добрым отношениям, а ногами тут же затаптываешь и калечишь их. Так что зря переживала, просчитывая шахматную партию наперед. Она закончилась, не начавшись.
Мэл молча помешивал смесь.
– Понятно, – сказал задумчиво. – Мы можем остаться друзьями?
– Приятелями, – уточнила я и взялась вытирать со стола пролитый и рассыпанный беспорядок. – Пете будешь звонить?
– Нет, – ответил Мелёшин, наблюдая за пузырями, возникающими на кипящей поверхности и лопающимися с громким хлюпаньем. – Если захочешь, сама сделаешь это.
Вот и расставились точки над i. Все-таки хорошо, что я решилась и прояснила, а то мучилась бы сомнениями и бессонницей.
– Теперь тебе нельзя появляться в районе невидящих.
– Спасибо за совет. Постараюсь обходить стороной, – хмыкнул Мэл.
– Сообщил отцу о "Мастодонте"?
– Нет. Стоит пока на аварийной стоянке. Что-нибудь придумаю. Может, отдам в ремонт.
Пока он говорил, от бурлящей смеси оторвался большой малиновый пузырь и, поднявшись в воздух, лопнул под потолком, забрызгав стенки кабины и меня с Мелёшиным.
– Едрит в качелю! – воскликнул тот и кинулся выключать спиртовку. Сия предосторожность оказалась напрасной – реакция началась, стремительно ускоряясь. Один за другим из сотейника вылетали пузыри различных размеров, и, заполонив кабину, лопались, оставляя о себе воспоминание в виде малиновых клякс.
Мэл, схватив сачок, кружил по тесному пространству, пытаясь сбить пузыри в полете и загнать обратно в сотейник. Воинственный вид уляпанного экспериментатора вызвал у меня неудержимый смех.
– К-к-к…. – заливалась я, наблюдая за Мэлом, уворачивающимся от разлетающихся брызг.
– Не вижу ничего смешного, – пыхтел он, поймав большой пузырь, и затолкал его в сотейник, а через секунду оттуда вылетел десяток малиновых бандитов.
– К-к-к… – повалилась я набок, хохоча.
– "Кы-кы", – передразнил Мелёшин. – Лучше возьми сачок и помоги.
– К-крышкой накрой, – простонала я, обнимая руками заболевший от смеха живот.
Когда крышка сотейника водрузилась на законное место, я оглядела кабину. Глазам явилось плачевное зрелище, если учесть, что половина приготовленного варева присыхала сейчас к стенкам и потолку.
Ромашевичевскому не понравится разбазаривание лабораторного добра впустую, и к моей характеристике добавится еще один минус, препятствующий сдаче экзамена. Хорошо, что компоненты снадобья не подлежат строгому учету, и технологические потери можно спокойно списывать без многочисленных объяснительных и визитов в первый отдел.
– Пожалуй, великодушно отдам тебе свою часть снадобья, – махнула я рукой. – А ты взамен уберешь тут.
– Хитришь, лентяйка, – стянул повязку Мэл.
Короткое молчание глаза в глаза обожгло сильнее тысячи горячих слов.
Я отвернулась к двери:
– Пойду, наверное. Разрешаешь, коллега?
– Разрешаю, – сказал Мелёшин. – Коллега.
Одаривая в архиве студентов необходимыми материалами, мои ноги бегали от стеллажей к столу выдачи и обратно, а голова думала не о предстоящем экзамене, а о Мэле, который намертво окопался в извилинах, и о его отце, воспользовавшемся информацией о потасовке у клуба и переступившем через гордость и самолюбие сына. Мелёшину-старшему оказалось выгодно извратить правду и устроить так, чтобы в районе невидящих начались репрессии. Возможно, сценарий развития событий был давно заготовлен, и не хватало небольшого толчка. Я стала средством в достижении целей Мэла, а он сам оказался средством в политической стратегии отца.
Сидя на занятии у профессора, распинавшегося о роли символистики в материальной висорике, я вдруг додумалась до того, что, приглашая меня на цертаму, Мелёшин не имел злого умысла. Он хотел поймать двух зайцев: показать бывшей подружке, что не убивается по ней, и показать мне, что значу для него больше, чем институтская однокурсница. Увы, Мэл оказался безалаберным рыцарем, а моя захудалая внешность оказалась виновата в том, что меня не восприняли серьезно.
Вечером Аффа сказала мне:
– Если до сих пор общаешься с Мелёшиным, перестану тебя уважать.
Я оторвалась от конспектов:
– С сегодняшнего дня – только на околоучебные темы. Знаешь, что его машину раскурочили?
– Слышала, но не видела, – присела на кровать соседка. – Кто бы ни сотворил это, он перестарался. Слишком опасно. Как бы не стало хуже.
Аффа предостерегала верно. На любое действие всегда найдется противодействие, и кто знает, каким будет следующий ход в отместку за изуродованную машину висората?
Помимо тревожного будущего меня пугала быстрота и оперативность, с коей опознали машину Мэла и сделали угрожающее предупреждение. Яснее ясного, что ему отомстил кто-то из района, причем мастерски и неуловимо, ведь "Мастодонта" вывели из строя днем, в довольно оживленном месте рядом с трассой.
Эх, наведаться бы в район невидящих и передать Тёме пламенный привет и хорошую затрещину. Я уверилась в том, что парень причастен – прямо или косвенно – к погрому танка. Но как пробраться в квартал, если улицы регулярно прочесывает первый отдел?
– Эвка, ты уснула, что ли? – Растормошила меня девушка. – Помнишь мою столичную тетку?
Я наморщила лоб, вспоминая.
– Та, которая приходится непонятной родственницей по отцу. Завтра после экзамена поеду к ней с ночевкой. Маразматическая карга брызжет слюной на три метра, когда ругается. Бр-р! Зато удумала на старости лет наваять мемуары и предложила мне подработать стенографисткой. Представляешь, какой бред сидит в шизоидальной голове, потеющей под изъеденным молью париком? Она пообещала оплачивать мои муки. Негусто, но сносно.
Я засмеялась:
– Порядочная у тебя родственница. Другая сыграла бы на семейных связях и призвала к бескорыстной помощи. А твоя карга – честная и деловая тетка. Стенографию знаешь?
– Как-нибудь справлюсь, – махнула Аффа. – Удачи завтра на экзамене.
Что и говорить, удача мне не помешает. Я отвратительно подготовилась к встрече со Стопятнадцатым и предчувствовала, что утону завтра. Более половины билетов знала слабо, а добрую четверть вообще не выучила.
Не хочу думать. Ни о чем и ни о ком. Потому что устала. Буду думать о себе. Буду спать.
9.1
Как и следовало ожидать, экзамен по теории заклинаний вышел провальным. Я путалась, блеяла, запиналась и чувствовала себя предательницей по отношению к Генриху Генриховичу, который внимал неразборчивому лепету с ласковой укоризной во взоре.
Как бы декан не вытягивал мое безнадежное фиаско, выше тройки не получилось. И то ладно, – вздохнула я облегченно. А ведь стоило чуть-чуть постараться, могла бы и на четверку натянуть, – пожурила себя и тут же успокоилась. Куда нам рваться? Все звезды с неба не собрать.
Одно радовало: заслуженный трояк я получила одной из первых, и, растолкав локтями толпу, подслушивающую у дверей аудитории, побежала на работу, чувствуя, как начинает щекотно посасывать под ложечкой с каждым шагом, приближающим меня к архиву.
По дороге старалась лишний раз не вертеть головой по сторонам, чтобы случайно не встретиться с Мелёшиным, который не спешил занимать с утра очередь на экзамен. Наверняка выспится, вылежится, сделает потягушечки и приедет к обеду на новой машине. Что это я опять думаю о нем? Мне о деле ПД-ПР нужно думать, то есть о том, как пробраться к нему, не вызвав подозрений.
Как и предполагалось, архив пустовал. Начальник сипло поздоровался, кивнув, и, будто само собой разумеющееся, поручил сортировку поступивших дополнительных материалов к имеющимся в наличии делам.
А если перепутаю папки или неправильно заполню карточки? От оказанного доверия у меня вспотели ладони, а когда взгляд упал на поступившее дополнение к манящему делу ПД-ПР, датированное периодом последних двух лет, на нервной почве зачесались руки, уши, глаза и нос.
На подгибающихся ногах я подошла к стеллажу 122-Л, словно к волшебному сундуку со сказочными сокровищами, и, встав на носочки, вытянула с предпоследней полки толстую папку с завязками, на которой было выведено аккуратными печатными буквами: "Дело ПД-ПР. Пополняемое". Донесла до стола и, затаив дыхание, бережно развязала.
Перед тем, как приступить к изучению, я замерила навскидку высоту папки и определила, что ее высота более восьми сантиметров или все десять будет – глазомер-то у меня слабоват.
Оказалось дело как дело. Началось тридцать лет назад, регулярно дополнялось брошюрованными кадастрами, отпечатываемыми в 50 экз. под патронажем Первого департамента, и представляло гигантский перечень злодейств, совершенных анонимными мастерами раритетов, а также опознавательные признаки, по которым следовало вычислять преступника в толпе и сообщать о своих подозрениях куда следует.
Выяснилось, что в реестр производителей вис-измененных предметов включено великое множество безымянных умельцев. Оно и понятно: сколько бы общество ни стремилось к совершенству, всегда найдутся желающие обойти правила и запреты.
Дело отдаленно напоминало атлас раритетов. На каждом листе слева шли изображения личных знаков и клейм неизвестных мастеров, а справа перечислялись незаконно изготовленные раритеты, сопровождаемые мелкими картинками, и давались краткие уточнения: годы наибольшей активности и степень опасности для обывателей, ранжируемая от единицы до пяти. Изредка под изображениями стоял красный штамп: "Личность установлена" и рядом ссылка на другие дела, имевшие гриф "сос".
Пролистывая страницы, я разглядывала клейма таинственных умельцев вне закона: фигурки, символы, вензеля, абстрактные знаки, загогулины, кривые и ломаные. А сколько опасных вещей создали виртуозы-нелегалы за прошедшие годы! При чтении волосы встали дыбом и не желали ложиться обратно: в противозаконной среде пышно процветало фальшивомонетчество, изготовление поддельных удостоверений личности, усовершенствованного оружия, дефенсоров, оборудования для запрещенных иллюзий и – подумать только! – суррогатов щитов неприкосновенности.
В общем, проглядывала я пополняемое дело ПД-ПР, листала пожелтевшие страницы, и всё без толку. Нигде не нашла пометку: "Папене обратиться туда-то и к тому-то, дни приема с понедельника по пятницу, вход со двора". Даже зевать начала, устав от мельтешения значков и угрожающих штампиков: "Особо опасен!" или "Не пытаться обезвредить самостоятельно!". Непонятно, кого следовало бояться – то ли отпетых производителей, то ли созданные ими вещицы.
Скоро начальник выплывает из брошюровочной и потребует отчет о проделанной работе, а у меня процесс застопорился на первом же деле, которое именуется ПД-ПР.
Протерев глаза, я еще раз широко зевнула, напустив кислород в оголодавший мозг, призывая извилины очнуться от спячки. Стоп. Прислушавшись к себе, прокрутила в памяти последние скучные полчаса и натолкнулась на нечто смутно знакомое, зазвеневшее тревожным тоненьким звоночком. Не успела голова заработать, а руки уже принялись лихорадочно перелистывать назад.
Я листала, листала, чуть странички не порвала от нетерпения, и наконец нашла обеспокоившее. Черный трезубец. Скромное и эстетичное клеймо.
Сглотнула, и в пересохшем горле засаднило. Срочно читаем и вникаем, пока от волнения строчки не заплясали перед глазами.
«Личность: не установлена».
«Личный номер в реестре изготовителей: отсутствует».
«Активность». Составители указали дату пятнадцатилетней давности и после прочерка – пусто. Значит, «трезубец» активен и не пойман.
«Степень опасности: 5». Самая высокая!
«Примечание: О появлении новых вис-предметов с фактами установленного авторства немедленно сообщать в органы контроля по месту проживания».
«Факты авторской принадлежности». Ниже следовал перечень выявленных и арестованных улучшенных вещей, изготовленных таинственным «трезубцем». Списочек растянулся аж на три страницы. Если учесть, что согласно статистике число раритетов с опознанным авторством составляло около тридцати процентов, то реальное количество вис-предметов, к которому приложил руку «трезубец», впечатляло.
Я с жадностью вчиталась. Диапазон интересов мастера поверг меня в состояние сродни благоговейному трепету.
Ас раритетного дела любил похулиганить и создал фотопленку, полностью оголявшую изображенных на фотокадрах людей, и чудо-бумагу, трансформирующую написанный текст в картинки возмутительного содержания. Также с большим вниманием подошел к чаяниям дам, наделив необычными и полезными свойствами предметы женской косметики и элементы нижнего белья.
Помимо баловства мастер инкогнито занимался вещами посерьезнее: активно экспериментировал с амулетами и оберегами, улучшающими возможности организма – выносливость, зрение, зоркость, силу удара, обоняние; разрабатывал ускорители роста, созревания и процессов термодинамики, осваивал максимальную вместимость при объеме, близком к нулю; не брезговал отвлекаться на изготовление фальшивых купюр, кукол Вуду, живой и мертвой воды.
Практически все изготовленные "трезубцем" раритеты имели восклицательные знаки на полях страниц, означавшие, что загадочному умельцу принадлежит пальма первенства.
Закрыв дело ПД-ПР, я завязала тесемки. Наверное, минут пять ковырялась с непослушными веревочками, а потом заметила, что дрожат руки. Оставалось дело за малым, вернее, за главным – подтвердить гипотезу. А именно: заставить профессора Вулфу заговорить.
Вывод о принадлежности клейма трезубца интеллектуальному гению Альрика пришел на ум мгновенно, и я ни на секунду не усомнилась в своей догадке, хотя доказательств кот наплакал: значок на пере, которое мужчина как-то показал в лаборатории, и желания, услышанные от профессора во время побочного эффекта типуна, поставленного мне под язык. Возможно, богатое воображение сыграло шутку, присвоив Альрику признания, которых он не делал, но его неоднозначная реакция на кое-что из озвученного мною позволила думать, что в высказываниях профессора кроется толика правды. И предстояло ее проверить.
Сегодня я дольше обычного задержалась в архиве, занимаясь выполнением порученного задания, и начальник задумчиво хмурил лоб, поглядывая в мою сторону.
– Вы отработали положенное время, – заметил, проходя мимо с кипой бумаг. – Можете быть свободны.
– Спасибо, пока не спешу. Пойду попозже.
Пока дополнения к делам подшивались, в голове вертелись сотни вариантов, как начать разговор с профессором, и с каждым новым началом выходило всё хуже и хуже. Я не могла сообразить, какой тактики придерживаться: вести себя нагло или в просительной манере, жалостливо умолять, чтобы Альрик соизволил взглянуть на фляжку, или блефовать с самоуверенным видом? Почему-то у меня не было уверенности, что мужчина возрадуется результатам расследования и благосклонно примет предложение о совместной подсудной авантюре.
Закономерно встал вопрос о доле от реализации коньячного горшочка, если случится чудо, и профессор признается в том, что он и есть тот самый "трезубец", ловко уворачивающийся от цепких лап правосудия вот уже пятнадцать лет.
– Хотите чаю? – прервал размышления архивариус, приняв мое изборожденное морщинами чело за признак крайнего утомления, в то время как я усиленно размышляла, стоит ли вообще затевать сыр-бор из-за продажи фляжки. Меня теперь регулярно подкармливают денежными подачками, и нет срочной необходимости в избавлении от спиртсодержащей емкости.
Разве можно забывать о еженедельной помощи? – дала себе хорошую мысленную затрещину. Дождусь окончания экзаменов и стрелой помчусь к Стопятнадцатому, раздающему щедрой рукой благотворительные банкноты отощавшему младшему персоналу.
Лишь поднявшись на подъемнике в холл, я вспомнила о разъедалах, на которые не взглянула по причине неожиданного открытия об Альрике.
На обеде Радик не появился в общежитии, наверное, старался изо всех сил, сдавая экзамен, чтобы не разочаровать дядю, и мне пришлось бутербродничать в одиночестве.
Вернувшись в институт, я отправилась в библиотеку и набрала учебников по символистике, ибо во вторник предстояла незабвенная встреча с незабвенным профессором на незабвенном экзамене. Составила книги впечатляющей стопкой выше головы, но ни одной строчки не втемяшилось в голову. Зато в ней циркулировали фантазии, одна красочнее и ужаснее другой – как Альрик избавляется от меня, раскрутив в центрифуге, или неумолимо затягивает lagus[18]18
lagus, лагус (перевод с новолат.) – удавка
[Закрыть] на шее.
Бабетта Самуиловна с подозрением следила за мной поверх раскрытой книжки. Наверное, одинокая студентка в пустой библиотеке выглядела странно. Все нормальные люди собирались оторваться или уже отрывались на полную катушку, сбрасывая напряжение экзаменационного дня, в то время как я выбрала сидение перед очами библиотекарши и штудирование толстых учебников.
Ближе к вечеру, сдав неподъемные печатные труды, я двинулась опустевшими коридорами в деканат за причитающимся еженедельным пособием. Человек – существо эгоистичное и меркантильное, и быстро привыкает к хорошему, поэтому предвкушение хрустящей наличности подгоняло меня, требуя ускорить шаг.
– Эва Карловна? – удивился декан. – Желаете опротестовать оценку?
– Нет, – замотала головой, мол, как вы могли подумать, подобная наглость снится мне только во снах. – Я за пособием…
– А-а, – вспомнил Стопятнадцатый. – На этой неделе вы последняя в ведомости. Не торопитесь, милочка, а зря. Там, – указал перстом в потолок, – могут подумать, что благотворительность неактуальна для низкооплачиваемых кадров.
– Очень актуальна, – заверила горячо. – Я не знала. А когда можно приходить?
– Каждую неделю, начиная со среды, – сказал Стопятнадцатый и пригласил в кабинет. – Прошу.
Там меня ждало потрясение – великолепное черное кресло с высокой спинкой и удобными подлокотниками на месте для посетителей.
– Ого! – только и смогла выдавить из себя и погладила шершавую обивку.
– Вот так, милочка, – мужчина протянул ведомость и положил на нее купюру. Одну-одинёшеньку, но зато какую! С двумя циферками – "5" и "0", согревшими сердце, едва взгляд упал на бумажку.
