Текст книги "Выход в свет. Внешние связи (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 58 страниц)
14.5
Что выбрать: двинуться налево или направо? Или остаться на месте, пока я не заблудилась окончательно и бесповоротно? Дождусь, когда появится сторож с обходом, вынырну из тени и спрошу наилюбезнейшим тоном: «Не подскажете, как добраться до первого этажа, а лучше – до чердака?» Для усиления эффекта перейду на замогильный голос, чтобы получить заикающийся предынфарктный ответ старичка.
Или другой вариант: не томиться в ожидании мимо проходящих сторожей и прочей институтской живности, а начать кричать: "Ау-у!! Есть кто-нибудь живой?" Кому надо, тот отзовется.
Нет, стоять посреди перехода и ничего не делать – по меньшей мере, неразумно. Нужно двигаться. В движении жизнь. Никакой паники, всё под контролем.
Пойду сперва в правую сторону. Где-то я читала, что если идти постоянно вправо, то обязательно отыщется выход из любого запутанного лабиринта.
Конец перехода, направо по коридору, опять по правому переходу, снова поворот направо… Тупик! Что за недоучка-архитектор проектировал учебное здание? Приложить бы гениального творца лбом об стену, что не к месту перегораживает путь.
Тогда поступим наоборот. Пойдем по принципу "только налево" и нисколечко не будем паниковать.
Двигаться налево вышло удачнее: никаких тупиков и иных неожиданных преград, но вскоре коридор с одинокой лампочкой над окном начал казаться очень уж знакомым. По-моему, я ходила по кругу.
Чередование "лева" и "права" вывело мои ноги к лестничному пролету. Ура! Все лестницы ведут в холл! Я обрадованно кинулась вниз, не обращая внимания на подмерзающие на бетонных ступеньках ноги.
Нижний пролет лестницы вывел в глухой коридор с редкими дверями и ответвлениями переходов и туннелей.
За что же такая невезуха? – скривились губы, приготовившись заплакать. Я-то думала, судьба отнеслась ко мне благосклонно, и удача перешла на мою сторону на сегодняшний вечер. А оказалось, они устроили западню. Поначалу усыпили бдительность, а затем наотмашь вдарили, отрезвив. Дескать, зарвалась девочка с жаждой рискованных приключений. Мы сторожа уложили спать – а ей мало. Мы охранки на дверях сняли – а ей не имеется. Мы звуки приглушили – а ей хоть кол на голове теши. Значит, надо дать по шеяке для профилактики. Так сказать, устроить шоковую терапию для тех, кто не оценил своего счастья.
Свернув в ближайший переход, я вывернула в коридор, имевший заметный уклон вниз.
Вот теперь можно паниковать. Ма-а-ма-а-а-а-а!
Неужели я под землей? Почему? Ведь предупреждающих знаков и табличек по пути не встретилось, хотя Стопятнадцатый говорил, что после ЧП с Касторским и друзьями спуски в подвалы закроют крепко-накрепко и снабдят соответствующими надписями: "Не спускайся – сожрут!"
А пусть бы и подвал. Заодно повидаюсь с Нектой. Мы с ним еще не все вопросы обсудили. И ведь не нарушу обещание, данное профессору, потому как ноги неспециально привели меня неизвестно куда, то бишь в катакомбы. "Прошу прощения, что без приглашения. Нельзя ли остановиться в вашей гостинице на ночь?" И захлебнусь на радостях темнотой спящего подземелья.
Тишина сводила с ума, закручивая мысли в крутые спирали.
Институт, который вовсе не институт. Какое-то заколдованное царство. Уверена, если пройду по этим коридорам при дневном свете, то громко посмеюсь над собой. Небось выяснится, что за углом выход в холл, или неподалеку проходит полуторный административный этаж.
Интересно, есть ли в здании второй с четвертью этаж или четвертый с тремя десятыми? С ума сойти от засилья дробной этажности.
Прислонившись к стене, я поджала пристывшую ногу и вслушивалась в звенящую тишину. Рановато нам терять рассудок. И мозгов недостаточно, чтобы зарабатывать сумасшествие.
Как выход – переждать где-нибудь ночь. А ночь – это… (посмотрела я на часы)… почти девять часов, лежа в коридоре, свернувшись калачиком, или за одной из дверей по обе стороны коридора. Что за ними? Аудитории, лаборатории, тестовые, спортивные раздевалки… Не факт, что помещения не заперты, а проверять опасно – вдруг сработает охранка или активируются капканные заклинания, которые я не вижу.
Поменяв ногу, я поджала другую ступню. И как прикажете выбираться из путаницы узких туннелей? Вдруг здесь никто не появляется неделями или месяцами? За это время от меня останется обглоданный скелет.
Лю-ю-юди! Еще чуть-чуть, и я с радостным визгом повисну на шее прогуливающегося сторожа. Или на Монтеморте. Спускают ли на ночь псину с цепи? А что, неплохое дополнение к охране – бегает и жрет всё, что попадается на глаза.
Меня передернуло от перспективы встречи с зубастым стражем. Опять воображение не к месту разгулялось. Только паники сейчас не хватало. Рассуждая здраво, чрезмерно упитанная фигура Моньки указывает на то, что он не усердствует с беготней по запутанным этажам здания.
Я опять поменяла ногу, поджав под себя, как птичка.
Решено. Дойду до первого же поворота и буду искать для бивака уголок потемнее и потеплее.
Пройдя метров тридцать и вывернув из коридора, я едва не натолкнулась на… двух мужчин в белых халатах, выходящих из двери. Тело отреагировало моментально, шмыгнув обратно и прижавшись к стене. Сердце забухало молотом. Заметили меня или нет?
Вот так номер! Время идет к полуночи, а кому-то не спится, как и мне. Наверное, это ученые, которые проводили важный эксперимент, потребовавший непрерывного многочасового наблюдения.
Мужчины переговаривались, голоса приближались. Коллеги по опытам шли в мою сторону!
Сдирая спиной краску, я заскользила вдоль стены. Забилась в первый попавшийся угол, где полумрак, и забыла, как дышать. В висках стучало, словно кувалдой.
Ученые показались из-за угла и остановились на перекрестке коридоров: один мужчина повернулся спиной ко мне, закрывая второго – повыше и покрупнее. Они не спешили разбегаться по домам, решив продолжить разговор там, где затормозили.
Неужели в лаборатории не начесались языками? – вспыхнула я раздражением и начала мысленно подталкивать товарищей в белых халатах. "Вам давно пора домой, к женам, детям и собакам, а я прокрадусь следом и выберусь из треклятого лабиринта" – внушала человеку, стоящему спиной ко мне.
Наверное, я как-то не так внушала, потому что мужчина уходить не собирался, а отодвинулся, открывая моему взору лицо коллеги. Приглушенного света хватило, чтобы по бородке и громоздкой конституции узнать Генриха Генриховича Стопятнадцатого собственной персоной. В это время ученый, стоявший спиной, сместил вес тела на другую ногу, и меня посетило озарение, что ночной спутник декана – никто иной как глубокоуважаемый профессор Альрик Вулфу.
Ну и встреча! Они-то что забыли в институте глухой ночной порой?
Первым желанием было кинуться к декану и профессору с воплями облегчения. Повезло, что ни говори! – возблагодарила я судьбу, хотя она здорово проучила меня за легкомыслие.
Но спустя секунду пришлось отказаться от первоначального порыва. Шутки шутками, а когда пройдет удивление от моего фееричного появления, я не смогу привести внятную причину ночного пребывания в институте и буду врать напропалую. Конечно же, мужчины почуют неправду, ведь Альрик умудряется видеть мою лживую натуру насквозь. Мне не поверят и не спустят на тормозах очевидное нарушение студенческого кодекса. Я лишусь доверия Стопятнадцатого, а ведь впереди маячит экзамен с нулевой степенью готовности к нему.
И все-таки фантастика – декан и Альрик в пяти шагах от меня. Застыв соляным столбом, я боялась пошевелиться, чтобы не выдать свое присутствие малейшим движением. Эх, надо было намазать лицо углем или сажей, – вспомнила о маскировочном шпионском трюке. Наверняка моя физиономия горит издалека семафором.
Зря нервничала. Мужчины не собирались тратить время на осматривание темных углов.
– Осточертело, – сказал зло профессор. – Отказываюсь. Сюда я больше я не ходок.
– Твои слова сгоряча, – в мягкой деликатной манере ответил Стопятнадцатый. – Уверен, ты скоро остынешь и признаешь, что у нас нет выбора.
– Выбор есть всегда! – воскликнул Альрик. По сжатым кулакам в карманах халата и раздраженному переминанию с больной ноги на здоровую было заметно, что он сердится. – Я дам подписку о неразглашении, обет, клятву! В конце концов, приму самое тяжелое зелье забвения!.. Что еще?… Обвешусь усилителями забывчивости! Но к скальпелю не притронусь.
При упоминании об острорежущем инструменте я обратилась в слух, позабыв, что притворяюсь стеной.
– Нет, Альрик, – пробасил декан, – ты прекрасно знаешь, что вернешься сюда. Тебе не позволит совесть. И сострадание.
– Сострадание? – изумился собеседник и, мне показалось, криво усмехнулся. – Звучит как издевательство. В сложившейся ситуации данный термин неуместен.
– Могло обернуться гораздо хуже. Нам невероятно повезло, что Первый департамент уступил, разрешив привязку в стенах института, – внушал Стопятнадцатый. – И подумай о них. В иных условиях их попросту изувечили бы, потому что не знают ни жалости, ни меры. А у нас лаборатории с новейшим медицинским оборудованием. Стерильность, анестезия, длительный реабилитационный период…
– Говорите так, будто здесь курорт, – процедил профессор. Вынул что-то из кармана и сунул в рот. Когда он повернулся в профиль, я разглядела какую-то палочку. Сигарета! Раньше от Альрика не пахло никотином.
Декан был солидарен со мной.
– Ты же не куришь, – напомнил, пока профессор судорожно чиркал зажигалкой. Та отказывалась работать, и мужчина бросил сигарету на пол, выругавшись под нос.
Чувствовалось, что он взвинчен донельзя. Помня о редкостной невозмутимости и хладнокровии Альрика, я в изумлении взирала на него из своего убежища.
– У тебя переутомление, – продолжил декан тоном заботливого врача. – Я тысячу раз говорил и еще раз повторю: как бы ты не предавался самобичеванию, мы поступили единственно правильно. И гуманно.
– Привесьте мне крылья и поставьте на аллее в теплой компании, – ответил с сарказмом Альрик. – Скорее, мы сгорим в аду за извращенную трактовку общечеловеческих ценностей. А ведь есть выход, Генрих Генрихович. Остановить, сломать гидру!
– Не нам с тобой решать…
– Я давно думаю над этим вопросом, – будто не слыша, продолжил профессор. – Набросал кое-что. В целом, несложно и без последствий: для института и для города. Для страны.
– В нашу сторону давно косятся. По министерству циркулируют слухи о неблагонадежности. Не стоит усугублять подозрения.
– Придумаем подходящее алиби. Спишем на естественный физический износ или на природные аномалии, – сказал собеседник и цинично усмехнулся: – Ведь их немало под фундаментом института, не так ли?
Стопятнадцатый покачал головой.
– Не сейчас, Альрик, не сейчас. Возможно, позже. Мне нужно подумать. Знаешь, что ректор поселился в министерстве? Старается ради нас, закрывает прорехи на подштанниках.
– Или подыскивает теплое местечко?
– Опять вылезла твоя мнительность, – ответил декан с укоризной.
– Разумная предосторожность. Пойдем, – профессор махнул рукой, и мужчины двинулись по коридору.
О, слава вам, высшие силы! Увлекшись разговором, собеседники не заметили меня, размазанную по стене. Однако, сегодня у Альрика отвратительное настроение. Попадешь ему случайно под руку – придушит и не заметит.
Голоса удалялись, и я, опомнившись, двинулась следом. Даже если меня застукают и схватят, пусть это сделают Стопятнадцатый или профессор.
Осторожно заглянув за угол, я заметила, как мужчины повернули налево, и припустила за ними. Притормозив перед поворотом, опять высунула нос и увидела, как белый халат мелькнул вправо. Так и перемещалась короткими перебежками, торопясь за деканом и профессором, и, увлекшись погоней, успела запамятовать, куда мне требовалось попасть.
Странный вышел разговор, – задумалась я, крадясь вдоль стены. О чем или о ком увлеченно спорили мужчины? Вернее, спорил Альрик, а декан невозмутимо осаживал эмоциональные всплески молодого коллеги. Жаль, нет возможности подслушать продолжение разговора – беседующие удалились на приличное расстояние.
Выглянув из-за угла, я чуть не ткнулась в спину Альрика. Метнулась обратно и слилась со стеной, вжавшись. Не заметь, не увидь, не услышь! – умоляла, зажмурившись.
– Что случилось? – прогудел Стопятнадцатый. Близко спросил, почти над ухом.
Профессор ответил с опозданием. Наверное, отсеивал от ночной тишины чье-то частое от бега дыхание.
– Ничего. Показалось. Пройдем ко мне?
– С удовольствием, – согласился Генрих Генрихович, и мужчины двинулись дальше.
А я, облившись потом от перенапряжения, съехала по стене на корточки. Вообще-то уже первый час ночи, чтобы предаваться удовольствиям.
Оглядевшись, я поняла, что вышла к лестнице, ведущей в закрытую лабораторию Альрика. Есть счастье на белом свете! Отсюда к чердаку есть короткая дорога, и моя зрительная память сейчас будет отдуваться как миленькая.
Домчавшись до люка, я забралась наверх. Натянула оставленные на чердаке вещички. За время отсутствия одежда промерзла, но меня так перетрясло в лабиринтах этажей, что холод не ощущался. Флакончик с мазью занял место на тумбовом столе. Жаль, без сопроводительной записки, но, надеюсь, А. не дурак и поймет, как распорядиться снадобьем. На всякий случай завтра продублирую ночную посылку посланием.
Взяв сапоги под мышку, я спустилась с чердака и направилась к тупиковой лестнице в северном коридоре. Теоретически данный путь был давно проложен пером на схемах, предоставленных деканом, пока их не порвал друг Касторского. Практически требовалось восстановить из закоулков памяти обрывочные кусочки карты и постараться снова не заблудиться.
Наверное, местный домовой утопал спать, уморившись кружить меня по путанице переходов и коридоров, потому что после недолгих хождений ноги привели прямиком на второй этаж к нужной двери с перекладиной, где я и обулась.
Попробовала пошевелить узкий брус, и он с легкостью приподнялся в пазах и вернулся на место. Эхо стука разнеслось по лестнице, наверное, от холла и до крыши, заставив меня замереть. Вообще, этой уголовной ночью я только и делала, что без конца затаивалась и прислушивалась, напрягая барабанные перепонки. Скоро уши превратятся в подвижные локаторы как у марсианина.
Пришлось повозиться, прежде чем перекошенная перекладина одним концом опустилась вниз, а вторым – приподнялась над пазом. Дверная створка, на удивление, не заскрипела, будучи отворенной, и лицо ударил ледяной шквал, хотя трескучие морозы недавно отступили. Видимо, из-за ночных похождений мой организм разгорячился как после бани.
Я не стала открывать дверь широко, потому что поднятый брус держался на соплях. Не ровен час, загремит по ступеням до холла, прямиком в лапы к Монтеморту, и докатится до сторожа, трущего заспанные глаза.
Протиснулась в узкую щель, и сапоги загрохотали по крохотной металлической площадке. Да что же сегодня за ночь? Усиливает звуки так, словно вопят мощные динамики.
Опять притаившись, я выждала, нет ли погони. Осталась не менее важная заключительная часть – заметание следов. Просунув руку в щель между створками, на ощупь поддавила брус, уповая на удачу. Перекладина неустойчиво зашаталась, приготовившись вывалиться из пазов. Но мне требовалось, чтобы она опустилась шлагбаумом на законное место.
Закусив губу, я сомкнула обе створки и слегка дернула дверь. Ни ответа, ни привета. Пришлось дернуть посильнее, и сердце в который раз за сегодняшнюю ночь остановилось в тревожном ожидании. А затем раздался громкий бах, и дверь всколыхнулась.
Разве что мертвеца, объеденного Нектой сто лет назад и закопанного в дальнем углу подземелья, не разбудил упавший брус. А упал он аккурат в пазы, вернувшись в первоначальное нетронутое положение, ибо дверь оказалась плотно запертой.
Ура! Избавление! Свобода!
Спасибо вам, высшие силы! – обратилась я к небесам и, натянув варежки, спешно спустилась по ступеням. Лестница кончалась метрах в двух от снежного покрова или выше, но непредвиденное осложнение показалось плевой мелочью.
Меня охватило радостное пьянящее возбуждение. Тело рухнуло гирей в сугроб, наметенный непогодой и трудолюбивыми расчищателями дорожек. Отряхнувшись, я сообразила, что на снегу останутся отпечатки сапог в качестве прямых улик, поэтому пришлось топтаться по насту правее и левее места падения.
Когда я, уморившись, остановилась передохнуть и оценить поле проделанной работы, складывалось впечатление, что под окнами института повалялось стадо слонов. Неплохо. Главное, чтобы подозрение упало не на меня.
Стоящее дело завершилось, миссия выполнена – в голове гуляла пустота.
Отряхнувшись, я поплелась до общежития, и с каждым шагом конечности наливались свинцовой тяжестью, точно на меня взвалили задачу по разгрузке ста вагонов с галькой для камнеедов окаймленных. Поднять голову к ночному небу и поискать звезды не достало сил – шея одеревенела, не желая поворачиваться.
Комендантша совсем распоясалась, – подумала я недовольно, вползши в общежитие и оббив кое-как снег с сапог. На дворе темень и глухомань, а двери настежь, и никто не охраняет покой студентов. Но с другой стороны, тогда я не попала бы домой, – размышляла флегматично, собирая шаркающими ногами полиэтилен и газеты. Нет, все равно бы попала, – заключила, ковыряясь ключом в замке. Как сказал Альрик: "Выход есть всегда".
Ввалившись в тепло и уют родной норки, я успела стянуть куртку и шапку, прежде чем завалилась на кровать и уснула беспробудным сном.
– Я устал, – заявил Альрик и сделал большой глоток обжигающего кофе. – Мне снятся лица этих детей.
Стопятнадцатый и профессор расположились в креслах в комнате отдыха и вели неспешный разговор двух людей, привыкших беседовать далеко за полночь.
– У тебя исключительная твердость руки и идеальные привязки к горну, – похвалил декан. – Мальчишки не испытывают и сотой доли страданий, нежели в Первом департаменте. Ты же знаешь, там не церемонятся. Мясники, – вздохнул тяжело.
– Мне повесить медаль на грудь? – усмехнулся профессор. – Нужно решать. Мое терпение на исходе. Собственно, оно истончилось на первой же привязке.
– Что придумать, кроме саботажа? Мы не можем сопротивляться открыто. За себя я не боюсь, но репрессии заденут семьи, и регалии не спасут. К тому же свято место пусто не бывает. Уберут нас и поставят других, готовых расшибить лбы от исполнительности. Например, Ромашевичевского.
– Ромашка… – пробормотал Вулфу, усмехнувшись.
– Что? – не расслышал собеседник.
– Не обращайте внимания. Предупреждаю честно, Генрих Генрихович, не с вами, так в одиночку, но я закончу разработки, и когда-нибудь проклятая труба замолчит. Навсегда.
– Не горячись. Это не твоя война, Альрик.
– Чья же?
– Их. И они проиграли её сорок семь лет назад.
– А-а, вы тоже считаете? – если профессор хотел уесть собеседника, то у него не получилось.
– Да, – признал Стопятнадцатый. – Каждый год первого января прибавляю по единице.
– Значит, вы развели их и себя по разные стороны баррикад?
– Я этого не говорил, – возразил декан, задев чашкой с чаем по блюдцу. – А ты? Твоя семья тоже не участвовала в мятеже.
– Потому что вынужденно уехала на восток.
– Однако Вулфу присягнули на верность новому правительству.
– Да, черт побери! – ударил Альрик кулаком по столу, отчего крышка кофейника подпрыгнула, звякнув. – До сих пор не могу простить деда. За меня сделали выбор задолго до моего рождения. Поверьте, своего согласия я никогда не дал бы.
– Не знай тебя, подумал бы, что твои слова – гольный пафос. Решение старейшины клана не оспаривается.
– Что вам известно о западном побережье? – сменил тему профессор.
– В рамках общеобразовательной программы. Леса, болота, реки, мошкара, повышенная влажность…
– И суровый климат, – дополнил Вулфу.
– Особо не интересовался, потому что не было нужды, – пояснил суховато декан. Нападки собеседника задели его за живое.
– И меня мало заботила жизнь на краю света, пока однажды мне не рассказали историю. В ней нет выдумки и вранья, потому что очевидцем являлся мой отец. Будучи гражданским летчиком, он участвовал в секретной компании незадолго до повальной висоризации. Его эскадрилью с завидной срочностью перебросили из одного конца страны в другой, чтобы – можете представить? – стоять в оцеплении.
Слова текли медленно, точно Альрик, вспоминая, профильтровывал через себя давние события, при которых не присутствовал, но о которых узнал от близкого человека.
– Дело происходило летом. Жара, плюс тридцать четыре в тени и пеший перегон – шесть километров по грунтовке до железной дороги. Вдоль пути тройное оцепление – первачи, военные, собаки. Скажите, зачем было унижать людей?
Стопятнадцатый пожал плечами. Что тут скажешь? Без упоминаний имен, дат и мест, он сразу сообразил, о чем речь.
– Но унижение состояло далеко не в этом, – тон Альрика стал резким. – Ссыльных предупредили: они могут забрать только то, что донесут на себе до эшелона. Остальное останется на дороге. Знаете, что на западном побережье температура зимой опускается до минус тридцати и ниже? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Все – мужчины, женщины, старики, дети – шли в теплых шапках, сапогах, валенках, шубах, куртках, тулупах. И несли грудных детей, завернутых в одеяла. Разве не дикость в середине июля?
Декан смущенно крякнул.
– Младенцев тоже переселяли?
– Да. Высылке подлежали все здравствующие поколения семей каждого из повстанцев – от мала до велика. Ссыльным запретили брать лекарства, поэтому мужчины несли соль. Обыкновенную поваренную соль в мешках в качестве антисептика. На своих руках и спинах переселенцы умудрились донести до эшелона продукты, инструменты, хозяйскую утварь, бытовые мелочи… Даже о прялках не забыли.
– Надо же… – пробасил Стопятнадцатый и, отставив чашку, смущенно огладил бороду. – В таких подробностях… У вашего батюшки прекрасная память.
– Это семейное. Собственно, об участии отца в операции мне поведала мать. А он рассказал ей незадолго до смерти.
– Разве ваш батюшка не давал клятв и обещаний о молчании?
– Как ни странно, нет. Целью победителей имелось показать, напугать и приструнить, чтобы устрашало и передавалось из уст в уста. Отца впечатлило. Участникам оцепления запретили вмешиваться, велели лишь вовремя удалять с перегона вещи, которые теряли обессиленные люди. Один старик не выдержал на жаре и упал с сердечным приступом посреди дороги. Он нес чемоданчик со скорняжным и портновским инструментом, который тут же забрали первачи. Девушка, шедшая со стариком, плакала, стоя, над телом, пока не затерялась среди ссыльных. Старик так и остался лежать на дороге – в теплых рукавицах, меховой шапке и унтах.
– Значит, если бы упал человек…? – с легкой запинкой спросил Стопятнадцатый, не закончив вопрос.
– Они и падали. Запинались, спотыкались – и падали, – пояснил собеседник. – Около тридцати человек на более чем шесть тысяч ссыльных. Их оттаскивали в грузовик – живых и умерших. Какова их дальнейшая судьба, отец так и не узнал.
Декану не удалось сдержать судорожного вдоха.
– У женщины, несшей грудного ребенка, приключился тепловой удар. Рядом идущие поддержали её ценой скинутых на землю припасов. Зато они не дали упасть ребенку, – усмехнулся криво Альрик. – Кто знает, вдруг младенец умер в первую же зиму от переохлаждения или недоедания? Может, стоило бросить его и не жертвовать двумя мешками крупы и муки ради лишнего бесполезного рта?
– Ты говоришь страшные вещи, – покачал головой декан. – Даже звери милосерднее людей.
– Напрасно идеализируете животный мир, Генрих Генрихович. В голодные годы некоторые виды оставляют своих детенышей умирать, потому что не могут прокормить потомство.
– Тебе виднее, – согласился хмуро собеседник.
– Каким бы унижениям не подвергали побежденных, они остались людьми с большой буквы. Потому что чище и сострадательнее нас с вами. Возможно, даже чересчур. Если победители рассчитывали поставить их на колени, то это не удалось – ни тогда, ни сейчас, – заключил отрывисто профессор. – Ни один из мальчишек не пикнул и не пожаловался, а ведь вы представляете, каково носить привязку.
– Понятия не имею, – пробасил Стопятнадцатый и потер лоб. – Но уверен, что больно.
– Те, кто попал на западное побережье и сумел выжить, были, есть и будут сильнее нас. Я подразумеваю не физическую силу или иные особенные умения, а имею в виду общность, единение людей, родственных по духу и по крови. Это видно в глазах их детей. Они ведут себя как щенки из одного помета. Крепко держатся друг за друга, – улыбнулся Альрик.
– Получается, ссыльных вывозили на целину?
– Целины там от силы процентов десять – пятнадцать. Остальное, как вы правильно заметили, леса и болота. Необжитый край – ни жилья, ни инфраструктуры.
– Раньше ты не поднимал эту тему, – спросил декан. – Почему сегодня?
– Не знаю. Захотелось поделиться, – пожал плечами профессор и внезапно поднялся: – Вы слышали?
– Нет, – встрепенулся Стопятнадцатый. Мрачность рассказа придавила его.
Тяжело прихрамывая, Альрик вышел из комнаты отдыха. Хлопнула дверь лаборатории, и потянуло легким сквозняком.
Вернувшись через несколько минут, мужчина только и сказал:
– Показалось.
Декан тоже поднялся.
– Пожалуй, не поеду домой. Переночую в деканате. Хотя вряд ли удастся заснуть. А вы?
– Останусь здесь, – ответил коротко Альрик.
Стопятнадцатый молча кивнул и вышел.
Им было нечего сказать друг другу.
Вглядываясь в темноту за окном, профессор вспоминал тягостный полуночный разговор, а также и причину неожиданных откровений, находящуюся тремя этажами ниже, в изолированной лаборатории с грифом секретности «СОС»[39]39
СОС (сокращ. аббревиатура) – сверхособосекретно
[Закрыть] и узкоограниченным доступом.
Сегодня как никогда мужчина почувствовал, что тиски города душат его.
Альрик умолчал о том, что среди первачей, активно участвовавших в оцеплении, оказался Георгий Мелёшин – двоюродный дед студента Егора Мелёшина, ставший впоследствии главным комендантом западного побережья.
Также он не счел нужным сообщать декану, что мать почему-то поделилась воспоминаниями отца именно с ним, Альриком, тогда еще выпускником института, не став посвящать остальных детей в события минувших дней. Наверное, потому что твердо уверилась своим нечеловеческим чутьем, что именно он исправит когда-нибудь ошибку деда, совершенную более сорока лет назад, и очистит фамилию Вулфу от налипшей грязи избранного висоратства.
