Текст книги "Тисса горит"
Автор книги: Бела Иллеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)
– Нет, в нем сильное слабительное. Обычная проделка канцелярии пропаганды. Здорово ослабляет человека.
Петр взял хлеб. Только сейчас он заметил, что почти совсем раздет. Его одежда и башмаки валялись возле койки. Отложив в сторону хлеб, он с помощью легионера оделся, затем снова улегся на койке и принялся за хлеб.
Легионер осторожно притворил за собой дверь.
– Знаешь, кого сторожишь? – шопотом спросил он у стоявшего за дверью часового.
– Большевика какого-то.
– Одного из главных здешних большевиков. Русские стоят под Львовом. Всех нас прикончат, если, упаси бог, с этим что дурное приключится.
– Я не отвечаю, – сказал часовой. – Мое дело караулить.
– Ну, как сказать… Как бы русские не взглянули на это дело иначе… Ты ведь их, большевиков, знаешь: сам был в Сибири. Словом, брат Микулик…
– Покуда я здесь стою… – сказал часовой и крепко стукнул прикладом об пол.
– Мы честно дрались в Сибири, а что толку? Офицеры – те чинов нахватали, в жупаны пролезли, киосками табачными обзавелись, а мы, рядовые?.. Опять пушечным мясом служить против большевиков?
– Мать их… – выругался часовой.
Петр, поев хлеба, опять почувствовал усталость. Заснул и спал глубоко, без снов. Проспал бы, наверно, до самого утра, если бы не внезапный шум в коридоре.
Топанье тяжелых солдатских сапог, бряцание оружия, грубые, охрипшие от крика голоса.
Дверь с грохотом распахнулась. Вмиг камера наполнилась вооруженными легионерами.
Петр в страхе вскочил.
Не раз случалось ему глядеть в глаза смерти, но сейчас он мгновенно понял: спасения нет, замучат до смерти. О защите нечего было и думать: что может сделать он один, безоружный, против трех десятков вооруженных?
Легионеры подхватывают его и поднимают на плечи.
Дикие, восторженные крики. Громкий смех.
Петр не понимает, в чем дело. Солдаты хохочут и грубыми, сильными руками ласково похлопывают его по плечу. Языка их Петр не понимает, но звук их голоса… Они что-то дружелюбно говорят ему, один даже заговаривает с ним на ломаном венгерском языке:
– Товарищ! Большевик!..
По коридору – вниз по лестнице – на улицу.
Легионеры выплясывают вокруг Петра, точно шафера на деревенской свадьбе.
Пройдя два-три переулка, выходят на Главную улицу.
– Ленин!.. – кричат легионеры. – Ленин! Ленин!
В толпе сразу же понимают, что означает в устах легионеров это великое имя. И вот уже тысячи восторженных рабочих теснятся около окружающих Петра солдат.
В толпе кто-то узнает Петра:
– Ковач! Товарищ Ковач!..
Рев толпы – словно грохот орудий.
Людской поток неудержимо хлынул по Главной улице к зданию партийного комитета.
Осторожно высвободившись из рук легионеров, Петр замешивается в толпу. Кулаками и локтями прокладывает себе дорогу. Кругом невообразимая давка, восторженные крики, возбужденные, сияющие лица. Заражаясь общим порывом, и Петр начинает кричать во всю силу своих легких.
Из окна партийного комитета говорит Секереш. Его руки раскинуты, словно для объятий, лицо покраснело от возбуждения. В толпе ни звука не улавливают из его речи, но все напряженно слушают и вторят ему восторженными криками.
– Пора ехать, ваше превосходительство, – сказал генералу Пари берегсасский жупан. – Без пяти пять.
Удачно миновав залитые толпой улицы и сделав большой крюк, шофер вывел машину на берегсасское шоссе.
– Прага не очень, пожалуй, обрадуется, если порядок в Мункаче и Ужгороде будет восстановлен с помощью венгерских войск, – сказал генерал, – но на чешские части надежда плоха.
– По совести говоря, венгерские солдаты мне, ваше превосходительство, куда милее чешских, – ответил берегсасский жупан. – Венгерцы сумеют навести порядок. Офицеры Хорти в этом деле толк понимают.
– Не торопитесь, полковник, не торопитесь. Венгерские части мы вправе использовать лишь в том случае, если убедимся в неспособности чешских войск справиться с волнениями. Я дам чешскому командованию двенадцать часов и…
– Этого за глаза хватит, – улыбнулся жупан. – Больше чехам и не понадобится, чтобы доказать, что они не солдаты.
В Берегсасе генерала ожидало донесение: легионеры освободили Петра Ковача. Толпа успокоилась.
– И легионеры, значит, ненадежны! – вырвалось у жупана.
Генерал прикусил губу.
– Предложение товарища Гонды неприемлемо. Если мы сейчас захватим власть, завтра же здесь будут венгерцы, а послезавтра – румыны. Пока у венгерцев с поляками нет непосредственной связи, с нашей стороны было бы глупо способствовать разрешению этого вопроса, до сих пор неразрешимого для Антанты. Если в Берегсасе, Мункаче и пограничной с Венгрией области все будет спокойно, если восстание начнется на севере, ближе к Польше, тогда чехи не допустят прихода венгерцев, и повстанцы смогут организоваться в непосредственной близости к русской Красной армии. Сейчас бои идут под Львовом. И недели не пройдет, как, по всей вероятности, мы услышим грохот пушек. Неделя – не такой уж большой срок, и дел у нас еще по горло.
Гюлай одобрительно кивал на слова военспеца. Гонда поник головой.
Из окна Секереш говорил речь.
В толпе ни звука не улавливали из его речи, но все же вторили его словам восторженными криками.
Под вечер рабочие собирались в обратный путь. По распоряжению жупана начальник станции нарядил специальный поезд из пятидесяти теплушек. В Свальяву поезд прибыл в полночь. Под утро даже поленцы были уже в постели.
До деревни известие об аресте Петра и о событиях в Свальяве дошло лишь на следующий день. Во всех имениях сразу же забастовали все рабочие. К забастовке относились настолько серьезно, что даже скот кормить перестали. В некоторых местностях работу возобновили только на третий, на четвертый день.
Наташи среди возвратившихся не было.
Под Карпатами ее больше не видели и ничего о ней не слыхали. Ее одежду, оставшуюся у Тимко, неделю спустя забрала полиция и отослала в Берегсас.
На следующий день после выступления Мария Рожош приехала в Свальяву. Явилась прямо на дом к Тимко.
Петр испугался. Он любил Марию, ценил ее, но все же… Что эта ночь после митинга в Мункаче приведет к таким последствиям, он никак не ждал… Мария совсем иначе одевалась, чем женщины в Свальяве, иначе говорила, иначе двигалась. Все знали, что она сестра Ивана Рожоша. Что подумают люди, если он в эти решающие дни будет тратить столь ценное время на дела с бабами?.. Он с тревогой глядел людям в глаза, поминутно ожидая упрека.
Свальявцы успели в несколько дней очень полюбить Марию. Им еще не случалось видеть женщину, которая бы так много знала и так же, как и Петр, с утра до ночи работала для народного дела.
С Ольгой Мария подружилась в первый же день.
ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ПОЛЕВОГО ШТАБА РЕВВОЕНСОВЕТА ОТ 15/VIII 1920 г.
«В Варшавском районе наши войска овладели 13 августа гор. Радимином, взяв триста пленных и разные трофеи, и ведут бой на фронте Радимин – Окунев – ст. Демба, что в 22 верстах восточнее Варшавы».
Тисса горит
Петр с последним ночным поездом вернулся из Мункача. Он был в очень дурном настроении: работа центра не удовлетворяла его. Секереш и Гонда живут, как кошка с собакой. Гольда недостаточно еще знаком с местными условиями, а уже всем диктует свою волю. Ну, и результаты получаются соответствующие. Петр очень любит Тимко, вряд ли кто другой в Русинско уважает его так, как он, – ничего, положительно ничего худого о нем сказать нельзя, – и все же он, Петр, этой работы ему не поручил бы. Ни в коем случае. Зато если здесь, в Свальяве, что-нибудь произойдет, его отсутствие будет очень чувствительно. И вот три дня прошло, как он уехал, и нет еще от него никаких известий. Все, что остается, это строить на его счет всякие догадки…
«Если бы меня послали… Если бы я поехал…»
– Увидишь, – сказала Мария, не ложившаяся еще в ожидании его, – увидишь, что все эти лукавые мудрствования кончатся тем, что мы запоздаем. Мы все подготовляемся, все организуемся, но ничего, ровнехонько ничего не предпринимаем. В одно прекрасное утро нас разбудят русские красноармейцы: «С добрым утром, товарищи, как изволили почивать?»
– У нас еще слаба организация, – ответил Петр.
– Если сто вооруженных людей выступят из Верецке под красными знаменами, в Львов прибудут пятьдесят тысяч. Какая тут нужна особая организация? Организовываться будем тогда, когда будем у власти!
Петра разбудил какой-то странный шум. Несколько секунд он прислушивался, лежа неподвижно.
– Пушки! – шепнула Мария, вскакивая.
Дверь отворилась. В дверях стояла Ольга, босая, в одной рубашке, с лампой в руке.
– Стреляют из пушек, – тихо сказала она.
– Русские братья! Русские подходят! – радостно вскрикнула Мария.
– Тише, – сказал Петр. – Еще ничего неизвестно.
Несколько минут спустя Петр и Мария уже бежали к заводу. Окна домов осветились одно за другим. Всех разбудил грохот пушек.
– Русские, должно быть, а может быть…
– Пушки!
– Где стреляют?
– Русские?..
Дул резкий северный ветер. Он нес с собой копоть из-за Карпат – копоть горящих деревень.
– Что случилось?
Волостной судья совещался с Петром. Даже не совещался, а просил инструкций. Петр хотел говорить с Мункачем по телефону, но телефон не действовал. Мария взялась съездить в Мункач. Судья предоставил ей свой собственный шарабан. Петр приказал дать пожарный сигнал. Народ со всех сторон стал сбегаться к заводу. Полену разбудили по телефону.
– Приходите в Свальяву!
Светало.
Около четырех часов к Петру прискакал верховой. Лошадь была вся в мыле. Верховой оказался сыном старосты из Верецке. Он привез сообщение от Лакаты – из-за границы, из Лавочне.
– Что новенького, Федор?
– Революция! В Лавочне наши разоружили жандармерию. Лаката велел передать, что все идет как надо. Посылайте подкрепление, завтра идем на Львов.
Петр несколько минут раздумывал.
Тесной стеной обступили его люди. Все застыли в неподвижности, затаив дыхание.
– Слезай, Федор, – медленно сказал Петр. – Получишь свежую лошадь. Сколько в Верецке винтовок?
– Тогда, когда вы приезжали туда, мы насчитывали шестьдесят семь винтовок и семнадцать револьверов, но патронов на все винтовки не хватит.
– Пятьдесят человек тотчас выступают в Лавочне. Ты поведешь их. Явишься к Лакате. Сегодня же извести меня о положении. Отправляйтесь не медля. Или, может быть, хочешь отдохнуть?
– Отправимся сейчас же.
– Приведите сюда верховую кобылу бывшего директора, – приказал Петр.
Человек двадцать кинулись за лошадью.
Через десять минут Федор уже сидел в седле. Обутыми в лапти ногами ударил под брюхо кобылу «бывшего» директора. Петру отдал честь по-военному.
Во дворе завода собралось свыше тысячи рабочих: украинцы, венгерцы, евреи. Уже подходит первый поезд из Полены, он везет около тысячи человек. Издали слышно их пение, У Петра кружится голова. В течение нескольких секунд перед ним промелькнула вся его жизнь: мастерские – январская большая забастовка – русская граница – улицы Будапешта – Уйпешт – румынский фронт…
Он быстро овладел собой.
– Слушайте, товарищи, – заговорил он глухим голосом. – Революция началась, вернее – она докатилась до нас. Теперь нужно действовать – хладнокровно, умно и смело. Первая наша задача – вооружиться. На железнодорожной станции стоят два поезда с оружием. Аргелян, отбери человек десять. Эти составы должны быть немедленно передвинуты во двор завода. Паровоз возьмете первый попавшийся. Ты, Розенталь, с десятком других ребят займешь станцию, без моего разрешения никому не давай говорить по телефону. Отправляйся! Привести сюда всех директорских лошадей – это твое дело, Олекса. В Пемете и в Мункач пошлем по верховому. Ты, Кондереш, поставишь ко всем заводским воротам охрану, по четыре вооруженных. Ты отвечаешь за то, чтобы никто из чужих не ступил на территорию завода. Членов дирекции считать чужими. Понял? Мандель, ты едешь в Мункач. Разыщешь Мондана, он сведет тебя к товарищу, который ожидает там сообщений.
Несколько минут Петр молчал, раздумывая, все ли в порядке. Кажется, ничего не забыл из того, что было предписано военным специалистом.
Через полчаса два поезда с военными припасами стояли во дворе завода, но толк от добычи был невелик. Один поезд был нагружен снарядами для тяжелой артиллерии, в другом оказались седла, сапоги, сбруя и прочая амуниция. Винтовок не было.
Рабочие, взбешенные неудачей, топтали сапоги из мягкой желтой кожи, словно желая выместить на них свою злобу. Женщины охапками тащили обувь домой.
– У кого есть дома оружие, сейчас же принести сюда, – распорядился Петр. – Остальные возьмут топоры. Вооруженных разбить на взводы, по сорок человек на взвод. Командиров взводов назначу я. Олекса, Клейн, Мухок, выстройте взводы.
Из-под соломенных тюфяков опять появились на свет старые обрезы, со времен Бела Куна поджидавшие там нынешнего дня.
– Ума не приложу, – сказал старый Бочкай. – Ветер дует с севера, с Верецке, а пушки слышны с юга, со стороны Мункача!..
Часов в десять прискакал из Лавочне вестовой, тоже верецкинский парень. Он поговорил с Петром наедине.
– Рожош и несколько украинских господ тоже в Лавочне. Во что бы то ни стало хотят впутаться в дело.
– Немедленно задержать их!
– Но ведь они помогают нам… Говорят за нас, говорят по-украински…
– Арестовать их и, если не заткнут глотки, расстрелять! Понял? Передай Лакате мой приказ: если хоть пикнут, тотчас же расстрелять их.
Парень пожал плечами.
– Передам…
– Из Свальявы пошлю вам двадцать вооруженных.
Петр отобрал двадцать человек – шестнадцать дровосеков и четырех заводских рабочих. Пока он размещал их на двух телегах, прибыл Секереш. Он был бледен, но удивительно спокоен. Отдал честь по-военному, не здороваясь ни с кем за руку. К рабочим обратился с краткой прощальной речью.
– Укажите дорогу русским братьям!
Телеги тронулись.
Секереш, Петр, Бочкай и несколько рабочих из Свальявы и Полены совещались в директорском кабинете.
– С территории севернее Мункача чехи вывели все войска и всю жандармерию. Сегодня ночью под Мункачем происходили артиллерийские маневры. Чехи, видимо, боятся, как бы венгерцы не послали полякам подмогу через Берегсас – Мункач. Более выгодного положения и желать нельзя. Мы организуемся в пограничной с Польшей области, а затем, когда русские дойдут до Верецке, начнем наступать на Венгрию.
– Надо бы послать помощь в Лавочне. Основательную помощь! Ворваться в Галицию…
– Полякам это было бы только на руку. Венгерцы имели бы тогда предлог вторгнуться в Русинско. А так, используя венгерско-чешские и чешско-польские противоречия, мы без помехи вооружимся.
– А если лавочненцев побьют?
– Лавочне – только эпизод. Мы будем разрушать тыл поляков и тем ускорим победу стоящих в Галиции красных войск. Когда же русские дойдут до нас, – а ждать этого не долго, – тогда нашему отряду предстоит огромная историческая задача. Мы начнем наступление на Венгрию и Трансильванию. Таково распоряжение Центрального комитета венгерской компартии и то же советует нам наш военный спец, – заранее предупредил Секереш всякое возражение. – Ты, Петр, останешься здесь, в Свальяве. Волоц и Верецке тоже будут в твоем ведении. Гольд будет в Ужгороде, с ним останется Мария. Я работаю в Берегсасе, Гонда в Мункаче, Мондан перешел в Пемете. Как бы только Готтесман не натворил каких-нибудь глупостей! В военных вопросах тебе помогут Ничай и еще один товарищ.
Петра словно обухом по голове ударили.
– Но это же безумие! Мы упускаем лучший случай!
– Ты видишь только Свальяву. Но Свальява – это еще не вся Средняя Европа!
– Нет, не могу я здесь оставаться, когда…
– Неужели в эту решительную минуту как раз ты, Петр, нарушишь порядок и дисциплину? Тебе важнее то, что ты лично будешь делать, чем интересы дела? Честное слово…
– Останемся здесь, товарищ Ковач, останемся, – сказал старик Бочкай.
Услыхав, что Рожош находится в Лавочне, Секереш пришел в негодование.
– Арестовать его! Убить, как бешеную собаку!
– Я уже послал приказ Лакате.
– Пошли еще раз. Передай, что это необходимо.
Когда Ничай со своим товарищем прибыли в Свальяву, Секереш распрощался.
– Не забудь, Петр, – говорил он ему с телеги, – не забудь, что когда мы отправимся на юг, мы будем впереди всех. Мы первыми войдем в Будапешт. Выше голову, Петр! До свиданья! Не печалься: верь мне, русские не нуждаются в нашей помощи. Русские!.. Ну, до свиданья!
Когда Мондан приехал в Пемете, Варга расшевелил уже всю округу.
Вооруженная охрана, пароли, пропуска.
Отряд в тридцать человек стоял, готовый к походу. Место назначения – Лавочне. Все вооружение составляли длинные жерди.
– Без оружия? – удивился Мондан.
Варга шепнул ему что-то на ухо. Мондан весело рассмеялся. Варга с довольным видом похлопал себя ладонью по лбу:
– Есть еще голова на плечах!
Уходящему отряду он произнес горячее напутственное слово:
– Товарищи! Пролетариат всех стран смотрит на вас. Угнетенные народы Азии, томящиеся в венгерских тюрьмах коммунисты – все ждут, чтобы вы принесли им освобождение!
Отряд построился по четыре в ряд.
Впереди, с большим красным флагом, шагал одноглазый Юрко.
– За мировую революцию – вперед!
Звездная ночь. В небе ни облачка.
На свальяво-волоцкой дороге от обутых в лапти ног пыль поднялась столбом.
– Живей, ребята!
Сколько Мондан ни уговаривал Варгу, – ни лаской, ни угрозой нельзя было удержать его в Пемете. Торжественно распрощавшись с ребятами, он отправился за ними следом. В пять минут успел передать Мондану все дела, и – поминай, как звали.
– За мировую революцию – вперед!
– Тихо, без разговоров. Чтобы ни единого звука!
Только лес говорил. На языке северного ветра.
Отряд так внезапно и бесшумно окружил охотничий замок, что его обитатели и сообразить еще не успели, какая опасность им грозит, как уже оказались пленниками.
Анталфи проснулся от громкого стука в ворота.
– Чорт возьми, я же не хотел засыпать!
Он спал одетый, только сменив ботинки на ночные туфли.
– Кто там? – крикнул он, высунувшись из окна.
Он разглядел какие-то темные фигуры. Это могли быть или чехи или поляки, но могли быть и большевики.
– Кто там? – повторил он по-немецки.
– Именем мировой революции приказываю: откройте ворота! – ответил по-венгерски Варга.
Несколько минут спустя отряд Варги уже взбегал вверх по мраморной лестнице.
Анталфи узнал Варгу.
– Что – революция? – тихо спросил он.
– Живо показывай, где оружие! – заорал Варга.
Анталфи молча указывал дорогу.
Огромный отделанный дубом зал, куда он ввел отряд, весь наполнен был деревянными необстроганными гробами. Ворвавшиеся в зал ребята в страхе отступили назад. Анталфи снял крышку с одного из гробов. Варга заглянул внутрь: кавалерийские карабины.
– Разбирай оружие, ребята!
– Как, товарищ Готтесман, началась революция? – снова спросил Анталфи.
– Мировая!
– А куда вы?
– На врага!
– И я пойду с вами!
– Вот как? Благодарим, хватит и нас одних. В готовом деле помощь не нужна.
Отряд в несколько минут вооружился. Некоторые навесили на себя по два, по три карабина.
– Патроны где?
Анталфи кивнул головой и направился к двери в другом конце коридора.
Послышались крики:
– А почему эти двери не открываешь?
– Все, что там – негодно.
– Открывай!
– Я же вам говорю, что там только плохое, негодное оружие…
– Открывай, тебе говорят!
Анталфи секунду колебался, потом пожал плечами и подчинился. Выбрав ключ в связке, бывшей у него в руках, он отпер дверь.
В слабо освещенной комнате навалены были соломенные тюфяки. Варга и его товарищи вытащили из них разобранные части пулеметов.
– Это ты называешь негодным? Это?! Ну, погоди, мерзавец! Сейчас же собери этот пулемет!
– Его нельзя собрать. Одна часть не подходит к другой.
– Сейчас же соберешь, а не то…
Анталфи прислонился к стене и скрестил руки. Свет от лампы падал на его бледное лицо.
– Ну?.. Раз, два…
– Будьте добры, товарищ Готтесман, объясните товарищам, что эти пулеметы негодны. Совершенно бесполезно пытаться…
– Никаких разговоров! – орал на него Юрко.
– Я вам объяснил, товарищи…
– Сделаешь или нет?
– Я же вам говорю…
– А-а, ты увиливать?!
Варга молча стоял рядом. Он знал, не мог не знать, что за этим последует, но не шевельнулся ни чтобы поддержать Юрко, ни чтобы защитить Анталфи. Он не успел сообразить, что теперь речь идет не только о жизни Анталфи, и если в первый момент он проявит нерешительность, то дальше будет поздно.
– А-а, ты увиливать?!
Юрко, обеими руками ухватив за ствол карабин, занес его над головой Анталфи.
– Буржуйский пес!
Приклад с размаху обрушился на череп Анталфи. Анталфи вскрикнул, кровь залила ему лицо, но он не упал. Шатаясь, шагнул вперед, руками ища опоры. В тот же миг удары градом посыпались на него.
Кровь. Брызги мозга. Кровь.
Труп с разбитым черепом Юрко приказал выбросить через окно во двор.
– Сволочь! – и он плюнул вслед трупу.
Варга молча и неподвижно наблюдал эту сцену.
– Кто сумеет собрать пулемет? – проговорил он наконец неуверенным, хриплым голосом.
Пока Юрко с тремя товарищами возились над пулеметом, остальные взломали винный погреб. Вытащили бочку во двор. Посреди двора разложили костер.
– Жратвы не держали, свиньи этакие! Но винцо у них знаменитое…
– Очень вкусное! Они его, верно, и вместо кофе и вместо жаркого лакали.
– Н-да…
Юрко терпеливо возился над пулеметом. Из трех парней двое всю войну провели около пулеметов, но не помогли ни терпенье, ни опыт: пулемет было невозможно собрать.
– А ведь прав был, собака! – заметил один из них.
– Прав был, упокой господь его душу.
– Упокой господь душу этого мерзавца!
Светало.
Костер во дворе почти потух. Парни, отяжелев от выпитого вина, дремали, вздрагивая от утреннего холодка.
– Вставай, ребята! – крикнул Варга. – Сейчас отправляемся.
Никто не двинулся с места.
Варга скомандовал, на этот раз уже сердито:
– Вставай! Стройся!
– Натощак?
– В Свальяве поедим.
– А до Свальявы?
– Где столько вина – и какого вина! – там и жратва найдется. Надо только поискать как следует. Куда это они ее упрятали…
– Не евши итти? Не спавши?
– Нечего зря время терять, ребята! Пора двигаться.
– Не евши?
– Не спавши?
Варге кровь бросилась в голову.
– Я приказываю! – крикнул он. – Кто ослушается, будет предан суду революционного трибунала!
– Ты это что?.. На нас?..
– Помалкивай лучше, не то и я заговорю!
Дровосеку, который взмахом руки хотел заставить его замолчать, Варга закатил оглушительную пощечину.
– Подлый контрреволюционер! – закричал Варга.
В ту же минуту он пошатнулся. Сзади кто-то ударил его по голове прикладом. Обливаясь кровью, свалился он у ног застывшегося уже Анталфи.
Вспыхнула ожесточенная драка.
Юрко, хотя и его качало от выпитого вина, поднял Варгу на руки и, держа его, как грудного младенца, пошел, ни разу не оглянувшись, по направлению к Свальяве.
Четырнадцать вооруженных парней последовали за ним.
Малочисленный отряд молча поплелся по шоссе.
Тимко был очень горд доверием, оказанным ему партией. Если что омрачало его радость, так это мысль, что ради него обошли Петра.
Но, с другой стороны, товарищ Гольд совершенно прав: Петр ни по-русски, ни по-украински не говорит, без чего в таком деле обойтись нельзя.
Знать бы только, какая там предстоит работа… Дело, может быть, и не такое уж важное. Хотя раз Гольд и Секереш, два таких опытных революционера, полагают, что оно важное и трудное… Конечно, не надо особой мудрости, чтобы понять, что чехи в этой напряженной политической обстановке без серьезной причины не приостановили бы железнодорожное движение. Им, очевидно, важно, чтобы никто не мог попасть в восточную часть Русинско. А если им это важно, то нам, значит, важно туда попасть. Выходит, стало быть… Ну, впрочем, там видно будет…
Поезд был переполнен пассажирами. Большинство ехало в Румынию. Тимко с любопытством разглядывал соседей. Румыны с подрумяненными щеками, евреи с длинными пейсами, русины в грубой холщевой одежде, несколько горожан такого вида, что никак не угадать, откуда они родом. Богатые и бедные – все одинаково ехали в вагоне третьего класса.
– Вот вам и демократия, – разглагольствовал один господин. – По этой линии, изволите ли видеть, ходят только вагоны третьего класса…
Тимко старался отгадать, кто едет по политическим делам, кто контрабандист, кто спекулянт. Но сколько он ни бился, распознать, кто к какой категории относится, ему так и не удалось. А между тем, раздумывал он, это было бы не только интересно, но могло бы и пригодиться ему: среди пассажиров наверняка были товарищи, ехавшие в Трансильванию, а может быть – и в Бессарабию.
В Кирайхазе, на пограничной станции между Чехией и Румынией, поезд окружили чешские и румынские солдаты.
– Паспорта!
Обыскали всех. Отделили подозрительных. Одного еврея избили в кровь.
У Тимко ничего подозрительного не обнаружили… Все бумаги в порядке – в Кирайхазу приехал по поручению Войтека Клейка, кошицкого торговца лошадьми, чтобы принять партию коней, прибывающую из Румынии завтра или послезавтра.
На квартире у машиниста Паттака Тимко переоделся. Паттак в этот день был свободен, вечером же ему предстояло вести воинский поезд в восточную часть Мармароша. Тимко поедет с ним в качестве кочегара.
Поезд отошел в девять часов и в одиннадцать прибыл по назначению. Большая часть пути пролегала по румынской территории. Тимко распрощался с Паттаком.
«Самое трудное впереди, – думал Тимко. – Больше десяти километров пешком. А дурацкая луна как назло светит во всю, чорт бы ее побрал!»
Светло, как днем. По шоссе, обсаженному яблонями, разъезжают конные патрули. Тимко почти весь путь проделал по глубокой канаве на краю дороги. Не раз случалось пробираться по колена в воде.
– Эх, кабы закурить…
Брезжил рассвет, когда он подходил к Слатине. Издали казалось, будто светляки летают по кривым, извилистым улицам. Тимко понял: пришел как раз во время – шахтеры с зажженными фонарями идут к шахте Людовика. Работа начинается в половине третьего.
Дудаш выходил из ворот. При виде Тимко страшно перепугался. Фонарь ходуном заходил у него в руках.
– Никто не видал? Жандармов у нас теперь больше, чем шахтеров.
Тимко быстро переоделся и пошел за Дудашем, несшим зажженный фонарь, хотя на дворе уже светало.
Спуск в шахту похож на крепость. Тьма жандармов. Легионеры установили два пулемета – один направлен на деревню, другой на шоссе. Над головами солдат большая дуговая лампа. Ее свет медленно меркнет в лучах восходящего солнца.
На сколоченном из досок подъемнике, движущемся на тросах, спускаются в шахту шесть шахтеров. Сквозь щели в полу подъемника видна шахта. Под ногами – словно звездное небо. Звезды медленно движутся. Подъемник ритмично вздрагивает.
– В добрый час! Отправляйся!
На мгновение все погружается во мрак. Холодная промозглая темь. И вдруг – ослепительный свет. Сырые соляные стены блестят ярче дуговых ламп.
– В добрый час!
Обнаженные по пояс рабочие кирками с короткими рукоятками крошат пласты соли. Работают, согнувшись в три погибели или стоя на коленях. Голова, шея, спина блестят от пота, как соль стен, уходящих во тьму.
– Сюда никакой жандарм не забредет, – сказал Дудаш своим низким басом..
Он дал знать восьмерым товарищам, чтобы сошлись за «церковью».
Пока собирались, Дудаш принялся рассказывать про «церковь». Как Тимко ни уверял, что до «церкви» ему мало дела, Дудаш не унимался. Всему свой черед, да еще и не все товарищи подошли. А что касается «церкви», то другую такую вряд ли где на свете сыщешь. Поначалу вырезали крест, – еще при дедах было, – затем купол, стены, под конец пол – по мере того как полуголая армия шахтеров тяжким трудом, в поте лица своего все глубже закапывалась в землю.
– В добрый час!
Когда все собрались, сразу же приступили к делу.
Первым заговорил Дудаш, а чтобы времени не терять зря, я все остальные восемь шахтеров пустились наперебой рассказывать Тимко:
– Три дня тому назад около тысячи польских солдат перешли границу. Не хотят больше воевать с большевиками.
– Да не поляки: украинцы!
– И немцы среди них есть.
– Их больше тысячи, пожалуй, будет. Лагерь, куда их согнали, с добрый город. Чехи окружили их колючей проволокой, а так как те ни на какие уговоры не поддаются, то лишили их пищи. Думают: авось с голодухи опять драться захотят.
– Они – товарищи?
– А чорт их разберет! Поляков ругают. Но офицеров своих не укокошили.
– Офицеры ихние у жупана живут. Их человек десять.
– Остальные в Галиции остались.
– Солдаты чертовски голодают. За полбуханки отдают сапоги или штаны..
– И сидят уже некоторые в чем мать родила.
– Здорово поляков ругают!
– А офицеры – те ругают Ленина.
– Здорово ругают!
Больше о поляках говорить не стали – перешли к собственным делам.
Лагерь польских солдат был окружен изгородью из колючей проволоки. С четырех сторон разложены были большие костры.
У костров чешские солдаты-легионеры обсуждали мировые вопросы.
– В Сибири с того же началось. Коли рассудить, за что им, в конце концов, воевать?
– Как «за что»? – возразил неуверенный голос. – За отечество…
– За какое? У украинцев их целых три, если не больше. За которое же им подыхать? И сейчас, верно, себе над этим голову ломают…
– А мы за что боролись? Нам было за что?
– А большевики? За что они дерутся?
– За землю…
– За землю!
Наступило торжественное молчание.
– Нам тоже землю обещали. Да как еще обещали!..
– М-да, обещали…
– Говорят, будто Ленин…
Ленин. – Тишина. – Ленин…
В лагере полуголые солдаты лежат на голой земле. Лунное сияние заливает этот странный лагерь. Грязные лохмотья, небритые, истомленные лица, грязные босые ноги. Солдаты лежат вповалку, чуть ли не друг на друге. Каждый ищет тепла у соседа.
Звездное небо – холодное покрывало.
Не спят, но и говорить нет охоты. Тут и там кто-нибудь ругнется вполголоса. Да и какой толк в ругани? На голодное брюхо и ругань пресна.
Время идет к полуночи, когда Тимко удается, наконец, перебраться через проволочную изгородь. Он – среди интернированных солдат.
«Эх, теперь бы… Чорт побери, зачем не высидел тогда в московской партшколе…»
Вечером следующего дня, часов около десяти, человек триста солдат вырвались из лагеря. Пока собирали за ними погоню, беглецы были уже далеко в горах. Да легионеры особенно и не старались ловить их. На кой шут? Чтобы здесь, на глазах, околели? За отечество? За какое отечество? Пускай догоняет, кому есть охота!
Молоденькому офицерику с тремя французскими орденами на френче, во что бы то ни стало желавшему организовать добровольцев для поимки беглецов, закатили оглушительную пощечину.
Беглецы шли среди гор, по лесным тропинкам, с востока на запад, по направлению к Свальяве.
По лесным тропинкам, босые, в гору, под гору – после трехдневной голодухи.
– Ну, погоди, буржуй…
Некоторые изнемогали, падали. Товарищи несли их до ближайшего жилья и оставляли там на милость дровосеков.
Остальные продолжали итти.
