Текст книги "Тисса горит"
Автор книги: Бела Иллеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
Толпа остается безмолвной и тогда, когда шесть легионеров стаскивают с досок Марию, защищающуюся от них руками и ногами, зубами и ногтями.
Мария визжит, кусается, царапается.
Легионеры связывают ей руки и затыкают рот грязной тряпкой.
Когда Петр прибегает на место импровизированного митинга, Мария уже в управлении начальника округа.
В ту же ночь ее отвозят в Мункач, где жупан тотчас же приказывает ее отпустить. Через неделю проходят и синяки от легионерских кулаков.
Упорная борьба в Свальяве продолжалась.
В Полене в кровь исколотили провокатора. Жандармы арестовали трех дровосеков, но те по дороге сбежали. На другой день вечером до полусмерти избили жандарма: набросили ему сзади на голову мешок, остальное уже было делом нетрудным. Оружие у него, понятно, отобрали.
На следующий день переговоры возобновились, но через полчаса стороны уже не говорили, а неистово орали, угрожая друг другу.
Директор переехал в Мункач.
Петр переселился в поленский лес.
Машины на заводе работали еле-еле. Поезд плелся медленнее пешехода.
На завод приходили женщины:
– Сколько еще ждать наших денег? Неужто и теперь останетесь в дураках?
Ребятишки кидали на улице камнями в главного инженера и распевали хором:
Погоди ты, пес буржуйский,
Вот приедет Бела Кун…
Три недели еще продолжалась война. На двадцать второй день подписали коллективный договор. Восьмичасовой рабочий день, повышение заработной платы вдвое, все долги насмарку.
Теперь на всех лесопильных заводах Лесистых Карпат полным ходом шел массовый саботаж.
Свальява стала лозунгом.
Зашевелились даже батраки огромного поместья графа Шенборна. И у них с уст не сходила Свальява.
Варга
Шесть часов вечера. В Пемете[21]21
Все встречающиеся в романе географические названия и обозначения подлинны, за исключением названия «Пемете». Возникновение последнего тесно связано с событиями 1920 г. Ввиду того, что цензура запрещала любую статью, вскрывавшую жестокости, чинившиеся чешскими легионерами и жандармами, или продажность властей, автор вынужден был опубликовать ряд небольших новелл, в точности воспроизводивших содержание запрещенных статей, но относивших место действия к вымышленному местечку «Пемете». Цензура пропустила эти новеллы, и это название в короткое время вошло во всеобщее употребление. Желая обрисовать местные условия, всегда, и в публичных выступлениях и в печати, говорили о Пемете. События, приуроченные в романе к Пемете, в действительности происходили на лесопильном заводе, расположенном к северу от Ужгорода, близ Ужокского горного прохода.
[Закрыть] на лесопильном заводе рабочий день окончился. У ворот высокие штабели досок – гладко обстроганные, готовые к отправке доски. На верхней доске, широко расставив ноги, стоит незнакомый парень с черными взъерошенными волосами и темными горящими глазами. Скомканная фуражка засунута в карман помятых брюк.
Когда первая партия рабочих показывается в воротах, он широко раскидывает руки и зычным голосом кричит:
– Рабочие! Братья! Я принес вам весть от Бела Куна!
Через пять минут его слушают человек двести рабочих.
А еще через четверть часа жандармы надевают ему наручники. Семерым рабочим, слишком громко протестующим против его ареста, тоже надевают наручники. Основательно избив, их немного спустя отпускают. Черноволосый недосчитывает двух зубов, и его, всего вымазанного в крови, с руками, связанными за спиной, посылают пройтись между двумя конными жандармами в Унгвар. Недурная прогулочка! Сорок километров…
На следующий день начальник полиции Окуличани вызывает к себе Секереша.
– Из Пемете жандармы привели секретаря партийной организации, которого вы туда направили. Зовут его Варга. Он произнес большевистскую агитационную речь.
– Быть не может! Жандармы неверно поняли его… Говорю вам: это совершенно невероятно. Варга – старый, испытанный социал-демократ.
Окуличани пожимает плечами.
– Очень жаль. Придется отправить его этапом на венгерскую границу.
Секереш объясняет, просит, улещает, – все напрасно. Окуличани непоколебим.
Секереш решается на смелый шаг и по телеграфу просит помощи у берегсасского жупана. На третий день Варгу выпускают.
– Балда! – орет на него Секереш, когда они остаются наедине. – Неужто ты никогда не поумнеешь?
– Сам балда, – спокойно отвечает Варга. – Думаешь, чехи не знают, кто мы такие? Знают и терпят нас только потому, что хотят с нашей помощью бороться против польской и венгерской пропаганды. А если враг знает, кто мы, к чему скрывать это от рабочих? Чехи хотят использовать нас, – почему бы и нам не использовать их слабость? Посмотрим, кто раньше сорганизуется: коммунистическая партия или чешская государственная власть!
– Видно, Готтесман, что, назвавшись Варгой, ты сразу стал теоретиком… Ну, да бог с тобой. Что до сути дела, могу тебя успокоить. И без тебя знаю, для чего мы нужны чехам. Все же для твоего сведения могу сообщить, что чехи малость просчитались. Мы прекрасно используем все легальные возможности и вскоре будем хозяевами в этой стране-ошметке. Но пока мы слабее их, нам нужно сорганизоваться, а не орать. Погляди, как прекрасно Петр работает в Свальяве. Расшевелил всю Верховину…
– Положись на меня. Округа Пемете не только зашевелится, а прямо в пляс пустится!
– Вот этого я и опасаюсь…
Разговор кончился тем, что Секереш отправил Готтесмана – Варгу обратно в Пемете. Там его уже ждали. Возвратился он под вечер и до самого утра беседовал с шестью бывшими военнопленными, вернувшимися из России, и несколькими бывшими бойцами венгерской красной армии.
Через три дня в Пемете начался массовый саботаж. Но здесь дело шло не так гладко, как в Свальяве. Слишком много было несчастных случаев. С другой стороны, идея Варги, чтобы отдельные группы рабочих соревновались между собой в умении работать медленнее, прекрасно удалась.
Но не одни рабочие учли события в Свальяве. Учла это и дирекция. Только в Пемете деньги пообещали не Варге, а православному попу. А попу денежки пришлись кстати.
Еще бы не кстати! Ведь у православного попа не было в Пемете ни церкви, ни жалованья. Дело в том, что греко-католические попы быстро сообразили, что на место портрета короля Карла следует повесить портрет Массарика. Они стали вернейшими слугами чешского государства, и чехи преследовали теперь православных с не меньшим пылом, чем в свое время венгерская знать. Вернее – хотели бы преследовать. Желание было, но не хватало сил. Православные попы работали вовсю. Греко-католические попы опирались на жандармов, православные же принялись ругать чехов, а этот голос внушал народу куда больше симпатий, чем голос, судебного пристава. У греко-католического попа – церковь и жалованье, а у православного – верующие. Большую половину веры составляла в сущности ненависть к чехам, но это особого значения не имело: верующие суть верующие.
Итак, казначей лесопильного завода в Пемете господня Клейн отправился к православному попу в Пемете. Поп был красивый, рослый, чернобородый мужчина, заказавший себе в Мункаче точь-в-точь такую же рясу, какую носят московские попы.
Господин Клейн передал попу от имени директора Шлезингера большой нагрудный серебряный крест и без всяких обиняков открыл ему, чего господин директор Шлезингер ждет от православной церкви. Через полчаса ударили по рукам.
Поп взялся за работу.
– Какой ты, собственно, веры, товарищ Варга? – стали вдруг допытываться люди.
– Какой? Лютеранской, понятно, – отвечает Варга, показывая сфабрикованную в Вене метрику.
– Гм… Гм…
Поп свое дело знает: не проходит и нескольких дней, как вся округа взбудоражена: не приведет к добру, если у православных партийным секретарем будет лютеранин. Глухой вначале ропот переходит в открытое возмущение, когда начинают поговаривать, будто Варга даже не настоящий лютеранин, а всего-навсего еврей-выкрест. Директор Шлезингер – душа этой антисемитской пропаганды.
– Будьте начеку, братцы. У этого еврея нехорошее на уме!
Саботаж идет на убыль. К членам дирекции вернулся дар речи.
– Что это такое? Что происходит? Братцы!.. Товарищи…
– Слышь, Варга, – говорит одноглазый Юрко, дровосек саженного роста, потерявший левый глаз в бою на Солнокском мосту. – Надо, слышь, что-то предпринять.
– В чем, собственно, дело?
Одноглазый Юрко говорит напрямик:
– Ведь евреи Христа распяли!..
– А других забот у вас нет?
– Так ведь… Темный народ эти лесные жители.
– Ну, ладно, – говорит Варга и прямо направляется к православному попу.
Ему везет: поп дома. Он стоит во дворе, любовно поглаживая большую породистую йоркширскую свинью.
– Да славится имя Иисуса Христа, Я к вам, ваше святейшество. По важному делу. Вы, верно, от души обрадуетесь: хочу переходить в православие.
Поповская свинья жирная и красивая – всего два дня как прислал ее в подарок директор Шлезингер. Поп, подоткнув до колен подрясник, с помойным ведром в руке, в замешательстве глядит на Варгу.
– Да что это вы вздумали? Взрослый человек, а хотите веру менять!
– Да видите ли, – смиренно говорит Варга, – сам знаю, что все это одна глупость, да что тут поделаешь?.. Ночью, во сне явился мне какой-то пузатый, лысый святой и говорит мне: «Ну, товарищ Варга, если не хочешь прямо в ад угодить, тотчас же переходи в православную веру». Вы же понимаете, ваше преосвященство, мне вовсе не охота попадать в ад!..
– Что сон? Чепуха! – отвечает поп и опускает пустое помойное ведро.
Свинья сует рыло в ведро, потом разочарованно отворачивается и недовольно хрюкает.
– Стыдно вам. Кто же обращает внимание на сны? – произносит поп наставительно, словно говорит с амвона.
– Стыдно-то стыдно, ваше преподобие, но что поделаешь: верю в сны! А к тому же, надо сказать, я из убеждения стремлюсь перейти в православную веру.
– Преследуемая вера, – говорит поп, одной рукой почесывая свинье шею, а другой гладя собственную бороду. – Тюрьма, оковы, а то и мученическая смерть ожидает православных…
– Ничего, ваше святейшество. И вшами уже маялся, и коростой, и пуля в животе сидела, и в тюрьме гнил – неужто мученичества испугаюсь?..
Поп выпускает свинью и уже обеими руками поглаживает бороду. Он морщит лоб, и поглаживание переходит в нервное подергивание.
– Ну? – торопит его Варга.
– Приходите через шесть недель, – говорит поп и, не добавив ни слова, уходит в дом.
– Погоди, мать твою… – бормочет Варга и на следующий день опять является к попу, на этот раз уже в сопровождении четырех дюжих мужиков.
– На крестины пришли, ваше святейшество, – начинает Варга.
Поп во все глаза глядит на него.
– Чего вздумали, дети мои? Нужно шестинедельное наставление в вере, двухнедельное размышление.
– Нечего время терять, батюшка, – вмешивается в беседу одноглазый Юрко. – Всегда ненавидел попов, да и вообще набожных людей не переваривал. Однако, бог мне свидетель, жалко было бы мне, батюшка, если бы с вами какая-нибудь беда стряслась. Не видать мне в жизни повешенного буржуя, если не повыдергиваю вам бороденку, коли долго будете кочевряжиться.
– Чего его слушать?
– Дать ему в морду!
– Терпение, ребята, терпение. Не забывайте, что мы имеем дело со святым человеком, со служителем господа. Ну, так как же, батюшка?
Четверть часа спустя Варга получает свидетельство о крещении.
«Дорогой товарищ Секереш. С тех пор, как я принял православие, все идет как по маслу. И пишу я тебе, собственно, только потому, что вчера произошло неожиданное событие: пришли в Пемете два господского вида человека, агитаторы великорусской партии, и устроили митинг перед домом попа, страшно ругали венгерцев, евреев, чехов, большевиков и поляков, но пуще всего доставалось от них украинцам. Я не знал, как к этому отнестись, и счел за лучшее поколотить их как следует и выгнать из деревни. Так и сделали. Теперь поговаривают, будто за это нам может здорово влететь. Я, правда, не из пугливых, но будет все же хорошо, если напишешь мне, чего, собственно, хотят великоруссы и как с ними поступить, если опять сюда сунутся, чего, однако, не думаю: отдубасили мы их на совесть.
В общем же, как уже сказал, дела в порядке.
С социал-демократическим приветом районный секретарь
Варга».
Тридцатого апреля в Пемете был подписан коллективный договор, по образцу соглашения в Свальяве. Первого мая состоялся митинг; второго на заводе, после длительного саботажа, возобновили работу, а третьего Варга получил телеграмму от Секереша:
«Немедленно лично доставь копию коллективного договора в секретариат парткомитета в Свальяве».
– Гм… Как проще попасть в Свальяву? – опрашивает Варга у Юрко.
– Лучше и скорей всего – пешком. По железной дороге тебе придется сделать крюк до станции Чапа, и оттуда, через Мункач, лишь поздно вечером ты прибудешь в Свальяву. Пешком же это отнимет у тебя пять-шесть часов, самое большее. Дорога прямая, отличное шоссе, то самое, которое от Будапешта ведет через Ужок на Львов. Старая военная дорога.
По обе стороны шоссе тянутся горы. По левую – они темно-зеленые: там преобладает хвоя. По правую руку, к югу, покрыты светлой зеленью дубов. Через час пути горы здесь сменяются холмами, поросшими виноградом. По другую сторону темная хвоя чередуется с свежей листвой дубов, осин и берез.
Среди разных оттенков зелени можно различить цветущие гроздья дикого каштана.
Стучит дятел, свистит иволга, шепчется листва.
Варгу вдруг потянуло петь:
Дешева твоя кровь, бедняк,
Зарабатываешь медный грош…
После двух часов ходьбы Варга замечает высокое здание с красной крышей и башенками. Еще немного – и он стоит перед великолепной усадьбой. В ту же минуту с противоположной стороны к воротам усадьбы подкатывает огромный лиловый автомобиль, и из него выходит Анталфи. Дорожное пальто чуть не до пят, автомобильная фуражка и большие автомобильные очки. Не заговори Анталфи первым, Варта ни за что бы его не узнал.
– Здорово, Готтесман! Ты как сюда попал?
– Вот тебе раз! Анталфи, какой дьявол тебя сюда занес?
– Я снял этот охотничий замок. Построен он, собственно, не для меня, – его много лет назад выстроил один граф, собираясь пригласить к себе на охоту императора Вильгельма. А так как Вильгельм по нынешним временам вряд ли сюда пожалует, я и решил снять его, чтобы даром не пустовал.
– А на кой шут тебе охотничий замок?
– По правде говоря, я сам хорошенько не знаю. На что– нибудь да пригодится. А ты что тут поделываешь?
– Я в Волоце слесарем. Был теперь здесь неподалеку, в третьей отсюда деревне. Звали несгораемый шкап починять.
– Петр Ковач тоже в этих краях?
– Да, – говорит Варга. – Работает в Берегсасе, в каком– то кооперативе.
– В Берегсасе? А я думал – в Унгваре…
– Возможно. Наверно не знаю.
Несколько минут спустя Варга прощается. Отказывается от обеда и даже отклоняет предложение мигом довезти его в автомобиле до Волоца.
– Важным барином стал, – желчно замечает Анталфи.
В Свальяву Варга приходит в четыре часа дня. Петра дома нет – он с самого утра отправился в Полену. Когда Варга приходит в Полену, Петр уже в горах, в лесу. Гонда, приведший последний поезд из Свальявы, приглашает Варгу к себе.
– Товарищ Ковач тоже ко мне придет, – говорит он.
И действительно, через час с лишним Петр является.
– Готтесман?!..
Они обнимаются со слезами на глазах.
– Почему ты не привел товарища Варгу в лес? – спрашивает Петр у Гонды.
– У товарища на лбу не написано, что…
– Ты прав. Знаешь, – обращается Петр к Варге, – зачем тебя вызвали в Свальяву?
– Нет.
Петр кивает Гонде, тот выходит и вскоре возвращается с кипой листков.
На семи языках – чешском, словацком, украинском, русском и польском написано:
НЕ ДОСТАВЛЯЙТЕ ОРУЖИЯ ВРАГАМ СОВЕТСКОЙ РОССИИ
– Неужели дело зашло так далеко? – удивленно спрашивает Готтесман.
– Ты что? Газет не читаешь?
– Нам их доставляют только на третий день.
– На, прочти…
На первой странице «Мункачской газеты» жирным шрифтом напечатано:
ПОЛЬСКИЕ ЛЕТЧИКИ СБРОСИЛИ БОМБЫ НАД КИЕВОМ
Война
Мы красная кавалерия, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ.
На протяжении ближайших двух недель на территории Прикарпатской Руси стало выходить семнадцать новых газет: пять ежедневных и двенадцать еженедельных. Газеты венгерские, украинские, чешские, еврейские. Теперь своим печатным органом обзавелась каждая из существующих партий, – даже и те, что существовали пока только в проекте. По языку, направлению, политической платформе эти газеты весьма различались между собой, но в одном все они были единодушны: в вопросах польско-русской войны.
Все партии и газеты сходились на том, что война, шедшая по соседству, за Карпатами, будет последней войной человечества. Все они полагали, что ликвидация большевизма обусловит спокойное восстановление Европы, за которым последует долгожданное всеобщее благоденствие. И ни у одной газеты не мелькало и тени сомнения в том, что священным долгом исстрадавшихся народов Прикарпатской Руси – как перед самими собой, так и перед всем человечеством – является соблюдение строжайшего нейтралитета.
Нейтралитет же – это само собой разумеется, хотя об этом и не говорится – не исключает доставки оружия воюющим сторонам.
До этого времени в Прикарпатской Руси на страже мира стояла, помимо чехов, лишь военная французская миссия. Теперь в продолжение двух недель в город прибыли американская, английская, итальянская и бельгийская военные миссии. Гостиницы были переполнены. В ресторанах рекой лилось шампанское. По улицам в роскошных новеньких автомобилях проносились ослепительно элегантные женщины.
Один за другим проходили с запада длинные, длинные поезда и через Мункач, Свальяву, Верецке и Лавочне уходили на Львов.
В Ужгороде и Мункаче витрины магазинов разукрасились дорогими, изысканными вещами, исчезнувшими с самого начала мировой войны, самые названия которых и перед войной были знакомы лишь очень состоятельным людям.
Все, что угодно, можно было достать в магазинах, и решительно на все находились покупатели.
В полдень на площадях гремели военные оркестры, собирая толпы гуляющих.
В Мункач прибыл русский балет. Сцена была убрана чешскими национальными и русскими царскими флагами.
Лилось шампанское. Текли деньги.
Доллары, фунты, франки, лиры, злотые, леи, кроны.
Таких празднеств еще не видывала страна Лесистых Карпат.
Музыка, пение, танцы, хлопанье пробок.
Длинные, длинные поезда мчались по линии Верецке – Лавочне – Львов.
ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ПОЛЕВОГО ШТАБА РЕВВОЕНСОВЕТА ОТ 7/V 1920 г.
«В Киевском районе наши части с ночи на 6 мая вели упорные бои с превосходными силами противника на позиции северо-западнее и юго-западнее Киева; к вечеру противнику удалось приблизиться к окраинам города, и наши части, сдерживая контратаками натиск противника, согласно приказанию, начали планомерный отход на левый берег Днепра».
Едва светало, когда Секереша, спавшего глубоким предутренним сном, разбудил ранний гость.
– Не гневайтесь, – начал Анталфи, – что тревожу вас в такой ранний час. Но мне сегодня же утром необходимо уехать в Мункач, а дело, которое привело меня к вам, не терпит отлагательства.
Секереш, зевая во весь рот, тщетно тер кулаком глаза, надеясь отогнать сон, и, наконец, попросил папиросу.
– От нее окончательно очухаюсь, – пояснил он.
Анталфи кинул свой золотой портсигар на одеяло Секерешу и затем поднес огня.
– По какому делу, товарищ Анталфи?
– Я, действительно, по делу, товарищ Секереш. По весьма серьезному делу.
– Прекрасно, – ответил Секереш. – Люблю серьезные дела!
– Прежде, чем начать, позвольте задать вам один вопрос, дорогой товарищ Секереш. Скажите мне, но только откровенно, для кого вы, собственно говоря, работаете?
– Как «для кого»? Странный вопрос. Я работаю для социал-демократической рабочей партии и для «Ужгородской газеты».
– Я не спрашиваю, где вы работаете – это я и без того знаю. Вы мне скажите, для кого вы работаете! Верьте мне: этот вопрос я задаю не из праздного любопытства.
– Верю, безусловно верю, товарищ Анталфи. Ну… Если говорить откровенно – я работаю для самого себя. Мне хочется пожить.
– Вы, стало быть, не желаете быть со мной откровенны? Пусть так. Но я выступаю с открытым забралом. Я потому задал этот вопрос, что ту партию, тот класс или ту нацию, на которую вы работаете, я готов и могу вооружить. Я по баснословно дешевым ценам поставлю первоклассные винтовки, револьверы, ручные гранаты, разборные пулеметы, патроны, походные кухни, солдатскую обувь, даже мелкие орудия. Ваша партия, затратив ничтожные суммы, может стать вооруженной силой. Я, понятно, сделал бы это и без денег, но, к сожалению, обстоятельства таковы, что… я в этом деле не хозяин. Тем не менее, каким ростовщиком и живодером ни был бы мой компаньон, вам, товарищ Секереш, все мои товары обойдутся до смешного дешево.
Секереш, сперва приподнявшийся на кровати, опять повалился на подушки. Курил папиросу затяжка за затяжкой и молчал.
– Вы не ожидали с моей стороны подобной откровенности, не так ли? – продолжал Анталфи. – Теперь еще два кратких замечания. Первое: завод, представителем которого я состою, изготовляет винтовки с коротко обрезанными стволами, весьма, следовательно, удобные для нелегальных организаций. Вместе с тем это обстоятельство ничуть не уменьшает верности боя. И второе: на каждом заказе посредник получает пять процентов комиссионных. Не перебивайте, пожалуйста: я отлично знаю, что вам, товарищ Секереш, деньги не нужны. Но подумайте немного о ваших товарищах. Что сказали бы, например, те из них, что голодают в венских бараках, если бы однажды почта принесла им неожиданно тысячу-другую долларов? А?.. И чтобы такое чудо совершилось – в вашей власти, товарищ Секереш, исключительно в вашей власти. Наконец последнее: мы принимаем и небольшие заказы. Да, мы выполняем заказы даже на несколько сот винтовок. И вот что, товарищ Секереш, буду с вами до конца откровенен: не думайте, будто мне неизвестно, для кого вы все работаете – вы, и Петр, и Готтесман. Прекрасно известно. Я знаю, что вы мне говорите неправду, и я даже за это на вас не в обиде, я прекрасно понимаю, что все против меня. Но это – одна только видимость. На самом же деле… Именно теперь я смогу доказать, что остался таким же верным солдатом партии, каким был в Советской России и в Советской Венгрии. Да, для этого я к вам, главным образом, и пришел. Я вооружаю партию; когда же партия захватит власть, тогда… Я, в конце концов, не со вчерашнего дня большевик. Что было, то было. Но дальше у нас один путь. Я говорю открыто: я попрежнему считаю себя большевиком, я дам вам оружие, а когда пробьет час… вы и мне дадите винтовочку. Она будет в надежных руках, верьте мне…
Пока Анталфи говорил, Секереш соскочил с кровати и, скинув с себя ночную рубашку, принялся за умывание. В своем возбуждении он даже не заметил, что в тазу не вылитая с вечера, грязная вода.
– Что означает ваше молчание? Вы мне указываете на дверь?
Секереш, продолжая умываться, отрицательно помотал головой.
– А какой марки винтовки? – спросил он немного погодя.
– Французской.
– Где вы живете, товарищ Анталфи?
– В Мункаче, в «Звезде».
– Ладно.
Когда Анталфи ушел, Секереш стал поспешно одеваться.
– Мерзавец, – бормотал он. – Этакий подлый и глупый мерзавец! Что он так опустился, это я еще могу понять, но что так поглупел… Неслыханно!
В полдень он отправился в редакцию.
– Идет война, – сказал ему Хайош, главный редактор. – Следовало бы почаще писать на военные темы.
– Вы совершенно правы, господин редактор. Хорошо было бы, например, пустить большую статью о том, в какой мере угнетение украинцев поляками ослабляет мощь польской армии.
Редактор испуганно вскочил. Его веснущатое лицо побледнело от страха.
– Ради бога, господин Секереш, – заикаясь от волнения, пробормотал он. Вы, видно, хотите, чтобы прикрыли мою газету? И как раз теперь при такой благоприятной конъюнктуре!
– Боже меня сохрани, – сказал Секереш. – Но какие же статьи имели вы в виду, господин редактор?
– Да как сказать… Сейчас любая статья о войне интересна. Чрезвычайно сенсационной была бы, например, статья, вскрывающая тайну победы французского оружия…
– Тайну победы французского оружия? – удивился Секереш. – А в чем, позвольте спросить, заключается эта тайна?
– В французской технике, понятно! В высоких преимуществах французской оружейной промышленности. Мы должны прямо указать, что лучшее в мире оружие – это винтовка Крезо-Шнейдер. Да, господин Секереш, об этом мы должны написать!
– Следует, следует написать, – кивнул головой Секереш. – А скажите, господин редактор, не знаете ли вы, случайно, некоего господина по фамилии Анталфи?
– А почему… вы об этом спрашиваете? – заикаясь, пробормотал редактор.
– По совести говоря, и сам не знаю, – с улыбкой ответил Секереш. – Пришла почему-то в голову эта фамилия.
Машинист взбирается на паровоз. Снимает фуражку, чтобы утереть вспотевший лоб. В фуражке листок:
НЕ ДОСТАВЛЯЙТЕ ОРУЖИЯ
ВРАГАМ СОВЕТСКОЙ РОССИИ
Кочегар покупает на станции хлеб. Хлеб завернут в большой лист оберточной бумаги. На бумаге надпись на семи языках:
ПОЛЬСКАЯ АРМИЯ БОРЕТСЯ ЗА ГОСПОД,
А КРАСНАЯ АРМИЯ – ЗА ТЕБЯ!
Кондуктор лезет в карман за папиросой. В кармане нащупывает бумажку:
НЕ ДОСТАВЛЯЙТЕ…
Половина сопровождающей поезд воинской охраны укладывается спать. Когда просыпается, из каждого ствола винтовки выглядывает беленькая бумажка. На бумажке на семи языках надпись:
ПОЛЬСКАЯ АРМИЯ БОРЕТСЯ ЗА ГОСПОД,
А КРАСНАЯ АРМИЯ – ЗА ТЕБЯ!
В железнодорожных мастерских рано утром расклеивают воззвание генерала Пари:
«Предупреждаю население Прикарпатской Руси…»
Вокруг воззвания какие-то неизвестные наклеили маленькие бумажки.
НЕ ДОСТАВЛЯЙТЕ…
ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ПОЛЕВОГО ШТАБА РЕВВОЕНСОВЕТА ОТ 16/V 1920 г
«В Киевском районе наши части, перейдя в наступление, ведут бои в 15 верстах северо-восточнее Киева; противник оказывает упорное сопротивление. В Черкасском районе нами занято местечко Корсунь, в 50 верстах западнее гор. Черкассы. В Вапнярском районе наши части ведут успешный для нас бой в 15 верстах южнее ст. Вапнярка».
Длинные, длинные поезда следуют один за другим через Мункач, Свальяву и Лавочне – ко Львову. Один-два пассажирских вагона, а за ними длинная, длинная вереница товарных вагонов с воинской охраной.
Из Чапа отправляется поезд. В нескольких километрах от станции между двумя вагонами обрывается сцепка, и весь товарный состав отцепляется. Машинист не замечает случившегося, паровоз с двумя пассажирскими вагонами мчится дальше, а товарные вагоны застревают посреди пути. За ними высылают паровоз, который отводит их обратно на станцию Чап. Там после продолжительного маневрирования их прицепляют к следующему поезду. Паровоз этого поезда не выдерживает такой нагрузки и, немного не доходя до Мункача, застревает. В итоге – опоздание на семь часов.
Между Мункачем и Свальявой паровоз сходит с рельс. Движение приостановлено на полдня…
Между Свальявой и Волоцем взрывается вагон. Движение остановлено на сутки.
Длинными, длинными вереницами стоят на путях длинные, длинные составы – пустые пассажирские вагоны, запломбированные товарные.
На станциях – застрявшие транспорты с военным грузом.
Всюду на путях – застрявшие транспорты с военным грузом.
Составы охраняются солдатами. У солдат в карманах, в фуражках, в кисетах с табаком – бумажки с надписью на семи языках:
НЕ ДОСТАВЛЯЙТЕ…
ПОЛЬСКАЯ АРМИЯ…
ЧТО ЕДЯТ ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ? – ЧТО ЕДЯТ СОЛДАТЫ?
ДАЛА ТЕБЕ РЕСПУБЛИКА ЗЕМЛЮ? – ЛЕНИН ДАСТ!
Всюду расклеено последнее воззвание генерала Пари:
«ПРЕДУПРЕЖДАЮ НАСЕЛЕНИЕ ПРИКАРПАТСКОЙ РУСИ…»
«ПРОТИВ НАРУШИТЕЛЕЙ…»
Всюду маленькие бумажки:
НЕ ДОСТАВЛЯЙТЕ…
ПОЛЬСКАЯ АРМИЯ…
ДАЛА ТЕБЕ РЕСПУБЛИКА ЗЕМЛЮ? – ЛЕНИН ДАСТ!
Вагоны, которые попадают в депо на ремонт, там и застревают.
Если же их оттуда выпускают, они оказываются в худшем состоянии, чем были раньше.
Что ни день, то новые крушения, новые взрывы на линии…
«ПРЕДУПРЕЖДАЮ НАСЕЛЕНИЕ…»
НЕ ДОСТАВЛЯЙТЕ…
Его превосходительству генералу Пари,
военному губернатору Прикарпатской Руси.
От военного министра Чехо-Словацкой республики.
Учитывая настроение чешского и словацкого населения, военный министр республики вынужден обратиться к вашему превосходительству с просьбой временно отказаться от введения военного положения, в отношении же пробравшихся в рабочую среду подстрекателей пока что ограничиваться тюремным заключением и более суровых мер не применять.
Предложение вашего превосходительства, касающееся румынских железнодорожников, мы передали по телеграфу в Румынское королевское министерство иностранных дел через парижское посольство румынского королевского правительства.
Прага, 12 июня 1920 года.
ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ПОЛЕВОГО ШТАБА РЕВВОЕНСОВЕТА ОТ 12/VI 1920 г.
«В Киевском районе на правобережном участке наши части, развивая наступление с севера, с боем овладели станциями Тетерев и Бородянка. На Коростень-Киевской ж. д., южнее Киева наши части, разбив противника под Васильковым, овладели этим городом. Поляки в панике бегут, преследуемые нашими войсками. По дополнительным сведениям, наши частя, форсировав Днепр, вступают в Киев. В боях под Киевом на левом берегу Днепра нами захвачено свыше 350 пленных, 200 000 патронов, много оружия, снарядов, 200 вагонов и большое количество железнодорожного имущества.
По поручению тов. Сталина сообщаю, что Киев занят нашими войсками. По полученным сведениям, противник перед отходом из Киева взорвал там городскую электрическую станцию, Владимирский собор, водопровод, пассажирскую и товарную станции.
Секретарь тов. Сталина Брезановский».
Петр как раз был на станции, когда на Верецке прошел первый поезд с румынскими железнодорожниками и под охраной румынских солдат. Петр немедленно дал об этом знать товарищам в Ужгород. К тому времени, когда от Секереша пришел ответ, все железнодорожные линии, ведущие в Галицию, оказались уже в руках у румын.
Петр тотчас же выехал в Полену. Секретарские обязанности взял на себя Тимко.
Рано утром Тимко разбудили мужики. Пришли за советом, – вернее, за разъяснениями, потому что опять, как год назад, народ оставался в неведении.
– Правда ли, что русские братья уже бьют поляков?
– Правда ли, что Ленин своими руками раздает землю?
– Верно ли, что Красную армию ведет деревенский парень?
– Поспеют ли сюда до жатвы?
– Кто господ вешать будет – русские или мы сами?
– Укажут ли нам, кто уже готов для веревки?
У Тимко голова идет кругом. Но вот и заводской гудок. Наконец-то можно итти – нужно итти…
На заводе, на каждом шагу, то один рабочий, то другой отзывают его в сторону.
– Как с винтовками, товарищ?
– Кто людей распределять будет? Как бы опять не вышло, что только в последнюю минуту узнают, кому что делать нужно.
Варга часто обходит деревни. В окрестностях Пемете не трудно было работать. Там крестьяне живут вперемежку с рабочими лесопильного завода, – зимой они в большинстве и сами работают на заводе или в лесу. Все они захвачены великой борьбой за зарплату. В этих местах богатых крестьян знают только понаслышке. Здесь вся хорошая земля принадлежит графу.
На рассвете Варга проглотил кусок сала с паприкой, другой кусок, примерно в ладонь, завернул в газету, сунул в карман, в другой карман запихал ломоть хлеба и отправился в путь по горной тропке.
Варга вырос в городе. Его родина – Уйпешт, проспект Ваци, Комариный остров. Там достаточно ему зайти на любую фабрику, чтобы нюхом узнать, что нужно делать.
С крестьянами Варга сталкивался только на фронте да в военных лазаретах. В войну приходилось ему видеть разрушенные, сожженные, разграбленные деревни. Солдаты, пушки, обозы… Жители этих деревень мало походили на людей, рожденных женщинами. Не удивительно, что разбросанные по лесистым Карпатам маленькие поселки дровосеков Варга, при этакой «подготовке», принял за настоящие деревни. На лесной поляне пять-шесть хат, на ближнем холме, в получасе ходьбы, еще три-четыре хибарки.
