Текст книги "Тисса горит"
Автор книги: Бела Иллеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)
В ратуше тоже большое оживление. В кабинете у бургомистра Кириллов, берегсасский жупан, спорит с мункачским жупаном. Начальник полиции, бывший штаб-ротмистр австрийской армии, усердно поддакивает Кириллову. Хозяин поглядывает на обоих спорящих, силится придать лицу благодушное выражение и потчует гостей коньяком.
– Нет, – говорит Кириллов, – в Илаву я бы их не послал. Это безобидные сумасшедшие, а не серьезный враг. Вот эти, внизу, – кивает он в сторону окна, – это другое дело, а те…
В соседней комнате собрался весь главный штаб социал-демократической партии. Иван Рожош привез с собой Марию. Из Берегсаса прибыл рабочий-деревообделочник, по фамилии Тамаш. Из Кошицы явился какой-то редактор, низенький, кругленький блондин, старый, испытанный вождь тамошних социал-демократов. Секереш занялся им. Петр беседует с Тамашем. Мария разглядывает в окно собравшуюся толпу. Она в страшном возбуждении. Глаза лихорадочно блестят. Тамаш перечитывает свои заметки.
– Представьте себе, – обращается вдруг Рожош к Секерешу, – сегодня полиция опять накрыла шайку заговорщиков. Двадцать три человека! Устроили собрание в замке…
Секереш остается стоять с открытым ртом.
– Что-о?!
Петру кажется, что он ослышался. Он густо краснеет.
– Что?
– Почему это вас, товарищи, так изумляет? Наша полиция и в самом деле работает великолепно, а к тому же эти болваны – прямо поверить трудно! – устроили собрание под звуки гобоя. Это, понятно, дикая выдумка Дани Чики: «Пусть, мол, дураки чехи думают, что в замке привидения!» Но на этот раз они влопались. Два венгерских офицера, бывший мункачский бургомистр, аптекарь из Берегсаса, несколько помещиков – все венгерские джентри. Подумать только: затевать ночью тайные сборища в замке! Дани Чики привели в пьяном виде. Ничего, в Илаве протрезвится. Дурацкая романтика!..
– Неимоверно глупо, – спешит согласиться Секереш. – В замке устраивать тайные собрания!..
– Ну, нам это как раз наруку, – довольным тоном продолжает Рожош. – Сегодня я заострю вопрос на венгерской ирреденте. Демократия – против белого террора. Рабочие массы – за демократию. Этот идиот Чики оказал нам услугу. Чехи останутся нами довольны.
– А рабочие? – спрашивает Петр.
– Рабочих мы уже завоевали. Выгляните-ка на улицу. По первому же зову собралась целая армия. С нынешнего дня партия – грозная сила.
– Рабочие пришли потому, что ждут чего-то от нас.
– Они получат больше того, что ждут. Я буду требовать интернирования венгерской знати и энергичного протеста против белого террора в Венгрии. Буду во всю разносить Хорти и вообще венгерскую контрреволюцию.
– Ну, а в отношении здешних дел?
– Демократия – вот лозунг. Увидите, какой будет энтузиазм!
И Рожош с довольным видом потирает руки.
Митинг открывает, стоя на балконе ратуши, делегат от Берегсаса, Тамаш. Позади него стоит Рожош, а несколько в стороне опирается на балюстраду кошицкий делегат. Мария и Петр отошли в дальний угол балкона.
Дверь в залу открыта – там разместились высшие чины магистрата, журналисты и несколько жандармских офицеров.
Народ так запрудил площадь, что кажется, будто всю ее накрыли русинским крестьянским одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков.
Слово предоставляется Ивану Рожощу.
Рожош выступает вперед. Снимает шляпу. На нем светлый сюртук и кричащий пунцовый галстук. Высокая балюстрада лишь до половины скрывает его статную, мускулистую фигуру.
Прежде чем начать, он широко раскидывает руки, словно хочет весь народ, всю собравшуюся здесь бедноту заключить в свои объятия. Народу кажется, что перед ним – вождь бедноты.
Еще не произнеся ни слова, Рожош уже захватил слушателей. Глухой нерешительный гул, потом два-три возгласа – и вот уже вся площадь оглушительно вопит и беснуется… Тысячи шапок мелькают в воздухе.
– Рожош!.. Рожош!.. Рожош!..
Рожоша самого захватывают эти непрекращающиеся овации.
Раскрасневшись, он горящим взглядом обводит неистовствующую толпу. Он ищет мысли, слова, которые ответили бы желаниям масс. И если бы овации не длились так долго, он бы это слово, быть может, и сказал. Но по мере того, как крики медленно стихают, Рожош усилием воли подавляет искушение. Нет, он возьмет себя в руки, он не обманет тех, кто послал его сюда.
Еще несколько запоздалых «Да здравствует!» и затем – тишина.
Толпа напряженно ждет.
– Уважаемые товарищи!
Голос Рожоша резко рассекает тишину.
– Чехословацкая демократия… социал-демократия… чехословацкая демократия… провокация венгерской знати… Подрывная работа большевиков…
Не больше десяти минут говорит Рожош, и вот в левом углу площади возникает ропот, слабый сперва, как ропот молодой листвы под легким ветерком.
– Чехословацкая демократия… Гнусный венгерский большевистский террор.
Ропот усиливается, растет, заполняет всю площадь, вторит голосу Рожоша, как контрабас в цыганском оркестре вторит первой скрипке.
– Чехословацкая демократия… Банкротство русской революции…
– С землей как? – кричит вдруг голос с середины площади.
– Большевики землю дают! – подхватывает визгливый женский голос.
– Земли!.. Земли!.. Земли!.. – ревет вся площадь.
Рожош бледнеет. Он втягивает голову в плечи, как солдат, заслышавший шум приближающегося снаряда. Он кусает губы. Затем опять раскрывает объятия.
– Товарищи! – силится он перекричать многоголосый рев толпы. – Товарищи! Братцы! Большевистская провокация…
Дальше говорить ему не удается.
Может быть, услыхали слово, может быть, только почуяли его, но народ дальше слушать не хочет, не хочет больше молчать.
– Земли!.. Земли!.. Земли!..
Кажется, будто кричит один рот, один огромный рот, с которого впервые за этот год сняли замок.
– Ленин!.. Ленин!..
Рожош еще пытается заговорить, но позади него, в комнате ратуши, берегсасский жупан и начальник военной полиции уже действуют.
– Ленин!.. Ленин!..
С двух сторон площади словно из-под земли вырастают длинные цепи жандармов. Штыки, шлемы.
– Ленин!.. Ленин!..
Когда народ замечает жандармов, штыки сверкают уже у самых телег. За жандармами движутся полицейские с резиновыми дубинками. Спереди – ратуша, сзади – гостиница «Звезда» с опущенными железными ставнями, с обеих сторон жандармы.
– О-о-ох!..
Приклады работают. Глухо отдаются удары резиновых дубинок.
– О-о-ох!.. О-о-ох!..
Теперь всего четверо остались на балконе. Впереди – берегсасский жупан, позади Рожош, Мария и Петр.
Жупан застыл, скрестив руки. Лицо его неподвижно, только глаза обшаривают площадь.
Мария прислонилась к стене. Мгновение ей кажется: сейчас потеряет сознание, но она овладевает собой и порывается броситься к жупану. Петр схватывает ее за талию и не пускает. Мария пытается крикнуть, но Петр ладонью зажимает ей рот. Мария вонзает зубы в ладонь, на руке выступает кровь, но Петр не отнимает руки.
– О-о-ох!..
Душераздирающий вопль оглушает Петра. Чего тут возиться с Марией, когда там… Он выпускает ее и быстро уходит в комнату.
Мария бросается за ним.
Иван Рожош, мертвенно-бледный, с закрытыми глазами лежит на диване. Секереш водой освежает ему виски и в чем-то тихо убеждает его.
Мария делает несколько шагов к брату, но потом вдруг круто поворачивается и подходит к Петру.
– Что же теперь будет? – вполголоса говорит она.
– Они начали, мы будем продолжать, – шопотом отвечает Петр.
Комната полна народа. Одни хлопочут около Рожоша, другие, разбившись на кучки, обсуждают события.
– Площадь очищена, – громко объявляет Кириллов, входя с балкона. – Последний митинг в этой стране окончился. Надеюсь, что после опыта вчерашней ночи и нынешнего утра правительство возьмет себе за правило держать всех на подозрении. Отныне все подозрительны, – кто так, кто этак, без различия чинов и состояний.
– Значит, и вы тоже, господин жупан? – говорит Мария Рожош.
– Я тоже, – отвечает Кириллов.
Мункачский жупан, потупив глаза, стоит посреди комнаты и в смущении кусает ногти. Берегсасский жупан, поигрывая моноклем, некоторое время молча, с улыбкой, разглядывает напуганного коллегу, а затем медленно направляется к Петру. Но раньше, чем он успевает раскрыть рот, между ним и Петром вырастает фигура Секереша.
– У меня к вам, господин жупан, почтительная просьба от «Унгварской газеты». Широкой публике будет чрезвычайно интересно узнать ваше мнение о происшедших событиях. «Мнение человека твердой руки», – под таким заголовком хотел бы я, с вашего позволения, опубликовать это интервью…
– Широкая публика… – говорит жупан, стараясь казаться безразличным, – широкая публика… Ну, если это тоже на пользу демократии – не возражаю.
Не успевает он договорить, как дверь отворяется, и начальник военной полиции с порога громко рапортует мункачскому жупану, что при разгоне митинга ранено двадцать девять человек, из которых четырнадцать пришлось отправить в больницу.
Улицы безлюдны. Повсюду патрули легионеров. На перекрестках конные полицейские. На расстоянии двухсот шагов, отделяющих ратушу от гостиницы «Звезда», Петра и Секереша два раза останавливают.
Очутившись у себя в номере, Секереш сразу же утратил все свое самообладание. Он бросился на кровать и зарыл голову в подушки. Петр молча ходил по комнате. Тело Секереша судорожно вздрагивало, словно он плакал. Подойдя к нему, Петр приподнял его, как ребенка, и повернул на спину. Секереш сел на кровати.
– Ужасно! – вздохнул он. – Ужасно…
– Мы, значит, на неправильном пути? Так, что ли, Иосиф?
– Нет, иного пути нет. Все говорит за то, что вскоре поляки нападут на Советы. Через эту маленькую страну в Галицию ведут три стратегические линии, линии неизмеримого значения. Нужно во что бы то ни стало мобилизовать массы.
– Словом, иного пути нет? – резко вскричал Петр.
Секереш с удивлением взглянул на него.
– Чего ты кричишь? Я уже сказал, что другого пути нет.
– А если нет, то не будь старой бабой, делай свое дело и не хнычь.
Секереш поморщился, точно отведал уксуса, и укоризненно покачал головой. Но вдруг улыбнулся виноватой улыбкой, вскочил и обнял Петра.
– Ты прав, дружище. Спасибо тебе, – буду держать себя в руках…
В номер к Петру постучал официант. Рожош просит его спуститься в общую залу.
В коридорах уже горит электричество. Ресторанная зала пуста, занят всего один столик: за ним сидят Рожош с сестрой, берегсасский жупан и несколько офицеров. У Рожоша багровое лицо. Разговаривая с Петром, он ни на минуту не выпускает из рук стакана с вином.
– Я сейчас уезжаю в Берегсас, – говорит он, – но завтра в полдень вернусь. Пожалуйста, приходите к этому времени ко мне. До моего возвращения ничего не предпринимайте: после сегодняшнего случая нужна сугубая осторожность. Я хочу и буду делать все сам.
Петр молча наклоняет голову.
– Было бы желательно, чтобы и господин Секереш поехал с вами, – предлагает берегсасский жупан.
Рожош одобрительно кивает.
– Унгварский поезд уже отошел, а потому я прихвачу товарища Ковача с собой в автомобиле, – заявляет Мария. – Я еду в Унгвар, через полчаса двинемся.
В гору – под гору…
Дорога ведет через холмистую местность.
Автомобиль бесшумно мчится по шоссе, проложенному в стратегических целях. Небо в тучах, кругом темно, только автомобильные фары отбрасывают свет на дорогу.
Пятьдесят километров, шестьдесят, семьдесят… Откинувшись на кожаные подушки, Мария и Петр молчат.
– Петр, – раздается вдруг голос Марии.
Петр удивленно взглядывает на нее: до сих пор Мария называла его товарищем.
– Видите, Петр, я была права. Народ настроен в пользу большевиков. Ему нехватает лишь руководителя. А про то, что вы – большевики, знают только власти, народ об этом и не догадывается.
– А если власти знают, как они это терпят?
– До сих пор терпели потому, что не считали вас опасными. Венгерских белых они больше боятся и намерены использовать вас в борьбе с ирредентой. Но что они предпримут после сегодняшнего случая – не знаю. Берегсасский жупан считает вас главным уполномоченным большевиков. Секерешу он верит. Кстати, я тоже долгое время считала Секереша предателем. Наружность у него такая, что подумать о нем можно все, что угодно.
Петр криво улыбнулся.
– Не сердитесь за откровенность, – говорит Мария, подсаживаясь ближе. – Я за тем и просила вас поехать со мной, чтобы предупредить вас: берегсасский жупан собирается вас арестовать и выдать Венгрии. На ваше место он прочит Секереша. Не знаю, как вам быть.
Петр продолжает молчать.
– Надо итти в массы и прямо сказать им: пусть забирают землю. Кто им помешает? Солдаты, что ли? Да они ждут не дождутся, когда смогут расправиться со своими офицерами. Слышали, кстати, последнюю новость? В Берлине контрреволюция, в город вступили белые полки. Великолепно! Это послужит сигналом к революции. А вы знаете, что такое революция в Германии? Бывали вы когда-нибудь в Германии? Там можно ехать часами, и повсюду дорогу окаймляют фабричные трубы. Вот будет наступление, когда двадцать миллионов германских рабочих вместе с русскими перейдут Рейн! Двадцать миллионов рабочих… А вы? Вы спите!.. Хотя я и знаю, кто вы такие, а все же нередко вынуждена думать, что вы предатели. Трусы!..
– Вы приехали, товарищ Мария. Машину можете отослать, я и пешком дойду.
– Не уходите еще, Петр, – умоляюще говорит Мария, когда машина отъехала. – Зайдемте, побеседуем немного.
– Опять ругать будете?
– Нет, больше не буду.
– Вы, Петр, ошибаетесь, если думаете, что я потому лишь большевичка, что ненавижу брата. Это не так. За что его ненавидеть? Ничтожный человек, без всяких убеждений, значения не имеет никакого. А я родилась революционеркой. Мы живем в эпоху пролетарской революции – теоретически это для меня совершенно очевидно. В наше время революционер не может не быть большевиком… Это вам ясно? В восемнадцатом году в Будапеште меня не приняли в партию потому, что у меня отец был священником, а брат полицейским офицером. Но здесь я буду работать за десятерых… Хотите чаю, Петр?
Пока Мария возится со спиртовкой, Петр молча разглядывает ее. Теперь только замечает он, что черные брови сходятся у нее над переносицей – это придает лицу выражение такой решимости! «Удивительно, – раздумывает он, – до чего это смуглое решительное лицо напоминает мягкие черты голубоглазой Драги…»
– Что будет с вами, Петр, если вас выдадут? Вам надо бежать…
Светало уже, когда Мария проводила Петра до ворот. Придя домой, Петр, одетый, как был, бросился на кровать.
Генерал Пари
– Ну, если и этот идиот – гений…
Генерал Пари в сердцах швырнул на пол только что полученную из Франции газету.
– Если и этот идиот – гений…
Злоба военного диктатора Прикарпатской Руси была вполне понятна. За четыре года мировой войны французские генералы, один за другим, достигали всемирной славы, «спасали отечество и дело угнетенных народов», и только ему ни разу не представилось случая каким-нибудь простым, но невиданно смелым подвигом вписать свое имя в мировую историю. И вот, не угодно ли… Война окончилась, он торчит здесь, в этой паршивой стране, а тем временем в Малой Азии тот старый идиот вновь спасает Францию!
Генерал нагнулся, поднял газету, но, кинув взгляд на первый лист, опять отшвырнул ее. Несколько минут он в задумчивости простоял у огромного, доходившего до самого пола зеркала. Оттуда смотрел на него стройный, мускулистый, седоватый, очень изящный военный, левую руку опустивший в карман, а правую заложивший между первой и второй пуговицами тужурки, как можно это видеть на портретах Наполеона.
– Мерзавец… – с презрением сказал генерал, сам хорошенько не зная, к кому это относится.
Он чувствовал себя очень несчастным. Да, мировая история забыла о нем, и война, мир, весь свет – все-все складывается иначе, чем он предполагал. Да… Чешский военный оркестр ежедневно исполняет французский национальный гимн, гимн великой революции. На здании управления Прикарпатской Руси развевается французский трехцветный флаг. И все же генерал чувствовал, что солдаты великой революции или императора как-то по-другому стояли на завоеванной или освобожденной ими земле, чем он. Нет, он совсем иначе представлял себе все это. Он не знал, в чем тут ошибка, но что она есть, в этом сомнения не было.
Мировая история…
Он дважды нажал кнопку звонка. Дверь бесшумно отворилась и так же бесшумно опять закрылась. Спиной к закрытой двери, вытянувшись в струнку, стоял адъютант генерала. На груди у него пестрели цветные ленточки знаков отличия. Широкий шрам пересекал его загорелый лоб.
Генерал несколько секунд мрачно глядел в лицо капитану. Его подмывало сказать ему что-нибудь неприятное, но ничего подходящего в голову не приходило, а потому он заставил себя улыбнуться и, подойдя к капитану, протянул, ему руку.
– С добрым утром, капитан. Попрошу вас достать мне из секретной переписки дело Бекеша.
– Слушаю-с, ваше превосходительство.
Генерал с нетерпением вскрыл большой, хоть и не слишком толстый конверт и вынул из него докладную записку Бекеша.
Он пересчитал страницы: целых восемнадцать. Всякая охота читать сразу же отпала.
Это повторялось уже три раза. Три раза он вскрывал, а потом вновь запечатывал, не читая, докладную записку доктора Бекеша.
Доклад унгварской политической полиции всегда портил генералу настроение. Теперь, в четвертый раз принимаясь за чтение, он тоже начал с полицейского доклада.
О прошлом лица, называющего себя доктором Бекешем, удалось собрать следующие, совершенно бесспорные сведения:
Лицо, именующее себя доктором Бекешем, с декабря 1918 г. по апрель 1919 года состояло, под именем Ивана Беске, в чине полковника в армии галицийско-украинской народной республики, возглавляемой Петрушевичем.
С февраля 1915 года по ноябрь 1918 года упомянутый Иван Беске под именем Тадеуша Татажинского служил сначала в качестве интендантского фельдфебеля, а впоследствии в качестве интендантского лейтенанта в польском легионе, состоявшем под командой полковника Пилсудского и входившем в состав австро-венгерской армии.
С 1912 года по 1915 год он, также под фамилией Татажинского, был санитаром в частной львовской лечебнице Кеннига.
С 1908 года по 1912 год он находился в Северо-американских соединенных штатах. О жизни его в этой стране достоверных данных до сих пор получить не удалось.
До отъезда в Америку, т. е. до 1908 года, он состоял парикмахерским подмастерьем в гор. Черновицах…
Генерал всего раз беседовал с доктором Бекешем. Шесть недель тому назад он принял этого украинца, явившегося к нему с рекомендательным письмом от начальника кошицкой военной полиции. Аудиенция затянулась на несколько часов. Генерал долго беседовал с Бекешем, – вернее, Бекеш говорил с генералом.
Весь план разработан у него до мелочей. Весь сорокамиллионный народ… Вне сомнения, Бекеш был бы уже одним из его доверенных, даже, может быть, его правой рукой, если бы не этот дурацкий полицейский доклад. Теперь же дело представлялось несколько щекотливым. Полковник, фельдфебель, парикмахер…
Дойдя в своих размышлениях до этого пункта, генерал невольно взглянул на свою правую руку, которая пожала руку парикмахеру. Взглянул, словно желая убедиться, не пристала ли мыльная пена к этим длинным холеным пальцам.
Он крупными шагами несколько раз прошелся по толстому красному ковру, потом, подойдя к письменному столу, нервно сунул дело Бекеша в конверт. Он собирался уже позвонить, как вдруг дверь отворилась, и вошедший адъютант доложил о приходе майора Рожоша.
С досады генерал Пари забыл предложить своему гостю стул.
Рожош растерянно стоял у огромного письменного стола перед генералом, сидевшим в бархатном кресле.
– Я уже вчера вечером в Берегсасе высказал вам свое мнение, – начал генерал Пари, – и к сказанному мне нечего добавить. Я недоволен, очень недоволен социал-демократической партией. Вы ничем, решительно ничем не лучше большевиков.
– Ваше превосходительство, вы оскорбляете нас, – несколько возвысив голос, сказал Рожош.
– Я констатирую только факты. Верно ли, что вы устроили митинг? Верно ли, что на этом митинге превозносили Ленина? Верно ли, что жандармерия вынуждена была прибегнуть к оружию?
– Верно.
– Чего же больше? Уж не хотите ли вы, чтобы я терпел, да еще деньгами поддерживал разлагающую работу большевистской партии? Что вы на это скажете?
Рожош, стиснув зубы, стоял перед генералом. «Спокойствие, спокойствие», – убеждал он себя и наскоро обдумывал доводы, которые Секереш трижды повторил ему в автомобиле между Берегсасом и Унгваром.
– Так как же, стало быть?
– Ваше превосходительство… – начал Рожош, но генерал прервал его.
– Почему вы не садитесь, майор? – спросил он очень любезно. – Прошу вас – закурите папиросу, или, может быть, угодно сигару?
Рожош выбрал французскую папиросу с серебряным мундштуком и, пока возился со спичками – никак не зажигаются эти дрянные чешские спички! – и медленно раскуривал папиросу, успел кое-как перегруппировать свои доводы.
Если генерал говорит с ним в таком тоне… Он взглянул на генерала, потом на блестевший на стене громадный портрет Массарика, глубоко затянулся папиросой, выпустил дым и лишь тогда заговорил:
– Я вполне понимаю опасения вашего превосходительства и в значительной мере разделяю их сам. Агрессивность рабочего класса и крестьянства действительно принимает ужасающие размеры, и что-то необходимо предпринять. Мы обязаны взять инициативу в свои руки. Но что мы должны делать, ваше превосходительство? Перед нами два пути: русский и немецкий. Русский путь – это жестокое подавление рабочего движения. Результат: пролетарская диктатура, чека, уничтожение дворянства и буржуазии, гибель культуры. Немецкий путь – это легальное демократическое рабочее движение. Рабочие могут организовываться безнаказанно и открыто, а потому тайная организация не имеет для них такой притягательной силы. Они ежедневно слышат и, слыша, проникаются уверенностью в том, что шаг за шагом, медленным путем приближаются к социализму, что нет поэтому никакой надобности в вооруженном восстании и гражданской войне. Результат – республика, против которой вряд ли приходится возражать. А может быть, даже… Ведь вам, ваше превосходительство, известно, что в Берлин вступили надежные войска. Поверьте, самое верное, могучее оружие против большевизма – это, ваше превосходительство, социал-демократия.
Изысканный французский язык Рожоша всякий раз удивлял и обезоруживал генерала.
Но сегодня генерал был особенно не в духе. Сегодня его раздражало даже то, что этот дюжий мужик осмеливается так хорошо говорить по-французски.
– …И, наконец, нельзя ни на минуту забывать, что и против венгерской и против польской ирреденты тоже нет лучшего оружия, чем социал-демократия. Там – белый террор, здесь – свобода, демократия. Именно поэтому в Праге у власти находится социал-демократическое правительство. Именно поэтому премьер-министром товарищ Туссар. Ваше превосходительство, вы должны знать…
– Знаю, – прервал его генерал, – знаю, нужны деньги.
Кровь бросилась Рожошу в лицо. Он встал. Генерал с удивлением взглянул на него.
– Вы еще даже не сказали, господин майор, сколько нужно, а уже собираетесь уходить.
Рожош вновь сел. Он не взглянул на генерала и, не дожидаясь его приглашения, взял новую папиросу.
– С разрешения моего правительства я увеличиваю ежемесячное пособие русинской социал-демократической партии, но вы должны помнить, г-н майор, что большевизм, что всякое действие, хотя бы отдаленно напоминающее большевизм, это – преступление, это – бунт. Вы мне отвечаете за всякое мятежное слово. Я плачу, плачу хорошо, но за хорошие деньги требую хорошей работы. Мы поняли друг друга, господин майор, не так ли?
Отпуская майора, генерал опять позабыл протянуть ему руку.
По уходе Рожоша генерал снова взялся за доклад Бекеша и добрые полчаса знакомился с ним. Прочитав, он запер его в ящик письменного стола и потом дважды нажал кнопку настольного звонка.
– Капитан, принесите мне, пожалуйста, полицейский доклад об Анталфи.
В ожидании он нервно стучал по столу карандашом.
– Сорок миллионов человек, – бормотал он. – В случае мобилизации – это больше четырех миллионов солдат!..
«Погоди у меня только, погоди!.. Уж я тебе покажу!..» – убеждал себя майор Рожош, спускаясь по лестнице.
Но как только он очутился на улице, яркое солнце и весенний ветер сразу отрезвили его.
«Что ты покажешь? Как? У генерала власть, а у тебя?.. Ну, погоди только, погоди…»
– Видите ли, товарищ Ковач, – говорил он четверть часа спустя, – буду с вами совершенно откровенен. В свою очередь жду и от вас полной откровенности. После вчерашнего митинга я намерен был – как бы это выразиться? – освободить вас от ответственной работы. Я нисколько не сомневаюсь в вашей добросовестности, но результаты митинга сильно скомпрометировали вас. Партия была на волосок от гибели. Итак, моей первой мыслью было освободить вас от дальнейшей работы, да и берегсасский жупан настаивал на этом. Но я передумал. Я не хочу проявлять несправедливости ни в отношении вас, ни в отношении партии. Вы честный работник и партии нужны. Все же оставаться на прежнем, слишком видном и ответственном посту вам нельзя. В Свальяве, в горном округе, нужен районный секретарь. Если вы мне обещаете не предпринимать никаких самостоятельных политических шагов и организовывать тамошних рабочих исключительно для экономической борьбы, для борьбы за повышение заработной платы, то…
– Кто будет моим преемником?
– Журналист Секереш… ах, ведь вы старые друзья… Секереш сегодня вступил в партию… Словом, согласны вы стать секретарем в Свальяве?
– Согласен, – ответил Петр, немного подумав.
– Прекрасно, прекрасно. Благодарю вас, товарищ Ковач.
Рожош горячо пожал руку Петру.
– Надеюсь, вы станете успешно работать. Партия должна стать внушительной массовой партией. Должна стать силой, внушительной массовой силой.
– Нелегкое было дело, – говорил Секереш. – Битый час уговаривал Рожоша. Но еще трудней было с берегсасским жупаном. Башковитый, прохвост! Чорт его знает почему, но ты у него на особом подозрении. Пришлось в буквальном смысле слова подкупить его…
– Подкупить?!.
Петр даже рот разинул от изумления.
– Не деньгами, понятно. Я сделаю из него «большого человека». Ему нужна реклама, газетная реклама. Этот дурак хочет всему свету показаться «человеком твердой руки». Он думает, что генерал Пари потерпит рядом с собой другую какую-нибудь величину. Буду его расхваливать, пока Пари не начнет ревновать. Сейчас он для нас опаснее генерала Пари. Он не забудет всего, что видел в России. Он-то знает, что такое большевизм. Что ж, буду расхваливать его, пока он не сдохнет!
