Текст книги "Тисса горит"
Автор книги: Бела Иллеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)
Раскол
Гонда не доверял своим силам. Он боялся, – более того, был совершенно уверен, что не удержится на своем посту. Подумать только: сколько Секереш перевидал на своем веку, сколько учился, сколько знает, и теперь ему, Гонде, машинисту из Полены, предстоит сменить его в работе. Смехота! Жалкая замена!..
Его подмывало вернуться назад. Пассажирский поезд, который обычно плетется еле-еле, теперь почему-то бешено мчится. До Ужгорода остается всего каких-нибудь полчаса. Эх, лучше бы вернуться… Но если никто в Ужгород не поедет, то это будет еще меньше, чем если будет там он, Гонда… От него товарищи по крайней мере узнают о положении дел…
Он в страхе уставился детскими голубыми глазами в разбитое окно вагона.
Гонда сошел с поезда. Одет он был в праздничный костюм и в руках нес свой зеленый солдатский сундучок. Ужгород он знал плохо, а потому нанял извозчика. Вылез из пролетки за два дома до места назначения. Извозчику, лошадь которого, по всей видимости, страдала старческой слабостью, дал на чай так много, что тот сначала подозрительно осмотрел деньги – не фальшивые ли, а затем принялся изо всех сил нахлестывать свою клячу – как бы глупый седок не спохватился, что передал ему лишнее.
Когда стемнело, на квартире портного Франса Терека собралось девять товарищей. Гонду здесь ждал весьма неприятный сюрприз. Терек без обиняков приступил к делу: всем товарищам известно, – да об этом уже весь город говорит, – что Секереш присвоил себе крупную сумму денег и бежал с ними в Венгрию.
«Вот новое доказательство того, – писала «Ужгородская газета», – что большевистские агитаторы пробираются по поручению Хорти в Чехо-Словакию, чтобы подорвать и погубить молодую демократию. Ужгородская полиция располагает документальными данными, не оставляющими и тени сомнения в том, что Иосиф Секереш был связан непосредственно с Николаем Хорти».
Гонда в немногих словах рассказал, что произошло с Секерешем.
Товарищи облегченно вздохнули, мрачные лица просветлели.
– Ну, будь они трижды прокляты! Недурно придумали…
– Но как это вы, товарищи, могли поверить, будто Секереш…
– Да ведь он все время якшался с Окуличани!
– Такое ему было дано задание.
– Так-то оно так, а все же…..
Гонда подробно расспрашивает товарищей о положении. Дела – ничего, идут. С тех пор, как с русского фронта стали поступать хорошие вести, настроение у ребят сильно поднялось. Все же недочетов всюду много. Никто не знает, кто состоит членом партии, кто не состоит, не говоря уже о том, что никто еще не получил инструкций, что должен делать он, а что его сосед. Каждый работает на свой страх и риск.
Гонда раздает инструкции. Короткие, точные приказы.
Голос его звучит твердо.
На следующий день он устанавливает связь с окрестными организациями.
На третий – ведет переговоры с солдатскими уполномоченными. Дела идут.
Гонда живет на кухне у столяра. Теперь эта кухня – центр движения, центр всей маленькой страны. Все идет, как по маслу.
Когда ужгородская прокуратура издала приказ об аресте Секереша, в руках у Рожоша имелись уже резолюции свальявской и пеметской партийных организаций: обе они откололись от социал-демократической партии.
В то время как генерал Пари знакомился с докладами Рожоша и начальника полиции Окуличани, Рожош получил уже одиннадцать подобных резолюций.
К тому времени, когда из Праги был получен ответ на телеграмму генерала Пари – военный министр, принимая во внимание настроение чешских рабочих, не соглашался на объявление военного положения, – одновременно с этой телеграммой генерал получил и доклад «Канцелярии пропаганды»: социал-демократическая партия раскололась. На одной стороне оказались все организации, на другой в полном одиночестве остался их вождь.
Прокуратура взяла обратно приказ об аресте Секереша. Редакция «Ужгородской газеты» жирным шрифтом напечатала извещение, что распущенные о господине Иосифе Секереше слухи оказались гнусной выдумкой подлых, бессовестных агентов Хорти. Редакция бесконечно сожалеет, что дала ввести себя в заблуждение, и приносит своему старому и испытанному сотруднику господину Иосифу Секерешу искренние извинения.
Генерал Пари пригласил к себе «господина партийного секретаря Гонду» для дружеского обмена мнениями. Гонда отправился к нему в сопровождении Нитая из Селлеша, одного товарища из Мункача, одного из Берегсаса и – Секереша.
Генерал принял делегацию с большим почетом. Он бесконечно рад, что имеет наконец возможность с глазу на глаз побеседовать с уважаемыми господами и заявить им, что является действительным и искренним другом рабочих. Он связан личной дружбой с целым рядом старых, испытанных вождей французского рабочего движения. Он, конечно, не большевик, но ничего не имеет против того, чтобы рабочие сорганизовались на основе международной солидарности. Он знаком с рабочим движением и знает, что существуют два Интернационала: западный и восточный. По его мнению, западный, так называемый Второй Интернационал, представляет собой значительно большую культурную и экономическую силу, чем так называемый Третий, а потому он – в интересах рабочего класса Прикарпатской Руси – просит уважаемых собеседников, чтобы они возобновили свои международные связи не через Третий, а через Второй Интернационал. Поскольку же это, быть может, сопряжено для них с некоторыми затруднениями, он, генерал Пари, охотно возьмет на себя роль посредника между вождями Второго Интернационала и вождями вновь образованной Независимой социалистической партии Прикарпатской Руси…
ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ПОЛЕВОГО ШТАБА РЕВВОЕНСОВЕТА ОТ 12/VI 1920 г.
«Запфронт. В свенцянском направлении наши части заняли Свенцяны, причем захвачены трофеи. Продолжается энергичное преследование противника в юго-западном направления. В Молодечненском направлении наши войска энергичным натиском заняли Молодечно. Станция Молодечно горит. В Минском направлении наши части заняли местечко Логайск и, развивая наступление, лихим налетом овладели Минском. В Мозырском районе наши части упорным боем форсировали реку Птич и заняли местечко Копоткевичи и станцию Птич. Наступление продолжается».
После переговоров с генералом Пари Секереш отправился обедать. Пообедав, вернулся домой, переоделся и пошел прогуляться по берегу Унга. Весеннее половодье давно кончилось, вода спала, и с одного берега на другой можно было перейти, перепрыгивая с камня на камень.
Секереш улегся на берегу.
– Еще только половина пятого… Гм…
Со скуки начал бросать в воду камни.
В начале шестого со стороны города показался большой лиловый автомобиль. Недалеко от Секереша машина стала: что-то стряслось с мотором. Пока шофер доискивался причины повреждения, сидевший в автомобиле господин с русой бородой вышел и по-немецки спросил Секереша, как называется река. Секереш представился, и господин тоже назвал себя: доктор Гольд.
Доктор Гольд прибыл накануне в Ужгород по поручению датского Красного креста, а в настоящее время совершал прогулки в автомобиле, знакомясь с окрестностями столицы. Узнав, что Секереш – журналист, он пригласил его составить ему компанию. В обществе интеллигентного джентльмена, хорошо знакомого с местными условиями, прогулка не только поучительнее, но и куда приятнее.
Секереш принял приглашение.
Автомобиль тронулся.
Несколько минут доктор Гольд и Секереш молча сидели друг возле друга.
– Чего ради мы, собственно говоря, разыграли всю эту комедию? – заговорил, наконец, по-венгерски доктор Гольд. – Ни одна живая душа нас не видела.
– Никогда нельзя знать. Здесь столько полицейских – полдюжины на каждого жителя. Но борода у тебя, надо воздать тебе должное, действительно великолепна. Я бы тебя, честное слово, не узнал. Это не значит, конечно, что канцелярия пропаганды не узнает. У чешского льва всегда два хвоста, но у канцелярии пропаганды сотня глаз.
Лиловый автомобиль без малого три часа разъезжал по шоссе.
Секереш и доктор Гольд-Гюлай обсудили партийные дела до мельчайших подробностей.
Гюлай был очень недоволен.
– Много шума, а толку мало – таково было его мнение.
– Не забудь, что мы должны взять установку на краткие сроки. Темп мировой революции…
– Краткий срок – это правильно. Но если дело дойдет до действий, мы обанкротимся.
– Ты ошибаешься.
– Хотелось бы, чтобы ты оказался прав. Теперь нам, конечно, не остается ничего иного, как продолжать то, что вы начали. Изменим мы лишь одно, и на этом я настаиваю: те товарищи, которые работают легально, не должны принимать непосредственного участия ни в работе военной организации, ни в подпольной работе, связанной с Венгрией. Охотно допускаю, что государственная власть у вас неопытная, подкупная, слабая, но все же мы не в праве поступать легкомысленно. С Петром, Монданом и Ничаем я хотел бы побеседовать лично.
– Что же, это можно устроить, – сухо ответил Секереш.
– Этот Гонда прекрасный парень, – продолжал Гольд, не замечая или не желая замечать недовольного тона Секереша. – Вообще здешние товарищи мне очень нравятся.
– Мне также.
Гольд крепко хлопнул Секереша по плечу.
– Какая у нас будет красная армия! Этого зверя Хорти мы одним ударом сбросим в Адриатическое море. Если подумать, что еще несколько недель, и…
Секереш с горящими глазами восторженно кивал головой.
– Еще несколько недель, и…
В тот же вечер Секереш послал Ивану Рожошу письмо.
Письмо это было не написано Секерешем, а получено им самим. За последнюю неделю он получил около двухсот подобных писем. Партийные организации, а также люди, сочувствовавшие партии, – притом не из рабочих или крестьян, – письменно уверяли его в своих симпатиях и в своей преданности.
Такое письмо было получено им и от служащих мункачского жупаната. Под письмом стояло пятьдесят две подписи.
Письмо начиналось с обращения:
«Многоуважаемый и искренно любимый товарищ Секереш!..»
Секереш после недолгого размышления взял перочинный ножик, соскоблил с письма свою фамилию и написал вместо нее «Рожош».
Подправив таким образом письмо, он отослал его Ивану Рожошу.
Легионеры
События следовали одно за другим, неумолимо и оглушительно, как удары парового молота, пущенного полным ходом.
В день возвращения Секереша из Праги румынские железнодорожники уже перевозили французское оружие по направлению к Лавочне.
В тот день, когда Секереш ударил Немеша по лицу, Петр переехал в Волоц. Когда генерал Пари пригласил вождей новой партии на «дружеское собеседование», виадук между Волоцем и Верецке уже лежал в обломках.
На другой день после взрыва Петр вечером возвратился в Свальяву. Тимко уже знал о случившемся. Оставшись наедине с Петром, Тимко вопросительно посмотрел на товарища, как будто хотел спросить, кто и как это сделал. На его немой вопрос Петр ответил:
– Ей-богу, не знаю. Работа не наша. Мы собирались это сделать послезавтра.
– Кто же, в таком случае?
– Не знаю. Может быть, украинцы?
Больше они об этом не говорили. Женщины легли спать, а мужчины остались сидеть, обсуждая перспективы войны. Две недели, в крайнем случае семнадцать-восемнадцать дней, никак не больше, – и русские будут здесь. Надо торопиться, надо быть готовыми к их приходу.
Они уже собирались лечь спать, Ольга давно спала, как вдруг дом огласился отчаянным плачем Наташи. Ее вопли, звучавшие как крики о помощи, разносились далеко по сонной улице. Ольга вскочила, мужчины также поспешили на помощь, но Наташу ничем нельзя было успокоить. Когда Петр хотел напоить ее водой, она в кровь исцарапала ему руку.
– Надо сходить за доктором, – сказала Ольга.
Тимко грубо выругался…
– Только этой драной кошки нам и недоставало, чтоб ее…
Ольга вступилась за Наташу. Ее растрепанные белокурые волосы блестели при чахлом свете керосиновой лампы, глаза метали искры. Тимко предпочел умолкнуть.
Когда явился Бекеш, Наташа уже успокоилась. Лежала на спине, тяжело дыша и испуганно обводя комнату большими черными, лихорадочно блестевшими глазами.
Ольга в углу укачивала маленького Володю.
– Гм… гм… Нелепая жизнь. Ну, что там опять такое, голубушка?
Бекеш потрогал покрытый испариной лоб больной. Заботливо отвел назад ее прекрасные черные волосы и положил ей на лоб холодный компресс. Покончив с этим делом, он уселся у Тимко в комнате, словно два часа ночи – самое подходящее время для беседы.
– Чтобы не беспокоить больную, притворите-ка дверь на кухню – авось уснет, – сказал он и закурил сигару, что явно указывало на то, что он не торопится.
Тимко принес из кухни лампу.
– Что вы скажете, господа, о взрыве виадука? – спросил Бекеш. – Верно, работа большевиков?
– Вряд ли, – возразил Петр. – Скорее украинских националистов.
– Возможно, возможно. Но одно бесспорно: либо большевики, либо украинские националисты. Я, как врач, мало разбираюсь в политике, однако понимаю, что только эти две партии… словом, что поражение поляков прежде всего наруку большевикам и украинцам. Повторяю, я не политик, а потому никак не могу взять в толк, почему эти две организации – большевики и галицийские украинцы – до сих пор, несмотря на явную общность интересов, не заключили между собой соглашения?
– Это не так просто. Дело не в столкновении двух наций, русской и польской, а в борьбе пролетариата и крестьянства против капиталистов и крупных помещиков. Будьте покойны: в решительный момент украинские помещики объединятся с польскими панами против украинских и польских рабочих.
Тимко подкрепил слова Петра энергичным кивком головы. Но Бекеш горячо запротестовал:
– Эта точка зрения мне известна, но я не доверяю таким чрезмерно мудреным, режущим, как бритва, аргументациям. Пусть я, как врач, мало смыслю в политике, но вам не удастся меня переубедить в том, что, по крайней мере сегодня, у большевиков и у украинских националистов один общий враг. Завтра – видно будет, но сейчас пока что не до теорий. Всякому ясно, что если враг общий, значит и интересы общие. Имей я хоть сколько-нибудь влияния на политику, на политику украинских националистов, я бы рекомендовал им заключить союз с большевиками против поляков.
– Я так же далек от большевиков, как вы от украинских националистов, господин доктор. Но, будь я большевиком, пусть бы меня черти взяли, если бы я сошелся с украинскими националистами.
– Хорошо, что решаем этот вопрос не мы с вами, – сказал, смеясь, Бекеш. – Пока мы здесь головы ломаем над чужими проблемами, те, кто вершит делами, уже заключили, быть может, союз.
– Может быть, – ответил Петр.
– Вместо чужих дел займемся-ка лучше своими.
Бекеш осторожно притворил дверь на кухню и на цыпочках подошел к наташиной кровати.
Наташа спала.
Доктор распрощался.
Когда Тимко потушил лампу, уже светало.
Петр как лег, так и заснул.
Спал он крепко, без сновидений. Внезапно проснувшись, не сразу даже понял, где он находится. Натянул на голову одеяло.
– Бьют в дверь прикладом, – удивительно спокойно сказал Тимко и подошел к окну. – Легионеры! – вдруг испуганно вскрикнул он. – Весь дом окружили… Легионеры!..
Петр соскочил с кровати и, распахнув окно, высунулся наружу.
Перед домом стояли два грузовика. На обоих, спереди и сзади, по пулемету. Кругом легионеры, человек двадцать, если не больше. Винтовки, каски ударников, ручные гранаты.
Из кухни доносились крики испуганной Наташи. Ольга, с ребенком на руках, очутилась возле Тимко.
Петр отпер двери.
– Нам нужен Петр Ковач.
– По какому делу?
Легионеры не ответили. Обнюхали комнату, как ищейки, и один из них положил руку на плечо Петру.
– Ты Петр Ковач?
О защите нечего было и думать. В один миг Петру скрутили за спину руки, связали ноги ремнем и швырнули его на грузовик.
Тимко неподвижно стоял у раскрытого окна. Ольга кинулась было к автомобилю, но ее грубо оттолкнули кулаками.
Один грузовик отъехал, и тогда на второй бросили отчаянно сопротивлявшуюся Наташу.
Легионеры, словно выполняя хорошо заученный гимнастический номер, с молниеносной быстротой вскочили на грузовик. Загудели моторы, и облако пыли поглотило мчавшиеся автомобили.
Когда разбуженные шумом соседи высыпали на улицу, пыль уже улеглась.
Тимко протер глаза, будто очнувшись от сна. От пережитого волнения и страха руки и ноги у него были точно налиты свинцом. Ольга положила ребенка на кровать и подбежала к мужу. Схватила его за ворот рубахи и сильно встряхнула.
– Помогите!.. – закричала она вдруг.
Тимко с минуту молча глядел на нее, потом оттолкнул от себя и, как был, полуодетый, выскочил из дому.
Он со всех ног пустился бежать к заводу.
Дремавший в воротах сторож испуганно вскочил.
– На завод? Нельзя…
– Пожар! – крикнул Тимко.
– Ты, может, пьян?
Но к Тимко уже подбегали люди. Сторожа, тщетно пытавшегося их урезонить, попросту отпихнули в сторону и помчались к химической фабрике, где работала ночная смена.
Несколько минут спустя пронзительно завыли гудки.
– Пожар… Пожар…
Тимко из конторы позвонил по телефону в Полену. Пришлось прождать минут десять, прежде чем позвали младшего брата Гонды. Тимко не мог устоять на месте от нетерпения.
– У нас пожар! – выкрикнул он в трубку, когда младший Гонда, наконец, отозвался. – Ударьте в набат. Пусть каждый, у кого руки-ноги целы, тотчас же спешит в Свальяву. С топорами и цапинами, а у кого есть оружие – тот с оружием.
– С оружием? На пожар? – удивился Гонда.
– Вот именно – с оружием.
– Так вот каков у вас пожар! Наконец-то!..
Не дольше, чем через час, из Полены в Свальяву отправился первый поезд. Люди облепили даже буфера. Множество топоров и цапин придавали поезду сходство с огромным ощетинившимся ежом.
Били в набат.
В седьмом часу отошел второй поезд. Третий стоял под парами, поджидая дровосеков, живших далеко. Но к девяти часам и он прибыл в Свальяву.
Петра бросили на грузовик полуголым. Одежду и башмаки швырнули туда же. На каждом ухабе голова Петра колотилась о борт автомобиля. Один из легионеров, рыжеватый курносый парень, сунул Петру под голову его одежду, а затем, после некоторого колебания, скинул с себя защитного цвета шинель и прикрыл ею дрожавшего от утреннего холода арестанта.
Грузовики мчались к Мункачу.
Замок сиял в золотом блеске.
Город медленно просыпался.
Грузовики шли переулками, избегая больших улиц. Остановились у заднего подъезда серого каменного дома.
Петра, завернув в шинель легионера, вытащили из автомобиля и, словно вещь, поволокли наверх.
Стол, стул, койка. Выбеленные стены, окна с решеткой. Над дверью портрет Вильсона.
Петра швырнули на койку. В замке дважды щелкнул ключ. Петр остался один. При каждом движении веревка врезалась в руки, ноги ныли от стягивавших их ремней.
Петр с огромным усилием перевернулся и лег на живот. Старался ни о чем не думать и заснуть.
Он не знал, сколько прошло времени, но солнце стояло уже высоко, когда опять щелкнул замок. В камеру вошел бритый блондин в пенснэ, в синем костюме и желтых ботинках.
– Не помешаю, товарищ Ковач? – обратился он к Петру по– немецки.
– Пока не снимут с меня ремней, ни с кем говорить не стану, – ответил Петр.
Незнакомец кивнул головой и крикнул что-то по-чешски в дверь.
Вошел легионер. Отставив к стене винтовку, он развязал веревки и ремни. Петр попытался встать и не мог. Ноги болели еще сильнее, чем тогда, когда были в ремнях. Он лег на спину и неподвижно уставился в потолок, точно в камере никого, кроме него, не было. Человек в пенснэ услал легионера и придвинул стул к самой койке.
– Разрешите назвать себя, товарищ Ковач: я доктор Губер, начальник канцелярии пропаганды. Вы оказали бы мне большое одолжение, товарищ Ковач, если бы ответили на несколько вопросов или, вернее, побеседовали бы со мной по некоторым вопросам. Угодно папиросу?
Петр с большим трудом приподнялся на койке. Губер пристально следил за каждым его движением и, когда тот стонал от боли, сочувственно покачивал головой.
– Закуривайте, товарищ Ковач.
Он протянул ему свой серебряный портсигар.
– Бросьте комедию, я не новичок, – ответил Петр. – Скажите прямо, чего вы хотите.
– Вот это я люблю, – сказал Губер и спрятал портсигар. – Очень мило с вашей стороны, товарищ Ковач. Надеюсь, мы со всем этим быстро покончим. Ответьте мне всего на два вопроса. Кто помог вам взорвать волоцкий виадук? Кому вы поручили исполнение покушения на генерала Пари? Да, простите, забыл – есть еще третий вопрос. Может быть, вы будете любезны и скажете мне, когда именно собирались вы совершить это покушение?
– Вы с ума сошли! – сказал Петр выразительно, хотя и тихо, потому что у него не было сил.
– Ничего удивительного! Нашему брату есть от чего с ума сойти, – мило улыбаясь, ответил Губер. – Поверьте мне, дорогой товарищ Ковач, я настолько завален работой и постоянно имею дело с такими неприятными подозрительными субъектами, что есть от чего с ума спятить. Но, слава богу, нервы у меня стальные, они все выдержат. Перейдем, однако, к делу.
Петр опять улегся на койку и повернулся лицом к стене.
– Товарищ Ковач, не забывайте, что я здесь. Я жду вашего ответа. Покончим сначала с первым вопросом. Какие лица помогли вам взорвать волоцкий виадук?
– Я уже сказал вам: вы с ума сошли. Оставьте меня в покое.
– К величайшему сожалению, товарищ Ковач, этого я никак исполнить не могу. Я чиновник и выполняю свои служебные обязанности. Могу добавить, что на этот раз я получил определенную инструкцию: во что бы то ни стало, любой ценой добыть от вас ответ на указанные вопросы. Поняли, товарищ Ковач? Любой ценой.
Губер ждал несколько минут и, убедившись, что Петр, видимо, отвечать не намерен, встал и снова крикнул часового.
Несколько минут протекло в молчании.
Дверь открылась и закрылась. Петр услыхал, как в комнату вошли двое. Один был, повидимому, солдат. Слышно было, как он стукнул прикладом об пол.
– Садитесь, сударыня, – сказал Губер по-немецки, и солдат повторил его слова по-русски.
Петр не мог пересилить любопытство и перевернулся. В ту же секунду он вскочил на ноги.
Губер стоял спиной к окну. На стуле возле койки сидела Наташа. За стулом, держа ружье у ноги, стоял курносый легионер.
Узнав Петра, Наташа вскрикнула.
– Спокойно, сударыня, – сказал по-немецки Губер, и легионер повторил эти слова по-русски.
– Садитесь, товарищ Ковач, – продолжал по-немецки Губер и вытащил из бокового кармана коричневый кожаный бумажник. – Сейчас приступим, – добавил он, намеренно медленным движением вынимая из бумажника исписанный листок бумаги.
– Ну-с…
Он поднес письмо к самому лицу Наташи. Наташа закрыла глаза руками.
– Легионер, господин Кудличек… – словно в забытьи пробормотала она.
– Это вами написано письмо? Полчаса тому назад?
Легионер перевел вопрос.
– Кудличек… – снова прошептала Наташа и утвердительно кивнула головой.
– Совершенно правильно, – подтвердил Губер. – Итак, вы сообщили унтер-офицеру Кудличеку, другу вашему или жениху, – чорт его знает, кем он вам приходится, – что Петр Ковач готовит покушение на губернатора? Под губернатором подразумевался, конечно, генерал Пари, не так ли?
Когда Губер повторил вопрос, Наташа опять утвердительно кивнула головой.
– Правда ли, что вчера Петр Ковач назвал по фамилии всех своих товарищей, которые взорвали волоцкий виадук? Правда ли, что организатором покушения Петр Ковач назвал самого себя?
Наташа утвердительно кивала головой, а затем, неожиданно вскочив, с воплем повалилась на пол и стала обеими руками рвать на себе волосы.
Губер старался поднять Наташу. Когда же маленькая женщина стала защищаться ногтями и зубами, он что-то крикнул в коридор. По его приказанию два легионера подняли и унесли Наташу. Взмахом руки Губер выслал из камеры курносого легионера.
– Ну, как, товарищ Ковач?
– А хорошо заплатили вы этой несчастной? – спросил Петр.
– Мы вообще хорошо платим, – спокойно ответил Губер. – Так как же, товарищ Ковач?
– Ничего не имею сказать.
– Жаль, товарищ Ковач, очень жаль. Жизнь прекрасна, – мечтательно продолжал Губер, – жизнь прекрасна, а вы еще молоды, товарищ Ковач, очень молоды. Вы, надеюсь, поняли меня? Итак?
Петр не ответил.
Губер взглянул на часы.
– Десять минут одиннадцатого, – сказал он. – Даю вам двенадцать часов на размышление, товарищ Ковач. Вечером в десять часов десять минут я опять приду. Одного не забывайте: мы хорошо платим. И друзьям и врагам. Друзья наши не имеют основания жаловаться, а враги – не имеют возможности. Ну, до свидания, товарищ Ковач.
Петр остался один.
Он почувствовал тошноту. Когда тошнота прошла, им овладел мучительный голод. Он испытывал бесконечную усталость.
Повернувшись лицом к стене, он заснул.
Волоц-мункачский поезд прибыл на станцию Свальяву в начале одиннадцатого. Колеса еще вертелись, а народ уже ломился в вагоны. Начальник станции, убедившись, что телефон не действует, стал сразу шелковым и приказал прицепить к поезду пять пустых товарных вагонов. Но даже это не помогло: у всех вагонов ступеньки, буфера и даже крыши были усеяны рабочими из Свальявы и Полены и лесорубами из графских лесов.
Между Свальявой и Мункачем расположены три лесопилки.
Этот странный поезд простоял у жаждой из них по часу, и хотя уже в Свальяве в вагонах яблоку упасть было негде, на первых двух станциях в поезд умудрились втиснуться еще две тысячи вооруженных топорами лесорубов. На последней станции рабочие живо опорожнили четыре груженных досками вагона и сразу нашли место для рабочих третьей лесопилки.
К двум часам станцию Мункач наводнили шесть тысяч человек.
– Стройся, товарищи! Стройся! По десяти в ряд!
– Не расходись! Стройся! По десяти в ряд!
– Не расходись! Товарищи, не расходись!
– Построились? Марш…
Деревня, завод и лес пришли в город.
Разъяренная толпа, в жажде крови и мести, лавиной двигалась во всю ширину, и офицеры спасались бегством.
Улица опустела – улица была свободна.
С греко-католической церкви судорожно несся набатный звон.
В мункачском комитете партии Секереш и секретарь Мондан обсуждают положение. Сидят они там с самого утра. Завтра в Мункач приезжает доктор Гольд – надо найти место, где бы ему без помехи переговорить с наиболее надежными товарищами. Нужно составить их список. Секереш полагает, что лучше собраться не в Мункаче, а в Свальяве. Туда мог бы притти и военспец, живущий в Полене. И, само собой разумеется, даже самые надежные товарищи не должны знать, с кем они говорят.
Мондан – приземистый, широкоплечий парень, русый и голубоглазый. Семь лет он служил матросом. Только что начинает он рассказывать Секерешу о том, как, перед восстанием в Каттаро, матросы собирались по ночам, как вдруг его внимание привлекает какой-то шум. Вскочив, он бросается к окну, и из груди у него вырывается крик. Секереш, заслышав шум и крики толпы, как был – без пиджака и шляпы – выбегает на улицу.
– В чем дело? Что случилось?
Сразу на четырех языках из четырехсот глоток несется ему ответ. Но только имя Петра улавливает он в этой буре криков. При виде готовой к борьбе толпы кровь приливает ему к голове. Он ни о чем больше не спрашивает и становится во главе толпы.
– К ратуше!
– К ратуше! К ратуше!
Из окон казармы машут платками русинские солдаты.
– Да здравствует диктатура пролетариата!
На балконе ратуши толпу ожидают жупан, начальник полиции и начальник гарнизона – полковник со множеством орденов.
Они отдают честь толпе.
– Я в полном вашем распоряжении, господа, – встречает жупан делегацию рабочих.
Жупан и начальник полиции наружно спокойны. Начальник гарнизона еле владеет собой. Он смертельно бледен. Дрожит от ярости или, может быть, от страха.
– Теперь два часа, – без всякого вступления начинает Тимко. – Если к пяти Петр Ковач, захваченный легионерами, не будет нам возвращен целый и невредимый, ни одному буржую не быть в Мункаче живым!
Ни жупан, ни начальник полиции понятия не имеют о похищении Ковача. Начальник гарнизона тоже ничего не знает о случившемся. Дрожащими губами заявляет он, что готов дать честное слово офицера, что впервые слышит самое имя Петра Ковача.
Жупан готов сделать все от него зависящее.
Начальник гарнизона тотчас же распорядится приготовить в казарменной кухне обед для иногородних.
Начальник полиции просит Мондана содействовать тому, чтобы на мункачских фабриках не нарушался порядок. Он немедленно самолично отправится в казармы легионеров.
У ворот ратуши ему сообщают, что все мункачские фабрики стали.
Начальник легионеров ни о каком Петре Коваче ведать не ведает.
– Даю вам честное слово офицера…
Жупан в отчаянии.
– Неслыханно!..
На площади перед ратушей раскладывают большие костры. На вертелках жарят четырех быков.
Жупан садится в автомобиль.
– В Ужгород!
Когда машина въезжает в Ужгород, жупан в ужасе спрашивает себя, не привез ли шофер его по ошибке обратно в Мункач: на перекрестках горят огромные костры. Вокруг лежат рабочие и крестьяне с топорами, цапинами и обрезами.
Пемете и окрестности пришли в Ужгород.
Ужгородские рабочие забастовали.
– Господин жупан ищут генерала? Его превосходительство час тому назад отбыли в автомобиле в Мункач.
Костры еще горели, но быки исчезли. Мункачане перемешались с пришедшими. На площади пяди свободной не осталось. Многотысячная толпа была угрожающе спокойна.
До пяти оставалось всего полчаса.
Генерал сквозь оконную занавеску разглядывал площадь. Рука его была сжата в кулак.
«Сейчас Прага, Будапешт и Бухарест читают мои телеграммы, и случись здесь что-нибудь… Румыны, правда, далеко, но венгерские войска завтра же будут здесь. Праге это придется, пожалуй, не по вкусу, но что поделаешь!..»
Его ненависть к толпе даже немного смягчилась при мысли, что это восстание даст ему, наконец, возможность вписать на вечные времена свое имя в список славных полководцев великой французской революции. Правую руку он невольно заложил за борт мундира, между второй и третьей пуговицами.
– Ковач как в воду канул, у нас о нем решительно никаких сведений нет, – ответил он на тревожный вопрос жупана, возвратившегося из Ужгорода.
Он взглянул на часы: без четверти пять.
– Пора ехать. Умней всего будет уехать в Берегсас и там выжидать дальнейших событий.
На площади что-то случилось. Генерал не мог гонять, что там происходит. Он видел только, что картина меняется. Сперва только в одном углу площади возникло движение, медленное, неуверенное, но понемногу оно вырастало, распространялось к середине площади, захватывая все новые массы толпящихся, кричащих, суетящихся людей, и внезапно вся площадь заколыхалась, дрогнула и бурно ринулась к Главной улице. Поднятые цапины колыхались, как тростник на ветру.
Подобно грохоту орудий доносился сквозь запертые окна мощный рев толпы.
Петр внезапно проснулся: кто-то тряс его за плечо. Перед ним стоял курносый легионер.
– Обед принес, – громко сказал легионер и шопотом добавил: – Не ешьте. Хлеб можете есть.
– Отравлено?
