Текст книги "Путеводитель по Библии"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 94 страниц)

8. ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИОАННА

Четвертое Евангелие* Любимый ученик* Иоанн, сын Зеведеев * Слово* Иоанн Креститель * Агнец Божий* Нафанаил* Сын Иосифа* Кана* Иудейская Пасха* Храм* Никодим* Самария* Евреи * Авраам * Лазарь* Каиафа* Утешитель* Пилат * Копье * Фома

Четвертое Евангелие

Подробности жизни Иисуса, данные в четвертом Евангелии, полностью отличаются от подробностей, которые есть в первых трех синоптических Евангелиях.

Есть те, кто пытается воспринимать все четыре Евангелия как истинные, и поэтому они вынуждены объяснять все их очевидные несообразности. Можно, например, доказать, что синоптические Евангелия связаны прежде всего с проповедями Иисуса простым людям Галилеи, и игнорировать его деятельность в самом Иерусалиме, за исключением последней, решающей недели его жизни. Тогда можно было бы предположить, что четвертое Евангелие сформировано за счет концентрации на служении Иисуса в Иерусалиме, которое описывается как длившееся три года, а не одну неделю. Беседы Иисуса теперь, как правило, длинные и дискуссионные (а не простые и полные притч), которые подошли бы для споров с учеными священниками и теологами.

С другой стороны, можно также доказать, что четвертое Евангелие было написано очень поздно, для сообщества, которое было уже христианским, но было вовлечено в богословские споры. Тогда его цель могла быть не в том, чтобы представить реалистическое описание Иисуса, а скорее использовать его как образ, посредством которого представлена теология автора, в противоположность противоречивым точкам зрения других. С этой точки зрения может показаться, что четвертое Евангелие можно считать формой дидактического вымысла, примерно аналогичного тем диалогам, в которых Платон свою собственную философию вложил в уста Сократа.

Палестина во времена Христа

Все согласны с тем, что четвертое Евангелие написано позже, чем другие, но уже в 150 г. оно было известно и упоминалось христианскими авторами. Возможно, 100 г. можно принять как приблизительную вероятную дату его составления, хотя оно могло быть написано и несколько позже.

Если это так, то четвертое Евангелие появилось примерно через поколение после разрушения Иерусалима, ко времени которого стало несомненно, что пути иудаизма и христианства безвозвратно разошлись и будущее христианства зависело от языческого мира.

Это положение дел отражено в Евангелии, в котором Иисус выглядит гораздо меньше как местный еврейский пророк и гораздо больше как вселенский Сын Божий, чем в любом синоптическом Евангелии, гораздо больше, чем даже в Евангелии от Луки. И в четвертом Евангелии к евреям отношение еще менее благоприятное, чем у Луки.

Любимый ученик

Относительно авторства четвертого Евангелия, которое, по-видимому, принадлежит неизвестному человеку, упоминающемуся в нем в обстоятельствах, не встречающихся в синоптических Евангелиях. Например, мы встречаем его на Тайной вечере, когда Иисус объявляет, что один из апостолов предаст его.

Это событие описано во всех четырех Евангелиях, и в каждом из них ответ со стороны апостолов описан по-разному. В Евангелии от Марка все двенадцать апостолов встревожились:

Мк., 14: 19. Они опечалились и стали говорить Ему, один за другим: не я ли? И другой: не я ли?

В Евангелии от Луки все двенадцать апостолов встревожились, но обсуждают это между собой:

Лк., 22: 23. И они начали спрашивать друг друга, кто бы из них был, который это сделает.

В Евангелии от Матфея Иуда Искариот сам виновато попадается на удочку:

Мф., 26: 25. При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви?

Однако в четвертом Евангелии события не происходят спонтанно. Иисус представлен как божественная и богоподобная фигура, к которой не так-то легко приблизиться. Так как он сам не открывал имя таинственного предателя, то возможно, он не хотел открывать этого, и поэтому была опасность, связанная с попыткой постичь эту тайну. Возможно, взять на себя риск вопрошания должен был тот ученик, который был у Иисуса любимым и поэтому мог наиболее безопасно пользоваться терпением Учителя.

Ин., 13: 23–24. Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит.

Мы, конечно, не должны понимать это так, что рассматриваемый ученик фактически лежал на груди Иисуса. Выражение «возлежал у груди Иисуса» было просто распространенной метафорой, обыкновенно означающей, что этот ученик располагался на почетном месте справа от Иисуса.

Ни в одном из синоптических Евангелий нет упоминания о каком-нибудь конкретном апостоле, «которого любил Иисус», – только в четвертом Евангелии.

Любимый ученик упоминается как свидетель распятия на кресте, как первый апостол, который пришел к могиле, из которой Иисус воскрес, и как признавший воскресшего Иисуса.

Самым знаменательным является то, что он появляется в самом конце Евангелия, когда воскресший Иисус дает последние наставления Петру:

Ин., 21: 20. Петр же, обратившись, видит идущего за ним ученика, которого любил Иисус и который на вечери, приклонившись к груди Его…

Позже к этому было добавлено несколько стихов комментария:

Ин., 21: 24. Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; ч знаем, что истинно свидетельство его.

Является ли это подписью любимого ученика? Означает ли это, что любимый ученик действительно написал четвертое Евангелие, которым мы сегодня располагаем? Или кто-то другой написал четвертое Евангелие, использовав воспоминания о любимом ученике как источнике для своего материала, и приписал ли он тогда авторство этому источнику, считая себя только секретарем? Или же этот стих был добавлен более поздним переписчиком или комментатором, который выразил свою собственную теорию, согласно которой четвертое Евангелие написал любимый ученик? Трудно понять, как можно когда-либо ответить на эти вопросы так, чтобы это удовлетворяло всех. Однако в христианской традиции говорится, что автором действительно был любимый ученик Иисуса.

Возможно, покажется странным и даже отталкивающе тщеславным, что любимый ученик, если он автор четвертого Евангелия, всякий раз, когда он упоминает о себе, подчеркивает свое привилегированное положение в глазах Иисуса. Но возможно, в этом был нетщеславный замысел. Если бы четвертое Евангелие было написано для того, чтобы изложить теологическую точку зрения, направленную против явно соперничающих сил, было важно, чтобы автор как можно сильнее подчеркивал свой собственный авторитет. Он был не только одним из апостолов, но и самым любимым из них апостолом Иисуса и, вероятнее всего, «был в курсе дел».

И если это Евангелие действительно было написано секретарем со слов или написанного учеником, возможно, это был секретарь, который продолжал подчеркивать привилегированное положение источника ради только что приведенной цели.

Иоанн, сын Зеведеев

Тогда возникает еще один вопрос о том, кто же мог быть любимым учеником. Для начала, по-видимому, разумно было бы предположить, что это был один из апостолов, так как любимый ученик участвовал в Тайной вечере, и, как повествуют синоптические Евангелия, на этом ужине были только Иисус и его двенадцать апостолов:

Мф., 26: 20–21. Когда же настал вечер, Он возлег с двенадцатью учениками; и когда они ели…

Однако как раз в четвертом Евангелии, единственном из Евангелий, специально не перечисляются имена двенадцати апостолов и специально не утверждается, что в Тайной вечере к Иисусу присоединились только апостолы. В контексте четвертого Евангелия любимый ученик не мог быть одним из этих двенадцати апостолов, и для этой роли было предложено несколько неапостолов. Однако христианская традиция делает любимого ученика одним из апостолов. Но кто из них?

Он любимый ученик, и из синоптических Евангелий кажется, что среди апостолов была внутренняя группа из трех учеников, которые более глубоко разделяли с Иисусом важные моменты его жизни. Эти трое – Петр и сыновья Зеведея, Иаков и Иоанн, – описаны как наблюдавшие, например, преображение:

Мф., 17: 12. …По прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, и преобразился пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет.

Остальные девять апостолов не были удостоены этого видения.

Те же Петр, Иаков и Иоанн были с Иисусом во время молитвы в Гефсимании как раз перед его арестом:

Мф., 26: 37. И, взяв с Собою Петра и обоих сыновей Зеведеевых, начал скорбеть и тосковать.

Можно было бы доказать, что Иисус вряд ли не взял бы с собою ученика, которого он любил более всех, в эти решающие моменты, так что любимым учеником был один из трех: Петр, Иаков или Иоанн.

Из этих троих Петр был, по-видимому, почти автоматическим выбором, так как все Евангелия соглашаются в том, что он был главным апостолом, который среди них всегда брал инициативу на себя. Однако именно Петра следует вычеркнуть из претендентов, так как в трех случаях, когда присутствовал любимый ученик, присутствовал также и Петр. Так, именно Петр подошел к любимому ученику, чтобы спросить его о предателе.

По-видимому, получается так, что любимым учеником был либо Иаков, либо Иоанн, один из двух сыновей Зеведея. (Может быть, именно по этой причине эти двое были столь смелыми, прося привилегированного положения у Иисуса, когда будет установлено Мессианское царство, предполагая о предпочтении одного из них?)

Выбирая между Иаковом и Иоанном, давайте вернемся к последнему появлению любимого ученика в последней беседе воскресшего Иисуса с Петром. Петр поворачивается, смотрит на любимого ученика и спрашивает:

Ин., 21: 21–22. Его увидев, Петр говорит Иисусу: Господи! а он что? Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? Ты иди за Мною.

Другими словами, Петр должен следовать наставлениям и не беспокоиться о любимом ученике. У любимого ученика будут свои собственные задачи, которые могут включать в себя нечто, вплоть до того, чтобы дожить до второго пришествия.

Затем автор четвертого Евангелия продолжает исправлять недоразумение, указывая на то, что Иисус не говорил категорически, что любимый ученик не умрет до второго пришествия; но что он не умер бы, если бы Иисус захотел бы устроить так.

Ин., 21: 23. И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?

Здесь есть один важный момент. Ранние христиане верили, что Иисус скоро вернется и вскоре будет установлено Царство Божие. Есть стихи, которые казались им подтверждающими это. Так, во всех трех синоптических Евангелиях повторяется то, что, по-видимому, было твердым обещанием по этому поводу со стороны Иисуса.

Мф., 16: 28. Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем.

Очевидно, любимый ученик, должно быть, стоял там в то время, и если у этого ученика была большая продолжительность жизни, то замечание Иисуса, должно быть, приобретало конкретный смысл. Один за другим те, кто знал и слышал Иисуса, умирали, но любимый ученик продолжал жить. Конечно, тогда многие, должно быть, думали, что именно его Иисус упоминал как того, кто «не вкусит смерти» до второго пришествия.

Четвертое Евангелие как последнее из написанных (через семьдесят или более лет после распятия) должно быть уже менее уверенным, чем синоптические Евангелия, в предстоящем втором пришествии. В частности, если бы любимый ученик умер, не дождавшись второго пришествия, то его секретарю или какому-нибудь более позднему комментатору было бы необходимо вставить замечание по поводу того, что Иисус действительно высказал утверждение в отношении любимого ученика, но оно было условным, а не абсолютным.

(Конечно, можно было бы посчитать, что упоминание о тех, кто не умрет до второго пришествия, относилось не к любимому ученику, а к какой-то совершенно малоизвестной личности, о которой Иисус слышал в то время. Эта мысль, возможно, внесла свой вклад в воскрешение рассказа о так называемом «Вечном жиде». Это был иудей, который совершил некоторое преступление против Иисуса или оскорбил его во время распятия и был осужден на вечные скитания по земле, вплоть до второго пришествия. Об этой личности возникло огромное множество легенд, которые все совршенно лишены библейской основы, за исключением отдаленного подтверждения в этом стихе.)

Однако, возвращаясь к любимому ученику, мы можем увидеть, что этот последний отрывок в четвертом Евангелии можно использовать, чтобы доказать, что он, должно быть, был долгожителем. И действительно, если он написал четвертое Евангелие в 100 г. или несколько позже, то, должно быть, это так.

Но из двух сыновей Зеведея Иаков не был долгожителем. Он умер мученической смертью через несколько лет после распятия:

Деян., 12: 1–2. В то время царь Ирод поднял руки на некоторых из принадлежащих к церкви, чтобы сделать им зло, и убил Иакова, брата Иоаннова, мечом.

Остается только Иоанн, сын Зеведея, к тому же он является единственным апостолом, по поводу которого нигде в повсеместно принятой традиции не говорится о мученической смерти. Напротив, в одной легенде предполагается, что он дожил до возраста в девяносто или более лет.

Согласно этой легенде, Иоанн в более позднем периоде своей жизни занимался миссионерской деятельностью в Эфесе, городе на побережье Малой Азии. Во время царствования Домициана (81–96), когда христиане подвергались преследованию, он удалился в целях безопасности на остров Патмос, который находится примерно в 50 милях к юго-западу от Эфеса. После смерти Домициана он возвратился в Эфес и умер там во время Царствования Траяна (98—117).

Если это – действительные факты и если ему было двадцать лет во время распятия Иисуса на кресте, то сын Зеведея Иоанн родился в 9 г., и ему было бы девяносто один год в 100 г., когда могло быть написано четвертое Евангелие. Это большой возраст, но, разумеется, вполне достижимый.

Еще одним аргументом в пользу этой теории является то, что в четвертом Евангелии Иоанн ни разу не упоминается по имени, так что нет никакой возможности отличить его от любимого ученика. Наибольшая вероятность упоминания возникает в тот момент, когда некоторые из учеников перечисляются среди тех, кто однажды увидел воскресшего Иисуса:

Ин., 21: 2. …были вместе Симон Петр, и Фома, называемый Близнец, и Нафанаил из Каны Галилейской, и сыновья Зеведеевы, и двое других из учеников Его.

Но и в этом месте нет никакого упоминания о любимом ученике.

Таким образом, нет никаких явных несообразностей в том предположении, что любимым учеником был сын Зеведея Иоанн. И действительно, прочной традицией ранней церкви было то, что этот Иоанн является автором четвертого Евангелия. С 200 г. эта традиция стала общепринятой, а ее истоки можно найти еще у Иустина.

Его свидетельство считается особенно ценным, так как он претендовал на то, что знал Поликарпа, христианского епископа Малой Азии, который жил примерно с 70-го по 155 г. и который, в свою очередь, как предполагалось, был учеником самого Иоанна.

В наше время существуют теории, согласно которым Иоанн, которого Иустин упоминает как автора четвертого Евангелия, был несколько иным Иоанном, не сыном Зеведея, но этот вопрос невозможно разрешить до полного удовлетворения всех точек зрения. Мы можем просто сказать, что христианская традиция делает сына Зеведея Иоанна автором четвертого Евангелия и нет какого-нибудь очевидного и простого способа опровергнуть эту традицию. Поэтому четвертое Евангелие называется Евангелием от Иоанна.

Слово

Евангелие от Марка начинается с крещения Иисуса Иоанном Крестителем как того момента, когда в Иисуса вошел Дух Святой. Матфей и Лука начинают с рождения Иисуса, выбрав этот момент в таком же качестве.

Иоанн идет еще далее вспять. В то время как в синоптических Евангелиях Иисус выглядит прежде всего как человек (хотя он также и Мессия), то у Иоанна Иисус показан гораздо более возвышенным образом, как явно божественная личность для всех, кроме отъявленных негодяев. И, подчеркивая этот момент, Иоанн начинает свое Евангелие с хвалебного гимна «Слову» (или, по-гречески, «Логосу»), которое возвращает нас к самому началу времен.

Ин., 1:1 В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

Использование термина «Слово» с прописной буквы, как обозначающего некий аспект Бога, не обнаруживается более нигде в Ветхом Завете или, в этом отношении, нигде в Новом Завете, кроме Евангелия от Иоанна и пары других книг, приписываемых этому же автору. Термин «Логос» можно обнаружить, однако, в сочинениях греческих философов, и там оно используется примерно в том же смысле, как и у Иоанна.

Истоки этого термина восходят к VI в. до н. э., к тому времени, когда царство Иуды подходило к концу, а иудеев уводили в вавилонский плен. В том веке в среде некоторых ученых западного побережья Малой Азии возник новый взгляд на вселенную.

Первым из них был Фалес из Милета, который родился примерно в 640 г. до н. э. (когда завершалось длинное царствование Манассии в Иудее). Считается, что он первым изобрел методы абстрактной геометрии, изучал электрические и магнитные явления, привнес вавилонскую астрономию в греческую науку и предположил, что вода является фундаментальным материалом вселенной.

Однако важнейшим вкладом Фалеса, а также его учеников и последователей, было предположение о том, что вселенная в своих явлениях не хаотична и не зависит от власти импульсивных богов или демонов, которые вредили природе, чтобы удовлетворить свои собственные прихоти, и на которых можно было повлиять человеческими мольбами или угрозами. Напротив, Фалес и его последователи предположили, что вселенная функционирует согласно каким-то строгим правилам, которые мы могли бы назвать «законами природы», и что эти законы не навсегда являются непостижимыми, но человек может разобраться в них благодаря наблюдениям и размышлениям. Это предположение о разумности и познаваемости вселенной было Установлено греками в качестве основы науки, но впоследствии так предположением и осталось.

Фалес и остальные вовсе не отрицали существование богов или тот факт, что мир был создан сверхчеловеческим существом. Как раз боги, создавая мир, сделали его согласно некоторому разумному принципу, а затем твердо соблюдали этот принцип, не совершая произвольного вмешательства в повседневные явления вселенной.

Одним из тех, кто последовал за Фалесом в этой точке зрения на вселенную, был Гераклит из Эфеса, который учил примерно в 500 г. до н. э. По-видимому, он использовал слово «Логос» как представляющий некий разумный принцип, согласно которому был создан мир. (Совпадает ли это полностью с тем, что пропитанное логосом Евангелие от Иоанна было, согласно легенде, написано в том самом городе Эфесе, который и ввел первым в употребление этот термин?)

Буквально «Логос» означает «Слово», но греческий термин имеет значения, выходящие за пределы простого значения «слово». «Логос» относится ко всей рациональной структуре знания. Мы используем его в названиях наших наук: «зоология» («наука о животных», или более правильно, «рациональная структура знания о животных»); «геология» («наука о Земле»); «биология» («наука о жизни») и так далее.

Поскольку «Логос» стал все больше использоваться греческими мыслителями, в том числе и мистически настроенными, он стал означать не только абстрактный принцип, но и персонифицированную сущность, которая сотворила мир. «Логос» стал считаться своего рода богом; разумным богом-творцом.

Во времена после плена, когда иудеи находились под влиянием греческой философии, они почувствовали потребность попытаться обосновать «Логос» с точки зрения концепции еврейского Бога. Часто они использовали еврейское слово, которое мы переводим как «Мудрость», как представляющее нечто подобное греческому «Логосу». Мудрость в таком значении является не просто мирским знанием, но чем-то большим, своего рода внутренним, духовным знанием, которое выходит за пределы материального мира.

Использование этого термина как заменителя слова «Логос» было вполне подходящим. Фактически в VI в. до н. э. термин «философ» стал применяться по отношению к греческим ученым, а этот греческий термин можно перевести как «любящий мудрость».

Именно эта божественная Мудрость – в глазах некоторых из еврейских авторов периода после плена – сотворила мир и установила его на разумную основу. Некоторые из апокрифов и даже некоторые из поздних канонических книг Ветхого Завета содержат в себе гимны Мудрости, которые звучат почти так, как будто это – формальный аспект Бога, которому следует поклоняться, а не простое абстрактное существо, которое восхваляют. Вечное существование Мудрости подчеркивается и в Книге притчей, Мудрость изображена в одном месте как говорящая от первого лица:

Прит., 8: 22–23. Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони; от века я помазана, от начала, прежде бытия земли.

В Книге премудрости Иисуса, сына Сирахова есть подобный отрывок, в котором Мудрость снова говорит от первого лица:

Сир., 24: 10. Прежде века от начала Он[Бог] произвел меня[Мудрость], и я не скончаюсь вовеки.

В Книге премудрости Соломона Мудрость иногда представляется словами, обычно характерными для Бога:

Прем., 1: 6. Человеколюбивый дух – премудрость, но не оставит безнаказанным богохульствующего устами…

Упоминается также роль Мудрости как творческого аспекта Бога:

Прем., 7: 21. …Премудрость, художница всего…

Есть упоминание Мудрости в Евангелии от Луки, где Иисус говорит:

Лк., 11: 49. Потому и премудрость Божия сказала: пошлю к ним пророков и Апостолов, и из них одних убьют, а других изгонят;

При жизни Иисуса в Александрии жил иудей по имени Филон (обычно называемый Филоном Иудейским или Филоном Иудеем). Он был образованным не только в еврейской мысли, но и в греческой философии, кроме того, в своих сочинениях он стремился объяснить первое словами и понятиями второго.

Филон, писавший по-гречески, использовал термин «Логос», а не «Мудрость» и Логос представлял как разумный и творческий аспект Яхве. Объясняя его связь с Богом, он говорит о нем метафорически, как об «образе Бога» или «Сыне Божьем».

Иоанн принимает эту точку зрения Филона, точку зрения, которая особенно подходяща, если Евангелие от Иоанна было написано в Эфесе, в самом центре греческой философской традиции и месте, где термин «Логос» был использован впервые.

Поэтому Евангелие от Иоанна начинается с гимна Логосу (который, очевидно, мог быть взят из какого-то языческого гимна), который выражен таким образом, чтобы он соответствовал теологической точке зрения данного Евангелия.

Существовали и такие взгляды на Логос, которые Иоанн, по-видимому, посчитал несовместимыми с истинной верой.

Были, например, философы и мистики, которые пытались разделять понятия Бога и Логоса. Они считали, что действительно Бог персонифицирован Мудростью, но он далек и непостижим для человека. Он явялется чистым духом и не имеет никакого отношения к чему-нибудь материальному. Для этих философов этим божественным, духовным и непостижимым принципом был «Гнозис», который является греческим понятием, означающим «познание». Поэтому такие философы назывались гностиками.

Но если Мудрость или Гнозис далеки от материи и не связаны с нею, то каким образом был создан мир? Здесь гностики повернули в противоположную сторону по отношению к решению Фалеса. Вовсе не разумный принцип (божественный или еще какой) сотворил мир, а внебожественный принцип зла. Там, где Фалес обнаружил мир разумным и предположил, что его сотворил разумный принцип, гностики обнаружили мировое зло и предположили, что его сотворил принцип зла.

Греческий философ Платон использовал для такого творческого принципа термин «Демиург». Это слово означает «служащий людям» или, если так можно выразиться, «государственный служащий». Это слово использовалось в греческих городах для обозначения некоторых чиновников, которые рассматривались как служители народа. Другими словами, Демиург рассматривался как сверхчеловеческий государственный служащий, который сослужил человечеству службу своим первым творением, а затем и управлением миром.

Согласно гностикам, этот Демиург был низшим принципом, который злонамеренно сотворил порочный мир. Более того, духовная сущность человека, которая была родственна отдаленному Гнозису, была поймана Демиургом в теле, которое, будучи материальным, имело греховную природу. Для человека, стремящегося к спасению, было необходимо так или иначе победить греховное тело и достичь далекой духовности Гнозиса.

В ранние времена христианства некоторые гностики приспособили свою мысль к христианству. Гнозис был также непостижимым недостижимым Богом. С другой стороны, Бог Ветхого Завета, который сотворил мир, рассматривался гностиками как в действительности являющийся Демиургом. Именно демоническое влияние Яхве ответственно за все зло в мире.

С другой стороны, Иисус был, с точки зрения гностиков, Логосом, сыном или порождением духовного Гнозиса. Сам Иисус был чистым духом, так как он не мог быть связан с материей, сотворенной злым Демиургом, но он взял себе иллюзорное материальное тело, чтобы повести людей от Демиурга материи к Гнозису духа.

Евангелие от Иоанна твердо позиционируется против гностического истолкования. Иоанн делает Бога и Логоса равными во всех отношениях. Логос не только с самого начала был с Богом, но и сам Логос – это Бог.

Кроме того, этот Бог не был мистическим Гнозисом, но это и есть Бог Ветхого Завета, который сотворил мир:

Ин., 1: 2–3. Оно[Слово, Логос] было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.

И Логос является разумным, творческим аспектом этого Бога.

Более того, этот же Бог Ветхого Завета не был просто материальной сущностью, в то время как что-то другое было духом. Бог является и духом, и материей; Бог был «светом», к которому могли стремиться люди, и он был внутренней сущностью вещей:

Ин., 1: 4–5. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит…

Также Иисус не был простым духовным существом, облаченным в иллюзорную материю. Иоанн поясняет, что Логос должен считаться воплощенным в настоящем материальном теле:

Ин., 1: 14 .И Слово стало плотию, и обитало с нами…