![](/files/books/160/oblozhka-knigi-evropeyskaya-poeziya-xix-veka-203251.jpg)
Текст книги "Европейская поэзия XIX века"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 50 страниц)
Перевод В. Рогова
Уилфрид Скоуэн Блант(1840–1922). – Родился в графстве Сассекс. Дипломатическую карьеру начал в 1858 году. Его наиболее известная книга – «Любовные сонеты Протея» (1880). Страстный борец против колониальной политики империализма. В 1887 году был арестован в Ирландии на политическом митинге. Политические взгляды Бланта нашли свое выражение в его поэзии.
Да, и в тюрьме есть радости свои:
В час завтрака немало дней подряд,
Чтобы отведать крошек, воробьи
К решеткам камеры моей летят,
Паук плетет узорных кружев ряд,
Мышонок смелый слушает со мной
Шаги, тревожащие каземат…
С друзьями легок плен унылый мой.
А в сумерки в окне напротив тень,
Когда зажгутся лампы, мне видна —
То надзирателя проходит дочь,
И кажется: мила, добра она, Прекрасна…
Но прошел и этот день,
Мерцают звезды, опустилась ночь.
* * *
Творить добро, пока еще я жив,
Быть отзвуком возвышенных идей,
Бороться, в мысль благую превратив
Безумные мечтанья юных дней,
Дать миру исцеленье от скорбей,
С лиц изможденных слезы отирать,
И облегчать страдания людей,
И сделать легкой тягостную кладь,
Став гражданином в братстве мировом,
Готовиться к лишеиьям вместе с ним,
Любовь даря, платя за гнев добром,
Победу одержать над злом земным,—
Свершив все это, умереть готов
Враг богачей, союзник бедняков.
(Фрагменты)
ДЖЕРАРД МЭНЛИ ХОПКИНС
Мне есть о чем сказать. Но как скажу я?
Мне есть что защитить. Но кто поймет?
И трону ль тех печальными словами,
Кого не тронул плачущий народ?
Как я скажу захватчикам о чести,
Об истине – владетельным лжецам,
О праве – королям, чья власть в бесправье,
О мире – злым и о добре – попам?
*
И все ж я говорю. Клянусь я небом,
Что высший долг свой выполнит поэт,
Коль вступится перед толпою сильных
За тех, кому защиты в мире нет.
Нет благодарности, но будет слава —
Не сразу же, но в будущих веках,
Когда забытых канцлеров поглотит
Былая ложь, распавшаяся в прах.
*
Да, ветер сеяли жрецы Ваала,
Но как о них сказать сумею я?
Ведь бурю пожинали англичане,
Мне земляки, а многие – друзья.
Вы, земляки, поборники свободы,
Болит моя душа от ваших бед.
Я промолчал бы о позоре вашем,
Когда б не кровь, что к небу вопиет.
*
Ума бахвальство! Дерзость грубой силы!
Богатства, правой мудрости враги!
Ты мнишь ли, Англия, что бог навеки
Обманут тем, кто ловко вел торги?
*
Ты заслужила ненависть людскую
И страх людской. Смертелен страх людской.
Ты попираешь слабых. Но слабейший —
И тот тебе удар готовит свой.
*
Дрожи: империю твою разделят,
Тебя на твой торгашеский безмен
Народы поместят. Взовьется чаша —
И не найдешь ты ничего взамен.
Без жалости к тебе твои владенья
Они вернут себе. На их морях
Твоим судам тогда не слать снарядов,
Что ныне сеют смерть, огонь и страх.
В дни торжества ты жалости не знаешь —
Не жди ее себе. Не станет зла,
И молча ты изведаешь презренье
Всех тех, кого любить ты не смогла.
Империя навеки распадется,
Свободы царство встанет, и тогда
Исправят зло, которое безумно
Творила ты в бездумные года.
*
Восточные народы возмужали,
Ты одряхлела. Зрелость к ним придет;
Ты сотни лет в безмолвии пребудешь,
Они же Землю поведут вперед,
И вы узнаете, о земли плача,
Где скорбно долгие века текли
Инд, Ганг и реки тихие Эдема,
Блаженное грядущее Земли.
Криница первых знаний человека,
Ключ мудрости, где он впервые пил,—
Вы вновь ему рассудок оживите,
Даруя щедро обновленье сил.
*
Нет, не до скорби мне. Внемли, Египет!
И в смерти ты погибель не снискал.
Внемли мне, Англия! Нельзя не внять мне.
Я должен был сказать. И я сказал.
Джерард Мэнли Хопкинс(1844–1889). – Родился в семье дипломата, который в 1843 году издал книгу стихов и посвятил ее Томасу Гуду. Учился Д.-М. Хопкинс в Оксфорде. Был близок к прерафаэлитам. В 1866 году стал католическим священником и сжег нее написанные им к тому времени стихи, решив не писать их и в будущем. Преподавал древние языки в Англии и Ирландии. Похоронен и Дублине.
Все же Хопкинс продолжал писать стихи в течение всей своей жизни. Впервые они были опубликованы в 1918 году и в дальнейшем оказали большое влияние на английскую поэзию. Огромное значение Хопкинс придавал мелодии стиха, использовал инверсии, эллипсы, вводные предложения и т. д., чтобы добиться «волшебного звучания». Еще поэты-георгианцы в конце XIX века оценили свободный (sprung) ритм стихов Хопкипса.
Перевод Д. Сильвестрова
Хвала тебе, Господь, за пестроту вокруг:
За небеса в подпалинах, будто коровий бок;
За алый крап форели, резвой, как стрела;
Ковер цветов лоскутный, пашню, выгон, луг;
Кленовый жаркий лист, что вьется, как вьюрок;
Снасть и снаряд, убор, любого ремесла.
Мир, что изменчив, чуден, сокровен,
Пронизан (как? – кто это знать бы мог?)
Чредой: лед, пламень; мед, желчь; солнце, мгла,
Творишь. Твоя краса вне перемен, – Тебе хвала.
Перевод Д. Сильвестрова
Фонарь, бывает, вижу я в ночи.
Он манит взор, и я стою, гадаю:
Чей? кто его несет? – я не узнаю,
Зачем колеблют ночь его лучи.
Ум теплится ли пламенем свечи,
Краса в ком, сердце ль – я не выбираю:
Померкнет свет, тьме – ни конца, ни краю;
Погиб, исчез? – попробуй, отличи.
Смерть, расстоянье – вот и весь резон:
К чему, скосив глаза, глядеть вокруг?
Коль с глаз долой, так и из сердца вон.
Христос – глаза и сердце; боль, недуг
Врачует он, за нами без препон
Идет – спасенье, выкуп, кров, опора, друг.
Перевод Д. Сильвестрова
Свечи – вдруг – блеск в окне я вижу иногда.
Смотрю, как пламень благостный смывает прочь
Тьму, желтой влагою расплавив ночь,
В глазах веретеном снует туда-сюда.
За тем стеклом – чья жизнь, чьи руки, чья судьба?
Молюсь в ночи, в тиши, хочу помочь
Им – Джесси? Джек? – чей сын? чья дочь? —
Господа славить, восхвалять дела его всегда.
Войди же в дом; свой тлеющий очаг
Вскорми, затепли вновь свечу живую, коль
Скоро ты хранишь хотя б крупицу благ.
Иль твое сердце там, где истребляет моль?
С бревном в глазу снуешь? и сам себе ты враг?
Пустая совесть, обессоленная соль?
* * *
Перевод Д. Сильвестрова
Во рту ночная желчь. Что за часы
Прошли, еще пройдут! о, сколько ран
Оставит ночь, о, сердце, сколько стран —
ных лиц пройдет до утренней росы!
Свидетель я. Я говорю, часы,—
Нет, годы, жизнь пройдет, как караван
Бессчетных мольб, к тому, чей океан
Любви – неколебимые весы.
Изжога жжет. Господень каждый шаг
Горчит на вкус, я этот вкус, я наг,
Кровь порченая, проклятая плоть.
Наш дух вздымает тесто. Передряг
Закваска – наше «я», наш злейший враг —
Себя, заблудших, потная щепоть.
Перевод А. Парина
ВИЛЬЯМ ЭРНЕСТ ХЕНЛИ
Безмолвье избранное, грянь,
Ударь в мое витое ухо,
Введи на пастбища и стань
Насущной музыкой для слуха.
Закройся, зев, будь тверд и нем:
Лишь звон колоколов оттуда,
Где отреченье правит всем,
Являет красноречья чудо.
Глаза, в броне из тьмы двойной
Ищите свет несотворенный:
Житейский опыт пеленой
Морочит взор незащищенный.
О нёбо, будь к соблазнам глухо,
Отринь отрадный вкус во рту:
Да будут кружка и краюха
Причастны божьему посту.
О ноздри, служите гордыне,
Свой нюх растрачивая зря:
Несет вам негу благостыни
Кадильный дым из алтаря.
Ладони с первоцветом чистым,
Ступни, что мох ворсистый мнут,
Пойдут по улицам звездистым,
Врата господни отомкнут.
Невестой, Нищета, явись
И жениха на пир избранных
Введи в шелках лилейных риз,
Без пряжи и труда сотканных.
Вильям Эрнест Хенли(1849–1903). – Поэт, критик, редактор. В детстве болел костным туберкулезом. Болезнь и больничные впечатления занимают немалое место в поэзии Хенли. Первая его книга стихов вышла в свет в 1880 году. Всего он опубликовал четыре сборника стихов, три пьесы (в соавторстве с P.-Л. Стивенсоном) и много критических работ; был одним из соредакторов словаря сленга (просторечного языка).
Непобедимый ( лат.).
[Закрыть]
Перевод В. Рогова
РОБЕРТ ЛУИС СТИВЕНСОН
В глухой ночи без берегов,
Когда последний свет потух,
Благодарю любых богов
За мой непобедимый дух.
Судьбою заключен в тиски,
Я не кричал, не сдался в плен,
Лишенья были велики,
И я в крови – но не согбен.
Да, за юдолью слез и бед
Лишь ужас кроется в тенях.
И все ж угрозы этих лет
Вовеки не внушат мне страх.
Пусть страшны тяготы борьбы,
Пусть муки ждут меня в тиши —
Я властелин моей судьбы,
Я капитан моей души.
Роберт Луис Стивенсон(1850–1894). – Родился в семье инженера. В Эдинбургском университете изучал право. Основоположник и теоретик неоромантизма, литературного направления последней трети XIX века. Его произведения исполнены мужественного оптимизма, жизнелюбивого мироощущения здоровой юности. Стивенсон в первую очередь известен как автор приключенческих романов, и самый знаменитый из них – «Остров сокровищ» (1881–1882); был также одним из зачинателей современной психологической прозы («Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», 1886). Опубликовал пять сборников стихов («Детский цветник стихов», 1885, «Подлесок», 1887, и др.). Поэзия Стивенсона – в основном детские стихи и баллады в стиле народной поэзии ясного и чистого звучания. Последние годы жизни Р.-Л. Стивенсон провел на островах Тихого океана, умер на острове Самоа.
Перевод А. Сергеева
Веселый сборщик податей
Дудел на дудочке своей
Мотивчик песни путевой:
«Ах, за рекою, за горой».
Когда с дорожным рюкзаком
Я покидаю милый дом,
Я слышу дудку давних лет
И музыканта вижу след.
Помедли, друг, нам по пути,
Мне путевую подуди —
Ты знаешь сам, на целый свет
В дороге лучшей песни нет.
И лишь угрюмый дурачок
Без песни ступит за порог —
Ведь ни за тридевять земель
Пути не оправдает цель.
Налево путь, направо путь,
Но, право же, не в этом суть,
Раз люди, судя но всему,
В конце приходят ни к чему.
Пойдем куда глаза глядят,
Куда влечет огнем закат,
Куда приятели зовут,
И долг велит, и гонит труд.
Я верю, каждый будет там,
Куда всю жизнь стремится сам
При свете дня, во тьме ночной,—
«Ах, за рекою, за горой».
* * *
Перевод В. Рогова
Бесконечного неба сиянье
Ширилось, и в ночи
Увидел я: ангелы-звезды
Мне лили скорбь и лучи.
Они далеки, словно небо…
Свет праздных звезд в вышине,
Сверкающих, мертвых, безмолвных,
Был хлеба дороже мне.
За ночью ночь мое горе
Отражала морская мгла,
Но в сумерки я вгляделся,
И ко мне звезда низошла.
Перевод А. Сендыка
Я кольца, и брошки, и радость твою
Из песен и лунных лучей откую.
Для нас я воздвигну волшебный покой
Из зелени леса и сини морской.
Я дом уберу, приготовлю еду,
А ты над рекою в прекрасном саду
Постелешь постель и ногою босой
Коснешься травинок, умытых росой.
И будет нам петь голубая вода,
Как, может, не пела еще никогда…
И станет нам наша обитель родней
Зовущих уйти придорожных огней.
Перевод А. Сергеева
Снасти обледенели, на палубах сущий каток,
Шкоты впиваются в руки, ветер сбивает с ног —
С ночи норд-вест поднялся и нас под утро загнал
В залив, где кипят буруны между клыками скал.
Бешеный рев прибоя донесся до нас из тьмы,
Но только с рассветом мы поняли, в какой передряге мы.
«Свистать всех наверх!» По палубе мотало нас взад-вперед,
Но мы поставили топсель и стали искать проход.
Весь день мы тянули шкоты и шли на Северный мыс,
Весь день мы меняли галсы и к Южному вспять неслись.
Весь день мы зазря ладони рвали о мерзлую снасть,
Чтоб не угробить судно да и самим не пропасть.
Мы избегали Южного, где волны ревут меж скал,
И с каждым маневром Северный рывком перед нами вставал.
Мы видели камни, и домики, и взвившийся ввысь прибой,
И пограничного стражника на крыльце с подзорной трубой.
Белей океанской пены крыши мороз белил,
Жарко сияли окна, дым из печей валил,
Доброе красное пламя трещало по всем очагам,
Мы слышали запах обеда, или это казалось нам.
На колокольне радостно гудели колокола —
В церковке нашей служба рождественская была.
Я должен открыть вам, что беды напали на нас с рождеством
И что дом за жилищем стражника был мой отеческий дом.
Я видел знакомую комнату, где тихий шел разговор,
Блики огня золотили старый знакомый фарфор;
Я видел старенькой мамы серебряные очки
И такие же точно серебряные отца седые виски.
Я знаю, о чем толкуют родители по вечерам,—
О тени семьи, о сыне, скитающемся по морям.
Какими простыми и верными казались мне их слова,
Мне, выбиравшему шкоты в светлый день рождества!
Вспыхнул маяк на мысе, пронзив вечерний туман.
«Отдать все рифы на брамселе!» – скомандовал капитан.
Первый помощник воскликнул: «Но корабль не выдержит, нет!»
«Возможно. А может, и выдержит», – был спокойный ответ.
И вот корабль накренился, и, словно все оценив,
Он точно пошел по ветру в узкий бурный пролив.
День штормовой кончался на склонах зимней земли;
Мы вырвались из залива и под маяком прошли.
И когда на открытое море нацелился нос корабля,
Все облегченно вздохнули, все, – но только не я.
Я думал в черном порыве раскаянья и тоски,
Что удаляюсь от дома, где стареют мои старики.
Перевод А. Сергеева
АЛЬФРЕД ЭДВАРД ХАУСМАН
Я говорю гадалке: «Что-то никак не пойму,
Отчего я люблю все вкусное, а невкусного в рот не возьму?
Отчего у мота веселый, а у жмота печальный вид?»
«Легко загадки загадывать», – гадалка мне говорит.
Я говорю гадалке: «Что-то никак не пойму,
Всем не везет на свете или только мне одному?
То уплывет рыбешка, то пташечка улетит…»
«Легко загадки загадывать», – гадалка мне говорит.
Я говорю гадалке: «Что-то никак не пойму,
Отчего ребята заводят с девушками кутерьму?
И было бы что хорошее, а то – так сплошной стыд!»
«Легко загадки загадывать», – гадалка мне говорит.
Я говорю гадалке: «Что-то никак не пойму,
Раз всем помирать придется и вообще пропадать всему —
Зачем этот мир прекрасен и как праздничный стол накрыт».
«Легко загадки загадывать», – гадалка мне говорит.
Я говорю гадалке: «Что-то никак не пойму,
Где же причина причин, „потому“ на все „почему“?
От этих самых загадок в глазу аж слеза горит».
«Легко загадки загадывать», – гадалка мне говорит.
Перевод Б. Слуцкого
Альфред Эдвард Хаусман(1859–1936). – Ученый и поэт. Автор трех книг стихов, из которых наибольший успех поэту принесла книга «Шропширский парень» (1896). Простая по форме, лирика Хаусмана всегда с оттенком элегической грусти. Его герои – простые люди, его темы – быстротечность юности, тщета человеческих желаний, непостоянство дружбы.
Парень, из дому уходи,
Руку крепко сжав у дружка,
И удача пребудет с тобой,
Башня Лэдло стоит пока.
В воскресенье вернешься домой,
Когда улицы Лэдло пусты
И скликают колокола
Фермы, и поля, и кусты.
Если в понедельник придешь —
В Лэдло рынок шумит под горой.
Перезвон над Лэдло гремит:
«О, гряди, победитель-герой!»
Возвращайся, но только свершив
Героические дела.
Не забудут в Лэдло тебя,
Пока башня Лэдло цела.
Будешь в утренних странах ты
С горном каждый встречать рассвет.
Пожалеет Англии враг,
Что ты в Лэдло родился на свет.
Может быть, до Судного дня
Сляжешь в землю утренних стран,
Опечалив своих друзей
Вестью, что скончался от ран.
Деревенского друга оставь,
Городского покинь дружка.
Не забудут они тебя,
Башня Лэдло стоит пока.
* * *
Двадцать одни мне было.
Я слушал совет мудреца:
«Отдайте гинеи и фунты,
Но не отдавайте сердца.
Отдайте рубины и перлы,
А души нельзя отдавать».
Но двадцать один мне было.
Нет смысла со мной толковать.
Двадцать один мне было,
Когда я внимал ему,
Что безнаказанно сердце
Нельзя раздавать никому,
Что буду вздыхать я немало
О том, что с сердцем свершил.
Мне двадцать два миновало.
«Увы, он прав!» – я решил.
* * *
Я непорочен был и мил,
Когда тебя любил.
Дивились все за сотню миль
На мой любовный пыл.
Теперь, когда любовный чад
Прошел и отдымил,
На сотню миль вокруг кричат:
«Он стал таким, как был».
* * *
Прекрасны небеса и лес,
И нет милей нигде!
Но краше леса и небес
Все то, что есть в воде.
Отмыла куст и облака
Проточная вода.
Земли заманчивей река —
Мне хочется туда.
Едва заслышу я волну,
Достаточно взглянуть —
Изведать жажду глубину,
Шагнуть и утонуть.
Но там, где речка ток струит,
В лазоревой волне
Печальный дурачок стоит:
Он просится ко мне.
* * *
Шаги солдат в ушах гремят.
Мы смотрим на парад.
И вдруг на мне один солдат
Остановил свой взгляд.
Мой друг, как со звездой звезда
И с миром – мир иной,
Мы не встречались никогда,
Не встретимся с тобой.
Друг другу не открыть сердца
Ни мне и ни тебе,
Но я с тобою до конца,
И ты – в моей судьбе.
* * *
Ты цель себе поставил, друг?
Спеши, покуда силы есть.
А хватит дела и на двух —
Я помогу. Я жду. Я здесь.
Зови меня – я прибегу.
Кричи. Я твой услышу крик.
А похоронят – не смогу:
От мертвеца – прок невелик.
Зови, покуда я не сгнил,
Пока не погрузился в ночь,
Покуда из последних сил
Не прошептал, что мне невмочь.
* * *
«А что теперь с упряжкой,
А что с плужком моим,
Которыми я правил,
Покуда был живым?»
Как прежде, тянут кони
По той земле плужок,
Где ты пахал когда-то,
Куда ты ныне лег.
«А что, футбол гоняют
Теперь на берегу?
Ведь поиграть с парнями
Я больше не смогу».
Как прежде, мяч летает,
Сердца разгоряча,
И вратарю не просто
Не пропустить мяча.
«А как моя девчонка?
Устала ли рыдать
В постели одинокой,
Когда ложится спать?»
Она давно спокойно
В постели спит своей.
Девчонка всем довольна.
Забудь ее скорей.
«А как у мила друга
Теперь житье-бытье?
Добыл себе он ложе
Помягче, чем мое?»
Устроен я удобно.
Ночами тешу я
Покойника невесту.
Не спрашивай, брат, чья.
* * *
Когда я прежде в Лэдло
Шагал при свете звезд,
Со мной два добрых друга
Шагали во весь рост.
В тюрьму стащили Нэда,
А Дика на погост.
Теперь один я в Лэдло
Иду при свете звезд.
БЕЛЬГИЯ
ГВИДО ГЕЗЕЛЛЕПеревод с нидерландского Н. Мальцевой
Гвидо Гезелле(1830–1899). – Фламандский поэт и филолог, писал на нидерландском языке. Был священником. Преподавал в духовной семинарии в Руселаре, где одним из его учеников был Албрехт Роденбах (см. ниже). С 1871 года жил в уединенном местечке Контрейк.
С первым сборником («Кладбищенские цветы») Гезелле выступил в 1858 году, за ним в 1860 году последовали «Фламандские упражнения в стихосложении» и «Стихотворения, песни, молитвы». Темы творчества Гезелле– размышления о вере, взаимосвязи природы и человека, о судьбах родины. После длительного, вызванного тяжелым душевным кризисом молчания поэт в 1877 году вновь возвращается к литературной деятельности. Стихи этого периода посвящены вечности и смерти, поэт создал целый ряд мистических гимнов. С 1878 по 1880 год выходит в свет четырехтомное «Полное собрание стихотворений» Гезелле, в 1893 году – сборник «Венок времени», в 1897 году – «Рифмы».
О шелестящий мой тростник!
Напев твой горестен и дик!
Когда пролетный ветр с полей
твоих касается стеблей,—
смиренно гнешься, отрешен,
и, вспрянув, вновь творишь поклон,
и шепчешь… – в глубь души проник
твой зов печальный, о тростник!
О шелестящий мой тростник!
Как редко, встав от дел, от книг,
один сидел я над рекой;
был безграничен мой покой,
и я взирал на ток струи,
на стебли слабые твои,
на рябь… – и постигать привык
твой зов печальный, о тростник!
О шелестящий мой тростник!
Твой голос путника настиг,
но, глух к напеву твоему,
он прочь спешит, из тьмы во тьму,
туда, куда судьба влечет,
где злато звонкое течет,—
не остановишь и на миг
его, о милый мой тростник!
И все же, гибкий мой тростник,
не все отвергли твой язык;
господь твой стебель сотворил,
сказал он: «Дуй!» – и, легкокрыл,
тебя коснулся ветерок,
ты преклонился… слушал бог…
твой голос, мал или велик,
угоден был ему, тростник!
О шелестящий мой тростник!
И мне понятен твой язык,
когда, смирен и отрешен,
земле кладешь земной поклон,
господню заповедь верша,—
всегда с тобой моя душа,
о шелестящий мой тростник!
И мне понятен твой язык.
О шелестящий мой тростник,
вплети свой голос хоть на миг
в напев мой горький и прильни
к стопам того, кто наши дни
продлил! – о ты, творец твердынь,
что внемлет стеблю, не отринь,
услышь! – с мольбой к тебе приник
я – бедный, страждущий тростник!
Печален вид дерев нагих;
как прежде, там гнездятся
от веток – паветья, на них
листы не молодятся;
но знаю – ветви дрогнут вдруг,
листок с листком связуя,
на свет, струящийся вокруг,
перстами указуя.
Во мгле зимы чета стволов
чернеет за четою;
полумертвы, но вешний зов
затеплен в них мечтою;
так в старом – новой жизни дни
простерты божьим плугом,
как утро с вечером, они
чредуются друг с другом.
Рубцы и раны свежий цвет
зеленый заживляет;
минувшим не прельщайся, нет,—
оно благословляет
растущих вновь из седины,
все с тою же мечтою,
что присноновою должны
излиться красотою.
О златоглавец, несличимый
с толпою звезд; неисточимый
источник сил;
сколь дивен выезд августейший,
когда стремишься ты древнейшей
тропой светил!
От века смертная зеница
зарей и полднем не назрится,
и грустен час,
как снидешь в царство теневое,
возвеселивши все живое
и, грешных, нас.
О знак, нагой земле явленный
в послы зиждителем вселенной,
чей лик сокрыт;
что я, что ты, златое око,
когда подъемлет нас высоко
Господень щит?
Как герб укажет на именье,
род, славу, честь и разуменье,
так, в свой чертог
взойдя, верховное светило
нам рыцаря провозвестило,
чье имя – Бог.