Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

Росалиа де Кастро(полное имя – Росалиа де Кастро Мургиа, 1837–1885). – Поэтесса и романистка. Болезненный и меланхоличный ребенок, она начала писать стихи в одиннадцать лет. В 1856 году де Кастро вышла замуж за известного историка Мануэля Мургиа, который в течение многих лет уговаривал жену опубликовать ее стихи. Она дала согласие лишь в 1872 году и издала сборник «Галисийские поэмы», что принесло ей мгновенную славу. Позднее Р. Де Кастро опубликовала еще несколько сборников стихотворений – все на галисийском диалекте; только в сборник «На берегах Сара» (1884) вошли стихотворения на испанском языке. Современники особенно ценили в творчестве Росалии де Кастро глубину и свежесть лирического чувства, совершенно чуждого риторики. В XX веке было высоко оценено новаторство поэтессы в области метрики кастильского стиха.

 
Рано в утреннюю пору
легче козочки, босая
подымусь по косогору.
Чуть забрезжит на востоке,
подымусь, чтобы услышать
первый колокол далекий.
Самый первый, самый милый,
ранним ветром донесенный,
чтобы сердце не щемило.
Чтоб не плакала горюче,
долетит он издалека,
беспечальный и плакучий.
И, плакучий и дрожащий,
поплывет зеленым лесом,
пропадет в зеленой чаще.
И пойдет равниной дальней —
с каждым новым отголоском
беспечальней, беспечальней.
 

* * *

 
Бродит ветер, ищет брода.
Снова тучи, только тучи
завернут в мои ворота.
 
 
Мой приют, моя лачуга,
все ушли, а я осталась —
ни знакомого, ни друга.
 
 
Только в поле подо мною
светит хутор огоньками —
я смотрю, а сердце ноет.
………………………….
Время к ночи… В час урочный
загудели колокольни,
чтоб молилась Непорочной.
 
 
Пусть помолится, кто может,
а меня слезами душит,
а меня все дума гложет,
 
 
не по мне ли зазвонили.
 
 
Я тянусь тебе вдогон,
будто заживо в могиле,
бастабальский перезвон.
 

* * *

 
Кто мне послал это жало,
в сердце навел острие?
Золотом, сталью, любовью ль – не знаю
ранили сердце мое.
Рана все глубже, мука – все горше,
боль неотступна и зла.
Как Магдалина, уснуть не могла я,
слезы унять не могла.
«Боже мой всемогущий,
силою награди
черное жало это
выдернуть из груди!»
Внял мне господь – и не стало
муки моей колдовской.
Рана закрылась. Как тихо,
Боже… И странный покой…
Будто не с горем простилась, а с чем-то,
что поминаю тоской…
Будто случайно к груди прикасаюсь
и забываюсь в слезах…
Господи, кто же поймет это тело,
дух заключившее в прах?!
 

* * *

 
Спят уже страсти могильными снами.
Что же со мною? Не знаю.
Жадный ли червь изнутри меня точит
или душа моя бредит больная?
Знаю лишь радость я, полную горя,
знаю то горе, что радует, раня,
пламя, которое кормится жизнью,
но без которого жизнь – умиранье.
 

* * *

 
Все, что когда-то было надеждою моею,
Сегодня провожаю в далекий край закатный:
Помедлим на дороге, душа, простимся с нею
И побредем обратно:
Когда рассвет не в радость, нужнее кров убогий
И темнота вернее.
Оставьте вещей птице гнездо ее родное,
Пусть хищник под землею в покое затаится,
В забвении – унынье, умершее – в гробнице,
А я – в моей пустыне.
 

* * *

 
Землю и небо пытаю с тоскою,
вечно ищу и но знаю покоя.
Как я тебя потеряла – не знаю.
Вечно ищу, но ни шагом не ближе,
даже когда ты мне снишься повсюду:
тополь задену, камень увижу…
Ни на земле тебя, счастье, ни в небе.
И суждено мне сродниться с потерей,
даже и веря: не сон ты напрасный,—
даже и веря!
 

* * *

 
Дремлющие в истоме оттрепетавшей плоти,
в горе немилосердном павшие на колени,—
живы людской порукой, где на земле найдете
вы красоту такую, чтобы не знала тленья?
 
 
Атома бестелесней, высей необозримей,
тайное откровенье, вздох тишины небесной,
– губы мои не смеют молвить твое имя,
и безутешен разум перед твоей бездной!
 

Густаво Адольфо Бекер(1836–1870). – Крупнейший лирик позднего испанского романтизма. Начал свой путь в литературе журналистом и переводчиком романов. До этого служил чиновником и был уволен с работы за сочинение стихов в служебное время. Первая книга его лирики, «Рифмы», появилась в 1860 году; современники отметили в ней влияние поэзии Гейне. Сборник «Легенды», принес поэту национальную известность. Влияние Бекера на последующее развитие испанской лирики очень велико, и даже поэты нашего столетия, крайне критически воспринимавшие романтическую традицию XIX века, высоко ценили его стихи.

 
Всё – выбор слов, и тем не менее
вовеки, как сейчас,
с тобой мы не сойдемся в мнении,
кто виноват из нас.
 
 
Любовь со словарем не знается,—
откуда же узнать,
где просто гордость, где вменяется
в достоинство она?
 

* * *

 
Подделываясь под явь,
как тень пустая,
впереди желанья идет надежда,
и ложь ее,
как феникс, встает
из ее же пепла.
 

* * *

 
Одна из них мне душу отравила,
другая – тело; на путях своих
они меня при этом не искали,
и я совсем не жалуюсь на них.
 
 
Земля кругла, ее круженье вечно;
и разве завтра по моей вине
в круженье том же яд других отравит?
Могу ли дать не то, что дали мне?
 

* * *

 
Моя жизнь – пустырем идти:
опадает все, что срываю;
на моем роковом пути
кто-то сеет зло впереди,
а я его собираю.
 

* * *

 
Сегодня мне улыбаются земля и небеса.
Сегодня в душе моей солнце, сегодня ушла тревога.
Сегодня ее я видел… Она мне взглянула в глаза…
Сегодня я верю в бога.
 

* * *

 
– Что такое поэзия? – ты вопрошаешь,
Голубые глаза твои детски чисты.
– Что такое поэзия? Неужели не знаешь?
Поэзия – это ты!
 

* * *

 
Вздохи – всего лишь ветер и с ветром по свету бродят,
Слезы стекают в море, ибо слезы – вода.
Открой мне, женщина, тайну: если любовь уходит,—
не знаешь ли ты, куда?
 

* * *

 
Как чудесно видеть, что восходит
новый день в сияющей короне,
поцелуем оживляет волны,
зажигает свет на небосклоне!
 
 
Как чудесно осенью унылой,
в грустный час дождливого заката,
выйдя в сад с душистыми цветами,
надышаться влажным ароматом!
 
 
Как чудесно в день, когда неслышно
хлопья снега кружат за дверями,
видеть, как взволнованное пламя
золотыми пляшет язычками!
 
 
Как чудесно сладко спать, рулады
выводя, как певчий захудалый.
Есть… Толстеть… И до чего досадно,
что всего рассказанного – мало!
 

* * *

 
Вчера, сегодня, завтра, – день грядущий
с минувшим схож.
Все тот же горизонт, и небо хмуро,
и ты бредешь…
 
 
Как механизм тупой, стрекочет сердце,—
унылый гул…
Ленивый разум в закоулках мозга
сомлел, уснул.
 
 
Душа понуро жаждет райской жизни
в тщете слепой…
Бесплодная усталость, и без цели
морской прибой…
 
 
Немолчный голос, тянущий все тот же
печальный звук.
С утра до ночи – монотонных капель
усталый стук…
 
 
Так дни влачатся: где вчера, где завтра —
не разберешь.
В них нет ни наслаждений, ни страданий, —
одно и то ж…
 
 
Порой со вздохом вспомнишь боль былую —
как сам не свой
страдал… По крайней мере, знал, страдая,
что ты живой!
 

* * *

 
Я не спал, я странствовал по краю,
где меняют вещи очертанья,
по пространствам тайным, создающим
между сном и бденьем расстоянье.
 
 
Мысли в молчаливом хороводе
в голове без устали мелькали
и, кружась в своем бесшумном танце,
постепенно танец замедляли.
 
 
Отблеск, проникающий снаружи,
все еще на веках сохранялся,
но сиял иначе мир видений —
изнутри он светом озарялся.
 
 
Я услышал, словно в дальнем храме
смутный шум, под сводами разлитый
в час, когда кончают прихожане,
прошептав «аминь», свои молитвы.
 
 
И меня по имени окликнул
чей-то голос, слабый и печальный,
и запахло сыростью и воском,
ладаном, потухшими свечами.
 
 
Ночь пришла; упав на дно забвенья,
я заснул; проснулся отчего-то
и вскричал: «Из тех, кого любил я,
этой ночью, верно, умер кто-то!»
 

* * *

 
Настала ночь, я не нашел приюта,
я пить хотел и только слезы пил.
Я голодал и, умереть желая,
глаза закрыл!
 
 
Я был в пустыне! Издали, как прежде,
густой толпы бурлящий гомон плыл,
а для меня весь этот мир шумящий
пустыней был!
 

* * *

 
Из жизни, что мне остается,
я отдал бы лучшие годы:
узнать бы, что ты говорила
другим про меня в стороне.
 
 
Жизнь эту и ту, что дается
за гробом, – я отдал бы обе,
чтоб только узнать, как судила,
что думала ты обо мне.
 

* * *

 
Мы при вспышке молнии родимся
и при той же вспышке умираем:
краток жизни час!
 
 
Ждем любви, за славою стремимся —
тени сна мы тщетно догоняем:
смерть пробудит нас!
 

* * *

 
Словно взбудораженные пчелы,
что за мною ринуться готовы,
из потемок памяти крадутся
тени прожитого.
 
 
Отогнать пытаешься – пустое!
Мчатся, кружат рядом, друг за другом
прямо в сердце метят узким жалом
с бередящим ядом.
 

* * *

 
Цвет обрывает, сыплет листвою
ветер бессонный,
и в отголосках где-то далёко
слышатся стоны…
 
 
Там, где блуждают мысли ночные,
в прошлом теряясь, будто в тумане,—
слышатся стоны, сыплются листья
воспоминаний…
 

* * *

 
Взгляд ее был неотступен и слезен,
а мои губы – взмолиться готовы,
но не дала ей заплакать гордыня,
и не сумел я промолвить ни слова.
 
 
Порознь идем; но, быть может, однажды
вспомнит, что сердце рванулось и сжалось,
и, как твержу себе: «Что же молчал я?» —
скажет: «Зачем я от слез удержалась?»
 

* * *

 
Гляну в глаза —
будто читаю по книге открытой.
Взгляды не лгут,
так для чего этот смех нарочитый?
 
 
Плачь! Не таись,
нищенской нежности больше не пряча.
Плачь! Мы одни…
Ты посмотри: я мужчина – и плачу!
 

* * *

 
Заря целует голубое платье
залива, золоченного лучами;
целует солнце тучу на закате
и одевает в золото и пламя;
костер, сжимая жаркие объятья,
ночь напролет целуется с ветрами.
И даже ива льнет к воде, целуя
ручей, когда ее целуют струи.
 

* * *

 
Если у тебя, у синеглазой,
светится улыбка в ясном взоре,
кажется мне, будто это блещет
луч зари в синем море.
 
 
Если у тебя, у синеглазой,
набежали на глаза слезники,
кажется, что это на фиалке
вспыхнули росинки.
 
 
Если же глаза у синеглазой
в темноте озарены мечтою,
то мечта в очах ее лазурных
кажется звездою.
 

* * *

 
Волны морские, пенные волны
бьющего в дикие скалы прибоя,
в саван из пены меня спеленайте,
унесите с собою!
 
 
Буйные ветры, в горном ущелье
гнущие кроны, яростно воя,
смерчем и вихрем меня закружите,
унесите с собою!
 
 
Грозные тучи с молнией в чреве,
громом взорвавшие ночь надо мною,
волнами мрака меня захлестните,
унесите с собою!
 
 
Унесите, молю я, туда, где стихии
вылечить смертью мне сердце сумеют.
Унесите, молю! А иначе – что делать
мне с болью моею?
 

Рамон де Кампоамор(полное имя – Рамон де Кампоамор-и-Кампоосорио, 1817–1901). – Один из самых популярных в Испании поэтов-романтиков. Он был избран членом Испанской Академии и занимал высокие посты. Наследие Кампоамора обширно, он пробовал свои силы в разных жанрах. Ему принадлежат эпические поэмы – «Колумб» (1853) и «Всемирная драма» (1869). Лирическое его наследие подразделяют обычно на две части: стихи и басни. Сам Кампоамор придумал собственные жанровые определения для стихов: «юморески», «печали» и «маленькие поэмы». «Что такое юмореска? – писал он. – Намеренная характерность. А „печаль“? Это юмореска, трансформированная в драму. А „маленькая поэма“? Это развернутая „печаль“».

 
– Составьте, падре, мне письмо… – Ну что же,
кому оно, куда,
я знаю… – Вы нас видели? О, боже!
Той темной ночью? – М-да…
 
 
– Простите! – Полно, это прегрешенье
Не редкость: полночь… Он…
Подайте-ка перо. Итак, вступленье:
«Любимый мой Рамон!»
 
 
– Любимый?.. Ну, уж раз вы написали…
– Исправить? – Ах, нет, нет!
«О, как мне грустно!» Так? «В какой печали
я без тебя, мой свет!
 
 
В какой тоске пишу тебе я нынче…»
– Всё, падре, так, ей-ей!
– Для старца, дочь моя, душа девичья
прозрачна, как ручей.
 
 
«Мир без тебя – юдоль холодной ночи,
С тобою – райский сон».
– Святой отец! Пишите буквы четче!
Поймет ли мой Рамон?
 
 
«– Тот наш рассвет и поцелуй тот сладкий…»
Как догадались вы?
– Коль два влюбленных видятся украдкой,
то, стало быть, увы…
 
 
«И если ты не возвратишься снова,
вконец измучусь я…»
– Измучусь? Вы смеетесь, право слово!
Да я убью себя!
 
 
– Как так «убью»? Вздор. Не гневите небо!
– Так: в омут головой!
– Ну, нет… – Вот черствая душа! Эх, мне бы
знать грамоту самой!
 

 
Да, слава – вздор пред вечностью. И все же —
скажите: есть ли что-нибудь дороже?
 

* * *

 
Что такое любовь? Вот ответ без прикрас:
Это целая жизнь, умещенная в час.
 

* * *

 
Как все узнали, что она грешна?
Знать, слишком рьяно молится она.
 

* * *

 
Едва женившись, почему-то то и дело
Он головой жены клянется смело.
 

* * *

 
Разят друг дружку люди наповал.
И все зачем? Во имя лучшей жизни!
А в результате на роскошной тризне
пируют ворон и шакал.
 

* * *

 
Мне жаль тебя, мой бедный друг. Прими мое участье
Несчастный! Говорят, нашел ты в браке счастье!
 

* * *

 
Искусный волокита знает: иногда
три тихих «нет» – синоним «да».
 

* * *

 
О том, что жизнь – господний дар,
навряд ли спорить стоит.
Но стоит ли она того,
чего нам стоит?
 

* * *

 
Я был безумцем, чтоб мне провалиться,
сводя с ума безумную девицу!
 

* * *

 
Все прелести твои благообразно
пусть защищает платья бастион.
У тайного соблазна свой закон:
где тайны нет, там не ищи соблазна.
 

* * *

 
На том построен точный твой расчет,
что слыть расчетливой сегодня не расчет.
 

* * *

 
Сия эпитафия – многим урок:
«Был тем он, кем стал, а не тем, кем бы мог».
 

* * *

 
Любить хладнокровно? Рассудочно? Дудки!
Кто любит умом – тот не в здравом рассудке!
 

* * *

 
Коль в руки попал к ней, терпи и не плачь:
вчерашняя жертва – отменный палач.
 

* * *

 
Она насквозь лукава, не упорствуй:
притворно все в ней – даже и притворство.
 

ИТАЛИЯ

Карло Порта(1776–1821). – Бурно проведя молодость в Венеции, зрелые годы поэт прожил в Милане; горький опыт чиновничьей службы лег в основу многих его сонетов. Патриотизм Порты сделал его ярым противником всего французского, что в эпоху наполеоновских итальянских походов неоднократно подвергало его опасностям. Воспитанный в традициях Просвещения, поэт стал одним из провозвестников романтизма в Италии.

Сонеты Карло Порты в совокупности – галерея сатирических портретов и сценок городской жизни. Порта по преимуществу поэт-антиклерикал, враг ханжества, социального неравенства; во многих его сонетах звучит сострадание к беднякам. Его сонеты написаны на миланском диалекте.

С древних времен и по наши дни каждая историческая область Италии сохраняет свой особый диалект; фонетические и лексические различия между диалектами настолько велики, что итальянцы одной провинции с большим трудом могут понять, что говорит житель другой. Это явление вызвано в первую очередь вековой раздробленностью Италии. Но мощную поддержку диалектам оказало то, что крупнейшие из них не только создали свою литературную традицию, но дали замечательных поэтов (миланский, например, – Порту, римский – Белли и т. д.) и драматургов. Вне языковой формы – а через нее и многообразных связей с местными традициями, бытом и культурой – понять творчество этих мастеров невозможно; для них диалект не орнаментальный материал, а сама плоть их творений. Итальянская языковая ситуация, с этой точки зрения, для Европы нового времени – исключительна, и переводчики итальянских диалектных текстов на другие языки не располагают ресурсами для их адекватной передачи.

 
Как Вашему Сиятельству угодно:
Не спорю, в положении моем
Хозяин вправе звать меня дерьмом
И даже хлеще – это нынче модно.
 
 
Серчать на вас в ответ неблагородно,
Напротив – грудь я выгну колесом,
Как будто трапезундским королем
Меня вы объявили всенародно [149]149
  …трапезундским королем меня вы объявили… – Трапезунд (город в Турции) во многих миланских поговорках и пословицах – символ недосягаемой, сказочной земли.


[Закрыть].
 
 
Назвать меня навозом все равно,
Что предсказать удачу в лотерее,
Поскольку жить стихами мудрено.
 
 
Посмотришь, вы богаты, и весьма,
И министерство платит все щедрее,—
Ну чем не хороша судьба дерьма!
 

 
Да, господин маркиз, вы сверхмаркиз,
Наимаркиз, и я вам не чета:
Миланец Карло перед вами скис,
Затем что кровь его не столь чиста.
 
 
Вы гладите животик сверху вниз
И чешете пониже живота;
Диван под вашей задницей провис,
А у меня в желудке – пустота.
 
 
В письмо и в чтенье вы ни в зуб ногой,
И красноречья вы не образец,
Но перед вами спину гнут дугой.
 
 
А я, не поднимая головы,
Пишу, и мне бы, на худой конец,—
Поклон такого олуха, как вы.
 

Уго Фосколо(настоящее имя – Никколо Фосколо, 1778–1827). – Отец поэта – итальянец, мать – гречанка. Его бурная жизнь пламенного патриота и солдата, пылкого влюбленного и вечно не удовлетворенного своими созданиями поэта – истинная жизнь романтического художника. Бился под наполеоновским знаменем, был ранен. Надежды на восстановление великой и независимой Италии рассеялись, и Фосколо переменил свое отношение к Наполеону. Когда же в Италии вновь установилось австрийское господство, поэт покинул родную землю; умер в Лондоне.

Первый поэт итальянского романтизма, Фосколо именно в поэзии во многом классицист. Новым для итальянской словесности был романтический пафос, пронизывающий произведения Фосколо. он ярко сказался и в его романе «Последние письма Якопо Ортиса».

 
Хвала тебе, о брег, – тебя в долине
Ласкает Арно [151]151
  Арно – Флоренция стоит на берегу реки Арно.


[Закрыть]столько лет подряд,
Степенно покидая славный град,
В чьем имени рокочет гром латыни [152]152
  …в чьем имени рокочет гром латыни. – Смысл подлинника: после падения Рима именно Флоренция дала приют Славе.


[Закрыть].
 
 
Здесь вымещали гнев на гибеллине
И гвельфу воздавали [153]153
  …вымещали гнев на гибеллине и гвельфу воздавали… – Гибеллины и гвельфы – две партии, ведшие кровавую борьбу за господство в средневековой Италии, в частности, во Флоренции (XII–XV вв.).


[Закрыть]во сто крат
У твоего моста [154]154
  …у твоего моста… – Имеется в виду Санта-Тринита, главный мост через Арно во Флоренции.


[Закрыть], который рад
Прибежищем служить поэту [155]155
  …прибежищем служить поэту… – Поблизости жил драматург В. Альфьери(1749–1803), в те годы для Фосколо и его современников – первый среди живущих итальянских поэтов (об Альфьери см. также т. 51 БВЛ).


[Закрыть]ныне.
 
 
Ты, милый берег, мне милей вдвойне:
На эту почву поступью небесной
Ступала та, что всех дороже мне,—
 
 
Здесь я впервые встретил чистый взгляд,
Здесь я вдохнул – мне прежде неизвестный —
Ее волос волшебный аромат.
 

О ком мне плакать, как не о себе.

Петрарка

 
Я худ лицом, глаза полны огня;
Пытливый взор страданием отмечен;
Уста молчат, достоинство храня;
Высокий лоб морщинами иссечен;
 
 
В одежде – прост; осанкой – безупречен;
Привязан ко всему не доле дня;
Угрюм, приветлив, груб, чистосердечен:
Я отвергаю мир, а мир – меня.
 
 
Не манит ни надежда, ни забава;
Как радость, одиночество приемлю;
Порою доблестей, труслив порой,—
 
 
Я робко голосу рассудка внемлю,
Но сердце бурно тешится игрой.
О Смерть, в тебе и отдых мой, и слава.
 

Посвящается Ипполито Пиндемонте

 
Под сенью кипарисов, в хладных урнах,
Слезами скорби и тоски омытых,
Быть может, смертный сон не столь уж тяжек?
Когда не для меня теплом и светом
Разбудит солнце вновь цветы и травы,
Когда виденья будущего тщетно
Меня придут посулами смущать,
Когда твоим стихам, мой друг бесценный,
Я не смогу внимать с былым восторгом,
Когда и для меня утихнет голос,
Звучавший мне с высокого Парнаса,
Какое утешенье обрету
Я под плитой, которая отделит
Мой прах от той золы, что высевает
На море и на суше злая Смерть?
Увы, мой Пиндемонте, и Надежда
Бежит гробниц, последняя Богиня,
И пеленою черной облекает
Забвение все то, что было в мире,
Когда нет сил противиться ему;
И человека, и его могилу —
Последнее о нем воспоминанье —
Все Время уничтожит под конец!
 
 
Но почему, скажите мне, умерший
Терять захочет малую надежду,
Что даже прах его любимым дорог?
Пусть, погребенный, он не видит света,
Но в тех, кому он дорог был, живет
Заветный свет его угасшей жизни.
Небесный дар ниспослан человеку —
Хранить воспоминанья о любимых,
Незримые, они живут средь нас,
И если дорогое нам созданье
Земля вскормила и приют последний
Ему, как мать, участливо дала,
Так пусть она священные останки
От нечестивых ног и непогоды
С такою же любовью сохранит,
Да не сотрется имя на могиле,
И пусть сей прах в покое пребывает
В тени больших задумчивых ветвей.
…………………………
Теперь указ предписывает мертвых
За городской чертою хоронить
В могилах безымянных и огромных.
О Талия, и твой вернейший жрец [157]157
  О Талия, и твой вернейший жрец… – Талия – муза комедии и – как в данном случае – сатирической поэзии. Ее жрец – названный ниже по фамилии Дж. Парини (1729–1799), автор сатирической поэмы «День». Он был похоронен на общем кладбище, и его могила быстро затерялась.


[Закрыть]
Вот так лежит в могиле безымянной;
В своем жилище тесном и убогом
Тебе он песнопенья возносил,
И ты в награду голову поэта
Украсила венком вечнозеленым
И диктовала песенки, смеясь.
Они кололи, словно злое жало
Того Сарданапала из Милана [158]158
  …того Сарданапала из Милана… – Герой поэмы Парини назван именем ассирийского царя (VIII в. до н. э.), которое символизирует бесхарактерность и развращенность.


[Закрыть],
Который в Лоди праздно и беспечно
Все дин свои в бездействии провел.
О Муза, где ты? Я не ощущаю
Тот дивный трепет – самый верный признак,
Что ты опять, незримая, пришла.
Нет, я один под темными ветвями
О доме материнском размышляю…
Ему под этой липой ты являлась,
Теперь ее листы шумят тревожно.
О, почему, Богиня, не ласкают
Его могилу тенью и прохладой
Вот эти ветви, – ведь в былое время
Он здесь любил подолгу размышлять?
Быть может, ты, за городом блуждая,
На кладбище безмолвном и огромном
Все тщишься прах Парини отыскать?
Так знай, о Муза, что не только мирта
Не посадил над этим прахом город,
Своею грязной похотью вскормивший
Скопцов-поэтов, тварей бесталанных,
Но даже дат не выбил на плите;
И, может быть, какого-нибудь вора
Разрубленная шея кровоточит
И рядом светлый прах собой сквернит.
Послушай, как сырую землю роет
Бездомный пес, слоняясь по могилам,
И завывает с голоду протяжно.
Взгляни – вон там из черепа пустого
Является удод, как черный призрак,
С креста на крест во тьме перелетая
По полю скорби, и гнусавым свистом
Он звезды милосердные клянет
За то, что позабытые могилы
Они сияньем кротким освещают.
Но тщетно ты пытаешься, Богиня,
У беспристрастной ночи утешенья
Для своего поэта испросить.
Увы, увы! Над этою могилой,
Что вырыта без капли состраданья,
Ни одного цветка не расцветет.
 
 
С тех самых пор, как проповедью страстной
С высоких алтарей зверье людское
Призвали к состраданию жрецы,
Живые милосердно отправляют
Покойников безгласные останки
В тот душный смрад и темноту слепую,
Где каждый то, что должен, обретет.
Могилы предков, праведно проживших,
Являлись алтарями для потомков,
С них Лары людям волю возвещали,
И с трепетом внимал благоговейным
Любой решенье предка своего.
Обряды почитания останков
Сквозь тьму веков дошли теперь до нас.
Когда не под плитою окропленной
Зарыто тело бренное бывает,
Когда над прахом ладан не курится
И запах тлена тягостно томит,
Когда изображения скелета
Смутить живущих страхом не умеют,
Лишь матери в тревоге непонятной
Глубокой ночью руки простирают,
Ища головку сына дорогого,
Страшась того, что вновь с тоской застонет
Мертвец, прося, чтоб к небу вознесли
За упокой души его молитву.
Когда же над могилами любимых
Колышет ветер ветви кипарисов,
Растущих здесь, как знак любви извечной,
И над плитою слезы пролились,
Тогда усопший ведает блаженство.
Друзья подчас у солнца урывают
Луч света, чтобы вечный мрак могильный
Не столь зловещим был для погребенных,
Ведь люди, умирая, смотрят в небо,
Пытаясь свет с собою унести.
Вода святая из ключей заветных
Фиалки, гиацинты, амаранты
Лелеяла на холмиках печальных,
И тот, кто, у могил любимых сидя,
Рассказывал о горестях и бедах,
Вдыхал благоухания такие,
Какими, верно, полон светлый рай.
…………………………
Когда впервые я плиту увидел,
Где прах сокрыт того, кто не страшился [159]159
  …кто не страшился… – Имеется в виду Н. Макиавелли(1469–1527), характеристика которого у Фосколо объясняется тем, что в эпоху Просвещения было распространено убеждение, будто Макиавелли в своем сочинении «Государь», по видимости наставляя власть имущих в средствах к достижению политического успеха, на самом деле разоблачал сущность и нравы тирании.


[Закрыть]
Правителей принизить всемогущих,
Подрезав им лавровые венки,
И указать народам, сколько крови
И сколько слез им стоит самовластье,
Когда я пред могилой преклонился
Того, кто в Риме древнем возносил
Высокий купол нового Олимпа [160]160
  …кто в Риме… возносил… купол… – Речь идет о Микеланджело Буонарроти(1475–1564), великом итальянском художнике, воздвигшем купол собора св. Петра в Риме.


[Закрыть],
Когда остановился я пред прахом
Того, кто в поднебесье разглядел [161]161
  …кто в поднебесье разглядел… – Имеется в виду Г. Галилей(1564–1642), великий астроном, утвердивший коперниковскую гелиоцентрическую систему мира.


[Закрыть]
Планеты с неподвижным ярким солнцем
(А это Бритту верную дорогу [162]162
  Бритту… дорогу открыло... – Бритт – И. Ньютон(1642–1727), подчинивший научные представления о вселенной законам механики.


[Закрыть]
Открыло к тайнам всех небесных тел!),
О, как благословенна ты [163]163
  О, как благословенна ты… – Поэт обращается к Флоренции.


[Закрыть], вскричал я,
Страна, где ветры силой жизни полны,
Которую с восторгом орошают
Ручьи, стекая с гордых Апеннин!
Лупа, тобой пленившись, разливает
По склонам зеленеющим сиянье,
В котором виноградины прозрачны,
И пряный фимиам твои долины
Возносят к небу с тысячи цветов!
Флоренция, ты первой услыхала [164]164
  …ты первой услыхала… – Фосколо в авторском примечании отсылает к утверждению, широко распространенному в его время (но опровергнутому в наше), будто Данте начал писать «Божественную Комедию» (с ее инвективами против Флоренции – «лютый гнев» данного перевода) еще до изгнания из родного города.


[Закрыть]
Великий гимн, в котором воспевал
Свой лютый гнев Отвергнутый тобою!
Ты научила сладостным речам
Достойного собрата Каллиопы [165]165
  …достойного собрата Каллиопы... – Каллиопа – муза эпической поэзии и старшая между музами. Фосколо ставит в заслугу Петрарке, что тот сладострастную эротику древних сумел претворить в духовность любовного поклонения Лауре.


[Закрыть],
Который всемогущего Амура,
Нагого в Риме, в Греции нагого,
В пресветлые одежды облачил
И возвратил небесной Афродите!
Вдвойне благословенна, сберегая
Под сводами прекраснейшего храма
Свою былую славу! Пусть тебя
Седые Альпы плохо защищали,
Пусть ты была теснима не однажды,
Разграблена, поругана, гонима,
Но о своем былом воспоминанья
Ты сквозь века сумела пронести!
И если может гордое стремленье
К высокой славе разум наш зажечь,
Нам должно здесь внимать благим советам.
Витторио [166]166
  Витторио – В. Альфьери(об Альфьери см. также т. 51 БВЛ).


[Закрыть]испрашивал не раз
У этих плит холодных вдохновенья
И, полон гнева на богов бесстрастных,
В молчании на сонный берег Арно,
Оглядывая дали, выходил.
Ничто не веселило взор поэта,
И бледность на челе его суровом
Еще бледней казалась при луне.
……………………………..
И вот меня, которого изгнали
В края чужие время, честь и совесть,
Меня к себе призвали хором Музы
И повелели гимн сложить суровый
Во славу всех, достойных вечной славы.
Когда своими льдистыми крылами
Седое время тщится уничтожить
И превратить в развалины гробницы,
Хранительницы Музы нежным пеньем
Способны оживить пустыню скорби —
Их сладостное пенье нарушает
Глубокое молчание веков!
Сюда пришла Кассандра в день зловещий,
Когда жрецы велели ей поведать,
Какой конец для Трои уготован,
Здесь плач ее пророчеством звучал,
Которому со страхом все внимали:
«Вотще искать свой город вы придете,
Коль небо вас задумает вернуть
Из дальнего похода, эти стены,
Воздвигнутые здесь руками Феба,
Увидите дымящимися вы.
Но Трои неусыпные Пенаты
В могилах этих сохранят потомкам
Ее героев славный ряд имен.
Вы, ветви пальм и стройных кипарисов,
Посаженных невестками Приама,—
Увы, увы! – вы скоро разрастетесь,
Сумеете ли вы своею тенью
Моих отцов останки защитить?
Тому, кто отведет топор жестокий
От вас, блюдя былое благочестье,
Не местом скорби станут их могилы,
Но самым драгоценным алтарем».