Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Ветер стих, светлы морские дали,
спит ветряк, и паруса опали.
По раздолью пастбищ мирно бродит стадо,
всё и вся отдохновенью радо.
 
 
Вальдшнепова зова ждет охотник,
песни на гумне поет работник,
крыльца чисты, и в саду порядок,
ладен куст сирени, влажна почва грядок.
 
 
Притулились детские игрушки
в цветнике на травяной подушке,
затаились стебли, мяч скрывая,
и рожок скрывает бочка дождевая.
 
 
Ставни глухи – встретить ночь готовы,
заперты задвижки и засовы,
мать семьи сама везде огонь потушит,
и ничто покоя не нарушит.
 
 
Ночь июньская тепла и дрёмна,
сад раскинул свой шатер огромный.
Еле слышно волны зашумели —
в мертвой зыби отзвук бурных дней недели.
 

 
Улегшись в укромном углу корабля,
курю «Пять синих братьев»
и не думаю ни о чем.
 
 
Море зеленое,
темное, абсентово-зеленое,
горькое, как хлористый магний,
солонее, чем хлористый натрий,
и целомудренное, как йодистый калий;
и забвенье, забвенье —
большие грехи и большие заботы
предает забвенью лишь море
и абсент.
 
 
Ты, зеленое абсентовое море,
ты, тихое абсентовое забытье,
оглушите чувства мои
и дайте мне мирно уснуть,
как спал я когда-то
над длинной статьей
в «Revue des deux Mondes».
 
 
Швеция разлеглась дымом,
дымком от мадуро-гаваны,
а солнце воссело сверху
полупотухшей сигарой,
но вкруг горизонта
встали алые всполохи,
будто бенгальские огни,
высветив контур беды.
 

 
Писатель так ее ласкал!
Издатель толк во всем искал.
Издатель к ней посватался.
Писатель мигом спрятался.
 
 
Писатель гол был как сокол —
и как он мог жениться?
Издатель рай земной обрел,
заполучив девицу.
 
 
Писатель дрался за кусок
и чуть с ума не спятил.
Издатель процветал как бог
и женушку брюхатил.
 

Густав Фрёдинг(1860–1911). – Родился в семье горнозаводчика. После окончания Упсальского университета занимался журналистикой. В 1891 году дебютировал сборником стихов «Гитара и гармоника». Ранняя лирика Фрединга, пронизанная народным юмором, жизнеутверждающа и оптимистична. Однако в некоторых стихотворениях поэта звучат трагические тона, особенно усиливающиеся в произведениях следующего сборника – «Новые стихи» (1894). Стихи Фрединга посвящены изображению природы, крестьянского быта, воспоминаниям детства. Они просты по форме, напевны и пластичны, разнообразны по ритмике, часто стилизованы под народную песню. В конце 90-х годов выходят в свет сборники Фрединга «Брызги и осколки» (1896), «Новое и старое» (1897), «Брызги Граля» (1898).

 
Были танцы в субботнюю ночь у дороги,
хохот, музыка, – в лад сами прыгали ноги.
Были крики: «Гей! Гоп! Веселей!»
Нильс Уттерман – музыкант бродячий
с гармошкой и с придурью в придачу —
наяривал «дудели-дей».
 
 
Там плясала красотка из Такена, Булла,
чьи карманы пусты, будто ветром продуло,
зубоскалка, смела, весела;
да вертлявая Марья, да шалая Керсти —
дикарка, – погладить не смей против шерсти!
Там из Финнбаки Бритта была.
 
 
Ну а Петер и Густен слывут пареньками,
что умеют вовсю загреметь каблуками
и девчонку подкинуть – вот так!
Были Флаксман – что с хутора, Никлас, Калль-Юхан,
был и рекрут Пистоль, – прибежал во весь дух он.
Был из Хёгвальда парень, батрак.
 
 
Будто пакля горела у каждого в теле,
так девиц они в рейландском танце вертели.
Как кузнечики, прыгали те!
По камням каблуками без устали топали,
косы, юбки взлетали, передники хлопали,
и визжала гармонь в темноте.
 
 
В самой гуще берез, и ольхи, и орешины,
где лесные тропинки ветвями завешены,
шорох слышался, смех, болтовня.
Игры, шалости были среди бурелома,
поцелуи в кустах, воркованье, истома:
– Вот я – здесь, если любишь меня!
 
 
Над окрестностью звезды сверкали; по черной,
окаймленной деревьями, глади озерной
тихий блеск разливался с небес.
Запах клевера с пажитей несся душистых,
а с нагорья – дыхание шишек смолистых.
Там сосновый раскинулся лес.
 
 
Ухнул филин из Брюнберской чащи в ту пору,
да лисица примкнула к веселому хору.
Их не слышал никто из людей.
Эхо с Козьей вершины «угу!» прокричало
и гармонике Нильса, дразнясь, отвечало
дальним «дудели! дудели! дей!».
 

 
Есть в Каттебухульте у нас, возле Бу,
мошенники, плуты, жулье.
Там гогот услышишь, и брань, и божбу.
Разгульное, право, житье!
 
 
В уезде нет хуже, чем этот притон,
цыган черномазых приют.
Священник и ленсман – для них не закон.
На всех отщепенцы плюют.
 
 
А старый цыган по дорогам весной
слонялся, шатался в лесу.
Лихой браконьер, конокрад записной,
хоть восемьдесят на носу!
 
 
Старуха его страхолюдная – страсть
и ноги волочит едва.
Всю осень она побираться и красть
ходила, хоть еле жива.
 
 
Сейчас они в Каттебухульте тайком
без пошлины гонят вино.
Пройдешь мимо дома – разит кабаком,
и всякого сброду полно.
 
 
Все парни у них поножовщики сплошь,
пропойцы, – чуть свет – за питье!
У женщин, поверьте, стыда ни на грош:
шалит с кем попало бабье.
 
 
Наш ленсман из местности гнал это зло.
Расправится с шайкой одной,
уйдут – а на смену, глядишь, принесло
другую из чащи лесной.
 
 
А тут еще Альстерин, миссионер,
к безмозглым таким загляни!
Всю спину бедняге на лучший манер
разделали дегтем они.
 
 
Горбун, говорят, распрямится в гробу.
Ягненком не сделаешь рысь.
Отребье из Каттебухульта, близ Бу,
в людей обращать не берись!
 

 
На опушке рощи, в Гуннерудскбгене,
пройдя торфяник, при Бротторпслогене,
аккурат лешачихи жилье!
Взглянуть бы вам на нее!
Она, любовью к мужчинам ужалена,
парнишку Викбумов из Никласдаллена
кружила, когда отсель
шел он вечером к Анне, во Фьель.
 
 
Разодета, как пастор в пасхальный день!
Из папортника венок набекрень,
юбчонка из хвои, корсаж слюдяной,
и пахнет фиалкой ночной.
Можжевельника гибче, стройней, чем сосна,
извивалась, юлила, вихлялась она,
как змея, что пятой раздавлена.
И страх взял Калле из Даллена!
 
 
Она, по законам ведьмовской науки,
творила нечистые фигли и штуки,
скакала, как дикий козел,
петляла, что рысь, и – за ствол.
А парень из Даллена спятил, бедняга.
Поныне слоняется он, как бродяга,
несет околесицу, гиль…
Вот и видно, что все это – быль!
 

 
Что значит – чертовщина?
Что значит – чертовщина? —
выспрашиваешь ты.
Узнаешь, дурачина,
что значит чертовщина!
Дождись лишь темноты.
 
 
Лесовички тенями
хоронятся за пнями
тишком, тишком, тишком.
И за кустом лещины
хватает чертовщины:
вон, вон – карга с мешком.
 
 
Что там искрится, блазнит,
мерцает, ровно дразнит,
белеет, – вот, вот, вот?
Девчонок в рубашонках
и с розами в ручонках
мелькает хоровод.
 
 
С рогами, с рылом диво
кривится криво-криво…
Не пяль, однако, глаз
на эту образину.
Спугнешь ты чертовщину —
и пропадет как раз.
 
 
Что значит – чертовщина?
Вся нечисть воедино,
что проклял наш господь
и повелел: «Являйся,
мерещись, представляйся,
морочь и колобродь!»
 

ЮГОСЛАВИЯ

Франце Прешерн(1800–1849). – Словенский поэт, основоположник новой национальной поэзии своего народа. Родился в семье крестьянина села Врба, недалеко от Любляны, тогдашнего Лайбаха. Окончил латинскую школу и лицей в Любляне, затем (в 1828 г.) – Венский университет но юридическому факультету, став доктором прав. Почти всю жизнь (до 1846 г.) занимал скромную должность помощника адвоката, преследуемый австрийской цензурой и администрацией, а также католическим духовенством; трагически сложилась и личная жизнь поэта. Сравнительно небольшое по объему поэтическое наследие Прешерна исключительно богато и разнообразно. Тонкий и проникновенный лирик, Прешерн был мастером сонета (циклы «Сонеты любви», 1831–1832; «Сонеты несчастья», 1832; «Венок сонетов», 1834), он создал великолепные по красоте и изяществу терцины, стансы, романсы. Важное место в лирике Прешерна принадлежит балладам и стихотворной сатире (послания, эпиграммы и проч.). В 1833 году вышел его сборник «Газели», в 1836 году – «повесть в стихах» «Крещение на Савице»– страстный призыв к борьбе за сохранение и развитие национальной словенской культуры.

На русском языке существует несколько изданий сочинений поэта, первое из которых было выпущено в 1901 году (перевод академика Ф. Корша), последнее – в 1971 году.

 
Я не ропщу и втайне,
что смотришь на других,
но любоваться дай мне
сияньем глаз твоих.
 
 
Цветы к земле склонились
под хмуростью небес,
и птицы затаились,
притих звенящий лес,
 
 
и не кружатся пчелы
над липой молодой,
рыбешек плеск веселый
не слышен над водой.
 
 
Печалится любое
живое существо,
коль солнце золотое
уходит от него.
 
 
Умолкли птицы в чаще,
фиалок нет в саду,
не слышно пчел летящих,
рыбешек нет в пруду…
 
 
А мысли, что таятся
в сердечной глубине
и вырваться стремятся
в строке, в ее огне,—
 
 
чтобы взлететь к высотам,
в их крыльях силы нет,
покуда не блеснет им
очей небесных свет.
 
 
Чтоб вольного полета
не погубил мороз,
чтоб средь словенцев кто-то
твой образ превознес,—
 
 
взгляни хоть ненароком,
пусть я тебе не мил,
и в горе одиноком
найду источник сил.
 

 
Когда мечусь с судьбой не в лад,
«Куда?» – приятели кричат.
 
 
У волн летящей синевы,
у облаков спросите вы,
 
 
когда их гонит вихрь – один
над ними в мире властелин.
 
 
«Куда?» – не знаю тоже я
несет меня тоска моя.
 
 
Одно лишь знаю я в пути —
не смею к милой я прийти.
 
 
И нет на свете места мне
забыть то горе хоть во сне.
 

 
Други! Нам родили лозы
это сладкое вино,
осушает наши слезы,
в жилах буйствует оно.
С ним тоска не горька,
радость кажется близка.
 
 
Здравицу кому в веселье
мы певали искони?
Подарил господь нам земли,
боже, всех славян храни —
не развей сыновей,
верных матери своей!
 
 
Пусть над недругами рода
разразится горний гром!
Как при пращурах, свобода
пусть войдет в словенский дом,
пусть смелы, как орлы,
мы разнимем кандалы!
 
 
Единенье, счастье, право
пусть вернутся на века,
пусть твои потомки, Слава,
встанут об руку рука,—
все, как есть, чтобы честь
рядом с мощью стала цвесть.
 
 
Сохрани словенок, боже,
пусть цветут они в любви!
Не на розу ли похожи
наши сестры по крови?
Пусть родят нам орлят,
тех, что недругов сразят!
 
 
И за юношей с весельем
пьем из чаши круговой!
Не отравят гнусным зельем
их любовь к земле родной.
Ибо нас в этот час
вновь зовет отчизны глас.
 
 
Пьем за вечную свободу
всех народов и племен.
Да не будет злу в угоду
мир враждою осквернен.
За межой – не чужой,
друг-товарищ дорогой.
 
 
За себя поднимем чашу!
Выпьем, други, под конец
за святую дружбу нашу,
за согласие сердец.
Там, где пьют, там и льют,
веселится добрый люд!
 

 
В степях аравийских
на свет рождена,
чудесная птица
стареет одна.
 
 
Никем не любимой,
не свить ей гнезда,—
ее побратимы
луна да звезда.
 
 
И нет у нее
ни друзей, ни родных,
она одиноко
влачит свои дни.
 
 
И не для забавы —
для смертного сна
редчайшие травы
сбирает она.
 
 
Чтобы закурились
над пеплом седым
дыхание мирры
и ладана дым.
 
 
Когда ж наступает
кончины пора,
та птица вступает
на угли костра.
 
 
И, облаком вспенясь,
из огненных рук
прославленный феникс
взвивается вдруг.
 
 
Как феникс, воскреснет
и сердце певца
и пламенной песней
наполнит сердца.
 

 
Подите вы все к черту,
вы врете про погоду,
о лживые пророки,
пустые звездочеты!
Вы, мудрецы! Хотите
прочесть о всем на свете
по звездам: благосклонно ль
к нам будет нынче солнце
и урожай случится
или проснутся бури,
челны потопит море,
град грянет, нам на горе,
покончит зной нещадный
с лозою виноградной?
Лгуны вы, звездочеты,
подите вы все к черту!
 
 
Лишь две звезды я видел:
глаза моей любимой.
В две светлые звезды я
смотрел, слепец неумный,
прочел там дней веселых
безоблачную повесть
любви счастливой.
Но появились слезы,
стыд, гнев и сожаленье,
и моему покою
тут смерть настала.
Две только сбили с толку
меня звезды – две только
мне разум помутили.
А вы все звезды эти
перемудрить хотите.
Лгуны вы, звездочеты,
лгуны вы, звездогляды,
подите вы все к черту!
 

* * *

 
Когда надежды нет и близится конец
с неотвратимостью суровой и железной,—
запреты не нужны, лекарства бесполезны:
несчастный все равно на свете не жилец…
 
 
Когда, кромешный ад беря за образец,
бушует ураган в косматой тьме беззвездной,—
не видя выхода из разъяренной бездны,
навстречу гибели бросается пловец.
 
 
Прочь чаша горькая! Пускай мечты кипят.
Терять мне нечего: все кончено, отпето,—
и я с моих страстей снимаю все запреты!
 
 
Мгновенья дороги, – их не вернуть назад…
О, только бы успеть упиться жизнью этой,—
и пусть убьет меня ее сладчайший яд.
 

Петр Петрович-Негош(1813–1851). – Черногорский поэт, светский и духовный правитель (с 1830 г.) независимой Черногории. Сторонник идей просвещения и прогресса, Негош осуществил в своей стране ряд важных реформ, направленных на ликвидацию племенных распрей и на развитие светского образования. Им, в частности, была создана типография в Цетинье, организовано несколько школ. В своей внешней политике, опираясь на поддержку России, где он побывал дважды (в 1833 г., когда был рукоположен в митрополиты, и в 1837 г.), отстаивал свободу и независимость своего государства против австрийцев и турок. Поэтическое творчество Негоша сложилось на основе богатейших эпических традиций черногорцев (поэмы «Голос жителя гор», 1833; «Свободиада», 1835; сборник «Лекарство от ярости турецкой», 1834, где воспевались битвы народа за свободу). Религиозно-философские воззрения поэта отразились в написанной под известным влиянием «Потерянного рая» Д. Мильтона поэме «Луч микрокосма», 1845. Вершина творчества Негоша – драматическая поэма «Горный венец», представляющая своеобразную энциклопедию жизни черногорского народа, апофеоз его борьбы с насильниками. В основе сюжета поэмы – события конца XVII века, когда перед Черногорией, управлявшейся тогда митрополитом Данилой Петровичем, во всей своей грозной опасности встала проблема выбора: или стать турецкой провинцией, или, покончив с так называемыми потурченцами, то есть черногорцами, принявшими мусульманство и изменившими своей стране, сохранить свободу. Потурченцы были истреблены, и страна сумела отстоять свою этническую и религиозную целостность.

Поэма неоднократно издавалась на русском языке (перевод М. Зенкевича) и на других языках народов нашей страны.

Игумен Стефан ( поет)

 
Света солнечного нет без зренья,
а без рождества нет и веселья!
Славил рождество я в Вифлееме,
славил на святой горе Афонской,
славил в Киеве первопрестольном.
Только наш сегодняшний сочельник
самый и радушный и веселый.
Пламя пышет здесь теплей и ярче,
пред огнем разостлана солома,
перекрещены в огне поленья,
выстрелы гремят, шипит жаркое,
хоровод поет, рокочут гусли,
и с внучатами и деды пляшут,
все в веселье стали однолетки,
а всего приятней то, что с каждым
надо выпить за его здоровье!
 

Владыка Данила

 
Счастлив ты воистину, игумен,
даровал тебе сам бог веселье!
 

Игумен Стефан

 
Молодой сынок, владыка славный,
мир весь веселится этой ночью,
душу каплями я сам наполнил,
старая, она над чашей пляшет,
словно над ракией пламень бледный.
Кости старые веселье будит,
им напомнив молодые годы.
 

Владыка Данила

 
Нет на свете ничего прекрасней,
чем лицо в сиянии веселья,
вот как у тебя сейчас такое —
с бородой серебряной по пояс,
полное веселости и ласки.
То всевышнего благословенье!
 

Игумен Стефан

 
Я прошел сквозь решето и сито,
испытал весь этот свет злосчастный,
чашу всех его отрав я выпил,
и познал до дна я горечь жизни.
Все, что может быть, все, что бывает,
я изведал, и мне все знакомо.
Ко всему, что жизнь пошлет, готов я.
Ведь все зло, что тяготит под небом,
на земле удел для человека.
Молод ты, неискушен, владыка!
Капли первые из чаши яда
пить всего трудней, тяжка их горечь.
Если б знал ты, что с тобою будет!
Этот мир тиран и для тирана,
что же для души он благородной!
Мир составлен весь из адских распрей,
в нем душа воюет вечно с телом,
в нем воюет море с берегами,
в нем с теплом воюет вечно холод,
в нем воюет ветер буйный с ветром,
в нем воюет дикий зверь со зверем,
в нем один народ с другим воюет,
человек воюет с человеком,
в нем воюют вечно дни с ночами,
в нем воюют духи с небесами.
Тело стонет под душевной силой,
и душа трепещет зыбко в теле,
стонет море под небесной силой,
небеса трепещут зыбко в море,
и волна волну, поправши, гонит,
обе разбиваются о берег.
В мире нет счастливых, нет довольных,
нет миролюбивых, нет спокойных.
Человек поносит человека:
в зеркало глядится обезьяна!
 

 
Ловченская гордая вершина,
ты главою тучи задеваешь
и надменно видишь под собою
чудные творения природы:
Черногории кровавый камень,
Боснии равнины и Албанию,
Турции поля, латинский берег!
У себя за пазухой ты прячешь,
как невеста яблоки дареные,
молнии за тысячи столетий.
Никого ты не считаешь ровней,
кто на Милоша [357]357
  Милош – национальный герой Милош Обилич, убивший в битве на Косовом поле в 1389 г. турецкого султана Мурата I.


[Закрыть], на Карагеоргия [358]358
  Карагеоргий – Георгий Петрович, вождь Первого сербского восстания (1804–1813 гг.) против власти османов.


[Закрыть],
на орла и волка не походит.
Вуковцев [359]359
  Вуковцы – то есть люди, подобные Вуку Бранковичу, феодалу, который, по преданию, был предателем своего народа; имя его стало синонимом изменника.


[Закрыть], предателей народа,
ядовито предаешь проклятью.
 

 
Над многоочитым звездным сводом
и под самой верхней сферой неба,
там, где взгляд людской достичь не может
юных солнц бессменное рожденье,—
выбитые из кремня творца рукою,
осыпаются они роями,—
там и был зачат твой гений
и поэзией миропомазан;
из тех мест, где вспыхивают зори,
к людям прилетел твой гений.
Все, что может совершить геройство,
на алтарь чудесный я слагаю,
посвящаю я святому праху
твоему, певец счастливый
своего великого народа.
 

Иван Мажуранич(1814–1890). – Хорватский поэт, крупный политический и государственный деятель, в молодости участник движения иллиризма, стремившегося к единению славян. В дальнейшем был баном (правителем) Хорватии (1873–1880). Поддерживая централистскую политику австрийского правительства, в то же время всячески способствовал развитию национальной хорватской культуры. Благодаря деятельности И. Мажуранича были основаны Югославянская академия наук и искусств, Загребский университет и др. Литературное наследие И. Мажуранича невелико. В истории хорватской и югославской литературы почетное место принадлежит его эпической поэме «Смерть Смаил-аги Ченгича» (1846), посвященной одному из эпизодов борьбы черногорцев за свободу. Реально существовавший потурченец и насильник Смаил-ага Ченгич был убит осенью 1840 года при сборе дани. Голова его была выставлена в Цетинье на всеобщее обозрение. Негош показывал ее посещавшим его друзьям – Вуку Караджичу, русскому историку и филологу Н. Надеждину, а также брату И. Мажуранича Антуну, под влиянием рассказов которого, вполне вероятно, и родился замысел И. Мажуранича.

Публикуемый отрывок представляет собой одну из глав поэмы.

 
Хорошо на поле Гатском [361]361
  Поле Гатское – местность на пути из Сараева в Дубровник на Адриатическом побережье. Жители городов и сел этого района часто восставали против турок.


[Закрыть],
Коли там не мучит голод,
Лютый голод, лютая неволя!
Да, на горе, поле придавили
Войско злое, светлое оружье,
Боевые кони и палатки,
Тяжкие оковы и колодки.
 
 
Для чего ж там войско и оружье?
Для чего там кони и палатки,
Тяжкие оковы и колодки?
Смаил-ага дань взимает кровью
И на поле Гатском, и в округе.
Середь поля он шатры раскинул,
Сборщиков он разослал повсюду,
Пусть их, лютых, волки растерзают!
Требует с души он по цехину,
С очага – по жирному барану,
Каждой ночью – новую девицу.
 
 
Едут турки-сборщики с востока,
Тянут райю голую арканом,
Едут, змеи, с севера и юга,
Тянут райю [362]362
  Райя ( турецк.) – стадо; так в Османской империи называли христиан.


[Закрыть]голую арканом.
Руки бедным за спиной скрутили,
Тянут их за конскими хвостами.
Боже, в чем же райя виновата?
В том, что злоба на душе у турок?
В том, что их сердца позаржавели?
Виновата в чем? За что расплата?
Нет того, что туркам на потребу:
Золота нет, белого нет хлеба.
 
 
У аги скакун горячий,
Пред шатром ага верхом маячит,
Держит он копье десницей храброй,
Смотрит зорко, словно кречет.
Борзый конь аги быстрей всех скачет,
А копье ага всех метче мечет.
Воин добрый, только сам не добрый!
 
 
Увидав, что на арканах
Сборщики волочат пленных,
Он стрелой на них понесся
На коне буланом борзом,
И на всем скаку с разлета
Он копье метнул рукою правой
В голову валаха для забавы.
 
 
Но подчас и у юнака
Храбрая рука задремлет:
Так и тут вдруг по-иному вышло,
Борзый конь аги споткнулся,
Свистнуло копье в полете,
Пролетело легкокрыло мимо,
Поразило не ягненка – волка,
У Сафера, что волок валаха,
Выбило один глаз светлый.
 
 
На зеленую траву глаз вытек,
Брызнула кровь темною струею,
Взвизгнул турок и змеей взметнулся.
Пламенем живым ага тут вспыхнул,
Ведь позор для славного юнака
Собирать и не собрать всей дани,
Целиться копьем и промахнуться,
Не валаха ослепить, а турка,
На злорадный смех всем христианам.
Пламенем живым ага зарделся,
Боже, на кого падет расплата,
Ведь всегда валахи виноваты!
 
 
– Эй вы, Муйо, Хаса, Омер, Яшар,
Во всю прыть коней гоните,
Пусть за вами на аркане
Поспевают христиане! —
Словно лютый бык, ага вдруг рявкнул.
 
 
Слуги быстро все повиновались,
Во всю прыть коней они пустили,
Хлопают плетьми и с гиком гонят.
Топают под всадниками кони,
За конями сзади райя стонет.
Мнится в первый миг, что райя мчится,
Ласточкой коней перегоняет,
Во второй миг разобрать не можешь,
Кто быстрее, – кони или люди,
А в четвертый миг, – не поспевая,
Повалилась на землю вся райя.
Всех волочат кони за собою
И по грязи, и по пыли,
Словно тело Гектора вкруг Трои,
Когда Трою боги позабыли.
 
 
Сам ага со свитой смотрит, стоя,
Тешит зрелищем жестоким
Гневные и злые очи,
Утоляет кровожадность
Влашской кровью, влашской мукой.
А когда их сердце разыгралось,
Громко турки засмеялись,
Любо им – упала райя,
Люди ползают, будто собаки.
Так хохочут дьяволы, от скуки
Грешникам придумывая муки.