Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Да, мы любим край родимый,
Край лесистых круч,
Море, ветер нелюдимый,
Небо в хлопьях туч.
Любим дым родного дома,
И отца, и мать.
Стужи бодрость нам знакома,
Солнца благодать.
 
 
Гаральд здесь набегам вражьим
Положил предел.
Хокон был нам верным стражем,
Эйвин песни пел.
Начертал здесь кровью Олаф
Крест на склонах гор.
Сверре вел из этих долов
С новым Римом спор.
 
 
На врага точили бенны
Топоры свои.
Торденскьольд в поход священный
Выводил ладьи.
Жены защищали кровью
Честь родной земли
И без жалоб участь вдовью
До конца несли.
 
 
Правда, нас немного было,
Но хватало все ж,—
Коль валила вражья сила,
Все брались за нож!
Лучше сжечь гнездо родное,
Чем отдать врагу.
Я напомнить вам, герои,
Фредриксхалл могу!
 
 
Но насупилась погода,
И пришла беда.
Синеглазая Свобода
Родилась тогда.
С нею все легко, и что там
Голод иль война!
Даже смерть для нас почетом
Сделала она!
 
 
Враг бежал, покинув сечу,
Но, подняв булат,
Вышел нам визирь навстречу,
Наш названый брат.
Огорчась, без чувства мести
Спор вели мы с ним,
И теперь, три брата, вместе
Мы навек стоим!
 
 
Славь, Норвегия, свой жребий,
Ибо в дни тревог
Бог тебя услышал в небе
И тебе помог,—
Чтоб не жертвою кровавой,
Не ценой войны
Отстояли мы и право,
И покой страны.
 
 
Да, мы любим край родимый,
Край лесистых круч,
Море, ветер нелюдимый,
Небо в хлопьях туч,
И, как бились наши деды —
Гордость наших лир,—
Будем биться до победы,
Но за вечный мир!
 

 
Принцесса в высокой светелке сидит,
А парень проходит и в дудку дудит.
«Эй, малый, зачем разыгрался? Уймись!
Когда б не мешал ты, мечтой бы я ввысь
Под солнце взлетела».
 
 
Принцесса в высокой светелке сидит,
А парень идет и уже не дудит.
«Эй, малый, ты что ж не играешь? Стыдись!
Когда б заиграл ты, мечтой бы я ввысь
Под солнце взлетела».
 
 
Принцесса в высокой светелке сидит,
А парень проходит и снова дудит.
Но в сумраке, плача, вздыхает она:
«О чем я тоскую? Я, видно, больна,
И солнце уж село».
 

 
Не смею с тобой завести разговор,
Не смеешь ты кинуть мне ласковый взор,
Брожу здесь, и думаю все об одном,
И вижу тебя за высоким окном,
И мысли плывут, словно челн без причала,
А нам ни спросить, ни взглянуть, как бывало,
О, если б ты знала!
 
 
Когда я стоял тут на страже всегда,
Была ты со мной холодна и горда.
Стал редким я гостем, но видел не раз,
Что ты не отводишь от улицы глаз.
Два глаза людей погубили немало.
Лишь тех, кто не сдался, беда миновала.
О, если б ты знала!
 
 
Но ты не узнала, и в горькой судьбе
Стихи, как письмо, написал я тебе.
С каким бы восторгом взлетело оно
Туда, где ты, нежная, смотришь в окно!
Уйду – чтоб не видела ты, не слыхала.
Храни тебя небо от лютого шквала!
О, если б ты знала!
 

 
Море вскрылось, море вскрылось!
Как зимою долги ночи,
Ждать весны не стало мочи!
Скоро ль синью вспыхнет море?
Час – как месяц! То-то горе!
 
 
Море вскрылось, море вскрылось!
Любострастник, лед скрипучий,
Просит ласки солнца жгучей.
Солнце греет – весь он млеет,
Солнце прочь – и он твердеет.
 
 
Море вскрылось, море вскрылось!
Шторм, ведь есть же лето где-то,
Выбрось нам волнами лето!
Приходи! Взмети буруны!
Пусть поспорят с бурей шхуны!
 
 
Море вскрылось, море вскрылось!
Виден парус, пароходы,
Небо ясно, ясны воды.
Мир нам шлет благие вести,
В мир мы шлем деянья чести.
 
 
Море вскрылось, море вскрылось!
Солнце, зной ли, дождь, прохлада —
Вся земля поет, им рада,
И, влюбленный, обновленный,
Дух ликует просветленный.
 

 
Мне все в апреле мило.
Уходит то, что старо,
И новому черед.
А коль начнется свара,
Так ведь покой гнетет.
В желанье – вот где сила!
 
 
Мне все в апреле мило,
И лед, под солнцем зыбкий,
И штормы, и ветра,
Надежды, сны, улыбки,
Все говорит: пора!
И лето прикатило!
 

 
Ты со смущеньем и насмешкой
От этих слов уходишь вдаль,—
Но я люблю тебя, норвежка,
Чья прелесть тоньше, чем вуаль.
 
 
Твой взгляд скользит легко и странно,
Как свет луны в полночный час,
И есть ли лес такой туманный,
Где б я не видел этих глаз?
 
 
Я так люблю твой профиль гордый,—
Как яснозвездная зима,
Он чист. И все изгибы фьорда
В загадках твоего ума;
 
 
И эти пряди – белокуры,
Обвиты лентой позади,
Как в сказках древности амуры,
Трепещут на твоей груди;
 
 
Люблю твой гибкий стан в движенье,
Когда за свадебной фатой
Ты прячешь смутное влеченье,
Играя властью озорной;
 
 
И ножки – им дано природой
Нести с победой дни твои
Из царства силы и свободы
В обитель долга и любви.
 
 
И эти губы – для счастливых
Оберегает их Эрот.
Корабль трофейный при отливах
Моряк удачливый берет.
 
 
Люблю! Но вот судьбы насмешка:
Ты не признаешь свой портрет.
Не верит ни одна норвежка
Всему, что говорит поэт.
 

 
Раз, два! Строй! Равненье!
Строй – залог удач в сраженье!
В строй – и масса станет целым,
Слабый – сильным, робкий – смелым!
Веселей в строю дорога,
Цель видней в строю намного:
Предстает нам четкой, близкой,
Как в бинокль артиллерийский!
 
 
Раз, два! Строй! Равненье!
Строй – залог удач в сраженье!
Если сотня выйдет строем,
Кое-кто кошель раскроет;
Если тысячи сплотятся,
Шум такой начнется, братцы,
Что от этакого шума
Содрогнутся толстосумы!
 
 
Раз, два! Строй! Равненье!
Строй – залог удач в сраженье!
Если встанем, строй равняя,
Все, от края и до края,
От границы до границы,
Недруг силе покорится,
И тогда, простой народ,
Все у нас на лад пойдет.
 

Пер Сивле(1857–1904). – Поэт, прозаик, журналист. Родился в семье сельскохозяйственного рабочего. В юности намеревался стать священником. Религиозные настроения Сивле нашли свое отражение в первом сборнике стихов – «Мечты поэта» (1878); участие в рабочем движении помогло поэту избавиться от религиозных воззрений. Агитационная политическая лирика Сивле, гневно протестующего против угнетения трудящихся, принесла ему широкую известность. Под влиянием социалистических идей Сивле в 1881 году создает роман «Забастовка. Рабочий роман» (издан в 1891 г.) – первое в Норвегии произведение, посвященное рабочему классу. В конце 90-х – начале 900-х годов выходят в свет новые сборники стихов поэта «Норвегия. Национальные стихи» (1894), «Песня Улава» (1901) и др. В своих произведениях, проникнутых глубоким патриотическим чувством, Сивле обращается к темам национальной истории, изображает жизнь норвежских трудящихся. Лирика Сивле отличается тонким психологизмом и художественной выразительностью. Многие стихи Пера Сивле написаны на диалекте.

На русский язык стихи Сивле переводятся впервые.

 
Вон жаворонок,
он мал, да удал:
чтоб кочку сыскать,
он точкою стал
и песню запел,
запел в вышине,
видать по всему,
поверил весне:
– О хай! о хи! о тирилити!
 
 
Вон жаворонок
взлетел за лучом,
чтоб солнце достать
и стать богачом,
и так его трель
трепещет светло,
как будто не снег
в полях, а тепло:
– О хай! о хи! о тирилити!
 
 
Вон жаворонок
пропел – и пропал,
на вереск слетел,
зерна поклевал,
а как поклевал —
прощайте! —
и вот всевышнему он
хвалу воздает:
– О хай! о хи! о тирилити!
 
 
Пошли тебе бог,
невидимый птах,
всего на земле
за трель в небесах!
И мне, если мрак
и снег на пути,
дай веру твою,
чтоб песню найти:
– О хай! о хи! о тирилити!
 

 
Нет, только взгляните,
как блещет огнем
над кручами шапка седая.
Там солнце струится
златящим дождем,
нам теплый привет посылая.
И тысячи взглядов,
от сна отходя,
стремятся напиться
сухого дождя.
Да, всем нужно солнце,
но солнечный свет —
не ясное небо, где облачка нет.
 
 
Зима беспощадна, и крут ее гнет,
глухим навалившийся снегом.
Но жизнь и под снегом
неслышно идет
навстречу весенним побегам.
Цветной и муравый
ковер расцветет,
и бабочка день свой
легко проживет.
– Им всем нужно солнце,
но солнечный свет —
не ясное небо,
где облачка нет.
 
 
Мы господа славим,
и наша хвала
с молитвой возносится в небо.
Мы господа просим,
чтоб столько тепла
послал, сколько нужно для хлеба.
Дай солнца нам, боже,
оно в вышине
и в праздники – праздник,
а в будни – вдвойне.
Дай солнца нам, боже!
– Но солнечный свет – не ясное небо,
где облачка нет.
 

 
У стен Стиклестада
сошлись тяжело
отжившее время
и то, что прошло,
сошлись не на шутку
и то, что погинет,
и то, что на смену
знамена поднимет.
 
 
Мечи обнажили
для схватки всерьез
король – добрый Улаф
и Туре – злой пес.
Рога затрубили,
и кони заржали,
и копья взлетели,
и стрелы упали.
 
 
И был один воин,
кто славу стяжал,
он Улафа знамя
достойно держал —
Торд Фолесон смелый.
С тех пор и доныне
Норвегия помнит
о доблестном сыне.
 
 
Спроси кого хочешь —
расскажет любой,
как, раненный насмерть,
он бросился в бой,
да, прежде, чем рухнуть,
рванулся без страха,
древко в поле битвы
вонзая с размаха.
 
 
И в саге поется,
и мы подтвердим:
Торд рухнул – но знамя
стояло над ним.
И каждый так должен
за знамя бороться
по первопримеру
того знаменосца.
 
 
Кто умер за знамя,
тот пал как герой,
но знамя не дрогнет
над нашей землей.
И каждому ясно,
что правда – за нами,
коль держит и мертвый
победное знамя.
 

 
Ребенок к груди материнской припал,
ему хорошо – и малыш задремал.
Проснувшись, играть побежит он во двор.
Вот страшная туча идет из-за гор.
От страха дрожа, прибежит он домой
и с ревом уткнется в подол головой:
– Укрой меня, мама, спрячь!
 
 
По белому свету бредет пешеход,
куда бы ни шел – он по кругу идет.
И если однажды устанет идти,
и если почувствует: все позади,
бессильный, лежит он неведомо где,
тоскуя, как птица о теплом гнезде:
– Укрой меня, мать-земля!
 
 
Ребенком я был – и мужчиною стал,
мечтал о большом – и мечты растерял.
В скитаньях бывала и жизнь не мила,
да перед глазами дорога была.
Но сердце устало, и ночь впереди,
и вырвется вздох из усталой груди:
– Укрой меня, мать-земля!
 

ПОЛЬША

Казимеж Бродзинский(1791–1835). – Поэт и критик. Писал в духе позднего сентиментализма, был одним из предшественников романтического направления в польской литературе. В молодости служил в польских войсках, сражавшихся на стороне Наполеона, в 20-е годы преподавал литературу и эстетику в Варшавском университете. Чуждый политического радикализма, он и в литературных спорах занимал примиренческую позицию, признавая достоинства и классицизма и романтизма; призывал к созданию оригинальной национальной поэзии, основанной на обращении к старопольской традиции и к народному творчеству. Интересом к фольклору, простонародному быту (рисуемому в идиллических тонах) отмечены и собственные произведения Бродзинского (особенно известна поэма «Веслав», 1820).

 
Подбоченился, притопнул, поклонился чинно.
Всякий раз, как песню кончат, кружит в танце девку
И опять на землю ставит, лишь начнут запевку.
 
 
К солнышку – подсолнух, вкруг земли – светило,
Вкруг тебя вращаюсь, так приворотила;
К солнышку – подсолнух, вкруг земли – светило,
Что же взор отводишь, очи опустила?
 
 
Яблочко румяно – путь заказан к саду,
Хороша Олехна – рядышком не сяду.
Как без речки рыбка мается, бедняжка,
Так с твоей красою мне расстаться тяжко.
 
 
Конь мой из конюшни вырвался на волю,
Сам к тебе помчался по широку полю;
Без меня найдет он верную дорогу,
Мне ж забыть тропинку к твоему порогу.
 
 
Пышен цвет весною, пташки распевают,
Всем весна в усладу, всем лучи сияют.
Я пока что молод, ты еще прекрасна,
Но краса и младость – все пройдет напрасно.
 
 
Долы задрожали, солнце туча скрыла,
Когда ты другому взгляд свой подарила.
Ой, моя Олехна, светик мой вчерашний,
Нет меня с тобою – с кем заводишь шашни?
 
 
Зря словам я верил, зря теперь тоскую,
Речь твоя – на ветер, песнь моя – впустую.
Сгину – не заплачешь, вижу: бессердечна,
Но тебя, покинув, буду помнить вечно.
 
 
Прежде, чем покину, – слышишь, дорогая? —
Замолчат потоки, смолкнет шелест гая.
Мотылек – к росинкам, рыба рвется в речку,
Я стремлюсь, Олехна, к твоему сердечку.
 
 
Засветите плошки и поставьте с краю,
А не то подружку в танце потеряю,
Нет уж, не светите, лучше сгинем оба,
Чтоб со мной осталась навсегда зазноба.
 

 
Из каких сторон родимых
Ветер семечко принес,
Чтоб в руинах нелюдимых
Ты, цветущий куст, возрос?
Век твой тяжек в этих голых,
Хладных скопищах камней;
В плодородных, щедрых долах
Ты бы цвел куда пышней.
Но тебя живит росою
И лучом нещедрый край;
Лепестков своих красою
Эти камни осыпай.
Хоть сурова и капризна,—
Здесь теперь твоя отчизна.
 

Антоний Мальчевский(1793–1826). – Вошел в польскую литературу как автор поэмы «Мария» (1825), написанной на склоне жизни. Поэт родился на Волыни, служил в армии Княжества Варшавского, участвовал в наполеоновских войнах, в 1816–1821 годах жил за границей, познакомился с Байроном, первым из поляков совершил восхождение на Монблан, после возвращения на родину занялся литературой. «Мария», вместе с поэмами Мицкевича, положила начало жанру «поэтической повести» в польском романтизме. В ней изображена жизнь шляхты на Украине (XVII в.) и в романтическом духе трактуются проблемы современного мира (всесилие зла, трагизм человеческой доли и т. д.). В приводимом отрывке описан визит ряженых в шляхетский дом с целью похитить и убить дочь хозяина, на которой против воли отца женился магнатский сын.

1

 
Может, в Венеции на карнавале
Вы погуляли, вы побывали?
Весело днем там и весело ночью,
Люди хохочут, музыка грохочет,
Лица, как в сказках,
В причудливых масках,
Дож престарелый
С матроною зрелой,
Ксендз в длинной рясе,
А с ним лоботрясы
Ищут отрады,
Ищут услады,
Крытые лодки,
А в лодках красотки.
Смех и веселье царят на канале.
Вот как в Венеции на карнавале!
 

2

 
Мы по-иному, едем куликом [238]238
  Кулик – старопольская масленичная забава, участники которой разъезжают санным поездом по окрестным усадьбам.


[Закрыть],
Едем санями с гиком и криком,
Едем мы в масках
На наших салазках.
Кто мы такие, знать вы хотите?
С нами садитесь, с нами катите.
В гости охота —
Настежь ворота!
Строятся в пары
Юный и старый,
Ксендзы, краковянки,
Евреи, цыганки,
Ведьмы-гадалки, веселые черти,
Только мошенников нету, поверьте.
Едем санями, все дале и дале.
Вот как на польском у нас карнавале!
 
 
– К нам в гости сегодня зайти не придется,
Пан Мечник [239]239
  Мечник – старопольский шляхетский титул.


[Закрыть]с татарами нынче дерется,—
Слуга им ответил, взор бросил суровый,
Плотней на воротах задвинул засовы.
Но вот уж играют, поют и хохочут,
Гремит барабан, погремушки грохочут,
Ведут хороводы веселые маски,
Сверкают нарядов веселые краски,
Кружатся, и в воздух взлетают проворно,
И в воздухе ножки мелькают задорно.
Глядит и не может слуга надивиться,
Уж в пляс самому захотелось пуститься,
Старик изумленно глазами моргает,
Глядит с любопытством, глядит и с опаской,
Как движутся парами маска за маской.
Но вот, протрубивши в рога из картона,
Застыла на месте танцоров колонна.
Звук флейты разнесся над вольным простором,
И песню запели неслаженным хором:
 
 
«Так уж бывает, Смерть все хватает,
Роза в цвету, а уж червь подползает.
Если вдруг в душу вкрадется тревога,
Бурю в душе поднимая,
Если по воле сурового бога
Праведный смертный стоит у порога
Светлой обители рая,—
Пусть на мгновение скроется Злоба,
Раны ножом не коснется,
Пусть прозвучит ему вещее слово:
„Радость вернется – вернется!“
 
 
Так уж бывает, Смерть все хватает,
Роза в цвету, а уж червь подползает.
Если бы чудо свершилось большое,
Ангела небо послало,
Чтобы унес он сердце больное,
Взор потускневший закрыв пеленою,—
Прежде чем смерть не настала.
Пусть не звучит в утешенье больного
Песня, что в праздник поется,
Разве что будет в ней вещее слово:
„Ангел вернется – вернется!“
 
 
Так уж бывает, Смерть все хватает,
Роза в цвету, а уж червь подползает.
В помощи ближним кто видит отраду,
Сам же за них погибает,
Может, доставит тем Зависти радость;
Зло от Добра отличите не сразу —
Суд в небесах пусть решает.
Что же, порою и разум здоровый,
Тьмою объятый, споткнется,
Пусть же раздастся прощальное слово:
„Радость вернется – вернется!“
 
 
Так уж бывает, Смерть все хватает,
Роза в цвету, а уж червь подползает.
Если, вернувшись из дальней дороги,
Путник примчится к любимой,
Чтобы в объятьях забыть все тревоги,
Но убедится уже на пороге:
Дом перед ним нелюдимый,
И под ударом предчувствия злого
Сердце в груди содрогнется,—
Пусть прозвучит утешения слово:
„Друг твой вернется – вернется!“
Так уж бывает, Смерть все хватает,
Роза в цвету, а уж червь подползает».
 
 
– Ах, стало быть, вовсе вы не привиденья,
И маски надели вы для развлеченья!
Куликом не раз уже к нам приезжали,
И вас приглашаем, как тех приглашали.
Хозяин вернется, но хоть его нету,
Гуляйте и пейте, друзья, до рассвета. —
И пара за парой вошли, поклонились,
Кругом оглянулись и расположились.
 

Северин Гощинский(1801–1876). – Наиболее отчетливо выразил в своем творчестве революционно-бунтарские стремления польского романтизма. Уроженец Украины, он смолоду участвовал в создании подпольных патриотических организаций, в восстании 1830–1831 годов. Революционно-демократические настроения отразились в его лирике 20-х годов и поэме «Каневский замок» (1828), посвященной крестьянскому восстанию на Украине в 1768 году («колиивщине»). В начале 30-х годов Гощинский вел конспиративную работу в Галиции, затем был одним из деятелей демократической эмиграции, выступал как критик, поэт, прозаик. В 40-е годы увлекся мистицизмом; под конец жизни поселился во Львове. Гощинского, как и Мальчевского, относят к «украинской школе» в польском романтизме.

 
В тот день журавли в поднебесье летели,
Высоко летели в небесной синели.
Полями, лесами повстанцы брели…
Без песен солдатских шагают, угрюмы,
Безмолвно в свои погруженные думы,
И думы мрачны их, и лица в пыли.
– Куда вы бредете? – кричат журавли.—
Идете с оружьем, военной колонной,
А вид не солдатский, а вид похоронных!..
– Сегодня еще мы с оружьем своим,
Но завтра мы немцам его отдадим.
С пустыми руками уйдем мы в скитанье
И мыкаться будем средь чуждых людей,
Как нищие, будем просить подаянье
Во имя распятой отчизны своей.
Вы в наши края, журавли, полетите,
Родные там наши, тревоги полны.
Солдатские слезы на крылья возьмите
Для матери бедной, для милой жены.
Пусть вымолят матери, выплачут жены,
Чтоб наши вернулись в отчизну колонны.
Из Вислы напьетесь вы, кровь наша в ней,
Поля вас накормят, от трупов тучней.
А мы ведь не скоро из Вислы напьемся,
Не скоро, но все мы на Вислу вернемся…
Летите же в Польшу, а мы – в дальний путь,
Чтоб Польше свободу и счастье вернуть.
 

Прусская граница, 1831 г.

Юлиуш Словацкий(1809–1849). – Крупнейший, наряду с Мицкевичем, польский поэт-романтик, убежденный демократ, выдающийся мастер стиха. Родился в Кременце на Украине, учился в Виленском университете, рано начал писать, известность приобрел патриотическими произведениями, изданными в дни восстания 1830–1831 годов. Последующие годы провел в эмиграции (Франция, Швейцария, Италия; в 1836–1837 гг. совершил путешествие на Ближний Восток) и умер в Париже. Несмотря на отрыв от родины, слабое здоровье, неблагожелательное отношение критики (начиная с двухтомника ранних поэм и драм 1832 г.), отсутствие контакта с широким читателем, Словацкий обнаруживает поразительную творческую энергию, публикует ряд поэм (наиболее известны «Ламбро» и «Час раздумья», 1833; «Ангелли», 1838; «В Швейцарии» и «Отец зачумленных», 1839; «Бенёвский», 1841) и драм, составивших впоследствии основу романтического репертуара польского театра («Корлиан», 1834; «Балладина», 1839; «Мазепа», «Лилла Венеда» 1840 и др.). В 40-е годы переживает увлечение мистицизмом, на короткое время вступает в секту Товянского, затем разрабатывает собственную историко-философскую систему (изложена в неоконченной поэме «Король-Дух» и ряде других сочинений), совмещая мистицизм с признанием неизбежности и благотворности социальных потрясений, с апофеозом «Духа – вечного революционера», с верой в грядущее освобождение.

 
Разлучились, но помним и любим друг друга,
Между нами проносится голубь печали,
Он нам вести приносит: я знаю, одна ли
Ты в саду или в горнице, – плачешь, подруга!
 
 
Знаю час, когда боль тебя мучит нещадно,
Знаю слово, какое слезу вызывает,
И звездой ты мне светишь на небе отрадно,
Той, что плачет и синею искрой сверкает.
 
 
Не увижу тебя, – что мечтать мне впустую,—
Но я знаю твой дом, знаю сада сиянье,
И тебя и глаза твои в мыслях рисую,—
Ты в саду в белоснежном своем одеянье.
 
 
Тщетно ты бы мои создавала пейзажи,
Их луной золотя иль зарею нагорной,
Мне под окна, увы, не осмелишься даже
Сбросить небо, назвав его гладью озерной.
 
 
Разлучать бы ты озеро с небом не стала
Днем вершинами гор, ночью скал синевою;
Ты не знаешь, что тучи, как кудри на скалах,
Словно в трауре скалы стоят под луною;
 
 
Ты не знаешь, где всходит жемчужина эта,
Что избрал я твоею звездою счастливой;
Ты не знаешь, что два огонечка – два света
В двух оконцах горят под горой молчаливой.
 
 
Заозерные звезды печально люблю я,
Пусть кровавы они и мерцают туманно;
Я сегодня их снова увижу, тоскуя,—
Хоть и тускло, но светят они постоянно.
 
 
Ты ж погасла навек для скитальца, подруга!
И свидания час никогда не настанет.
Умолкаем и вновь призываем друг друга…
Соловьи так друг друга рыданием манят.