Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Ляг в могилу, не ропщи,
Успокойся, замолчи,—
Их довольно, и любой
Может справиться с тобой.
 
 
Мне давно уж все равно:
Что бело, а что черно…
Будет все, как нужно им,—
Станешь нем и недвижим.
 
 
Этой сваре много дней.
Были люди и сильней
И упорнее, чем ты,—
Только всем заткнули рты.
 
 
Не ропщи, что не жил всласть!..
Форт безумья должен пасть.
И падет, а твой резон —
Пасть на миг скорей, чем он.
 

 
В горах, где бурный Симоис [40]40
  Симоис – река, на которой, согласно Гомеру, стояла Троя.


[Закрыть]рожден,
Стоял Палладий средь лесов и скал.
Герои, защищая Илион,
Не видели его, но он стоял,
 
 
Стоял в сиянье солнца и луны,
Дыханием ветров обласкан всласть,
Врагов сметая с крепостной стены,
Твердыне славной не давая пасть.
 
 
Душою Трои был священный храм,
Сладки там были воздух и вода,
Росла трава нетоптаная там…
Но как же редко я ходил туда…
 
 
Поутру битва вспенится опять,
Поутру станет Ксанф [41]41
  Ксанф – река возле Трои.


[Закрыть]от крови ал,
Аякс [42]42
  Аякс – имя двух греческих царей, принимавших участие в осаде Трои. Большой Аякс – один из соискателей руки Елены. Сразился с Гектором у стен Трои и свалил его на землю. Поединок прервали боги. Гектор и Аякс обменялись подаркам ( греч. миф.).


[Закрыть]и Гектор [43]43
  Гектор – сын троянского царя Приама, отважный защитник Трои ( греч. миф.).


[Закрыть]выйдут умирать,
Взойдет Елена [44]44
  Елена – Причиной Троянской войны послужило похищение Елены, жены Менелая, сыном троянского царя Парисом ( греч. миф.).


[Закрыть]на высокий вал.
 
 
От ржавчины очищусь я в бою,
Надеждой и отчаяньем дыша…
А то ведь можно жизнь прожить свою,
Не ведая понятия «душа».
 
 
Далёко от мирских сует она,
Но от нее зависима судьба.
Могучи мы, когда она сильна,
Бессильны мы, когда она слаба.
 

Данте Габриэль Россетти(1828–1882). – Сын итальянского карбонария, бежавшего в Англию после подавления восстания в Неаполе. Родился в Лондоне. Учился в Королевской Академии художеств; первоначально завоевал известность как художник. Россетти был главой «Прерафаэлитского братства», в которое входили К. Россетти, В. Моррис, А.-Ч. Суинберн. Свойственное им стремление развенчать культ торгашества выразилось в идеализации средневековой старины. Россетти много занимался переводом на английский язык поэтов итальянского Возрождения. (чьи стихи он публиковал в журналах; отдельной книгой они увидели свет лишь в 1870 году. Всего Д.-Г. Россетти издал три сборника стихов.

 
В густой траве лежишь ты недвижимо,
Полупрозрачны пальцы, как цветы.
В глазах бездонность синей высоты,
Где над полями, словно клочья дыма,
Кочуют тучи. Даль необозрима,—
Поля, дороги, редкие кусты…
И время, как течение воды,
Беззвучно, но реально ощутимо.
 
 
Меж лютиков трепещет стрекоза
На нити, уходящей в небеса,
Где скупо отмеряются мгновенья.
Сплетем же руки и уста сольем,
Господень дар – прекрасный миг вдвоем,
Когда все наше: страсть и вдохновенье.
 

 
Едва поднявшись, бриз упал
В кусты, в листву, за край земли,—
И я, что с ветром дрейфовал,
Увы, остался на мели.
 
 
В колени ткнувшись головой,
Я верил – нет беды страшней,
Мешались волосы с травой,
В ушах звучала поступь дней.
 
 
Глаза глядели в пустоту,
И вдруг случайно, невзначай
Нащупал взор полянку ту,
Где цвел колючий молочай.
 
 
Я боль тех бед забыл давно,
Они от новых – не щиты,
Но позабыть мне не дано
Трехлепестковые цветы.
 

Джордж Мередит(1828–1909). – Родился в семье портного. Был журналистом. На философские взгляды Д. Мередита большое воздействие оказало учение Ч. Дарвина. Мировоззрение Д. Мередита складывалось под влиянием чартизма. Поэт принадлежал к левому крылу английского радикализма. В январе 1905 года Мередит призывал помочь русской революции; вместе с А.-Ч. Суинберном и Т. Гарди подписал воззвание, требуя от царского правительства освобождения из-под ареста М. Горького.

Проза и поэзия Д. Мередита представляют собой исследование нравственного становления человека и восходят к психологической традиции Л. Стерна. Наиболее известны его ранний поэтический цикл «Современная любовь» и философская лирика 80-х годов. Стих Мередита лаконичен и строг.

 
Там, под тем вот буком, в травах, одиноко,
Сложивши руки под головкой золотой,
Косы смяв, колени согнув в дремотной лени,
Спит моя любовь в тени густой.
Где найду отвагу – подкрасться, лечь с ней рядом,
Рот сомкнуть раскрытый, стан обхватить не вдруг, —
Так, чтоб в удивленье обняла, проснувшись.
Не вырваться вовек из власти этих рук!
 
 
Робкая, как белка, как ласточка, капризна,
Как ласточка, быстра, что кругом над рекой
Чертит воду, встретив крыльев отраженье,—
Как полет ни скор, стремительней покой;
Робкая, как белка, что в кронах сосен скачет,
Как ласточка, капризна, что на закат летит,
Та, кого люблю я: покоренье трудно,
Трудно, но – о, счастье тому, кто покорит!
 
 
Вниз идет с холма с подружками своими,
Взявшись за руки, на запад путь держа:
Песнь ее задорна, поступь – в ритме песни,
Смела осанка и девственно-свежа.
Да, свежа; о ней шепнуло миру сердце
В пробужденья час: утра свет она.
Страстная любовь должна здесь отступиться,
Закинутую сеть пустой найти должна.
 
 
Счастлив, счастлив час: поля свежи росою,
Белая звезда свой путь склоняет вниз,
Близок лик зари; со мглой рассветной в споре,
Краской нижет мрак, как алость ягод – тис.
Неба край горит; облако, румянясь,
Ширится, а тени – гуще и тесней.
Тих рассвет, как дева: странен взор, вся – тайна,
Раковин глубинных щеки холодней.
 
 
Когда лучи на склонах южных медлят,
В грудах туч горя, ползущих вдоль холмов,
Часто день, искряся их неверным смехом,
Хмур к концу, как лик, презревший песни зов.
Но лишь запад явит грудь зыбко-оперенной,
В час, когда текут к полуденной черте
Облака, струясь, – тогда, глубок, закат приходит,
Пышный, как любовь в бескрайной красоте.
 
 
На заре, вздохнув и, как дитя, к окошку
Устремив свет глаз, несытых после сна,
Лилией речной она сияет, белой,
Что, взорвав бутон, затону отдана.
Вот, с постели встав, покрытая рубашкой
С шеи и до пят, как в мае ветвь, маня,
Лилией в саду она сияет статной,
Чистой – ночи дар, пышной – в свете дня.
 
 
О отец росы, темноресничный сумрак,
Низко над равниной ты склонил глаза,
На твоей груди жаворонок кружит,
Песнь его чиста, точно в ней поет роса.
Скрытый там, где пьет заря земли прохладу,
Полн, как полон ключ, он трели в брызгах льет.
Слышу ль милый смех, ее навеки жажду,
Свежей, как роса, как жаворонка взлет.
 
 
Девочки идут, сбирая скороспелки,
Тропкой через лес, что смехом покорен.
Впереди она: не ведая причины,
Медлит и следит за сгибом анемон.
Хочет взор сказать, что фиалки распустились,
Розе – цвесть; нечаянный, один,
Крик исторгла грудь; причина – запах? краски?
Чаща? соловей? – не ведает причин.
 
 
Голова платком покрыта; средь тюльпанов,
Ивой в дождь струясь, умчалась – не догнать.
Смят ли где, к земле ль приник цветок – их ангел,
Стебли приподняв, она бежит опять.
Ветер гонит тучу, гремит, стучась в ворота,
Но тех, кто приуныл, бодрит ее привет.
Так, когда трава и небо гром встречают,
Видел я голубку – земли последний свет.
 
 
Цветы в ее саду, как школьники, примерны,
Стать готовы в ряд, вопросы задавать.
Я люблю и их, но мне дикий цвет милее:
Дикари мои! Вам есть о чем сказать!
Ты, дикарка, мне – как повесть о фиалке,
Розе полевой, ты, как они, цветок:
Доброте твоей вдоль троп свидетель ландыш;
Ты – жизни, доброте свидетель у дорог.
 
 
Прохладна сень; играют в крикет дети
У молочной, где прохладна белизна;
Школьников движенья быстры, лица красны;
О, прохлада – мрак прозрачных глаз без дна!
Раздобыв на ферме, кувшин она приносит,
Каждый тянет клюв в черед свой к молоку.
Вот малыш на цыпочках: «Дай поцелую», —
Говорит, и клонит она, смеясь, щеку.
 
 
Голубям на елях, стеной обставших крышу,
В грустный полдень долгий грустно ворковать.
Листва поникла, и вдоль дороги сонной
Зяблик чуть свистит; поникла синева.
В речке по колена бьют хвостом коровы,
Без дыханья, в власти солнца, мух, слепней.
Милой не видать, а коль не видно милой —
Молния, сверкай! Стань, небо, тигр! Дождь, лей!
 
 
Сион, о, золотой шуршащий клад-охапка!
О, сумбурность смуглых кос, чей сон глубок!
О, богатство кос, друг на дружке спящих!
О, вкруг талии ослабший поясок!
Маки уж мертвы, случайный их багрянец
Жив в серьгах пшеницы: в ранах поясок.
То в румянце зрелости земли невесты.
О, сумбурность смуглых кос, чей сон глубок!
 
 
Холоден в закате диск дымно-красный солнца,
Ущерблен в холмах, где фиолетов снег;
Хижиной луны восток сияет тихо —
Там в свой час, горя, луна начнет свой бег.
В эту белизну, чеканя ветви чернью,
Смотрит бук всю ночь; всю ночь и мне смотреть.
Образ жизни здесь на смерти? Смерть на жизни?
Душу дай обнять, чтоб знать: бессильна смерть.
 
 
Ей сочтут ошибки кумушки в каморке
Без окна: ее и неба не видать.
«Вот, еще малюткой…» – дребезжит старуха.
Рада мучить сердце, уши мне терзать.
Да, ошибки были: падая, училась
Бегать, контур черт не безупречно строг.
Но красе, святящей небо, воздух, – знайте,—
Нипочем изъяны с головы до ног.
 
 
Если б я сумел наедине быть с небом,
Сокровенный сердца я б открыл родник.
Как ольха, горит питомец каждый леса,
В блеске – как жасмин, колеблясь – как тростник.
Как ольха, горя, что в октябре румяна,
Как тростник, струясь, когда подул зюйд-вест,
В блеске, как жасмин, внезапно освещенный,
Таинству небес причастно все окрест.
 

* * *

 
«Какими козырями я сильна?
Не Вечностью, а Временами года!» —
Смеется на пути своем Природа.
В ней все полно гармонии. Она
Вздохнет над розой в тяжкий час разлуки,
Но более не обернется к ней.
Осознанней, чем люди, и мудрей
Смысл бытия постигла та, чьи руки
Здесь сеют семена, там сыплют прах,
Та, что сама себе наносит мету.
Единственной наставницы совету
Дадим ли место в алчущих сердцах?
Всему свой срок. Всему? И розам дивным
Любви? Да, да! Покорно всё минуй,
Когда так свеж твой вечный поцелуй,
Охваченный волос горячим ливнем.
 

Вильям Моррис(1834–1896). – Родился в буржуазной семье. Учась в Оксфордском университете, особое внимание Моррис уделял средневековой истории. Тогда же он познакомился с оказавшими на него большое влияние работам английского ученого Рёскина, считавшего искусство необходимой частью человеческой жизни; произведения искусства – это то, что создается свободными людьми, для которых работа – удовольствие. Моррис и его друзья организовали мастерскую для воскрешения древнего искусства ремесленников, что принесло им известность; однако предметы их труда стоили дорого, и покупали их презираемые Моррисом богачи. В. Моррис был членом «Прерафаэлитского братства».

Эпические поэмы Морриса «Жизнь и смерть Язона» (1867), «Земной рай» (1868–1870) и др., написанные на исторические сюжеты, звучали упреком в адрес негероической современности. 1871 год, год Парижской Коммуны, стал переломным в жизни В. Морриса. В 1883 году он стал членом «Социальной Демократической Федерации», марксистской пропагандистской организации. Несколько месяцев спустя вместе с Элеонорой Маркс и с помощью Ф. Энгельса В. Моррис основал Социалистическую лигу с журналом «Коммонвил», в котором впервые были напечатаны его поэма, посвященная Парижской Коммуне, «Пилигримы надежды» (1885–1886) и прозаические произведения. Моррис называл себя коммунистом, что означало – революционный социалист, марксист, разделяющий идеи «Коммунистического манифеста».

 
Что за шум и что за грохот слышен в недрах многих стран,
Словно ветер по долинам, словно близкий ураган,
Словно яростная буря, что колышет океан?
Это двинулся народ.
 
 
Кто они? Идут откуда и куда они спешат?
Где живут? У двери ада иль у светлых райских врат?
Можно ль их купить за деньги? Верно ль служит их отряд?
Слух о них везде идет.
 
 
Чу! Раскаты громовые!
Солнце льет лучи живые,
Гнев с надеждой встал впервые,
Войско грозное идет.
 
 
От несчастья, от мучений – к свету, к радости идут,
И везде они, как дома, и везде они живут.
Не купить и не продать их! Попытайтесь – лишний труд!
Дни свершают свой поход.
 
 
Хлеб тебе они взрастили и построили твой дом,
Горечь в сладость обратили для тебя своим трудом
И не видели награды ни сегодня, ни в былом —
Но отряд пошел вперед.
 
 
Чу! Раскаты громовые!
Солнце льет лучи живые,
Гнев с надеждой встал впервые,
Войско грозное идет.
 
 
За работой безотрадной шла столетий череда.
Но они надежд не знали в годы тяжкого труда,
А теперь надежда с ними, вместе с ними навсегда,
И пошли они вперед.
 
 
Богачи, остерегайтесь! Вот их гневные слова:
«С нас довольно рабской доли, мы возьмем свои права,
Люди мы и в бой стремимся, чтобы жизнь была жива,
И отряд наш в бой идет».
 
 
Чу! Раскаты громовые!
Солнце льет лучи живые,
Гнев с надеждой встал впервые,
Войско грозное идет.
 
 
«Значит, бой? Так, словно хворост, вас мы в пламени спалим!
Значит, мир? Так будьте с нами каждым помыслом своим.
Будьте живы! Жизнь проснулась, мир воспрял, мы победим,
И надежда не умрет.
 
 
Мы, рабочие, поход свой продолжаем, не страшась,—
Это боя звук и вести, что победы близок час:
Ведь надежда, наше знамя, повела на битву нас,
С нами целый мир идет».
 
 
Чу! Раскаты громовые!
Солнце льет лучи живые,
Гнев с надеждой встал впервые,
Войско грозное идет.
 

Альджернон Чарльз Суинберн(1837–1909). – Родился в семье адмирала. Учился в Итоне и Оксфорде. Первая книга А.-Ч. Суинберна, состоящая из двух пьес, увидела свет в 1861 году, но внимание к молодому поэту было привлечено лишь появлением стихотворной трагедии «Аталанта в Калидоне» (1865); в 1866 году, после выхода в свет «Стихов и баллад», А.-Ч. Суинберн стал широко известным поэтом.

Стихи А.-Ч. Суинберна шокировали добропорядочных викторианцев своей эмоциональной раскованностью, откровенностью в области «запретных» тем. Демократическое мировоззрение поэта проявилось сначала в нескрываемом атеизме, а позже в поддержке борьбы итальянского народа, в обличении русской и европейской реакции (сборники «Итальянская песня», 1867, «Песни перед восходом», 1871, и др.). Суинберн – блестящий мастер стиха, он много экспериментировал в области формы.

 
Ласточка, милая моя сестрица,
Как твое сердце с весною мирится?
Минули тысячи лет и невзгод.
Как ты еще и поешь и летаешь?
Где ты для песен слова обретаешь?
Что будешь делать, как лето пройдет?
 
 
Ласточка, быстрая моя сестрица!
Или решишь ты на юг устремиться
Теплого края искать для житья?
Или старинное горе не ранит?
Или язык не прилипнет к гортани?
Или забыла ты больше, чем я?
 
 
Ласточка, о, погоди хоть немного!
К солнцу неблизкая наша дорога;
Дай мне сначала боль утолить,—
Песню разлив по болотам и чащам,
Клювиком нежным и тельцем дрожащим
Сердце ночное огнем напоить!
 
 
Ласточка, ты понимаешь, сестрица:
Мне – соловьиного болью томиться,
Петь – всю весну и гореть – всю весну!
В росные тени скрываясь ночные,
Петь, пока утро и птицы лесные
Солнце не встретят, уйдя в вышину.
 
 
Ласточка, ласковая сестрица!
Пусть на пиру у весны веселится
Весь торжествующий лес; но пока
Жизнь не забудет, и смерть не напомнит,
Горечью сердце твое не наполнит,—
Ты навсегда от меня далека.
 
 
Ласточка, нежная моя сестрица,
Как твое сердце тоской не томится,
Как оно полниться может весной?
Вейся, родная моя, – но покуда
Ты не воспомнишь и я не забуду —
Не полечу никуда за тобой.
 
 
Ласточка, легкая моя сестрица!
Вихорь беды надо мной шевелится,
В сердце – палящая жаром зола.
Ты б задержалась, а я улетела,—
Если бы только забыть я умела,
Если бы только ты помнить могла.
 
 
Нет, позабыла ты скорбь и невзгоды,
Видно, сердца у нас разной породы,
Сердце твое – как на ветке листок;
Ну, а мое – над ревущей пучиной
Вдаль, где был Итис [45]45
  Итис, или Итил – имя персонажей двух греческих мифов. В первом – фиванская царица Аэдона по ошибке убила своего сына Итила и так оплакивала его, что боги превратили ее в соловья. Во втором – афинская царица Прокна из зависти к своей сестре Филомеле убила ее сына Итила и тоже была превращена в соловья.


[Закрыть]убит неповинный,
В Давлию мчится, к царю на порог.
 
 
Ласточка, страшная это дорога!
Песню прерви, помолчи хоть немного!
Сыро, и ветер гудит в вышине.
Горестью вытканное покрывало,
Мертвое тельце так мягко упало…
Все ты забыла, – забыть бы и мне.
 
 
Первенец это, твой мальчик, сестрица!
Льнет, за подол норовит уцепиться…
Детские плечики кровью залить —
Как ты сумела на это решиться?
Кто тебе дал милосердно забыться?
Небо обрушится – мне не забыть.
 

 
Так много лет с начала бытия
Что боги слали нам? Что ведал я
С моей любимой? Зла и страха след,
И горечь ядовитого ручья,
И счастье-флюгер, и недвижность бед
Так много лет.
 
 
Что сделали с любимою моей?
Но кто же вам поведает о ней?
Кто радостный иль грустный даст ответ?
Не надо слез – не лился их ручей
Из глаз, чей взор милей, чем звездный свет,
Так много лет.
 
 
Но пусть бежит прощальных слез поток
От вежд белей, чем белый лепесток,
Скрывающих очей лазурный цвет,
О том, кто с нею был суров, жесток,
О том, с кем счастья не было и нет
Так много лет.
 

 
Вперед, через мели к волнам.
Крепнет ветер соленый, ревет;
Преследуя нас но пятам,
Подгоняет смерть вперед.
 
 
Кандалами прибой звенит,
Гребни пены бегут вдали,
И встает, и растет, и гремит
Набухающий с моря прилив.
 
 
Над вершинами желтых скал
Полный колос нивы гнут;
Вперед! Хоть смерти оскал
Осклабился сквозь волну.
 
 
Привет лихой непогоде,
Валам, что борта громят.
Трое нас в море уходит,
И рабов стало меньше тремя.
 
 
Вперед, в просторы морей,
Где не словят нас короли.
Земля – владенье царей,—
Мы ушли от владельцев земли!
 
 
Там сковали цепи свободе,
Там подачками куплен бог.
Трое нас в море уходит,
И в тюрьме не докличутся трех.
 
 
Проклятье продажной земле,
Где разгул разбойных пиров,
Где кровь на руках королей,
Где ложь на устах у попов.
 
 
Не смирить им вихрь на свободе,
Не подвластны ярму их моря!
Трое нас в лодке уходит,
Порванной цепью гремя.
 
 
Мы кровавый вскинули флаг,
Полинял он уже и поблек.
Но сожмется разжатый кулак,
Вспыхнет тлеющий уголек.
 
 
Мы причалим снова к земле, —
В кандалах будет папа грести,
Бонапарте-Ублюдок в петле
Будет пятками воздух скрести.
 
 
Если Пастырь святой кличет волка
И король свои режет стада,
Значит, Стыд там уснул надолго
И Вера не знает стыда.
 
 
И покуда протрут глаза
Тем Кайенна, тем Габсбургский хлыст
Мы научимся петли вязать
И затянем потуже узлы.
 
 
Свищет дождь, и молния блещет,
Освещая буйство морей.
Пусть веселое море нас хлещет
Пеной сладко-соленой своей.
 
 
Прямо в зубы лихой непогоде
Мы уходим, цепью гремя;
Коль троих ненависть сводит,—
Рабов – меньше тремя.
 

 
Здесь, за глухим порогом,
Не слышен волн прибой,
Здесь места нет тревогам,
Всегда царит покой;
А там орда людская
Кишит, поля взрыхляя,
И жаждет урожая
С надеждой и тоской.
 
 
О, род людской! Постыли
Мне смех его и стон;
В бесплодности усилий
Жнет, чтобы сеять, он.
К чему ловить мгновенья,
Низать их в дни, как звенья,
Не верю я в свершенья,
Я верую лишь в сон.
 
 
Здесь жизнь – в соседстве смерти,
В тенетах тишины.
Там, в буйной круговерти,
Игрушки волн – челны
Плывут, ища удачи…
А здесь – здесь все иначе:
Здесь, в заводи стоячей,
Ни ветра, ни волны.
 
 
Здесь, где цветов и злаков
Не выбьется росток,
Растет лес мертвых маков,
Безжизненных осок;
И Прозерпина в чащах
Тех трав, дурман таящих,
Для непробудно спящих
Готовит сонный сок.
 
 
И в травах бессемянных —
Бескровные тела
Уснувших, безымянных,
Которым нет числа;
Над тишью безутешной
Ни синевы безгрешной,
Ни черноты кромешной,
Лишь призрачная мгла.
 
 
Смерть разожмет все руки,
Все охладит сердца,
Но нет ни адской муки,
Ни райского венца;
Без гнева, без участья
Листву сорвет ненастье,
Не может быть у счастья
Счастливого конца.
 
 
В венке из листьев палых
Она стоит у врат,
От уст ее усталых
Струится нежный хлад;
И все, все без изъятья,
Все смертные, как братья,
В бессмертные объятья
Текут к ней – стар и млад.
 
 
Встречает к ней идущих
Всех – с лаской на челе,
Забыв о вешних кущах,
О матери-земле;
Всяк, кто рожден, увянет,
В провал времен он канет
И перед ней предстанет
Здесь, в сумеречной мгле.
 
 
Любовь, ломая крылья,
Спешит уйти сюда;
Здесь – тщетные усилья,
Пропащие года;
Лист, умерщвленный градом,
Бутон, сраженный хладом,
Мечты и сны – здесь рядом
Застыли навсегда.
 
 
Веселье, грусть – все бренно,
Зачем свой жребий клясть?
Лишь времени нетленна
Безвременная власть;
Чувств призрачна безбрежность,
Признаем неизбежность:
Оскудевает нежность,
И остывает страсть.
 
 
Зачем с бесплодным пылом
В судьбе искать изъян?
Спасибо высшим силам,
Хоть отдых – не обман:
В свой срок сомкнем мы веки,
В свой срок уснем навеки,
В свой срок должны все реки
Излиться в океан.
 
 
Созвездий мириады
Сюда не шлют лучи,
Молчат здесь водопады,
Не пенятся ключи;
Ни радости беспечной,
Ни скорби быстротечной,—
Один лишь сон – сон вечный
Ждет в вечной той ночи.
 

 
Когда зиму настигнут весны посланцы,
Месяцев мать в просторах полей
Полнит рощи, где ветра танцы,
Лепетом листьев и дрожью дождей;
И влюбленный соловей яснокрылый
Уж почти позабыл о своем Итиле,
О фракийских судах [48]48
  …о фракийских судах… – Фракия – земля вдоль Черного и Эгейского морей. Фракийцы считались искусными мореходами.


[Закрыть], о толпе чужестранцев,
О бденье безмолвном, о скорби своей.
 
 
С луком тугим приходи и с колчаном,
Совершенство, богиня сияющих дней.
С шумом ветра и рек журчаньем,
С рокотом вод и силой своей.
Сандалии туже стяни ремнями
Над прекрасными, быстрыми стопами,
Ибо рдеет восток, меркнет запад печальный
Над стопами дня, над стопами ночей.
 
 
Где найдем мы ее, как воспоем ее,
Вкруг колен ее руки сомкнем и прильнем?
О, если б ринулось сердце, встречая огнем ее,
Мощью грозных потоков или огнем!
Ибо звезды и вихри для девы света —
Как одеянья, как песни поэта,
Ибо звезды, взойдя, окружают кольцом ее,
Вихри песнь ей поют в бушеванье своем.
 
 
Ибо вьюги и бури зимы миновали,
И прошло это время снегов и грехов,
Этих дней, что любимых сердца разделяли,
Когда день убывал, ширя ночи покров;
Эти дни, словно горе былое, забылись,
И морозы убиты, цветы зародились,
И – цветок за цветком – весна наступает
В перелесках зеленых и в чащах лесов.
 
 
Камышом покрываются вздутые воды,
Ноги путников вязнут средь трав молодых,
Тихо свежее пламя юного года
Льется с листьев на цвет и с цветов на плоды.
И цвет и плод – словно злато и пламя,
И свирель вместе с лирой слышна над полями,
И копытце сатира дробит мимоходом
Плод каштана под сенью деревьев густых.
 
 
Пан при свете дневном, Вакх [49]49
  Вакх(Дионис) – бог растительности, покровитель виноградарства и виноделия, один из наиболее популярных богов Древней Греции ( греч. миф.).


[Закрыть]во мраке вечернем,
Быстроногой лани быстрей,
Преследуют с пляской, поят восхищеньем
Вассарид и менад [50]50
  Вассариды, менады – спутницы Вакха ( греч. миф.).


[Закрыть] – лесных дочерей.
И как губы, что радость таят, улыбаясь,
Так же нежно смеется листва, расступаясь,
То скрывая, то вдруг открывая зренью
Бога в пылкой погоне, беглянку среди ветвей.
 
 
С кудрями вакханки плющ ниспадает
На брови, скрывая очей ее свет;
Виноградная ветвь, соскользнув, обнажает
Ее грудь, часто дышащую в листве;
Виноград ниспадает под тяжестью листьев,
Но, весь в ягодах, плющ цепляется, виснет,
К блестящим телам, к ногам прилипает
Юной лани и волка, бегущего вслед.