Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

Жюль Лафорг(1860–1887). – Скрывающая ранимость и тоску за иронической пародийностью, поэзия Лафорга по-своему передает духовные метания сыновей «конца века». В лирике Лафорга нет места раз и навсегда отстоявшемуся, закрепленному в заповедях житейской и эстетической мудрости. В поисках очищенной от всякого рода штампов выразительности он перелагает серьезнейшие размышления на мотив популярной уличной песенки, соединяет философские термины с бытовым жаргоном, изобретает новые слова, а старым оборотам и давно известным формам придает совсем неожиданное звучание; гибкость его ритмов и рифм предвещает свободный стих. Немало крупных поэтов XX века (среди них Гийом Аполлинер и Т.-С. Элиот) многим обязаны Лафоргу. Кроме стихотворных книг («Жалобы», 1885; «Подражание государыне нашей Луне», 1885; «Последние стихи», 1891), ему принадлежат статьи и рассказы.

 
Закат – кровавая река
Или передник мясника,
Который заколол быка…
 
 
Вот стал он рейдом, – и бродягам
Неймется плыть под черным флагом
К таинственным архипелагам…
 
 
Плывите же, мечты, отсель
К далеким берегам земель,
Где женщины жуют бетель…
 
 
А сам я заперт, как в остроге,
В пределах – о, мирок убогий! —
Парижской окружной дороги.
 
 
А, вот идет инспектор вод!
Идет, под нос себе поет…
И впрямь, воды – невпроворот.
 
 
Апрель… Повсюду слякоть, лужи,
В ветрах еще дыханье стужи…
Ну и дела! Нельзя быть хуже.
 
 
И солнце мне внушает страх,
Как генерал, весь в орденах:
Чуть взглянешь – зарябит в глазах.
 
 
Я людям чужд: мечтатель, лгун им
Смешон, – блуждать бы по лагунам
Ему в гондоле в свете лунном!
 
 
Да, здесь мечтать – попасть впросак…
Но я ведь не из тех зевак,
Которым ладно все и так!
 
 
Мой сплин – как столп отвесный, гладкий;
И я ищу ответ загадки:
Какой резон в миропорядке?
 

 
Я на огонь смотрю. Зевота сводит рот.
Снаружи плачет дождь, и ветер дует в щели.
В соседней комнате – звучанье ритурнели.
Как грустно жить… И жизнь так медленно течет!
 
 
Мне видится земля, сквозь вечный небосвод
Ничтожным атомом летящая без цели.
Лишь крохи жалкие мы разглядеть сумели.
Напрасно Целое себе разгадки ждет.
 
 
Вот общая судьба! Комедия все та же:
Болезни да грехи, пороки да пропажи,
Затем исчезнем мы, небытие придет,
 
 
И травкой порастут навек останки эти.
А здесь тем временем все то ж из года в год.
Как одиноки мы! Как грустно жить на свете!
 

 
Все утро моросит из тучи неотжатой.
Один как перст, сижу на голом островке,
У самых ног ворчит, ворочаясь в тоске,
Свинцовый океан под шквальные раскаты.
 
 
Несутся волны вскачь, гривасты и косматы,—
Их бешеный табун примчится налегке
И распластается бессильно на песке,
Роняя пену с губ, как клочья мокрой ваты.
 
 
И небо серое, и морось, и туман,
И ветер хлещущий, и сизый океан,
И ни души кругом. Сижу осиротело,
 
 
Не пряча от дождя иззябшего лица,
Сижу и думаю: нет времени предела…
Пространству нет конца… вовеки нет конца…
 

ЧЕХОСЛОВАКИЯ

Ян Коллар(1793–1852). – Словак по происхождению, Ян Коллар стал одним из наиболее значительных чешских поэтов XIX века, вдохновителем идей эпохи национального возрождения, выразителем общности просветительских и национально-освободительных устремлений чехов и словаков. Вопреки воле отца, управителя имения, он стремился к образованию; закончив Йенский университет, где изучал теологию, в течение тридцати лет был священником евангелического прихода в Пеште; умер в Вене, куда был приглашен в университет преподавать славяноведение. Во время учения он познакомился с Фридерикой Шмидт, ставшей в 1835 году его женой; ей посвящена поэма Коллара «Дочь Славы».

Впервые поэма «Дочь Славы», над которой поэт работал всю жизнь, постоянно ее пополняя, вышла в 1824 году; она состояла из ста пятидесяти одного сонета; последнее подготовленное автором издание 1852 года содержало шестьсот сорок пять сонетов.

Слава – символическое имя возлюбленной поэта Мины-Фридерики (по происхождению славянки-лужичанки), которая олицетворяет родину и мечту поэта о единении славян и национальном освобождении.

Коллар был известен в России по переводам еще при жизни.

 
Вдали, на фоне меркнущих небес,
еще он виден, – домик при дороге.
Последний поцелуй… Несите, ноги.
Скорей, скорей, тоске наперерез!
 
 
Прощайте навсегда, края чудес!
Здесь ожидало счастье на пороге…
Еще минута… Оглянусь в тревоге,
а дома нет! Ах, дом из глаз исчез!
 
 
Прочь, прочь отсюда! Не гляди назад!
Пусть ветер гор печаль твою остудит!
Пусть птицы пеньем душу оглушат!..
 
 
Себя возьму я в руки по-мужски.
Но есть ли сердце, что меня осудит
за взгляд еще один, за взгляд тоски?!
 

 
Славяне, братья милые славяне!
Вы любите кровавый спор да брани —
скажите мне: какой в тех бранях прок?
Возьмем от кучи угольев урок:
 
 
в одну семью съединены заране,
они горят и блещут на тагане
и кверху искры мечут в потолок;
но что ж один бы сделал уголек?
 
 
Соединимся ж все мы без изъятья:
серб, русский, чех, болгар, поляк,
один к другому кинемся в объятья —
 
 
одна хоругвь, один да будет стяг;
забудем все, что было, будем братья —
и дрогнет супротивный враг!
 

 
Сто долгих лет изменят нас, славяне,
изменят лик всего материка,
славянство, как весенняя река,
движенья своего раздвинет грани.
 
 
Германцы презирают наши знанья,
и наша речь им кажется низка,
а ей звучать везде, на все века
в устах людей, ее хуливших ране.
 
 
Войдут, проникнув в жизнь далеких стран,
науки наши, музыка и пенье,
их будут знать на Лабе и на Сене,
 
 
им будет путь во все пределы дан.
О, если бы воскреснуть на мгновенье
в час торжества великого славян!
 

 
В желтый цвет окрасились вершины,
тишина течет с пустых полян,
в голых ветках свищет ураган,
на домах – разводы паутины,
 
 
по дороге длинной аистиной
август улетел из наших стран,
и старик Дунай несет в туман
листья жухлые, цветы и льдины.
 
 
Но недолго траурным покровом
будет плоть земли омрачена —
возвратится май в цветенье новом.
 
 
Только мне не ведать воскресений —
без любимой умерла весна,
жизнь моя – извечный день осенний.
 

 
Здесь под липой [328]328
  Липа – любимое дерево древних славян, часто – символ славянства.


[Закрыть]навевал мне сны
ангел детства колыбельной сладкой,
здесь играл я и сидел с тетрадкой,—
золотые дни моей весны!
 
 
Здесь мужал. Мы были влюблены.
Славы дочь встречал я здесь украдкой.
Но любовь была такою краткой!
Мы простились, мы разлучены.
 
 
Мне под липой музы лиру дали,
и с ветвей сонет сонету вслед,
словно листья, мне на грудь слетали.
 
 
Здесь меня под липой схороните.
Мрамора не требует поэт,—
сенью Славы прах мой осените!
 

Карел Гинек Маха(1810–1836). – Яркий представитель чешского революционного романтизма, один из наиболее значительных чешских поэтов, Карел Гинек Маха родился и вырос в Праге, окончил Пражский университет, где изучал философию и право. Отец поэта – работник на мельнице, затем владелец бакалейной лавочки. Постоянная нужда и слабое здоровье рано свели поэта в могилу, но за свою короткую жизнь он написал немало прозаических (повести «Кршивоклад», «Цыгане», «Маринка» и др.) и поэтических произведений (многое осталось незавершенным) и среди них – одно из лучших произведений чешской поэзии, поэму «Май», в которой нашли отражение мечты поколения Махи о свободе.

*

 
С высоты небесных странствий
Пала мертвая звезда
В бесконечное пространство,
В синий омут, в никуда.
Вопль ее звучит над бездной:
«Бесконечен страшный бег,
Где окончен путь мой звездный?»
Никогда – нигде – вовек.
Вкруг белой башни ветры веют,
А у подножья волны млеют,
И камни башенной стены
Луною посеребрены.
Но тьма царит во глубине темницы,
Там, за стеною, сумрачная ночь,
И луч луны, проникший сквозь бойницы,
Глубокой мглы не в силах превозмочь.
Столбы плечами своды подпирают
В кромешной тьме. А ветер, дуя с гор,
Поет, как узников загробный хор,
И волосами пленника играет.
А он за каменным столом
Полусидит, полусклонен,
И, на руки упав челом,
В пучину мыслей погружен;
И дума умирает в нем за думой
И омрачает лик его угрюмый,
Как тучи омрачают небосклон.
 

*

 
От гор к горам свое крыло
Ночь распахнула, словно птица.
И мгла ложится тяжело,
И вдалеке туман клубится.
Чу! За горами, одинок,
Пленительной музыкой
Свой нежный звук лесной рожок
Струит в ночи великой.
Все усыпляет этот звук,
Спокойно дремлют дали.
И узник забывает вдруг
Мученья и печали,—
«Поет о жизни этот глас,
Весь край ночной им дышит.
Но день придет, пробьет мой час,
Мой слух – увы! – в последний раз
Напев далекий слышит».
Он вновь поник; движенье рук —
И цепь звенит в темнице. И тишина.
От тяжких мук Смежаются зеницы…
О, звук рожка, печальный звук,
Как плач иль пенье птицы…
 
 
«Грядущий день! Все ближе он!
А что за ним? Бездонный сон
Иль сон без сновиденья?
А может, жизнь сама – лишь сон,
И жизнь, и смерть, и связь времен —
Лишь сна преображенье?
А может, то, о чем мечтал,
Что на земле не испытал,
Я завтра испытаю?..
Кто знает? – Мысль пустая…»
 
 
Он замолчал. И тишина
Ночную даль укрыла.
Опять упряталась луна,
Поблекли звезды, и тяжел
Ночной туман, а дальний дол
Чернеет, как могила.
Умолкнул ветр, притих поток,
Уснул пленительный рожок,
И в глубине темницы хладной
Тишь, темень, сумрак непроглядный.
«Ночь глубока – безмерна ночь!
Но что она в сравненье
С той вечной ночью? Думы, прочь!»
В нем вновь кипит волненье.
 
 
Но тишь кругом. Лишь капель звон
Роняет мокрая стена,
Он повторяется вокруг,
Как счет минут, как бег времен,
Однообразно – тук да тук,
Звук – тишина – звук – тишина,
Звук – тишина – и снова звук.
 
 
«Как ночь длинна, бездонна ночь,
Но что она в сравненье
С той вечной ночью? Думы, прочь!»
В нем вновь кипит волненье.
А капли звонкие ведут
Однообразный счет минут…
 
 
«Та ночь темней! Ведь здесь порой
Горит луна, блестит звезда.
А там лишь тень да мрак немой —
Навек – навечно – навсегда,
Как было, так и будет.
Там нет движенья, нет часов,
Там нет начал и нет концов,
Не минет ночь, не встанет день,
И время не убудет.
Ни звуков нет, ни голосов,
Там цели нет, лишь даль и тень —
И вечно так пребудет.
Там бесконечность надо мной,
И вкруг меня, и подо мной,
Там пустоты зиянье.
Бездонна тишь – там звука нет,
Там ночь и время без примет,
И это – мысли смертный сон,
„Ничто“ его названье».
 

 
Когда богемский лев [331]331
  Богемский лев – то есть Чехия, находившаяся под властью австрийской династии Габсбургов (чешский герб – белый лев на красном поле).


[Закрыть]
Взметнется над врагами,
Когда взовьется знамя,
Умру я, меч воздев.
 
 
Пока ж гривастый лев
Спит и лучи над нами,
Не трубы над полями
Звучат, а мой напев.
 

Карел Гавличек-Боровский(1821–1857). – Поэт-сатирик, публицист и общественный деятель; сыграл выдающуюся роль в развитии общественной мысли Чехии. Сын мелкого торговца, К. Гавличек мечтал, став священником, вести просветительскую работу в народе; с этой целью он поступил в 1840 году в Пражскую семинарию, но вскоре был исключен оттуда за неверие и свободомыслие. Гавличек занимается самообразованием, решив посвятить себя литературе. В 1843–1844 годах он живет в Москве в качестве домашнего учителя в семье известного славянофила профессора С. П. Шевырева. Пребывание поэта в России сыграло значительную роль в углублении его ненависти к монархическому режиму. С 1845 года Гавличек, вернувшись в Прагу, редактирует ряд чешских газет – «Пражске новины» с приложением «Ческа вчела», в 1848 году основывает «Народни новины» с сатирическим приложением «Шотек», в 50-е годы издает политический еженедельник «Слован». Во время революционных событий 1848 года Гавличек выступил как представитель либеральных взглядов, он был членом Национального комитета, принимал участие в Славянском съезде.

К. Гавличек неоднократно подвергался суду за выступления в печати против правительства и церкви; в 1851 году он был арестован и сослан в город Бриксен (Тироль), откуда вернулся больной незадолго до смерти.

Стихи, статьи, эпиграммы поэта публиковались в редактируемых им газетах, многие произведения, например, поэмы «Тирольские элегии» (написана в 1852 г., опубликована в 1861 г.), «Крещение святого Владимира» (написана в 1851–1855 гг., опубликована в 1876 г.), ходили в списках. Гавличек – один из первых переводчиков произведений Н. В. Гоголя на чешский язык.

*

 
Ах, свети, румяный месяц,
сквозь туман и мрак;
разве не люб тебе Бриксен,
что ты хмурен так?
Не закатывайся в тучку,
рано, красный, спать,
я б хотел с тобой немного,
месяц, поболтать.
Не беги, я издалека,
здесь чужой всем, брат;
я не treu und bieder [333]333
  Верный и честный ( нем.). «Верный и честный» – слова из государственного гимна Австрийской империи; Гавличек подчеркивает, что не считает себя благонамеренным верноподданным.


[Закрыть], в Бриксен
я в науку взят.
 

*

 
Я из края музыкантов [334]334
  Я из края музыкантов… – Намек на Чехию, где почти каждый чех – музыкант. ( Примечание Д. Минаева.)


[Закрыть],
там-то мой тромбон,
видишь, – все у венских панов
беспокоил сон.
Деловые люди, папы,
свой храня покой,
с полицейскими карету
выслали за мной.
Полночь. Спал я; по когда же
третий час пошел,—
с «добрым утром» поздравляя,
вдруг жандарм вошел.
А за ним в парадной форме
полицейских ряд,—
шарф на брюхе, а мундиры
золотом горят…
«Вам поклоны шлют из Вены,
Бах [335]335
  Бах Александр(1813–1893) – министр внутренних дел в австрийском правительстве, имперский наместник в Чехии. С его именем связан так называемый период «баховской реакции» (1851–1861) – период жесточайшего угнетения и полного политического бесправия Чехии. Арест и ссылка Гавличка были организованы по личному указанию Баха.


[Закрыть]целует вас,
вы здоровы ль – знать желает
и свой шлет приказ».
Добр на тощий я желудок,
нет игры страстям.
«Виноват я… я в рубашке…» —
Я сказал гостям.
Но мой Джек – бульдог свирепый,
дерзкий грубиян,
к странным выходкам способен:
он из англичан.
Лишь один параграф стали
гости мне читать,
на жандармов под кроватью
начал Джек рычать.
Бросил я в него Законник [336]336
  Законник(Reichsgesetzbuch) – собрание австрийских законов и постановлений. ( Примечание Д. Минаева.)


[Закрыть],
нет сильней угроз,
и – недаром, я догадлив:
стал как мертвый пес.
 

*

 
Верный долгу гражданина
и порядку дел,
при собранье – торопливо
я чулки надел,
а потом прочел бумагу.
Вот она – со мной,
если слог казенный знаешь,
прочитай, родной.
Бах, как доктор [337]337
  Доктор. – Поэт играет словами: Бах, бывший австрийский министр, имел степень доктора. ( Примечание Д. Минаева.)


[Закрыть], пишет: вреден
будто воздух мне
нашей Чехии, что лучше
жить в другой стране;
будто в Чехии мне душно,
и туман, и смрад,
что мое теперь здоровье
он поправить рад.
И за тем, за мной карету
он с поклоном шлет,
что могу я в путь пуститься
на казенный счет;
а жандармам дал приказ он
убедить меня,
если, в скромности, пред ними,
заупрямлюсь я.
 

*

 
Каюсь! Глупая привычка!
Нужно же сказать:
не могу с штыком жандарму
в просьбе отказать.
Торопил меня Дедера [338]338
  Дедера – верховный полицейский комиссар в Праге, которому было поручено арестовать и доставить Гавличка в Бриксен.


[Закрыть]
ехать, чтоб за мной,
пробудившись, не бежал бы
целый Брод [339]339
  Брод(Немецкий Брод) – теперь Гавличкув Брод, город, в котором был арестован поэт.


[Закрыть]толпой.
И просил Дедера – чтобы
сабли не брал я,
что они оружья взяли
охранять меня;
а пока меж Чехов едем —
был я нем и глух,
чтоб по Чехии тревожный
не пронесся слух.
Мне советов пан Дедера
много мудрых дал,
и, как Баха пациент, я
кротко им внимал.
И манил меня Дедера,
как сирену звал.
Я ж меж тем штаны с жилетом,
шубу надевал.
У крыльца жандармы, кони
сбруею гремят…
Братцы! Две еще минуты —
и я ехать рад.
 

*

 
Рог трубит, бегут колеса;
мы в Иглаве. В ряд
за каретою жандармы
с грохотом спешат.
Вот на горке церковь божья;
золоченый крест
грустно смотрит, провожая,
из родимых мест —
будто молвит: «Ты ли это?
Помню твой расцвет,
как учил тебя викарий,
и согбен и сед;
как ты вырос, и светильник
правды в руки взял,
и в краю родном дорогу
братьям освещал.
Видишь, как промчались годы,
ровно тридцать лет…
Но… зачем жандармы скачут
за тобою вслед?»
 

*

 
Так приехали мы в Бриксен,
в Бриксене и стали;
обо мне Дедере тотчас
там расписку дали.
И уехал он с бумагой,
выданной властями,
а меня орел австрийский
давит здесь когтями.
Так раскрылась надо мною
вечная обитель,
где один жандарм зловещий
ангел мой хранитель.
 

Сватоплук Чех(1846–1908). – Поэт родился в семье управляющего имениями, патриота; получив юридическое образование, некоторое время практиковал как адвокат; публиковаться начал еще студентом. С 1878 года, основав журнал «Кветы», целиком посвятил себя литературе.

В своих произведениях, среди которых – рассказы, повести, поэмы, стихи, наиболее значительное место занимают сборники гражданской лирики «Утренние песни» (1887), «Новые песни» (1888), «Песни раба» (1895), поэмы «Лешетинский кузнец» (1883), «Гануман» (1884), «Степь» (1907), – отклик на русскую революцию 1905 года, – сатирические повести «Путешествие пана Броучека на Луну» и «Путешествие пана Броучека в XV столетие» (1888), Св. Чех отстаивал демократические и национально-освободительные идеалы. Его произведения полны предчувствия близящейся социальной революции, что способствовало популярности его творчества в самых широких слоях читателей; поэма «Песни раба» была любимой книгой чешских рабочих и оказала влияние на рабочую поэзию того времени.

 
Хотел я бросить в чешский край
горсть искр душевного огня:
но шлак, возможно, я собрал,
быть может, пепел у меня.
 
 
Возможно, сгинет без следов
весьма обыденный мой стих,
и критик лишь нахмурит бровь
над книгою стихов моих:
 
 
«Тенденциозны и тупы,
без аромата и огня,
раскрашены под вкус толпы,
написаны на злобу дня…»
 
 
Не жду похвал. Пусть как поэт
не признан миром буду я,
лишь бы рассвет, что мной воспет,
сменился ясным светом дня!
 
 
Лишь бы среди цветов, в росе,
светило дня взошло для нас,
которого мы жаждем все,
чей свет предчувствуем сейчас.
 

 
В немую вечность рухнули столетья,
столетья, где цвели обман и лесть,
где ради власти и великолепья
орава трутней попирала честь,
давил кулак державный год за годом
бесправный люд,
пока не грянул первый клич свободы:
Будь славен труд!
 
 
И что осталось от державной славы?
Лохмотья, плесень – вот ее плоды!
Но скромный труд, стирая пот кровавый,
возделал пашни, вырастил сады,
настроил города, где пред дворцами
фонтаны бьют
и где кричит строенья каждый камень:
Будь славен труд!
 
 
О, этот лозунг грозный и прекрасный!
Срывает путы он с согбенных плеч,
сметает в прах кумиров самовластных,
смиряет зло и повергает меч.
Заря займется, и расправит плечи
рабочий люд,
и зазвучит, как песня, ей навстречу:
Будь славен труд!
 
 
Будь славен труд, в поту творящий благо!
Бей молотом, направь на пашни плуг,
вяжи снопы, бери перо, бумагу,
ваяй, твори не покладая рук!
Ты победишь трусливых трутней касту,
и меч, и кнут.
В тебе равны – кирка, перо и заступ.
Будь славен труд!
 
 
Сотрут века пустое славословье,
начертанное на шелку знамен,
утихнет спор религий и сословий,
и успокоится вражда племен.
Умолкнет бой и бранные фанфары,
мечи падут,
но будет все звучать, как в песне старой:
Будь славен труд!
 
 
Все вы, кто ныне встал над жарким горном,
пускай другим дано плоды пожать,—
вы победите мрак трудом упорным,
и будет вам весь мир принадлежать!
О братья! Пусть терновник и крапива
ступни вам жгут,
вперед – вас лавр украсит горделивый!
Будь славен труд!
 

Ярослав Врхлицкий(настоящее имя – Эмиль Фрида, 1853–1912). – Жизнь Я. Врхлицкого, поэта, драматурга, переводчика, не богата внешними событиями; получив образование на философском факультете Пражского университета, он некоторое время преподавал литературу в университете, затем занимал пост секретаря Высшей Политехнической школы.

Врхлицкий издал около девяноста томов своих сочинений – лирические стихи и эпические поэмы, прозаические и драматические произведения, литературно-критические статьи; он был выдающимся переводчиком, в основном переводил французских и итальянских авторов, а также Гете, Шиллера, Мицкевича, Петефи, Уитмена и др.

Врхлицкий воспевал жизнь, любовь, природу, обращался также к темам социального бесправия тружеников (наиболее значительный сборник социальной лирики – «Сельские баллады», 1885) и грядущей революции. Стихи Врхлицкого отличает яркая образность, метафоричность; он обогатил чешскую поэзию новыми художественными формами, стихотворными размерами, оказал значительное влияние на ее развитие.

 
Круговые подсолнечники,
золотые подсолнечники,
для чего, любопытные вы,
к нам взглянули в окно?
 
 
О, как жадно тянулись вы здесь,
как тенились, светились вы здесь,
дотянулись вы мягкой рукой
до подушки ее.
 
 
Там ее был красивейший лик,
то лицо близ лица моего,
и прозрачно рыдали вдали
звонков спевы дрозда.
 
 
О, большие подсолнечники,
золотые подсолнечники,
вы смеялись, в светлицу глядя,
в золотое окно.
 

 
Сказал я птице: «Вижу даль я,
но все же не пойму я, нет,
куда летишь с моей печалью?» —
«За тучи!» – слышу я в ответ.
 
 
Сказал волне я: «Дочка моря,
о тень и свет, поведай мне —
где погребла мое ты горе?»
Она сказала: «В глубине!»
 
 
Сказал я ветру: «Робкий странник,
все трогаешь ты на бегу…
Где прошлые мои страданья?»
«Остались здесь, на берегу!»
 
 
«Свободен, счастлив, юн ты снова!» —
сказал закат мне огневой.
«Нет! Родины моей оковы
влачу я всюду за собой!»
 

 
Если б даже над законом
беззаконье стало властным,
но не грянул гром над троном
и осталось небо ясным —
мститель все-таки бы встал,
и из бездны без предела,
из лесов, пустынь, со скал
и из моря бы гремело:
Мы протестуем!
 
 
За великие идеи
мы геройски умирали;
задыхались, коченели,
столб позорный обнимали.
Мы встаем с полей всех битв,
где земля еще кровава;
пусть наш голос прозвучит,
мертвое разбудит право:
Мы протестуем!
 
 
Кровь людская, бей ключом!
Подвига пора настала,
если праву палачом
беззаконье нынче стало!
Кровь, пролитая от века,—
вся она спешит тотчас же
на подмогу человеку.
Пусть и мертвый крикнет даже:
Мы протестуем!
 
 
Бедноты растут лишенья,
слышен стон и плач сирот —
этот колокол отмщенья
Немезида стережет.
Дед погиб, но юный внук
пусть к набату длань дотянет,
взмоют к небу крики мук,
голос миллионов грянет:
Мы протестуем!