Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

 
«Много тропок ведет в Аид, – поется
В старой песне, – одной из них пойдешь ты,—
Знай и помни». – Кто, Сапфо, о том не знает,
О чем нам каждый скажет день? Но живым такое слово неглубоко
Входит в сердце: рыбак, взраставший у моря с детства,
Шороха воли притупившимся ухом не слышит.
Только сегодня – послушай! – так странно встревожилось сердце!
Солнечный блеск нынче утром,
Озарявший вершины деревьев,
Рано сонливицу (так ты недавно бранила Эринну)
С душного ложа в сад поманил…
На душе у меня было тихо, по в жилах
Билась неровно кровь, от бледных щек отливая.
А когда перед зеркалом я закрыла лицо волосами
И потом завесу душистым раздвинула гребнем,
Странный я встретила взглядом в зеркале взгляд.
«О глаза, – я сказала, – чего вы хотите?
Ты, мой дух, до сих пор бестревожно обитавший
В этом сердце и с чувствами живыми обрученный,
С какой пугающей полуулыбкой, строгий демон,
Ты мне киваешь, смерть предвещая!»
И что-то вдруг пронзило меня,
Словно блеск зарницы, словно свист черноперой стрелы,
Проносящей смерть у виска.
И, к лицу ладони прижав, еще долго со страхом
Я глядела во тьму кружащей голову бездны.
Но о собственной участи смертной
Я без слез помышляла,
И лишь вспомнив, что смертна и ты,
И все подруги,
И милое искусство Муз,
Залилась я слезами.
 
 
В этот миг головная сетка, твой дивный подарок,—
Височные нити и на них золотые пчелы,—
Со стола мне сверкнула.
Когда праздник, обильный цветами, мы будем
Справлять в честь супруги Плутона,
Я хочу посвятить могучей богине сетку,
Чтоб она благосклонной и кроткой была и к тебе и ко мне
И каштановой пряди с любимой твоей головы
Для Эринны тебе не пришлось бы срезать слишком скоро.
 

 
Где затаилась ель
в лесу далеком?
Где роза та цветет,
под чьим окошком?
Судьба сулила им,—
узнай же, сердце! —
так нежно зеленеть
в твоем надгробье.
Два вороных конька
в траве пасутся,
потом спешат домой,
вприпрыжку, резво.
Они твой гроб свезут
неспешным шагом,
быть может, раньше,
чем с копыт их звонких
подкова упадет,
что мне блеснула!
 

 
Как дочь короля Каэтана зовут?
– Ротраут, красавица Ротраут.
Негоже ей прясть и мести со двора.
Что делает юная Ротраут с утра?
– Охотится, удит.
О, если б служил я в охоте у ней,
Охотился с нею и бил лебедей!
– Молчи, мое сердце!
 
 
Вот месяц прошел,
О, Ротраут, красавица наша, Ротраут! —
И юноша служит тебе, Каэтан,
Надел он охотничий темный кафтан
И в чащу умчался.
О, если бы я королевичем был!
Всем сердцем я Ротраут-красу полюбил.
– Молчи, мое сердце!
 
 
Под дубом они прилегли отдохнуть,
А Ротраут смеется:
«Зачем на меня ты, любуясь, глядел?
Дружок, поцелуй меня, если ты смел!»
Как боязно стало!
Но думает: «Этим не шутят спроста!»
И Ротраут-красу он целует в уста.
– Молчи, мое сердце!
 
 
И молча они поскакали домой.
Ротраут, красавица Ротраут!
А сердце ликует, как юный птенец:
«Надень хоть сегодня свой царский венец,
Но я не в обиде!
Узнайте, все листья в могучем лесу,
Что я целовал нашу Ротраут-красу!»
– Молчи, мое сердце!
 

 
Граф Милезинт коварен был:
Он меч свой непреклонный
Занес, племянника убил
И завладел короной!
В просторном тронном зале
Злодея увенчали.
Ужели он ирландцев ослепил?
 
 
Король грустит в полночный час,
Иль пьян он после пира?
Безумец не смыкает глаз,
Нова его порфира.
Он сыну молвит слово:
«Венец подай мне снова
И разузнай, кто хочет видеть нас!»
 
 
Вступает черная беда
В угрюмые хоромы:
Теней зловещих череда,
Зловещий блеск короны.
Скользят безмолвно тени,
А Милезинт в смятенье,—
Ему от них не скрыться никуда!
 
 
Выходит из толпы немой
Дитя с кровавой раной,
Тоска и скорбь судьбы самой
В его улыбке странной.
Дитя подходит к трону
И молвит, сняв корону:
«Убийца, вот тебе подарок мой!»
 
 
Виденье скрылось наконец,
Вновь призраки далече,—
Бледнеет ночь, блестит венец,
И догорают свечи.
Сын Милезинта снова
Взглянул в лицо отцово,—
Пред ним на троне восседал мертвец.
 

 
Синей шалью с вышины
Веет, веет ветер вешний,
Все нежней в округе здешней
Дух пришествия весны.
Одолела сон
Зимняя природа.
– Слышу, слышу арфы тихий звон!
Это ты, Весна!
Жду твоего прихода!
 

 
Сияет день весенним озареньем.
Навстречу небу страстно холм стремится.
Готов любовной негою излиться
Застылый мир и стать стихотвореньем.
 
 
У реющей сосны перед селеньем
Моей любимой милый дом таится.
О сердце! Перестань так сильно биться
И слей блаженство с умиротвореньем.
 
 
Любовь! Рассей скорее наважденье,
Которым полнит душу мне природа,
А ты, весна, умерь любви желанья.
 
 
Угасни, день! Ночь, дай мне исцеленье!
Пока прохладны звезды небосвода,
Хочу подняться к бездне созерцанья.
 

 
Люблю в тени опушки в день погожий
Лежать, кукушки возгласам внимая.
Они, долину мерно усыпляя,
На песню колыбельную похожи.
 
 
Лишь здесь есть то, что мне всего дороже:
Привычкам общества не потакая,
Могу самим собою быть, пока я
Покоюсь на моем зеленом ложе.
 
 
Когда бы люди светские дознались,
Как могут время расточать поэты,
То мне они завидовать бы стали:
 
 
Затем, что под рукой моей сплетались
Тугим венком прекрасные сонеты,
Пока мой взгляд притягивали дали.
 

Герман Фердинанд Фрейлиграт(1810–1876). – Один из крупнейших революционно-демократических поэтов Германии. В 1848–1849 годах вместе с Г. Веертом вел литературный отдел «Новой Рейнской газеты», издаваемой Марксом и Энгельсом.

Жизненный и творческий путь Фрейлиграта сложен. В первом поэтическом сборнике – «Стихотворения» (1839) – очень сильна романтическая традиция, чувствуется влияние «Восточных мотивов» В. Гюго. В идейной борьбе 1840-х годов в Германии Фрейлиграт вначале пытался занять надклассовые, абстрактно-демократические позиции (стихотворение «Из Испании», 1841), но уже сборники «Символ веры» (1844) и «Caira» (1846) знаменуют собой переход поэта в ряды революционной демократии. Идейно-художественной вершиной творчества Фрейлиграта стали две книги «Новейших политических и социальных стихотворений» (1848; 1851). Но, вынужденный после поражения революции 1848–1849 годов к длительной эмиграции, Фрейлиграт не удерживается на достигнутых идейно-художественных позициях, постепенно отходит от Маркса и Энгельса; он возвращается в Германию в 1868 году вполне примиренный с политической реакцией и снова апеллирует к «надклассовым» внепартийным позициям.

 
Был в замке пышный пир: курфюрст [100]100
  Курфюрст – Георг-Вильгельм Бранденбургский (умер в 1640 г.), получивший от польского короля право взимать дань с Пруссии, которая являлась в то время данницей Польши.


[Закрыть]на праздник рыцарей созвал,
И звуки скрипок, труб и флейт заполнили старинный зал.
Уставлен яствами был стол, и в кубках искрилось вино.
Стоял июльский жаркий день. Курфюрст велел раскрыть окно.
А из окна был виден лес, где от жары спасала тень,
Тот лес, где так любил курфюрст блуждать, охотясь, целый день
И слушать ржанье лошадей, и ловчих крик, и лай собак,
Забыв строптивый Кенигсберг и непочтительный ландтаг.
О, дерзкий город Кенигсберг! О, непокорная страна!
Меж вами и курфюрстом шла непримиримая война.
То был не рыцарский мятеж! О нет, восстали города,—
Чтобы крестьянами владеть не смели больше господа!
Да, беспокойный этот край – не Бранденбургская земля!
Здесь дух борьбы, гражданский дух, кипящей лавою бурля,
Подчас и в наши дни грозит короны обратить во прах;
И с давних пор князья таят в груди и ненависть и страх!
Был в замке пышный пир. Курфюрст не пожалел гостям вина…
«Что до сословий мне! В лесу убил я нынче кабана!»
Шумели гости… Вдруг вошел и всех в молчание поверг
Гонец, которого прислал вольнолюбивый Кенигсберг.
Вручил письмо. «Наверно, вновь ландтаг ослушаться посмел»,—
Сказал курфюрст, сломал печать, прочел и страшно побледнел.
Какая наглость! Обуздать хотят монарший произвол!
«Самонадеянный народ! Ты далеко игру завел! —
Курфюрст разгневанный вскричал. – Ты мне дерзишь в последний раз!
 
 
Что помешать бы мне могло вот это яблоко сейчас
В окно швырнуть? И так же мне ничто не в силах помешать
Стать на янтарном берегу ногою твердою опять!
Ничто!» И, руку протянув, из вазы яблоко он взял.
«Ничто!» – он снова произнес, и замер в ожиданье зал.
«Я усмирю бунтовщиков! Им никогда не встать с колен!
Моим ты будешь, прусский край! Моим – мятежный польский лен!»
 
 
Швырнул. И, описав дугу, упало яблоко… куда ж?
В соседний лес? О нет, отнюдь: оно ударилось в витраж!
Отбросил яблоко назад свинцовый переплет окна.
Я вижу в том счастливый знак твоей судьбы, моя страна!
 

 
Был март горяч, и вопреки
Дождю, и снегу, и всему
Теперь белеют лепестки,
И холод вопреки всему!
Да, вопреки всему, всему,—
Берлину, Вене и всему,—
Пронизывает ветер нас
Морозом вопреки всему!
 
 
Реакция со всех сторон,
И гниль в придачу ко всему!
И вновь буржуазии трон
Стоит, и вопреки всему,
Да, вопреки всему, всему,
Лжи, и убийствам, и всему,—
Стоит он и позорит нас,
Как прежде, вопреки всему.
 
 
Оружие, что нам дано
Победой вопреки всему,
Вновь отнимается оно
Тайком в придачу ко всему!
Да, вопреки всему, всему,—
Речам парламентским, всему,—
Теперь мишенью для солдат
Мы станем вопреки всему!
 
 
Но все же мы, не оробев,
Бодримся вопреки всему,
В груди глубоко тлеет гнев,
Он греет – вопреки всему!
Да, вопреки всему, всему,
Крепимся вопреки всему!
Встряхнемся: ветра злой порыв
Не страшен – вопреки всему!
 
 
Позорятся ль профессора
В рейхстаге вопреки всему,
Иль дьяволу пришла пора,
Рогам, копытам и всему,
Да, вопреки всему, всему,—
Коварству, глупости, всему! —
Все ж человечность победит,
Мы знаем, вопреки всему!
 
 
Вернется принц, и вновь для встреч
Кричать готовы «хох!» ему;
Всё ж меч его – бесчестный меч
И сломан вопреки всему.
Да, вопреки всему, всему,—
Пред всеми вопреки всему,—
У принца шпагу пополам
Сломали вопреки всему!
 
 
Корм из железа и свинца
Задайте пушкам. Ко всему
Готовы мы и до конца
Не дрогнем вопреки всему!
Да, вопреки всему, всему,
Хотя б прибегли вы к тому,
На что в Неаполе дерзнул
Мерзавец вопреки всему!
 
 
Вы – то, что гибнет и падет.
Вы – каста вопреки всему.
Мы – человечество, народ!
Мы – вечны вопреки всему!
Да, вопреки всему, всему.
Так будет вопреки всему!
Стреляйте – нас сломить нельзя!
Весь мир – наш вопреки всему!
 

 
Не удар открытый в открытом бою,
А лукавые козни, коварство,—
Сломило, подкравшись, силу мою
Калмыков западных царство!
И выстрел из мрака меня сразил.
Умертвить мятежницу рады,
И вот лежу я в расцвете сил,
Убитая из засады!
 
 
В усмешке презренье к врагам затая
И крепко сжимая шпагу,
«Восстанье!» – кричала пред смертью я,
Не сломили мою отвагу.
Охотно бы царь и прусский король
Могилу мне солью покрыли,
Но венгры и Пфальц, затая в себе боль,
Салютуют моей могиле!
 
 
И в одежде рваной рабочий-бедняк
В могилу меня провожает
И мне на гроб, как участия знак,
Прощальные комья бросает.
Из березовых листьев и майских цветов
Принес он, полон печали,
Венок, который после трудов
Жена и дочь сплетали.
 
 
Так прощай же, прощай, грохочущий бой!
Так прощайте, ряды боевые,
И поле в копоти пороховой,
И мечи, и копья стальные!
Так прощайте! Но только не навсегда!
Не убьют они дух наш, о братья!
И час пробьет, и, воскреснув, тогда
Вернусь к вам живая опять я!
 
 
И когда последний трон упадет
И когда беспощадное слово
На суде – «виновны» – скажет народ,
Тогда я вернусь к вам снова.
На Дунае, на Рейне словом, мечом
Народу восставшему всюду
Соратницей верной в строю боевом,
Бунтовщица гонимая, буду!
 

 
Все тихо, опустел бокал
Пред догорающей свечой.
Я все по комнатам шагал
И все хотел найти покой.
 
 
Волненье крови не унять.
Что ж! Я рыдать готов навзрыд.
А образ твой встает опять
И вновь со мною говорит.
 
 
Корабль у пристани стоял,
И ты на палубе. – Скорей!
Я Лорелею увидал
В сиянье золотых кудрей.
 
 
Летит вуаль на ветерке,
Я видел ножки узкий след
И в знак прощания – в руке
Тихонько дрогнувший лорнет.
 
 
И, молча шляпу приподняв,
Я жду… Прощай! По лону вод
Уже корабль летит стремглав,
И в небесах закат встает.
 
 
Прощай же! Опустел бокал
Пред догорающей свечой.
Я все по комнатам шагал
И все хотел найти покой.
 

Георг Гервег(1817–1875). – Один из ведущих революционно-демократических поэтов Германии. Помещенный родителями в монастырскую школу в Маульброне, он изучал затем теологию и юридические науки в Тюбингене, а с 1837 года посвятил себя литературной деятельности. В 1839 году эмигрировал в Швейцарию, где наряду с многочисленными публицистическими статьями был создан первый том «Стихов живого человека» (1841; второй том вышел в 1843 г.). Эти книги составили основу поэтической славы Гервега. Патетический призыв к свободе и горячий протест против деспотии, выраженные с незаурядным художественным мастерством, звучали весьма актуально в период общественного подъема в Германии 1840-хгодов. Развитие политических взглядов Гервега было противоречивым: испытав плодотворное влияние Маркса и Энгельса, он увлекался и анархистскими идеями Бакунина, был и под воздействием реформистской деятельности Лассаля. Но в целом Гервег (особенно после поражения революции 1848–1849 гг.) шел по пути постепенного отказа от мелкобуржуазных иллюзий и сближения с идеологией пролетариата, что нашло свое отражение и в его поздней лирике.

 
Я – вольный человек и пеньем
Не добиваюсь почестей,
За песнь весенним дуновеньем
Дарит меня простор полей.
Живу не в замке, за стеною,
Не жалован поместьем я,
Гнездо, как птица, вольно строю,
Мое богатство – песнь моя.
 
 
Мне б захотеть – и многих долю
Не пропустил бы между рук,
Когда по королевству роли
Распределяли между слуг;
А часто приглашали знаком,
Расположенья не тая,
Но я до почестей не лаком;
Мое богатство – песнь моя.
 
 
Из бочки цедит лорд червонцы,
Я разве лишь вино тяну,
Я видел золотым лишь солнце,
Серебряною – лишь луну.
Вопрос наследников не занял
О веке моего житья.
Свое добро я сам чеканил;
Мое богатство – песнь моя.
 
 
Пою охотно в вольном хоре,
В подножье тронов не певал,
Немало одолевши взгорий,
Дворцовых плит не преступал.
Пусть лихоимец богатеет
Среди отвалов и гнилья,
Я рад, что розы не скудеют;
Мое богатство – песнь моя.
 
 
Еще одной я полон страсти,
Дитя, о, жить бы нам вдвоем!
Но ты захочешь бус, запястий,
А мне на службу? – Нипочем!
Я не продам своей свободы,
И как дворцов чурался я,
Прощусь и с чувством ей в угоду;
Мое богатство – песнь моя.
 

 
Пусть каждый, чья крепка рука,
Свой добрый меч возьмет;
Пусть гнев господний смельчака
На подвиг поведет;
Да, всех побед победней
Он загремит трубой —
В святой войне последней
Последний правый бой.
 
 
К знаменам весь бесправный мир!
Под воинский штандарт!
Свобода – общий командир!
Мы – только авангард.
Не время медлить больше!
Дружна с любой звездой,
Несись на крыльях, Польша,
В последний правый бой.
 
 
Вперед, пока не схлынул гул,
Пока горит восход,
Пока в крови не потонул
Весь фараонов род;
За нас замолвит слово
Сам бог, давно немой,
И снимет с нас оковы,
Ведя в последний бой.
 
 
Взвивайся, жертвенный костер!
Пылай в ночи и днем!
Будь опоясан с этих пор
Весь шар земной огнем!
В огне – залог явленья
Свободы молодой,
Всеобщего спасенья,—
Вперед, в последний бой!
 

 
В дорогу, трогай, в добрый час
Чрез горы и овраги,
Целуйте жен в последний раз,
Да и берись за шпаги!
Мы их не выпустим из рук,
Не распростясь с дыханьем.
Уже любить нам недосуг,
Мы ненавидеть станем!
 
 
Уже спасти нас у любви
Нет мочи и в помине,
Верши свой суд и цепи рви,
Ты, ненависть, отныне!
Тиранов нет ли, глянь вокруг.
Найдешь, покличь – нагрянем.
Любить нам больше недосуг,
Мы ненавидеть станем!
 
 
Кто сердцем юн, пусть в сердце том
Лишь ненависть играет.
Немало хворосту кругом,—
Как свечка, запылает!
Пройдемся с песнью вдоль лачуг,
По улицам затянем:
Любить нам больше недосуг
Мы ненавидеть станем!
 
 
Боритесь, не щадя костей,
Гони насилие взашей,
И будет ненависть святей
Любви обильной нашей.
Мы шпаг не выпустим из рук,
Не распростясь с дыханьем!
Уже любить нам недосуг,
Мы ненавидеть станем.
 

 
Незабвенный сорок восьмой!
Грохотали, как лед весной,
Марта бурные дни, бурные ночи.
То, пробудясь, не сердца ли рабочих,
Твердо на путь вступающих свой,
Бились отважно, сорок восьмой?
 
 
Незабвенный сорок восьмой!
О мать Германия, ставши тюрьмой,
Долго ты прусское счастье терпела! —
То не свобода ль бесстрашно запела,
И, с кулаками поднятыми, в бой
Шли пролетарии, сорок восьмой?
 
 
Незабвенный сорок восьмой!
Помнишь ли, как после битвы ночной
Трупы рабочих нес ты понуро,
Мрачный Берлин, перед кесарем хмурым,
Что с обнаженной стоял головой? —
Незабвенный сорок восьмой!
 
 
Семьдесят третий, спокойный год!
Царство богатых грозы не ждет.
Но пролетарии не забыли,
Кем они подло преданы были.
Марты повторятся, – время идет,
Семьдесят третий, спокойный год!
 

Людвиг Георг Веерт(1822–1856). – Крупнейший представитель революционно-демократической немецкой поэзии; по словам Ф. Энгельса, «первый и самый значительный поэт немецкого пролетариата» [103]103
  К. Маркси Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, с. 4.


[Закрыть]. Поступив в четырнадцатилетнем возрасте учеником в торговую контору, Веерт глубоко познал мир промышленников и торговцев Германии, а затем и Англии, куда его в 1843 году привели служебные дела. Знакомство с Марксом и Энгельсом, перешедшее в прочную дружбу, усилило социально-критическую направленность мировоззрения Веерта и укрепило его стремление посвятить свое творчество делу борьбы за освобождение рабочего класса. Истоки поэзии Веерта связаны с романтизмом, с немецкой народной песней, но он придал традиционному романтическому стиху оптимистическое звучание, его творчество с годами все больше наполнялось конкретным социально-историческим и классовым содержанием. Обладая острым сатирическим талантом, Веерт публиковал также многочисленные очерки, фельетоны, статьи; его перу принадлежит роман «Жизнь и подвиги знаменитого рыцаря Шнапганского». И своих стихотворных памфлетах поэт разоблачал трусливую и жадную ненецкую буржуазию, обнажал классовые противоречия, воодушевлял угнетенные массы на революционную борьбу.

Те любят жизнь, в ком честь с любовью рядом!

Шекспир

 
Еще улыбку подари одну,
И я отправлюсь из страны в страну…
Дай наглядеться на волну кудрей,
Что ветер разметал, – и спой скорей
Прекраснейшую из любимых песен!
 
 
Тобой врученный меч, мужей красу,
Отважно и свободно понесу,
Пока мне слава не сплетет венок,
Чтоб с ним я вновь к тебе вернуться мог,
Иль где-нибудь, безвестный, я погибну!
 
 
Итак – прощай! Вдали громады гор,
В час утра так хорош родной простор…
Я зной любви сменю на битвы жар,
Хвала сравнявшим долг любви и чести.
 

* * *

 
В покрове дивной тайны
Весна приходит к нам.
Звенят цветы венчально
По склонам и холмам.
 
 
Ты вей венок, ликуя,
И мирт в него вплетай,
Невесту молодую
Короной увенчай.
 

* * *

 
Смущая вечерний покой,
Звонница зазвонила.
Ее своей белой рукой
Дочь звонаря разбудила.
 
 
Звон первый угас вдали,
И ясно открылось взору,
Как тени на лес легли
И солнце ушло за горы.
 
 
Второй я услышал звон,
И звезды вдруг засверкали,
Усыпали весь небосклон,
Разбежались в воздушные дали.
 
 
Нас третий звон миновал —
Улетел с ночными ветрами.
Я уста твои целовал,
И липы шуршали над нами.
 

* * *

 
Беспредельно тебя люблю я,
Не прожить без тебя и дня;
Золотое кольцо куплю я
Все в дорогих камнях.
 
 
Цветы, что манят, сверкая,
В горы пойду искать
И буду, тебя лаская,
В локоны их вплетать.
 
 
Пройду я простор безбрежный,
Заставлю всех птиц прилететь
И, славя стан твой нежный,
Звенеть, щебетать и петь!
 

 
Ты, в блузу синюю одетый,
И соль и хлеб создай нам ты.
Трудись! Ведь труд – все знают это
Есть средство против нищеты.
 
 
Работай, силы не жалея,
Ты в день часов шестнадцать так,
Чтоб ночью стал тебе милее
Гнилой соломенный тюфяк!
 
 
Трудись! Ты создан для работы,
Пусть жилы все напряжены,—
Припомни слезы и заботы
Своей беременной жены.
 
 
Трудись! Со лбом широким этим
Ты для иных – рабочий скот.
Твои оборванные дети
Улыбкой встретят твой приход.
 
 
Пусть валит с ног тебя работа!
Пусть сердце рвется на куски!
Пускай соленой влагой пота
Обильно смочены виски!
 
 
Работай, истощи все силы!
Трудись, пока не упадешь!
Работай! Ведь в тиши могилы
Покой и отдых ты найдешь…
 

 
Почтенный король-бездельник,
Узнай о нашей беде;
Ели мало мы в понедельник,
Во вторник – конец был еде,
 
 
Мы в среду жестоко постились,
Четверг был еще страшней,
Мы в пятницу чуть не простились
От голода с жизнью своей…
 
 
Окончилось наше терпенье;
Дать хлеб нам в субботу изволь,
Не то сожрем в воскресенье
Мы тебя самого, король!
 

 
Сидели они под ивой,
Сидели вокруг стола,
Сидели за кружкой пива
И пили – была не была!
 
 
Кутили они бесшабашно,
Все было им трын-трава.
Что завтра их ждет – не страшно,
Была бы цела голова!
 
 
Они собрались для пира,—
А лето кругом цветет! —
Из Йорка и Ланкашира
Веселый и буйный народ.
 
 
Смеялись и песни орали
До света вечерних огней.
А вечером парни узнали
О битве силезских ткачей.
 
 
Когда им все стало известно,
Вскочили здоровяки.
Вскочили в ярости с места,
Огромные сжав кулаки.
 
 
И шляпами махали
И слезы роняли из глаз.
Поля вокруг громыхали:
«Силезия, в добрый час!»