Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

Маттиас Йохумссон(1835–1920). – Самый выдающийся поэт Исландии второй половины XIX века. Работал в различных жанрах – от псалмов до юмористических стихотворений; писал также драмы. Главное место в его творчестве занимают стихи на исторические темы. Маттиас Йохумссон обогатил исландскую литературу своими переводами Шекспира, байроновского «Манфреда», «Саги о Фритьофе» Э. Тегнера. С 1900 года поэт получал от исландского правительства пенсию за литературную деятельность. Сборник «Стихи» вышел в 1884 году, в 1902–1906 годах были изданы его произведения в пяти томах, в 1915 году – «Избранное».

 
И на небо мгла, и на море волна,
и над фьордом зыбкая муть.
Это он, это Эггерт Олафссон
из Скора пускается в путь.
 
 
В ту пору старик у моря сидел,
в глазах его старых – страх.
Он Эггерту Олафссону сказал:
«Неладно, глянь, в небесах».
 
 
«Не по небу я, по воде плыву,—
ответил ему герой,—
я верую в бога, не в чертовню,
и ветер люблю штормовой».
 
 
И, прочь уходя от воды,
старик молвил тогда ему:
«Ты держишь на юг, но ты придешь
к господу самому».
 
 
Это он, это Эггерт Олафссон
из Скора пускается в путь.
Он сам у руля – заставь-ка его
сдаться и вспять повернуть!
 
 
Шторм бушевал, но лодку свою
повел он, неустрашим.
Вихрем у борта птицу несло,
что из Скора летела за ним.
 
 
Его молодая жена сидит,
она смертельно бледна:
«Господи боже, до самых небес
эта крутая волна!»
 
 
«Зарифить парус!» – крикнул герой.
Но Рок проворней людей:
волна над скамьями нависла – и вмиг
смыла людей со скамей.
 
 
Это он, это Эггерт Олафссон!
В дикий ревущий вал,
в Брейдафьорд навсегда погрузился он
и жену в объятьях держал.
 
 
«Это он, это Эггерт Олафссон,—
вскричал дух нашей страны,—
Эггерт достойней скорби моей,
чем другие мои сыны».
 
 
Если на небе мгла, и на море волна,
и над фьордом тьма – до сих пор
горестный плач раздается здесь,
у холодной пристани Скор.
 

 
О бог земли, земли господь! —
мы имя святое, святое поем.
Вкруг солнца горят легионы веков
в ореоле небесном твоем.
И день для тебя – будто тысяча лет,
и тысяча лет – будто день,
и вечность – в холодной росе первоцвет —
перед богом ничтожная тень.
Исландии тысяча лет! —
но и вечность – в холодной росе первоцвет —
перед богом ничтожная тень.
 
 
Помилуй, боже, и прими
как жертву молитву, молитву сердец,
тобою горящих века и века,
наш господь, наш отец и творец.
Тебя славословим мы тысячу лет,
ибо ты сохранил нас в веках,
тебя славословим и чтим твой завет,
ибо жизнь наша в божьих руках.
Исландии тысяча лет! —
но и это всего лишь холодный рассвет,
первый солнечный луч в облаках.
 
 
О бог земли, земли господь! —
мы тленны и слабы, как слабы цветы,
мы вянем, утратив твой дух и твой свет,
нас от тленья спасаешь лишь ты.
О! пошли нам поутру живительный свет,
в полдень – силы, чтоб жить и цвести,
а под вечер – твой мир, и любовь, и привет,
да поправятся наши пути!
Исландии тысяча лет! —
осуши наши слезы, пошли нам расцвет,
укажи в царство божье пути.
 

Торстейдн Эрлингссон(1858–1914). – Поэт, журналист. Его перу принадлежат стихи бунтарско-сатирического содержания, в которых поэт выступает против церкви и власти денег; писал также лирические стихи. В последние годы жизни получал от правительства пенсию за литературную деятельность. В 1897 году вышел его сборник стихов «Шипы».

 
Народ ваш и вправду безжалостно тверд,
и каждый воитель, наверное, горд,
влача за собою из битвы
того, кто ослаб, защищая свой дом,
кто жил на свободе, а тут стал рабом,
добычей военной ловитвы.
 
 
Сияньем побед озарен ваш чертог,
и пленник в оковах, ступив на порог,
падет на колени, – и пенный
сладимей вам кубок, чем горше ему,
и ярче ваш праздник, чем глубже во тьму
душой погружается пленный.
 
 
Но кровь, что кипит в непокорных сердцах
народа, влачащего рабство в цепях,
кричит об отмщении скором.
Вас память осудит, – взгляните, вокруг
пустыня, разруха – дела ваших рук,—
и слава затмится позором.
 
 
Оковы и цепи раба не согнут,
пускай высекает безжалостный кнут
горячую кровь, – этим средством
его не удастся смирить никогда,
а ваши потомки сгорят со стыда,
владея позорным наследством.
 

 
О, если не страшат тебя
ни дьявол, ни смерть,
когда трещит по швам сама
небесная твердь,
когда вскипает целый мир
смертельной борьбой,—
я буду эту песню петь
вместе с тобой.
 
 
И если ты клянешь в оковах
деспота гнет,
когда ему толпа трусливо
славу поет,
когда любовь он попирает
тяжкой стопой,—
проклятье деспоту! – скажу я
вместе с тобой.
 
 
И если славишь ты того,
кто в недрах темниц
смеется, перед палачом
не падает ниц,
кто и на казнь, в последний путь,
идет, как на бой,—
героя буду славить я
вместе с тобой.
 
 
И если жаждешь ты познать
все тайны миров
и превзойти букварь природы
с самых азов,
чтоб самому сыскать ответ
к загадке любой,—
я прочитаю эту книгу
вместе с тобой.
 
 
И если ты решишься в бурю
вывести челн,
хоть и не знаешь, что найдешь
средь пагубных волн,
и не страшат тебя ни камни,
ни волнобой,—
высокий парус подниму
я вместе с тобой.
 
 
И если ночь тебя настигнет
в бурной дали,
когда не видно ни челна,
ни волн, ни земли
и ты в кромешной тьме один,
глухой и слепой,—
к тебе на помощь я приду,
я буду с тобой!
 

ИСПАНИЯ

Мануэль Хосе Кинтана(1772–1857). – Поэт, драматург, общественный деятель. Участвовал в войне за независимость против наполеоновского вторжения (1808–1814 гг.); после реставрации Бурбонов был за пропаганду конституционалистских идей заключен в крепость Памплоны на шесть лет. В годы революции (1820–1823) был избран в парламент, занимал высокие государственные посты. В 1823–1828 годах находился в ссылке. Со временем либеральные воззрения Кинтаны изменились, он стал воспитателем королевы Исабеллы II (которая в 1855 г. увенчала его лавровым венком) и вполне официальным поэтом.

Литературную деятельность Кинтана начал пятнадцати лет под влиянием сентименталистской французской поэзии. Расцвет его поэтического творчества совпадает с эпохой войны за независимость, когда Кинтана стал крупнейшим политическим поэтом страны. Выступал в жанре оды («К морю», 1802; «Хуан Падилья», 1808; «На изобретение книгопечатания», 1808, и др.). Писал также прозу; в юности много занимался драматургией, разрабатывая главным образом национально-патриотическую тему.

 
Война! Война, испанцы! Древний Бетис [143]143
  Бетис – древнее название реки Гвадалквивир.


[Закрыть]
зрит, как Фернандо Третьего [144]144
  Фернандо. – Имеется в виду Фернандо III(1199–1252), король Кастилии и Леона, отвоевавший у мавров Севилью и Кордову.


[Закрыть]восстала
святая тень. Свое чело подъемлет
в Гранаде наш божественный Гонсало [145]145
  Гонсало. – Имеется в виду Фернандес де Кордова(1453–1515), полководец, прославившийся в битвах с маврами и французами.


[Закрыть].
Уж Сидов [146]146
  Сид ( Родриго Диас де Бивар, 1043–1099) – герой борьбы против мавров; его подвиги увековечены в испанском народном эпосе (см. т. 10 БВЛ).


[Закрыть]меч врагу являет жало,
уже неустрашимый сын Химены
над Пиренейскими хребтами
могучие свои расправил члены.
В досаде хмурясь, гневными очами
глядят на нас герои, источая
отвагу, что была заточена
в холодной мгле гробниц их достославных,
и яростно взывают к нам: «Война!»
 
 
Так что же вы?! Взираете спокойно,
как топчет ненасытный супостат
богатство нив, добытых нами в войнах,
завещанных вам сотни лет назад?
Проснись, народ героев! И к победе
тори стезю и будь, как мы, бесстрашен!
Пусть предков имена затмят потомки,
и в вашей славе пусть померкнет наша!
Напрасно ли алтарь отчизны милой
наперекор препонам всем
воздвигла мощь испанской нашей длани?
Клянитесь же: «Умрем на поле брани,
но не наденем деспота ярем!»
 
 
И я клянусь вам, праведные тени!
И чувствую, как рушатся сомненья!
Вручите ж мне копье священной мести,
опояшьте яростным мечом;
в кровавый бой ворвусь я с вами вместе!
Пусть только трус, не ведающий чести,
во прахе пресмыкается червем.
И может быть, что в яром токе брани,
пучиной битвы поглощен,
исчезну я. Так что же! Разве дважды
дано нам умирать? И разве я
не с избранными встречусь в лучшем мире?
 
 
Я им скажу: «Отцы испанской славы!
Узнайте же, что ваш родимый край
один в подлунной, павшей на колена,
восстал в крови, освободясь от плена,
и, одолев несчастный жребий свой,
дарует вновь поверженной вселенной
священный герб и скипетр золотой».
 

Анхель де Сааведра, герцог Ривас(1791–1865). – Крупный поэт и драматург романтической школы. В молодости был убежденным либералом и участвовал в Войне за независимость; одиннадцать раз был ранен. В годы революции был избран депутатом парламента, голосовал за свержение короля. Приговоренный за это к смертной казни, поэт бежал в Гибралтар, жил на Мальте, в Англии и Франции. После амнистии вернулся в 1834 году на родину, позднее занимал высокие государственные посты.

Писать стихи А. де Сааведра начал в раннем возрасте под влиянием патриотической традиции; поворот к романтической поэзии произошел у него в период эмиграции (стихотворение «Изгнанник»); наиболее значительные произведения в лирических жанрах приходятся именно на этот период. Работал также в жанре драмы; создал ряд стихотворений-легенд на сюжеты национальной истории (сб. «Исторические романсы», 1841).

 
Беснуется бескрайний океан,
Встают валы, подобны горным кручам,
И злобно завывает ураган,
Столбы смерчей вздымая к черным тучам;
Мечтою горделивой обуяй,
Не устрашенный хаосом кипучим,
Плывет корабль. Он мал и слаб, – пусть так,—
Зато над ним испанский реет флаг!
 
 
Сжимает мощною рукой кормило,
на запад устремив орлиный взор,
Тот, избранный, чья воля укротила
Неукротимо-яростный простор;
Нездешняя руководит им сила,
И, слабости людской наперекор,
Уверенность вселяет всем он в души:
Достигнет судно вожделенной суши.
 
 
И сбудется! Упорству корабля
Разгул стихий противится напрасно…
Заря зарделась… Кормчий у руля
Встречает то, чего желал так страстно,
Победным кличем: «Вот она – земля!»
А небо, море и земля согласно
Гремят ему торжественно в ответ:
«Вот он – Колумб, открывший Новый Свет!»
 

 
Имей тщеславья много, знаний – мало,
Безусым недоучкой-адвокатом
Явись в Мадрид и стань вралем завзятым:
Болтай, знакомься, хвастай – для начала.
 
 
Пиши статьи для бойкого журнала,
Льсти беднякам и лезь в друзья к богатым;
Очки втирая людям простоватым,
В кофейнях проповедуй что попало.
 
 
Глядь – ты советник! Глядь – прошел в кортесы!
Ты держишь нити всех хитросплетений,
Сам удивлен своим подъемом быстрым.
 
 
Блюди, как встарь, свои лишь интересы,
Не знай ни совести, ни убеждений —
И скоро станешь первым ты министром.
 

Хосе де Эспронседа(полное имя – Хосе де Эспронседа-и-Дельгадо, 1808–1842). – Крупнейший из романтиков революционного крыла в Испании. Еще тринадцатилетним гимназистом начал писать стихи и одновременно вступил в революционный кружок «нумантинцев», за что попал и заключение; с 1823 по 1826 год просидел в монастыре. Участвовал в пропаганде республиканских идей, сотрудничал в мятежных изданиях. С 1826 года вынужден был эмигрировать, жил во Франции, где познакомился с деятелями французского романтизма. На родину Эспронседа вернулся в 1833 году. В заключении он начал писать в духе классицизма трагедию в октавах «Пелайо», но не закончил ее. Следующий период его жизни проходит под знаком романтизма. При этом его больше тянуло к крупной форме (поэма «Саламанкский студент», 1839, и поэма «Мир-дьявол», 1840–1841, оставшаяся незаконченной) на сюжеты национальных легенд или – в духе Байрона – на абстрактно-философские темы. Лирические стихи Эспронседы составили сборник «Стихи» (1840), их довольно мало. Поэт обращается к традиционным тогда уже темам отчаяния и меланхолии («К Харифе»), апокалипсическим видениям гибели мира («Гимн Солнцу»), прославляет павших в революционной борьбе друзей («На смерть Торрихоса и его товарищей», «На смерть Хоакина де Пабло»).

 
Подойди ко мне, Харифа,
Прикоснись ко лбу рукою,
Накален он огневою
Лавою страстей земных!
 
 
Пусть к губам прижмутся губы,
Пряной сладостью волнуя,
И вдохну я поцелуи
Всех возлюбленных твоих!
 
 
Что мне честь и добродетель!
Что мне правда, нежность, ласки!
Это все – из детской сказки,
Сон далекий, золотой!
 
 
Дай вина мне! Утоплю я
В нем свои воспоминанья,
Жизнь бежит, текут желанья,
Лишь в гробу найду покой…
 
 
Сердце жаркое трепещет…
Алой кровью напоенный,
Взор блуждает воспаленный,
Обжигает щеки пот…
 
 
Руки ты сплела с моими,
Взором сердце мне пронзила,
Холод проникает в жилы,
И твои лобзанья – лед.
 
 
Все вы, женщины, банальны!
Мне – всегда иного надо:
Новых ласк, другой услады,—
Иль будь прокляты они!
 
 
Ваша красота – уродство,
Поцелуи ваши лживы,
Вместо счастья принесли вы
Мне страдания один!
 
 
Я хочу любви и славы,
Неземного наслажденья,
Что одно воображенье
Может мне дарить порой…
 
 
Но настойчиво денница
Манит сладостною ложью,
И меня по бездорожью
Проводник ведет слепой…
 

*

 
Зачем не знает сердце упоенья,
И я во власти муки нечестивой,
И не покой души, а отвращенье
Я чувствую, бессильный и ленивый?
 
 
Зачем порою все ж меня тревожит
Какое-то неясное желанье?
И не пойму я: это сон, быть может,
Неверных ласк пустое обещанье!
 
 
Зачем же предаваться мне обманам,
Давать в душе приют надежде вздорной?
И почему о призраке туманном
Мечтает сердце глупое упорно?
 
 
Что, если, пробудясь, не сад счастливый
Увидишь ты, а мерзость запустенья,
Где все живет страстишкой похотливой,
Где нет любви, а только гниль и тленье?
 
 
Я на крылах фантазии кометой
Летал везде, я проносился всюду,
Искал мой разум беспокойный света,
Желал победы, радости и чуда!
 
 
И я стремил полет неукротимый
Туда, далеко, в беспредельность мира,
Но встретил там, сомненьями томимый,
Одни лишь волны зыбкого эфира!
 
 
Зачем добра и славы исступленно
Искал я на земле! И горько стало,—
Повсюду я видал лишь прах зловонный,
Да черный шлак я находил, усталый!
 
 
И женщины, сияя чистотою,
Воздушными созданьями казались,
Но только прикасался к ним рукою,
Как в злобных дев они преображались!
 
 
Мечты я в прах развеянными видел,
Желанье – ненасытно, как и было!
Я, жизнь познав, ее возненавидел,
Я верю лишь в спокойствие могилы!
 
 
А сердце жаждет наслаждений страстно,
Любви и счастья ищет в мире жадно,
Но голос вдруг доносится ужасный:
«Умри! Уйди из жизни безотрадной!
 
 
Умри, несчастный! Твой удел – терзанья!
Во власти ты сомнений бесконечных.
Нет на земле высокого дерзанья,
Есть только схватки честолюбий вечных.
 
 
Да поразит господняя десница
Того, кто по просторам шел бескрайным,
Того, кто к мудрой истине стремится,
Ища пути к непостижимым тайнам!»
 

*

 
Не хочу отныне ведать
Ни восторгов я, ни боли,
Мне страстей не нужно боле,
Сердце хочет отдохнуть.
 
 
Прочь, любовь! Сокрыли где-то
Счастье сумрачные дали.
И ни радость, ни печали
Не волнуют больше грудь!
 

*

 
О хаосом рожденный сонм видений!
Лети к другим, обманывай других!
Вы, лаврами увенчанные тени,
Прочь от меня! Пленяйте молодых!
 
 
О вы, прелестницы! Пройдите мимо,
Не расточайте тщетно ваших чар!
Неситесь, словно вихрями гонимы,
Исчезните, развейтесь, словно пар!
 
 
Разгульный пир глаза мои туманит,
Звон хрусталя, и голова в огне…
И ночь бежит! И день меня застанет
В тяжелом, словно летаргия, сне!
 

*

 
Оба страждем мы, Харифа!
Слез не льешь ты, дорогая,
Но глядишь печально, зная,
Как терзаюсь я, скорбя!
 
 
Боль одна у нас с тобою!
Плачь, любимая! Пойми ты —
Сердце у меня разбито,
Как разбито у тебя!
 

 
На бортах – по десять пушек,
паруса под ветром свежим
над морским царят безбрежьем
бригантину вдаль несут.
 
 
На носу – корсар суровый,
нареченный кличкой «Дьявол»,
нет морей, где он не плавал,
правя свой пиратский суд!
 
 
За кормой луна мерцает
серебром на зыбкой сини,
стонет ветер в парусине,
беспокоен волн разгул,
 
 
слева берег европейский,
азиатский берег справа,
и поет разбойник браво,
грозно глядя на Стамбул:
 
 
«Парус мой, пари в лазури
голубой!
В море ни враги, ни бури,
ни томительные штили
путь тебе не преградили,
верх не взяли над тобой!
 
 
Двадцать бригов
мы отбили
у флотильи
англичан,
мне несли
свои знамена
для поклона
сотни стран.
 
 
Мне корабль – дороже злата,
грозный ветер – мне судья,
воля – божество пирата,
в море – родина моя.
 
 
За клочок земли далекой
короли
в битве сходятся жестокой.
Я – владею невозбранно
всею ширью океана,
где бессильна власть земли.
 
 
Не найти
такого порта,
замка, форта,
где бы враг
стал палить
себе на горе,
видя в море
черный флаг.
 
 
Мне корабль – дороже злата,
грозный ветер – мне судья,
воля – божество пирата,
в море – родина моя.
 
 
Только крик раздастся: „Судно!“
видит бог,
от корсара скрыться трудно:
я – монарх державы этой,
убегаешь – не посетуй:
приговор мой будет строг.
 
 
Все добытое
на месте
честь по чести
я делю,
лишь красавицей
делиться
не годится
королю.
 
 
Мне корабль – дороже злата,
грозный ветер – мне судья,
воля – божество пирата,
в море – родина моя.
 
 
Присужден властями втуне
я к петле.
Верю я моей фортуне!
А судью – не пожалею,
вздерну я его на рею
у него на корабле.
 
 
Не страшится
смертной доли,
кто в неволе
пожил всласть,
кто однажды
сбросил путы,
казни лютой
не боясь.
 
 
Мне корабль – дороже злата,
грозный ветер – мне судья,
воля – божество пирата,
в море – родина моя.
 
 
Всех напевов мне милее
норда рев,
треск снастей и скрежет реи,
завывание стихии,
черных волн грома глухие,
грозный гул моих стволов!
 
 
Что мне грохот
небывалый,
буря, шквалы,
ветра стон,—
под тайфуна
свист разбойный
я спокойный
вижу сон.
 
 
Мне корабль – дороже злата,
грозный ветер – мне судья,
воля – божество пирата,
в море – родина моя».
 

Хосе Соррилья(полное имя Хосе Соррилья-и-Мораль, 1817–1893). – Поэт и драматург. Учился медицине в университетах Толедо и Вальядолида, по врачебной практикой не занимался. Начал публиковать стихи в 1836 году («К Эльвире»); несмотря на популярность (в 1889 г. он был даже увенчан лавровым венком национального поэта), Соррилья всю жизнь бедствовал. Наследие его обширно и, помимо лирики, включает драмы, эпические поэмы («Мария», 1849; «Легенда о Сиде», 1882) и мемуары. В 1846 году Соррилья отправился во Францию, где завязал дружеские отношения с Гюго, Жорж Санд, Мюссе и Готье. Позднее он предпринял длительное путешествие в Латинскую Америку. Большая часть лирических стихотворений Соррильи вошла в сборники «Стихи» (т. 1–8, 1837–1840) и «Песни трубадура» (т. 1–3, 1840–1841). Романтическая направленность его поэзии предопределила основную тематику творчества – историческое прошлое и слава страны. Обычно выделяют так называемые «восточные» стихотворения Соррильи, посвященные периоду реконкисты (отвоевания у мавров захваченных ими испанских земель), как наиболее интересную часть его наследия.

 
Долиною скачут рысью
к воротам Гранады прямо
четыре десятка всадников
во главе с капитаном.
 
 
Едва только въехав в город,
с коня не спешившись даже,
он к женщине обратился,
в его объятьях рыдавшей:
 
 
«Вытри глаза, христианка,
не мучь меня, говорю я,
тебе, моей султанше,
новый Эдем подарю я.
 
 
Дворец мой здешний в Гранаде
сады окружают с цветами,
и сотня бьет водометов
из золотого фонтана.
 
 
Над Хенилем [147]147
  Хениль – река в Андалусии, на берегу которой стоит Гранада.


[Закрыть]башни взлетели —
моя цитадель другая,
что все превзойдет цитадели,
твою красоту сберегая.
 
 
На все берега морские
владенья мои простерты.
Ни в Кордове, ни в Севилье
нет парка, моих просторней.
 
 
Там вместе с горящим гранатом
И горы и дол осеняют
смоковницы с пальмой рядом,
что тихо плоды роняет.
 
 
И там же тутовник тенистый
с орехами вместе стальными
растут над речушкой чистой
под стенами крепостными.
 
 
Там вязовая аллея,
что кронами твердь пробивает;
там, в шелковых сетках белея,
мне птицы мои распевают.
 
 
Дворец тебе будет не тесен
с его покоями всеми.
Как скучно ушам без песен,
без женщин скучно в гареме.
 
 
О, будь твоя добрая воля,
о, если султаншей ты будешь,
восточные благовонья,
кашмирские шали получишь.
 
 
Я дам тебе белые перья —
чело ты ими украсишь,
они белее пены
морей восточных наших.
 
 
Ты жемчуг в волосы вденешь,
ты в банях будешь греться.
Колье ты получишь на шею,
любовь ты получишь для сердца».
 
 
«Мне тошно с твоими дарами,—
ответила христианка,—
с отцом разлучил, с друзьями,
увез из родимого замка.
 
 
Верни мне семейное лоно,
друзья ведь меня не забыли;
дороже мне башни Леона,
чем гранадское изобилье».
 
 
Слеза покатилась из глаза,
мавр затеребил бородку
и медленно и не сразу
сказал спокойно и кротко:
 
 
«Дороже тебе твои замки
всех наших дворцов доныне,
цветы твои наших душистей
лишь потому, что родные.
 
 
Из множества выбирая,
ты рыцарю сердце вручила.
Не плачь же, гурия рая,
тебя удержать я не в силах».
 
 
Он половину гвардейцев
с конем своим вместе ей отдал
и, отошедши в сторонку,
ни слова больше не молвил.
 

* * *

 
«Делать нечего, Диего,
мой отец узнал, что в доме
побывал мужчина, значит,
честь мою вы замарали
здесь, в моей опочивальне.
Но бесчестье лечат честью:
станьте мне законным мужем
иль забудьте обо мне».
И взглянул тогда Диего
ей Мартинес прямо в очи
и, отбросив все увертки,
произнес слова такие:
«Через месяц, дорогая,
я во Фландрию отправлюсь,—
через год, с войны вернувшись,
под венец с тобой пойду.
Чести ты, Инес, лишилась,
но пятно я смою честью,
ибо честные идальго
возвращают честь за честь».
«Поклянись!» – вскричала дева.
«Мое слово стоит больше,
чем любые в свете клятвы».
«Ах, Диего, слово – ветер!»
«До чего же ты упряма!
Клятву я даю – и хватит!»
«Ну а мне не хватит: клятву
ты во Фландрии забудешь».
«Господи! Чего ж ты хочешь?»
«Я хочу, чтобы смиренно
пред распятьем дал ты клятву,
перед образом Христовым».
Побледнел тогда Мартинес,
но Инее, не уступая,
отвела его в господень
храм, что посреди долины.
В божьем храме том распятье,
Иисус в венце терновом,
бледный, слабый, изможденный,
исходящий темной кровью.
Пред распятьем этим, в древнем
храме посреди долины
горести свои и беды
все толедцы изливают.
И к святым стопам Христовым
подошли идальго с девой,
и она ему велела
прикоснуться к пальцам божьим
и спросила: «Ты клянешься,
что меня возьмешь ты в жены,
как вернешься из похода?»
«Да, клянусь!» – ответил воин.
Дни и месяцы проходят,
пронеслось уж больше года,
но Диего не приходит…
Путь в Толедо не приводит
из фламандского похода.
Плачет бедная Инес,
возвратиться молит тщетно,
у распятья ждет чудес,
где повеса из повес
прикоснулся неприметно.
В час закатного багрянца
всё она приходит в храм
и у бога просит там
возвращения испанца,—
пусть с войны вернется сам!
Тщетно у духовника
дева просит исцеленья,
ведь разлука ей горька…
Глохнут речи старика,
от любви же нет спасенья!
В золотистости картинной
тихий час, приятный вид:
меркнет небо над долиной,
вьется Тахо лентой длинной,
со стены Инес глядит.
Увидала – вдалеке,
в буром мареве тревоги
иль в туманном молоке,
парни, – и не налегке,—
пыль взметают на дороге.
Вот Инее спустилась с башни,
взор ее насторожен;
и, в смятенье невсегдашнем,
мчится в платьице домашнем
вдаль, к воротам Дель-Камброн.
Там, надменней всех вдвойне,
краше всех в проеме узком,
всадник на лихом коне,
на арабском скакуне,
иноходце андалузском.
«Дьего!» – крикнула Инес,
в стремя впившись и рыдая;
но повеса из повес
молвил: «Я тебя не знаю!
Кой тебя попутал бес?!»
Услыхав такие речи,
чувств и чести лишена,
наземь рухнула она:
не могла дождаться встречи,
а теперь опять одна!
Но в те времена в Толедо
по монаршему веленью
губернаторскую должность
исправлял старик Дон Педро,
справедливый и отважный,
многоопытный правитель,
сам Руис де Аларкон.
Много лет сей добрый старец
за отечество сражался,
пусть рука как плеть повисла,
сердце целое зато!
В гулкой зале – стол судейский,
за столом седые судьи,
слева – адвокат и сыщик,
справа – пристав с булавой.
На ковре под балдахином,
президентом трибунала,
сам Дон Педро, сам правитель,
сам Руис де Аларкон;
слушает он терпеливо,
как одышливый писака,
скучный писарь-меланхолик
апелляцью оглашает.
В зале публика зевает,
убаюканная чтеньем;
судьи дремлют, уминая
складки скатерти камчатой,
и на солнце сушат акты
писаря второй руки.
Вдруг, в смятении великом,
в залу женщина вбегает,
горестна, простоволоса,
очи красные от слез.
Голосом, от стона хриплым,
к справедливости взывает,—
прямо в ноги к Дону Педро:
«Справедливости, сеньор!»
Обнимает ноги старца,
молит выслушать. Зеваки
в любопытстве возбужденном
собираются вокруг.
И учтиво ее поднял
сам правитель королевский,
сам Дон Педро, и промолвил,
усмиряя праздный гомон:
«Женщина, чего ты хочешь?»
«Справедливости, сеньор!»
«Но какой?» – «Большую ценность
у меня украли!» – «Ценность?
Но какую?» – «Очень просто:
сердце бедное мое!»
«Отдала его ты?» – «Просто
одолжила!» – «И должник
не вернул его?» – «Конечно!»
«А свидетелей имеешь?»
«Нет, увы, ни одного!»
«Ну, а было ль обещанье?»
«Было ль?! Господи! Конечно:
уезжая из Толедо, клятву
мне принес должник».
«Кто же он?» – «Мартинес, Дьего»,
«Дворянин?» – «Всенепременно,
и к тому же капитан».
«Приведите капитана:
дворянин, он сдержит слово,
если клялся». Все затихло,
только вскоре в коридоре
стук сапог раздался. Шпоры
забренчали в такт шагам.
Тут привратник, вздернув полог,
возвестил прегромогласно:
«Это капитан Дон Дьего!»
И вошел Диего в залу,
и глаза его пылали
вечной гордостью и гневом.
«Вы ли капитан Дон Дьего?» —
у него спросил Дон Педро.
И, в спокойствии надменном,
произнес Диего: «Я!»
«Эта девушка знакома
вам?» – «О да, почти три года,
ежели не ошибаюсь,
мы знакомы». – «Вы клялись
взять сию девицу в жены?»
«Нет!» – «Так, стало быть, клянетесь,
что и вправду не клялись?»
«Да, клянусь!» – «Ступайте с богом!»
«Лжет!» – воскликнула Инес,
плача от негодованья
и стыда. – «Подумай, право,
что твердишь ты?» – «Я твержу,
что он лжет! Ведь он поклялся!»
«А свидетелей имеешь?»
«Нет, увы, ни одного!»
«Капитан, ступайте с богом
и простите нас за то, что
мы, облыжно обвинив вас,
усомнились в вашей чести».
Повернулся тут Мартинес
с грубым удовлетвореньем,
а Инее повесе в спину
закричала вдруг отважно:
«Позовите вновь Диего,
вновь его вы призовите,—
вспомнила я, есть свидетель.
есть свидетель у меня!»
Капитан вернулся в залу;
н опять уселся в кресло
Дон Руне де Аларкон;
и улегся в зале ропот,
и, в сознанье прав своих,
дочь де Варгаса сказала:
«У меня свидетель есть,
он правдив, и он разумен,
и во всем и вечно прав».
«Кто?» – «Да тот, кто издалека
каждое словечко наше
слышал, с высоты взирая!»
«Значит, был свидетель этот
на каком-нибудь балконе?»
«Нет, он там был, где когда-то
испустил свой дух в мученьях!»
«Значит, мертв он?» – «Нет, он жив!»
«Спятила ты, боже правый!
Кто ж такой свидетель этот?»
«То Христос из Де-ла-Веги,
тот, пред чьим пресветлым ликом
некогда Дон Дьего клялся».
И, услышав имя божье,
судьи встали, с удивленьем
внемля в зале приутихшем
апелляции такой.
Изумление и ужас
стыли в тишине глубокой,
и глаза потупил Дьего
от смущенья и стыда.
Пошептался тут Дон Педро
с судьями. Затем, поднявшись,
произнес суровым тоном:
«Что ж! Закон – для всех закон.
Твой свидетель самый лучший,
но лишь трибунал небесный
может выслушать признанье
от свидетеля такого.
Сделаем, что сможем. Писарь,
в час закатный у Христа,
что находится в долине,
отберешь ты показанья».
Вот Христос из Де-ла-Веги
на кресте своем высоком,—
от земли до стоп пронзенных
чуть поменее аршина.
Подошел к нему судейский
так, что нос его и брови
оказалися примерно
супротив святой груди.
Справа от него – Дон Дьего,
слева же – Инее де Варгас,—
а поодаль встал правитель
Дон Руис де Аларкон,
за его ж спиною – судьи,
стряпчие и альгвазилы.
Прочитав не раз, а дважды
жалобу Инее де Варгас,
молвил писарь Иисусу
громким голосом своим:
«Иисусе, сын Марин,
перед нами нынче утром
выступил ты как свидетель
жалобы Инес де Варгас.
Ты клянешься ли, что вправду
некогда у стоп твоих
ей принес Диего клятву
в жены взять ее, венчаться
с ней, с де Варгас, по закону?»
И, отстав от деревянной
перекладины, на акты,
на судейские решенья,
на пергаменты – спокойно,
в отрешенности легчайшей,
вдруг легла ладонь худая,
пожелтевшая, сухая;
и, в безмерной вышине:
«Да, клянусь!» – раздался внятный
голос Богочеловека.
И тогда прильнули взоры,
отуманены испугом,
к образу святому… Губы
словно бы зашевелились,
и рука еще дрожала,
оторвавшись от распятья,
избывая боль гвоздя.