Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Раскрываются к ночи цветы жасмина.
Я грущу, о близких моих вспоминая.
Из аллеи, оттуда, где калина,
прилетает бабочка ночная.
 
 
Затихают крики, недвижен воздух,
только дом никак не угомонится.
Опускаются на птенцов в гнездах
крылья, как на глаза – ресницы.
 
 
Все сильней от цветущей заросли жасминной
пахнет спелой клубникой полевою.
Загорается свет в гостиной.
Зарастают могилы травою.
 
 
Жужжит пчела, возвратившись поздно,—
свободной ячейки найти не может.
В синеве, недавно беззвездной,
вечер светила множит.
 
 
Всю ночь разлетается с ветром
аромат по саду густому.
На второй этаж поднялись со светом…
Погасили огни по всему дому…
 
 
Светает. Цветы закрываются, подбирая
чуть вянущие лепестки, – но не время опасть им.
Таинственная чаша до края
наполняется новым счастьем.
 

 
Без песни пир уныл, как храм без блеска
златых даров – обетных приношений,
затем что сладостно внимать рапсоду,
в чьем голосе – Неведомого отзвук.
Нет, говорю вам, ничего отрадней,
чем слушать пение, бок о бок сидя
в спокойствии за пирными столами,
где белокурый хлеб и дым от мяса,
покуда отрок черпнет из кратера
вино, чтобы разлить его по чашам,
и повторять слова священных гимнов
под рокот струн кифарных, благостно звучащих,
иль наслаждаться жалобною флейтой,
чье горе претворяется тотчас же
в блаженство у тебя в душе.
 
 
«Солон, сказал ты: счастлив тот, кто любит,
тот, у кого есть конь твердокопытный,
борзые псы и друг в краях заморских.
Теперь ты старец, и тебе, о мудрый,
заморские друзья, и псы, и кони
с копытом крепким, и любовь не в радость.
Теперь отраду ты обрел другую:
вино – чем старше, песню – чем новее.
Две новых – с первым после бурь затишьем
и с первой стаей птиц – заморских песни
в Пирей завезены женой эресской [223]223
  …в Пирей завезены женой аресской… – Пирей – афинская гавань; Эресс – по одной из версий, родной город Сафо.


[Закрыть],
и здесь она». – «О Фок [224]224
  Фок. – Солон слышит песню Сафо в Афинах, на пиру у Фока, которому была посвящена отрывочно сохранившаяся элегия Солона.


[Закрыть], открой же двери
и ласточку впусти!» – Солон ответил.
Был праздник Антестерий [225]225
  Был праздник Антестерий. – Трехдневный праздник в честь Диониса, приходившийся на февраль – март.


[Закрыть]. Открывают
в тот день кувшин и пробуют вино.
 
 
В чертог вошла – с весенним ярким светом,
с дыханием соленым волн Эгейских —
певица, знавшая две новых песни:
одну – о смерти, о любви – другую.
Вошла задумчиво. Ей Фок скамейку
с узором золотых гвоздей поставил
и чашу протянул. Она уселась,
держа в руках певучую пектиду [226]226
  Пектида – двадцатиструнная арфа, по преданию, изобретенная Сафо.


[Закрыть],
потом безмолвно трепетных коснулась
перстами струн – и песню начала:
 
 
«Яблоневый сад [227]227
  Яблоневый сад… и т. д. – Далее Пасколи употребляет рифмованную сапфическую строфу.


[Закрыть]под луной блистает,
чуть дрожат цветы в серебристом свете,
в синих, словно туча, горах летает
яростный ветер.
 
 
С громким воем ветер в ущельях реет,
крепкие дубы под обрывы рушит.
Ветерок любви, лишь чуть-чуть повеет,
силы иссушит.
 
 
Пусть вдали, как солнце, я вижу злато
милых мне кудрей, – но лучей касанья
жгут… Краса их – солнце, но в час заката,
в миг угасанья.
 
 
Расточиться! Стать огневого диска
отблеском я жажду, сияньем алым,
в пору, когда солнце склонится низко
к волнам и скалам.
 
 
Манит низойти сумрак благодатный,
солнце в глуби водной находит отдых.
Неразлучный с ним, гаснет и закатный
отблеск на водах».
 
 
Воскликнул старец: «Это смерть!» – но гостья
ответила: «Нет, о любви я пела»,—
коснулась струн и песню начала:
 
 
«Плакать здесь грешно: ты в дому поэта!
Кто сказал, что он на костре сгорает?
Над атлетом плачь: красота атлета
с ним умирает.
 
 
Тленна доблесть тех, кто под клич военный
врубится во вражеский строй глубоко,
тленна грудь – о да! – Родопиды [228]228
  Родопида – возлюбленная одного из братьев Сафо.


[Закрыть], тленно
кормчего око.
 
 
Но нетленна песнь, что к лазурной тверди
на крылах взмывает, презревши Лету.
А доколе песня бессмертна, смерти
нет и поэту.
 
 
Пеплос твой не рви: не для нас могила.
Что здесь вопля скорбного неуместней?
Наша жизнь, душа, красота и сила —
все станет песней.
 
 
Пусть, кто хочет свидеться вновь со мною,
песнь мою споет и струны коснется,—
и опять, блестя красотой земною,
Сафо проснется».
 
 
Услышав песнь о смерти, молвил старец:
«Дай заучить ее – и умереть!»
 

 
Какой бессмертный или бессмертная
тобой владели, храм обвалившийся,
когда в тени обширной рощи
высился ты средоточьем таинств?
 
 
Кто чтил тебя? Каков этот был народ
одеждой, речью, верой и нравами?
Привержен праву иль оружью
и на любое готов нечестье?
 
 
Одним ответы скрыты молчанием.
Народ и бог погублены временем.
Упал камнями храм, и скоро
самые камни земля засыплет.
 
 
Здесь часто буду думать о бренности
всего земного, буду беседовать
с лишенным племени и храма
богом-скитальцем, для нас безвестным.
 

 
Знаю: в землю когда лягу под тяжкий гнет,
свет дневной позабыв и позабыв себя,
лед ли ранит чело, мыслей лишенное,
из груди ли моей солнце взрастит цветы,—
 
 
будут взором искать преданным юноши
в молчаливых снегах легкую тень мою,
будут девы глядеть вечером в светлый час,
не пройду ли я вдоль луга шафранного.
 
 
Кто бы ни был тогда – отрок ли блещущий
или дева, красой ярко цветущая,—
знаю, будут ловить оба сквозь мглу слова,
что сложил под напев тонкой цевницы я.
 
 
Нет, не весь я умру, если есть новые
ароматы, и лес песней неслыханной
вновь звучит, и над ним нас не забывшее
небо полнится вновь щебетом ласточек.
 

НИДЕРЛАНДЫ

Виллем Билдердейк(1756–1831). – Поэт и ученый. Юные годы Билдердейка были целиком посвящены изучению древних и современных языков, математики, астрономии, геологии, военного дела. Окончив Лейденский университет, он в 1782 году становится адвокатом в Гааге. В 1795 году из-за отказа принести клятву верности новым властям поэт вынужден был покинуть Нидерланды, жил в Гамбурге, затем – в Лондоне, зарабатывая на жизнь частными уроками. В 1806 году Билдердейк вернулся на родину и получил должность придворного учителя нидерландского языка короля Людовика Бонапарта; он занимал также кафедру в королевском институте. После окончательного поражения Наполеона поэту было отказано в кафедре.

Поэтическое наследие Билдердейка огромно, он выступал во многих литературных жанрах, снискав себе славу как один из лучших нидерландских переводчиков, филологов и пропагандистов национальной литературы; при его непосредственном участии увидели свет собрания сочинений Марланта, Хейгеиса и многих других писателей прошлого. Билдердейк выступал против классицистических канонов поэзии XVII века и считал, что в поэзии «должно расцветать чувство».

Из стихотворных сборников Билдердейка можно назвать «Молитву» (1796), «Недуг ученых» (1807), «Поэтическое искусство» (1809), «Прощание» (1810), «Покаяния грешников» (1826).

 
Весной, на рассвете,
Я видел в расцвете
Те розы, что ныне поникли в пыли:
Познавшие горе
В забвенье, в позоре —
Былые владычицы щедрой земли.
 
 
Сияли бутоны,
Как перлы короны,
Как россыпь алмазов весенних дождей,—
Но свянули, сгнили
Цветы, что пьянили
Своим ароматом просторы полей.
 
 
Взираю в печали
На все, что вначале
Меня покоряло своей красотой,—
Она ненадежна,
Пред горем – ничтожна,
Вдвойне – на закате дороги земной.
 
 
И пляски и пенье
Уносит мгновенье,
Рыданий и скорби приходят часы.
День краток, он прожит —
Цветы уничтожит,
Как легкие капли рассветной росы.
 
 
И сердце грубеет,
И разум слабеет,
Печаль, словно зимний туман, глубока.
Смежаются очи
В предчувствии ночи —
И жизнь отлетает, как запах цветка.
 

1812

 
Что ты еси? Творца премудрая забава?
Непостижимости незыблемая суть?
Тебя приносит ночь, – ты рвешься к нам прильнуть
И нам продиктовать – что право, что неправо.
 
 
Ты, эфемерная над бездной переправа,
Что ты еси, вещай! В тупик ведущий путь?
Вращенье шестерен, что не дает уснуть?
Томлений и надежд всечасная облава?
 
 
Где пребываешь ты? Внутри или вовне?
Царишь ли наяву? Мерещишься ли мне?
Иль отраженье ты чужих страстей, не боле?
 
 
И до ответа мне Всевышний снизошел:
«Я есмь все то, что есть, и совесть – мой глагол,
И он гласит тебе: страшись Господней воли».
 

 
Чудесно бытие
Твое:
Порою сенокосной
Ты, славный полевой сверчок,
С травинки нежной на сучок
Спешишь за каплей росной.
 
 
Пшеничное зерно
Давно
В амбары лечь готово;
Ты слышишь – в поле серп звенит,
Ты малой долей будешь сыт
Обилия земного.
 
 
На жатве, в молотьбе
Тебе
Крестьяне услужают:
И твой веселый разговор,
И звонкий лягушачий хор
Их уши ублажают.
 
 
Ты не взыскуешь бед,—
О нет! —
Как злобные невежды,—
Спешишь высоко ты вознесть
О лете радостную весть,
Селянам дать надежды.
 
 
Заслушались, любя,
Тебя
Бессмертные богини,
Венерой ты благословен,
Напевом чистым слух камен
Ты услаждаешь ныне.
 
 
Не прерывай игру!
В миру
Удела нет чудесней:
Ты, малая земная тварь,
Взнесен над смертными, как царь,
И продолжаешь песни.
 

Антони Кристиан Винанд Старинг(1767–1840). – В студенческие годы находился под влиянием немецких сентименталистов, а также Я. Фейта, нидерландского поэта того же направления; позднее от подобной поэтики отошел. В позднем творчестве Старинга интересны прежде всего сюжетные стихи; поэт нередко обращается к образам народной сказки, в его стихах появляются карлики, ведьмы, домовые. Симптоматичней, однако, что наряду с этим он писал стихи о паровых машинах, воплощавших для него высшее достижение цивилизации. На поэзию Старинга оказали решающее воздействие поэты XVII века – «золотого века» нидерландской поэзии – Р. Фиссер, К. Хепгенс, Я. Катс. Его стихи на исторические темы (в частности, публикуемая в настоящем томе ода на русскую тему) основаны на хорошо изученном материале. Поэтический дар Старинга был высоко оценен Э.-И. Потгитером (см. ниже). Однако современникам стиль его казался вычурным, и широкой популярностью поэт не пользовался. Наиболее значительное поэтическое произведение Старинга – цикл «Яромир» (1820).

 
Мороз, хотя седобород,
Кровь с молоком старик.
Со вкусом ест, в охотку пьет,
Спешить он не привык.
Над каждым саженцем в саду
Кряхтит, весь день отдав труду.
Коль все цветы защищены,
Сорвет он поцелуй весны.
 
 
Когда скует озера лед,
Дорожкой станет беговой,—
Он на коньках добыть почет
Спешит, как будто молодой.
На санках с девушкой скользит
И, как повеса, егозит.
Бежит с обветренным лицом
За иноходцем с бубенцом.
 
 
Снежинки, как пчелиный рой,
К нему летят со всех сторон.
С печалью свыкнувшись, порой
Без устали хохочет он.
Водить он любит хоровод
Иль долгой ночью напролет
Играть в головоломки слов,
Не замечая бой часов.
 
 
Вот ветер западный возник —
И сразу оттепель и грязь.
Тогда в поэзии старик
С погодою находит связь.
Боль в наслажденье перейдет —
Восточный ветер верх берет.
Дорогу снова лед мостит,
Как мост, друзей соединит.
 
 
От злоязычных прочь речей!
Жизнь у Мороза нелегка.
Короче сон его ночей,
Все тает скарб у старика.
Мы поднесем ему в свой срок
Из веток пальмовых венок.
Хотим, чтоб голос струн вознес
Наш клич: «Да здравствует Мороз!»
 

 
Столетиями мчал нас по дорогам конь;
Но разум тайна странная томила.
И слабым смертным дал обузданный огонь
Все силы покоряющую силу.
 
 
Не зная устали, стихии укротив,
Несет сокровища из глубины бездонной.
Повозки без коней, просторы проглотив,
Бегут по колее бессонной.
 
 
Бьют лопасти колес и движут корабли,
Освобожденные от парусов и весел,
И поршни, как сердца, одушевить смогли
Тупую тяжесть всех ремесел.
 
 
О Нидерланды! Вы – распахнуты морям,
От ила и песка освобождайте воды,
Пусть золото зерна моря приносят к вам,
Понявшим таинство природы.
 
 
Невежества покой всегда ведет в тупик,
А разума заря – светла и неизбежна,
Пусть век чудес пока к литаврам не привык,
Его венчают лавры нежно.
 
 
Веди, стремление! Все ближе высота,
Где слово вещее слышнее в скромном храме.
Пока еще мой прах не давит немота,
Я славлю знание, как знамя!
 
 
И будущего мглу пронзает зоркий взор.
Каким величием его чревато лоно!
Лишь предрассветный сумрак до сих пор
Я чтил коленопреклоненно.
 

 
Смотрите, гордые князья,
Отбросив скипетр и державу,
На победителя по праву —
Не вам венок сплетаю я.
 
 
Тому, кто невский склеп болот
Разрушил жизнью многотонной,
Тому, кто в варварстве рожденный
Был призван просвещать народ;
 
 
Учитель, плотник, воин, жрец!
Его приветствую! И славу
Пою его крутому нраву,
И вторит мне оркестр сердец.
 
 
Вот ботик, что познал почет,
Когда был юн его создатель,
На праздник, словно зачинатель,
По волнам трепетным плывет.
 
 
Он – прародитель тех судов,
Чьи кили глубину пронзили,
Что вслед за ботиком проплыли,
Расправив крылья парусов.
 
 
Мир чествует, как господина,
Того, кто замер у руля,
От скал, где Новая Земля,
До плещущихся волн Эвксина.
 
 
На вас, на ваше торжество,
На воинство свое морское
Он смотрит с гордостью мирскою,—
И видит весь народ его.
 
 
Подходит ботик! Все суда
Честь отдают ему с почтеньем,
Морская гладь полна волненьем,
Своею ношею горда.
 
 
«Да здравствует!» – звучит вокруг,
Кроншлот грохочет над гранитом,
И медь сияет под зенитом,
И барабанный бой упруг.
 
 
Гром пушек с самого утра,
И дым, как флаг, окутал клотик:
Приветствуют петровский ботик,
Любимый первенец Петра.
 
 
Но Петр за маленьким рулем
Застыл, грядущее провидя…
Любя, воюя, ненавидя,
Там шел народ своим путем.
 
 
По мановению судьбы
Мгновенно обострилось зренье,
И он увидел восхожденье
К вершинам славы и борьбы.
 
 
Фундамент прочен, ведь не зря
Его своим скрепил он потом,
Свой город каменным оплотом
Народу русскому даря.
 
 
Не дрогнул русский великан
Под западным суровым шквалом,
Над белым снегом следом алым
Чужой рассеялся туман.
 
 
И снова праздновал народ
Петровскую годину чести,
И с победителями вместе
Тогда, казалось, Петр идет.
 
 
Когда взмахнул мечом тиран
Над синим Средиземным морем —
Его отвага стала горем,—
Не врачевали лавры ран.
 
 
И в Дон и в Неман кровь текла
Грабителей, в бою сраженных,
В московском полыме сожженных,
Не стало крыльев у Орла.
 
 
Но вновь клинки обнажены —
Теперь султан считает раны,
А благодарные Балканы
Россией освобождены.
 
 
Вот что увидел взгляд Петра —
Строителя и полководца…
Вокруг звучит иль в сердце бьется
Несокрушимое – ура!
 
 
И вот он руку подает —
Искатель и знаток талантов —
Помощнику из Нидерландов!
С ним Кройс. Моя душа поет!
 

Эверхард Йоханнес Потгитер(1808–1875). – Поэт, прозаик, критик. С 1837 года – один из основателей и редакторов литературно-критического журнала «Вожатый», с 1843 по 1865 год – его руководитель. Поклонник и пропагандист поэзии ушедшего «золотого века», Потгитер вошел в историю нидерландской литературы как страстный борец против мещанской косности и самоуспокоенности; под различными псевдонимами Потгитер выступал на страницах своего журнала, отдавая весь свой дар делу пропаганды национальной литературы. Целый отдел журнала был посвящен молодым писателям и поэтам, доселе неизвестным или малоизвестным.

Стиль Потгитера отличается изощренностью формы и нарочитой архаичностью языка. Первый его стихотворный сборник – «Север в набросках и картинах» – вышел в 1836 году. Известность принес поэту сборник «Песенки Бонтеку» (1840), подчеркнуто стилизованный под поэзию «золотого века». Из других книг Потгитера интересны «Государственный музей в Амстердаме» (1844), «Флоренция» (1865), «Поэзия» (1868).

 
Голос лютни тихострунной
Прозвучал Матильде юной
Сквозь вечернее окно:
Не закрыты были ставни,
Схлынул вал жары недавней,
Так прохладно, так темно!
 
 
Ветерок скользил над нею,
Гладил волосы и шею,
Гладил плечи, осмелев,
И струились из прохлады
Сладкозвучные рулады
И пленительный напев.
 
 
Под окно из лунной пущи
Вышел юноша поющий,
Посреди ночных теней
Дерзостно представши взору,—
В дом, за шелковую штору,
Пожелал проникнуть к ней.
 
 
Все же деве было ясно,
Что впускать небезопасно
По ночам певцов к себе.
Сердце тает, словно свечка:
Береги свое сердечко,
Не ответствуй их мольбе!
 
 
Но стоял певец влюбленный
На лужайке на зеленой,
С лютней звонкой на весу,—
Он не пел: «Склонись поближе!»
Не шептал: «Впусти, впусти же!»
Нет, он пел ее красу.
 
 
Пел певец: «Какие брови!
Как сдержу волненье крови,
Если на уста взгляну?
Каждый взгляд ее недаром
Полон сладостным нектаром!»
Как не подбежать к окну?
 
 
Пусть доказало бесспорно,
Что весьма любовь злотворна,
Преисполнена тщеты —
Но как сладостно, как славно
Слышать, что на свете равной
Не найдется красоты!
 
 
И в окно она взглянула,
И мигнула, и кивнула,
И, смущения полна,
Опуская взоры долу,
Напевая баркаролу,
Закружилась у окна.
 
 
Но певец, упрям и зорок,
Видел: меж оконных створок
Показалась щель как раз…
Хрустнул куст, расцветший пышно…
Кто в окно скользнул неслышно —
Неизвестно. Свет погас.
 

 
Эх, егерек, бедняга,
Седеющий солдат,
Слуга того же флага,
Что сорок лет назад!
Ты хворями тревожим,
Но койка в доме божьем
Не для твоих седин,—
Твой жребий безотраден,
Казенный кошт не даден,
Ты брошен, ты один.
 
 
Пускай трешкот разгромлен,
Влекомый бечевой,—
Неужто так же сломлен
И дух высокий твой?
Питомцы неудачи,
Вы вдоль дорог, как клячи,
Влачитесь, егерьки,
Шагаете без счета —
Помог бы вам хоть кто-то,
Да, видно, не с руки.
 
 
Упрямый, седоглавый,
Плетешься тяжело;
Со дней военной славы
Две сотни лет прошло:
Голландия, свободной
Воспряв из пены водной,
Поднять могла в гербе
Ветрило с бечевою,—
Отмстившая с лихвою,
Благодаря тебе!
 
 
Страна копила силу
Врагам наперекор,
Канату и ветрилу
Покорствовал простор,
Был величав и четок
Приказ луженых глоток,
И барки строем шли
Вдоль берегов прекрасных
Земель новоподвластных
И вдоль родной земли!
 
 
Но неудачный жребий
Нам выпал в те года,—
Зашла, как видно, в небе
Счастливая звезда.
Упрямо шли к победе
Чванливые соседи —
Поди, останови!
Хвала тебе, бедняге!
Лишь ты огонь отваги
Сумел сберечь в крови.
 
 
Эх, егерек, не ты ли
Отчизне был слугой?
Ты дряхнешь, ты в могиле
Стоишь одной ногой.
Но есть иное благо,
Есть честь и гордость флага,
И вновь грядет рассвет:
Над крепостною башней
Не свял еще вчерашний
Венец твоих побед!
 
 
Еще настанет битва,
Ты первым будешь в ней,—
Да сбудется молитва
Твоих тяжелых дней!
Былые помни войны,
Храни огонь, достойный
Наследья твоего,—
И в старости превратной
Блюди свой опыт ратный,
Живое мастерство!
 
 
Эх, егерек убогий,
Эх, егерек седой!
Озарены дороги
Счастливою звездой!
И вдаль с тобою мчится
К рассвету колесница,
Ты, гордый и прямой,
Стоишь в мундире новом,
Стоишь в венке лавровом —
Прими же грошик мой!
 

 
О, радость юного огня,
Когда, усилий не ценя,
Я в горы шел, – когда меня
Манили кручи,—
Чтоб там, в тени густой сосны,
Познать величье вышины,
Где с осени и до весны
Гнездятся тучи.
 
 
Воистину бывал я рад,
Когда летел на землю град,
Небес багряный маскарад
Мне был по нраву,—
Но гром стихал, редела мгла,
Заря благую весть несла:
Ушла зима, весна сошла
На мир по праву!
 
 
Почтеннейшие! Навсегда
Умчались юности года,—
Как их воспомню без стыда
И сожалений?
В конюшне стоя без седла,
Была лошадка весела,
Она не грызла удила
В горячей пене.
 
 
Сияли зеленью леса,
Сверкала на траве роса,
Мне улыбались небеса
В начале мая,
Так звонко пели соловьи,
Но мне хотелось в забытьи
Оплакать горести свои,
Весне внимая.
 
 
О, встреча с морем и волной,
Когда палит июльский зной
И жаждет лист во тьме ночной
Почуять влагу,
Но вал морской к прибрежью льнет,
Прибой под скалами ревет,—
Веди ладью в водоворот,
Яви отвагу!
 
 
Как юный бог, спеша вдохнуть
Грозу в подставленную грудь,
Плывешь, победоносный путь
Во тьму нацеля,
Чтоб без руля и без ветрил
Скользить, покуда хватит сил,
Лететь, покуда не испил
Весь кубок хмеля!
 
 
О, роскошь – в поле иль в лесу
С ружьем тяжелым на весу
Умело выследить лису —
Хвала добыче!
А если крупно повезет —
Под вечер сбить тетерку влет,
Кто в восхищенье не придет
От доброй дичи?
 
 
О, роскошь юношеских лет,
Когда вела меня чуть свет
За раненым самцом вослед
Тропа оленья,
О, как он взоры мне ласкал,
И посреди отвесных скал
Величья гибели искал,
А не спасенья!
 
 
Крыла у юности легки:
Как сладостно надеть коньки
И с ветром наперегонки
Лететь свободно,
Бежать по брызжущему льду,
Забыть печаль на холоду,
В философическом бреду
Не гнить бесплодно!
 
 
Быть может, мне претил покой,
Я рвался в море сквозь прибой,
Меня над бездною морской
Валы качали;
Вернувшись, я лишался сил,
Меня смущал мой юный пыл,—
В забавах я не схоронил
Свои печали.
 
 
Звенел смычок в вечерний час,
Шли косари в веселый пляс,
Неужто счастье каждый раз
Лишь в танцах было?
Благоухал высокий стог,
В нем до зари проспать я мог,
А на хрустальный ручеек
Луна светила.
 
 
Порой из ближнего села
Навстречу мне девчонка шла,
Тропа всегда узка была
Среди пшеницы,
А нынче – сколько ни шумят
Цветы, но их покров не смят,
Навек увял роскошный сад
Моей денницы.
 
 
Чуть свет с постели я вставал,
Скорей, чем рог к охоте звал,
Но нет, я весел не бывал,
Охотясь в чаще,—
Печально брел по лесу я
И слышал только гром ружья,
И крики соек у ручья,
И стон щемящий.
 
 
О чем я думал в те года?
При свете солнечном всегда
Зеркальная равнина льда
Всего чудесней,—
Звенела песня над катком:
«Взгляни кругом, беги бегом»,—
Но не томился ль я тайком
При звуках песни?
 
 
О, как сверкает окоем,
Когда с подружкою вдвоем
То спуск встречая, то подъем,
Скользишь с опаской,
И на бегу почуешь вдруг
Касание горячих рук,
И, слыша шуточки вокруг,
Зальешься краской.
 
 
Нет, много лучше было мне
С друзьями – иль наедине —
Сидеть в домашней тишине
И беззаветно
Впивать живительный родник
В словах проникновенных книг,
Последних истин каждый миг
Взыскуя тщетно.