Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Великий Карл, почтенный муж,
Послал на небо немало душ;
Он убивал во имя Христа,
И славы его не меркла звезда.
 
 
Богатства и власти познав удел,
В Ахене он на троне сидел,
И люди со всех концов земли
К могучему Карлу с поклоном шли.
 
 
Владыке несли немало даров —
Чудесных ваз, камней, ковров;
Один калиф, чья далёко страна,
Прислал ему часы и слона.
 
 
Но славный Карл, пресытясь всем,
Изрек: «Мне ценности зачем?
Чужих слонов не надо мне:
Получше есть вещи в моей стране!..»
 
 
Он вверх по Рейну покатил
И в Ингельгейме лозу взрастил,
Ее он тою рукой берег,
Что сотню стран согнула в рог.
 
 
Да, он растил ее той рукой,
Что кровь народов лила рекой,—
Вот почему и до наших дней
Нет ингельгеймовских вин красней!
 

Христиан Фридрих Геббель(1813–1863). – Крупнейший немецкий драматург середины XIX века, поэт, прозаик, теоретик искусства. Годился в семье поденных рабочих, в детстве испытал нищету и лишения; упорно и настойчиво приобретал знания; преодолевая различные влияния, искал свою тему и свое место в современной ему немецкой литературе. Специфика поэзии (а во многом и драматургии) Геббеля определяется его стремлением, с одной стороны, опереться на идейно-художественное и философское наследие «Бури и натиска» и позднего романтизма, а с другой стороны, попыткой обновить и осовременить это наследие постановкой коренных философских проблем бытия, углублением психологической проблематики и введением реалистических художественных элементов. Основные прижизненные сборники стихотворений Геббеля вышли в 1842, 1848 и в 1857 годах.

 
Кровь из ран уж больше не сочится,
боль былая сердца уж не гложет,
но, сумев от скорби откупиться,
человек себя узнать не может:
рот и очи скованы печатью,
не страшна и бездна человеку,
будто позабыл он об утрате
и ничем не обладал от века.
 
 
Но закон извечный даже в самой
гибели – гармонию находит,
в том, что с соразмерностью упрямой
существо приходит и проходит.
И стремятся все частицы тела
к той, погибшей под его покровом:
тот, чья жизнь давным-давно истлела
может выглядеть совсем здоровым.
 
 
Есть печаль, что станет невозможной
коль сама своей не сломит меры,
ибо, с этой нашей меркой ложной,
в прошлом видим мы одни химеры.
Позабыв в своей тревоге лживой,
как любил, с какой терзался силой,
человек сравнится с той крапивой,
что запляшет над его могилой.
 

* * *

 
Боль, загадочна ты!
То тебя клял неустанно,
То, хоть не зажили раны,
Славлю до хрипоты.
 
 
Вечный священный бой!
Силы, повсюду в природе
Скрытые, рвутся к свободе.
Бейся ж! Триумф за тобой!
 
 
Если свой тяжкий труд
Завершишь до могилы,
То тебя эти силы
Сами ввысь вознесут.
 
 
В глубь Вселенной смелей!
Боль твою и тревоги
Щедро оплатят боги.
Все в ней – твое! Владей!
 
 
Знай лишь: из звезд одна —
Та, что связует поэта
С первоистоками света,—
Ими утаена.
 
 
Пламя ее добудь!
В нем твоя жизнь земная
Вспыхнет и, догорая,
Высветлит к вечности путь.
 

 
Когда, дрожа стыдливо, два созданья
Прильнут друг к другу, слившись воедино,
Когда любовь, которая невинна,
Их сблизит, а не жажда обладанья,
 
 
Тогда миры скрестятся в мирозданье,
Природа обнажит свои глубины
И брызнет ключ из самой сердцевины
Людского «Я» – источник созиданья.
 
 
Что в женском сердце теплилось под спудом,
Что дух мужчины исподволь питало,
Должно смешаться – Красота их сплавит,
 
 
И Бог, заворожённый этим чудом,
Свое бесплотно чистое начало
И образ свой в их двуединстве явит.
 

 
Такой, как нынче, день неповторим.
Осенний воздух бездыханно тих.
И лишь ложатся с шорохом глухим
Плоды на землю в зарослях густых.
 
 
В природе праздник. Не мешай же ей!
Пускай сама снимает урожай!
Ведь все, что нынче падает с ветвей,
Лишь солнца луч срезает невзначай.
 

 
Мирная схватка
Ночи и дня…
Смутно и сладко
Вновь на душе у меня.
 
 
То ль отболели
Раны давно,
То ль в самом деле
Счастье и мне суждено.
 
 
На землю вскоре
Спустится сон.
Радость и горе
Смоет участливо он.
 
 
Ввысь отлетает
Жизнь в этот час
И усыпляет,
Как колыбельная, нас.
 

 
Закат последний свет струит
И тонет в облаках.
Одно лишь дерево горит,
Как в утренних лучах.
 
 
Лишь дерево, но коль в ночной
Тиши мы вспомянем
О радужной поре дневной,
То вспомним и о нем.
 
 
Мне кажешься на склоне дней
Ты тем же, чем оно:
Сиянье юности моей
В тебе сохранено.
 

 
Ты об утратах не жалей
И миг утраты не кляни:
Как темный дух грядущих дней,
Проходит он сквозь наши дни,
Чтоб мы учились у него
Мириться с тем, что суждено,
И обходиться без того,
Что смерть отнимет все равно.
 

* * *

 
К чему прощанья в миг разлуки,
Когда уже все решено?
Я вынесу любые муки,
Коль не тяну их, как вино.
 
 
Вчера не знали мы и сами,
Какой назначен мне удел.
Горело в нас былое пламя,
Дух от былой мечты хмелел.
 
 
А ныне с милых уст лобзанье
Без слов, без слез– и еду я!
Верь: лишь такое расставанье —
Приправа к скуке бытия.
 

Теодор Шторм(1817–1888). – Видный представитель критического реализма XIX века. Раннее творчество Шторма (в частности, книга стихов «Песни трех друзей», 1843) тесно связано с традициями позднего романтизма; в его поэзию органически входит тема природы, стихотворная форма тяготеет к народно-песенной. Большое место в творчестве Шторма занимает его родина – Шлезвиг-Гольштейн: писатель с любовью отражает природу и историческое прошлое родного края, его борьбу за свободу, рисует социально-исторические сдвиги (классовое расслоение и гибель старого патриархального общества) середины XIX века. Как поэт Шторм, используя напевный романтический стих, значительно расширил возможности передачи тонких душевных состояний, настроений, оттенков чувств. Сборник «Стихотворений» Шторма был издан в 1852 году; от издания к изданию поэт вносил в него дополнения и исправления. Последним прижизненным изданием было седьмое – в 1885 году.

 
Летит листва – нальем вина,
Отринем все заботы,
Осеннему добавим дню
Немного позолоты!
 
 
То так, то эдак все идет,
Безгрешно ли, греховно —
Но мир земной хорош, а жизнь
Светла и полнокровна!
 
 
Забудет сердце о беде,
Коль звон бокалов грянет,
Мы знаем: сердце никогда
Себя губить не станет!
 
 
Летит листва – нальем вина,
Отринем все заботы!
Осеннему добавим дню
Немного позолоты!
 
 
Конечно, осень на дворе,
Но скоро, очень скоро,
Пройдет зима, придет весна
Явить отраду взору!
 
 
И станут ласковее дни,
И в новой жизни нашей
Испить веселья и любви
Мы сможем полной чашей!
 

 
Амбар и дом объяты тишью.
Устало дремлют жернова.
Колышется на старой груше
Голубоватая листва.
 
 
Жужжат медлительные пчелы.
В открытой щели слуховой,
Вдыхая запах сеновала,
Посапывает домовой.
 
 
Храпит и мельник и прислуга,
Лишь дочка бодрствует в дому.
Заснул батрак в углу сарая —
Она тайком идет к нему.
 
 
Она смеется, будит парня,
Который только что прилег:
«Целуй меня, влюбленный мальчик!
Да тише, тише ты! Молчок!»
 

 
Мой серый город, ты стоишь
У серых волн морских.
Туман течет с высоких крыш,
И полнят пасмурную тишь
Накаты волн морских.
 
 
Здесь не цветет покров земли,
Когда весна придет,
Лишь, пролетая, журавли
Рыдают осенью вдали,
И темен небосвод.
 
 
Но я тоскую по тебе,
И юность, город мой,
Назло безжалостной судьбе
Навек дарована тебе,
О серый город мой.
 

 
Горный склон от ветра
Скалами укрыт.
Под ветвями ели
Девочка сидит.
 
 
Мяты и тимьяна
Чуден аромат.
Голубые мушки
В воздухе жужжат.
 
 
Любо ей скрываться
В гущине лесной.
Локоны сверкают
Шелковой волной.
 
 
Думаю под гомон
Птичьих голосов:
Это – королева
Сказочных лесов.
 

 
И до утра полны кусты
Мелодий соловьиных,
И оттого, нежны, чисты,
Благоуханные цветы
Раскрылись на куртинах.
 
 
Вот и она выходит в сад,
Стремясь уединиться,
Облачена в простой наряд,
Она идет, потупя взгляд,
И долгим днем томится.
 
 
И до утра полны кусты
Мелодий соловьиных,
И оттого, нежны, чисты,
Благоуханные цветы
Раскрылись на куртинах.
 

 
Я чувствую – проходит жизнь,
Всему настанет свой черед:
Последняя замолкнет песнь,
Любовь последняя пройдет.
 
 
Я нежно льну к твоим устам,
Желанье грудь мою теснит —
Сорвать последний поцелуй,
Последние цветы ланит.
 
 
Из кубка чудного приму
Последний золотой глоток;
Ты тихий, ты последний свет,
Что мне на сердце ныне лег.
 
 
Звезда последняя взошла.
Откройся, грусти не тая.
Ты – счастья мой последний луч,
К твоим стопам склоняюсь я.
 
 
Последний трепет жизни дай
Почуять сердцу моему,
И лишь потом звезда моя
Пускай закатится во тьму.
 

 
Шло время, и так много долгих дней
Ты отрывалась от груди моей.
Я льнул к тебе, внимателен и нежен,
Но знал, что час разлуки неизбежен.
 
 
Но прежде чем уйдешь ты, не любя,
В последний раз благодарю тебя —
И только не оплакивай былого,
Не пожелай ко мне вернуться снова.
 
 
Так я стою, и миг прощанья длю,
И уходящее вотще ловлю,
И, сколько б нам ни жить по высшей воле,
Не быть нам вместе ни мгновенья боле.
 

 
Она запомнилась навеки мне
С учебником, сидящей в стороне,
Весь день играть не шла она, бедняжка:
Ученье в школе ей давалось тяжко.
 
 
Ни хороша собою, ни умна,
Из мрака памяти глядит она:
Печален лик ее, очерчен тонко,—
Мы жили вместе: братик и сестренка.
 
 
Невинные в младенчестве своем,
Щека к щеке мы спали с ней вдвоем,—
Печали нет безмерней и безбрежней,
Чем грусть о детстве и о жизни прежней.
 
 
Пришел конец – она слегла в постель.
Она болела несколько недель.
Она скончалась тихо в день весенний.
Дул ветерок. Цвели кусты сирени.
 
 
Я плакать в поле убежал; потом
Я вытер слезы и вернулся в дом.
Прошли десятки лет, прошли, как тени,—
Как много пережито увлечений!
 
 
Что ж не могу забыть, тоскую что ж?
Быть может, ты к себе меня зовешь?
Из памяти глядишь и просишь взглядом,
Чтоб мальчик лег с тобою снова рядом?
 

 
Рассвет окрасил крыш верхи.
Кричат об утре петухи.
То здесь – один, то там – другой,
Они поют наперебой.
 
 
И замирает в далях звук —
И снова тишина вокруг.
Ну пойте, пойте мне опять!
Но петухи решили спать.
 

I

 
К пирамидам, в страны лета
Потянулись журавли,
Песня жаворонка спета,
Скрылись ласточки вдали.
 
 
Все грустней, все безответней
Ветер кличет холода,
От жары, от неги летней
Не осталось ни следа.
 
 
Лес поник, пусты поляны,
Обнажаются поля.
В испаренья и туманы
Погружается земля.
 
 
Лишь порою в день недлинный
Выйдет солнце из-за туч,
Заструится над долиной
Счастья канувшего луч.
 
 
И светлей, гостеприимней
Засверкают луг и лес.
Верь: за всей тоскою зимней
Ждет весенний блеск небес.
 

II

 
Колосья сжаты, скоро снег.
Зверье бредет искать ночлег.
Всему хозяин – человек.
 

III

 
И если отцвели цветы —
Плоды созрели им на смену.
Пора мечтаний отошла,
Реальность обретает цену.
 

 
В крови, в поту земной юдоли
На крест воздвигнули его.
Но ужас и гримасу боли
Смягчило жизни торжество.
 
 
А восприемники ученья
Алтарь поставили ему
И в каждом сумрачном соборе,
И в каждом набожном дому.
 
 
И ужас прежний, неизменный
Убережен до наших пор,
Увековеченным кощунством
Пронзая просветленный взор.
 

 
Ты помнишь ли, как позднею весной
Сгущались над землей ночные тени,
Мы из окна с тобой смотрели в сад,
Что полон был жасмина и сирени,
Сверкали звезды в тот далекий час,
И молодость не покидала нас.
 
 
В спокойном ветре дальний шум дождя
Летел, шурша, от берегов залива,
И мы с тобой сквозь лиственный шатер
На мир ночной взирали молчаливо.
Опять вокруг цветы цветут весной,
Но далеко остался дом родной.
 
 
И вот опять, в томительной ночи,
К мечтам родным душа моя влекома.
Кто выстроил свой дом в родном краю,
Тому не должно жить вдали от дома.
Но не ропщу, судьба моя легка,
Пока в руке моей – твоя рука.
 

 
Любимой я венок послал,
Он был и свеж и ярок,
Но не велел передавать,
Кто шлет его в подарок.
 
 
На танцах вечером взглянул
Я на нее несмело —
Она была в моем венке
И на меня смотрела.
 

* * *

 
Он ей дарил молодую
Солнечную любовь.
Она захлопнула двери
И о нем не вспомнила вновь.
 
 
И с девушкой тихой и славной
Он зажил в мирном дому,
А та, ни о ком не мечтая,
Стремилась только к нему.
 
 
От страсти к ней не сгорало
Влюбленное сердце дотла.
Но она за него страдала
И лишь для него жила.
 

Вильгельм Буш(1832–1908). – Получил известность как поэт и художник-карикатурист. Учился в художественных академиях в Дюссельдорфе, Мюнхене и Антверпене; как график вначале активно сотрудничал в газетах и журналах. С 1870-х годов вел уединенный образ жизни в своем родном городе Видензале, увлекался философией Шопенгауэра. Буш был единственным значительным поэтом-сатириком в Германии второй половины XIX века; он едко высмеивал мещанство, ханжество, чинопочитание. Его стихи, простые и яркие по форме, близки к народному юмору и благодаря этому доныне пользуются особой популярностью. Вместе с тем он известен и как мастер гротеска. Буш прославился также как и автор и иллюстратор повести в стихах «Макс и Мориц» (1865). Его творчество – связующее звено между сатирой Гейне и сатирическими дебютами Вайнерта и Брехта.

 
Я самокритику люблю!
Во-первых, я себя хулю,
Но этот залп – не вхолостую:
Себя я скромным аттестую!
 
 
И, во-вторых, решит народ:
Вот, дескать, честности оплот…
И, в-третьих, прочим критиканам
Отрезан путь таким капканом.
 
 
В-четвертых, слышать буду рад,
Что мне, надеюсь, возразят.
Выходит, как ни повернешь,
Что я со всех сторон хорош.
 

* * *

 
Птенец сломал крыло, друзья,
Летать бедняжечке нельзя.
К нему крадется черный кот,
Уже облизывает рот.
Вот-вот на ветку вспрыгнет к пташке!
Куда деваться ей, бедняжке?
 
 
И птенчик думает: «Ну, вот!
Кот все равно меня сожрет.
Зачем же лишняя тревога?
Я попиликаю немного».
И вновь веселый слышен свист.
Конечно, птенчик – юморист!
 

 
Где малый холмик или стожик,
Там повстречались лис и ежик.
Лис – грозно: «Эй, скажи сперва,
Ты знаешь l’ordre du roi? [107]107
  Приказ короля (франц.).


[Закрыть]
Мир заключен на целом свете.
Всем – сдать оружье, всяк в ответе,
Кто уберег свою броню!
Я сам такой приказ храню.
Итак, во имя короля,
Отдай колючки, не юля!»
А еж: «Остры, лисичка, зубки
Твои! Сдай их – и жди тогда уступки».
Тут повернулся он кругом
И, ощетинившись ежом,
В своей броне, уходит с миром,
Довольный и собой и миром!
 

Детлеф фон Лилиенкрон(1844–1909). – Один из крупнейших немецких поэтов конца XIX века, прозаик и драматург. Лилиенкрон много лет провел на военной службе в прусской армии, участвовал в военных походах 1860–1870-х годов. Наибольшее значение для истории литературы сохраняют его стихотворения; они отличаются большой фантазией, богатством ритмического рисунка и – в лучшей своей части – здоровым сатирическим и ироническим отношением к окружающей действительности Германии рубежа веков. В поэзии Лилиенкрона, выраставшей на опыте Гейне, Дросте-Гюльсгоф, Шторма, заметны также импрессионистские черты, он передает мгновенные впечатления, настроения, нюансы переживаний. Политические и философские взгляды Лилиенкрона были противоречивыми: неприятие современного ему официального общества уживалось с идеализацией завоевательной войны; тяготение к патриархальным формам жизни, к идиллии гармоничной любви на фоне гармоничной природы сочеталось с эмоциональным и социально-критическим отношением к жизни.

 
Трансевропейский, на Запад с Востока
Рвется железнодорожный мотив.
Может быть, счастье уже недалеко?
В рай не увозит ли локомотив?
Тратататата – грохочут колеса,
Поезд, как зверь, зарычал у откоса,
Дым, словно хвост, за собой поволок,—
Третий звонок, паровозный гудок.
 
 
В окнах картины сменяют картины,
Из-под колес убегает земля,
Мимо проносятся горы, долины,
Новые радости в жизни суля.
Солнце с луной чередуются в небе,
Путникам выпадет радостный жребий,—
Вечер придет – до утра подожди:
Все, что задумано, – все впереди.
 
 
Сумерки тихо струятся над миром,
Вот и Венера взошла в небеса.
Скоро прощаться пора пассажирам.
О, погодите еще полчаса:
Дамы, ученые, принцы, банкиры,
Платья, костюмы, сутаны, мундиры,
«Высшее общество», томный поэт,
Дети в расцвете младенческих лет.
 
 
Темень, как демон, легла на просторы,
В поезде газовый свет засиял,—
Трататата, затрещали рессоры,
Заверещал запоздалый сигнал,—
Трататата, увидать за углом бы
Смерть, что стоит возле тлеющей бомбы!..
Стойстойстойстойстойстойстойстойстойстой
В поезд врезается поезд другой.
 
 
Утром на рельсах – осколки, обрывки,
Кости, раздробленные на куски,
Акции, шпоры, щипцы для завивки,
Зонтики, шляпы, часы, кошельки,
Деньги, поэма «Небесные звуки»,
Кольца, симфония «Нежные муки»,
Кукла, в упряжке из тонких ремней
Маленький ослик, пристегнутый к ней.
 

 
Взывает череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном.
Кто сотрясает стены саркофага?
Кто взламывает крышку? Страшный суд?
Вульгарный сброд, отродья крепостные,
С меня срывают голубую ленту,
Срывают ленту ордена Слона!
Портрет миниатюрный, Фридрих Пятый,
Законный мой король и господин,
Написан кистью по слоновой кости —
Портрет монархом лично мне подарен!
Разбой! Грабеж! Мерзавцы! Подлецы!»
 
 
Железную дорогу землекопы
Сооружают, и могильный склеп,
Конечно, подлежит уничтоженью.
Рабочие над черепом хохочут.
Один из них отнес портрет в подарок
Рябой и рыжей девке из барака,
Которая торгует скверным шнапсом,
Которая заявится на танцы,
Портрет, как украшенье, нацепив.
 
 
Взывает череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном!»
Не помогает. Полупьяный парень
Его забросил в кузов вагонетки,
Которая катается по рельсам.
Потом его швыряют, словно меч.
 
 
Взывает череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном!»
Не помогает. Бросили его,
Намаявшись, к подохшей кошке в мусор.
 
 
Бушует череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном!»
Не помогло. Его перекричал,
Спеша по рельсам, первый паровоз.
 

 
По городу огромному блуждая,
На отдаленный маленький вокзал
Я выбрался. В соседний городок
Людей везут отсюда поезда —
Мужчин, весь день стоявших за прилавком,
Трудившихся в конторах – и теперь
Мечтающих в кругу семьи стряхнуть
На время пыль своих дневных трудов.
 
 
Заканчивался знойный летний день.
Уже смеркалось. Месяц молодой,
Прокравшись боком, встал, как запятая,
Как раз меж двух нагруженных вагонов.
На западе вечерний небосклон
Еще бледнел в молочно-желтых красках.
На фоне неба четко выделялись
Громады фабрик, заслонивших свет.
Из труб валил густой, тяжелый дым —
Всходя сначала прямо вверх, затем,
Как будто сломленный, куда-то вправо,
Поддавшись ветру, плыл горизонтально.
В разрывах дыма, словно очаги,
Пылавшие спокойно, не мерцая,
Виднелись клочья синего покрова.
Из города летел далекий рокот,
Такой знакомый с той поры, когда
Мы, немцы, залегли вокруг Парижа,
В котором клокотал пожар Коммуны,
И слушали такой же точно гул.
Мне вспомнился тот день – и, как тогда,
Опять возник на дымных небесах
Сверкающий надраенной латунью
Юпитер – высоко над шумным миром.
И нынче, как тогда: на небесах
Стоял Юпитер – он один из всех
Светил небесных виден был, взиравший
На вечную земную суету.
И, словно бы невольно, про себя
Я прошептал: «Двадцатое столетье».
И стихло все в душе. Последний поезд
Уже стоял готовый, ожидая
Последних утомленных пассажиров.
И железнодорожник в красной шапке
Сигнал к отправке дал, промчавшись мимо,
И все. На небесах стоял Юпитер,
Горели тускло синие огни,
И смутный гул из города летел.
 

 
На улицу, что с запада ведет
К востоку и опять спешит на запад,
Я вышел. Здесь богатства всей земли
В гигантскую артерию Нью-Йорка
Вливаются и уплывают прочь.
Здесь смешивалось множество народов,
Но чаще всех заметен был в толпе
Неутомимый янки – он спешил,
Глазами и походкой выражая
Одну святую жажду – делать деньги.
Тогда меня постиг внезапный страх,
Я посмотрел кругом, ища опору,—
И вот нежданно, меж толчков и брани,
Передо мною милый образ встал.
 
 
Как будто вдалеке от городов,
От всех поселков и больших дорог,
Наш одинокий дом в полях затерян,
В лесах, в лугах, и рядом – старый сад.
Лучи бросало солнце на тропинку,
И май блистал среди лесных дерев.
Ты рядом шла, твоя рука в моей
Лежала, – и тропой на лесосеку
Мы вышли наконец, – пейзаж молчал,
Лишь тихий звон летел издалека.
И ласково кругом тянулись тени,
И нежно целовал твои глаза
Листвой зеленой бук…
 
 
Мы вечером опять пересекли
Весь парк, – мы соловья искали в нем
(Ты обязательно хотела слышать,
Как он поет), – ты голову склонила
Мне на плечо, увидевши в испуге,
Как мраморный сатир из темной чащи
На нас взглянул; и лишь тогда, внезапно,
На яблоне так страстно засвистал
Король певцов, – прекраснейшие песни
Он возносил бесстыдному божку.
Огромное, неведомое счастье
В сердца проникло к нам – и над землей
Покой простерся… Пламенели звезды,
И были тишина, весна и ночь.