Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

Алессандро Мандзони(1785–1873). – Писатель прожил долгую покойную жизнь, всю ее отдав литературе, но его художественное творчество прекращается в конце 20-х годов, когда он занялся филологическими сочинениями. Шестнадцати лет Мандзони воспел французскую революцию в поэме «Торжество свободы»; в его ранних стихах очевидно было ученичество у мастеров-классиков, его взгляды складывались под влиянием французских энциклопедистов. В 1810 году поэт обратился в католичество; глубокая религиозность сказалась на всем последующем творчестве Мандзони; однако взгляды писателя были далеки от какой бы то ни было реакционности. Его лирика, драматургия и проза знаменовали собою победы романтизма в Италии. Верность времени, раскрывающему судьбы человечества полнее и глубже любого вымысла, – девиз Мандзони. Ярче всего свое кредо он воплотил в историческом романе «Обрученные» (1825–1827, русский перевод 1833 г.). Герои писателя – народ и люди из народа, им отдано его сочувствие и любовь. Шедевр Мандзони определил развитие итальянского литературного языка в XIX веке. На историческом материале построены две романтические трагедии Мандзони – «Граф Карманьола» (1820) и «Адельгиз» (1822); собственно поэтическое наследие Мандзони невелико, но и «Священные гимны», и политические оды – высшие достижения итальянской поэзии прошлого века.

 
Как Данте обрекла скитанью Флора [168]168
  Флора – здесь: Флоренция.


[Закрыть]
По краю, где природы благодать
Померкла перед ужасом раздора,
Где трудно славу добрую снискать,—
 
 
Изгнанник сам [169]169
  …изгнанник сам… – Ф. Ломонако принимал активное участие в неаполитанской революции 1799 г., издавал якобинскую газету; чудом спасшись после разгрома революции, бел; а л за границу.


[Закрыть], предметом разговора
По праву ты избрал: тебе ль не знать,
Что лучшим нет на родине простора,
Что мачеха она для них, не мать?
 
 
Италия, вот от тебя достойным
Награда! А потом ты прах лелеешь,
Превознося пустые имена.
 
 
Что пользы от рыданий над покойным?
Ты о своих ошибках сожалеешь,
Ты каешься – и вновь себе верпа.
 

 
Неторный путь мне укажи, о Муза,
Чтоб не угас огонь, что ты зажгла,
И нерушимость нашего союза
Плоды неповторимые дала.
 
 
С трубою – Данте [170]170
  С трубою – Данте… – Труба здесь – символ эпической поэзии.


[Закрыть], лебедю Воклюза [171]171
  Лебедь Воклюза – то есть Петрарка, в Воклюзе под Авиньоном сложивший лучшие сонеты в честь Лауры.


[Закрыть] —
Милее лира; нет другим числа:
Недаром Флора Аскру [172]172
  Аскра – городок на склоне Геликона, обители муз; родина Гесиода, автора языческой «Теогонии», которого, – говорит Мандзони, – «догнал» автор христианской «Божественной Комедии» – флорентинец Данте.


[Закрыть]догнала,
Оробии не стоит Сиракуза [173]173
  Оробии не стоит Сиракуза. – Оробией (от названия племени, жившего там в древности) поэт называет Бергамо. Из этого итальянского города происходил Т. Тассо, чья пастораль «Аминта», считает Мандзони, выше античных идиллий Феокрита, уроженца Сиракузы.


[Закрыть].
 
 
Любимец Мельпомены италийской [174]174
  Любимец Мельпомены италийской… – Имеется в виду В. Альфьери.


[Закрыть],
Ты нынче первый, или ты, что смелый
Подъемлешь бич [175]175
  …ты, что смелый подъемлешь бич… – Обращение к Дж. Парини.


[Закрыть], плектрону отдых дав [176]176
  …плектрону отдых дав? – То есть оставив лирическую поэзию: плектрон (плектр) – приспособление для игры на лире.


[Закрыть]?
 
 
О Муза, если на стезе аскрийской [177]177
  …на стезе аскрийской… – то есть на пути к вершинам поэзии (от города Аскры).


[Закрыть]
Я упаду, одно хотя бы сделай —
Пусть на своих следах лежу, упав.
 

 
Обвалом шумным сверженный
С вершины поднебесной,
Стремнинами кремнистыми
Во мрак долины тесной
Упал утес могучий
И, грянувшись под кручей,
Недвижимо на дне
 
 
Лежал, пока столетия
Текли чредою длинной,
И солнце не касалося
Главы его старинной, —
Доколь благая сила
Утес не утвердила
На прежней вышине.
 
 
Так же с высот низвержены,
Грехопаденья чада
Коснели, злом согбенные,
Поднять не в силах взгляда
К обители желанной,
Откуда несказанный
Исторг их божий гнев.
 
 
Средь Господом отринутых
Кто вправе был отныне
С мольбою о прощении
Воззвать к Его святыне?
Завет поставить новый?
Разрушить ада ковы,
Геенну одолев?
 
 
Но се – Дитя рождается,
Ниспослано любовью.
Трепещут силы адские,
Едва он двигнет бровью.
С благой пришедший вестью,
Он – паче прежней – честью
Возвысил падший род.
 
 
Родник в надзвездной области
Пролился щедрой влагой,
Поит обитель дольнюю,
Всем племенам во благо.
Где тёрном дебрь кустилась,
Там роза распустилась
И дубы точат мед.
 
 
Предвечный сын предвечного!
С начала дней какое
Столетье вправе вымолвить:
Ты начался со мною?
Ты вечносущ. Вселенной,
Тобою сотворенной,
Нельзя вместить Творца.
 
 
И ты облекся низменной
Скуделью плоти тварной?
За что сей жребий выспренний
Земле неблагодарной?
Коль благость Провиденья
Избрала снисхожденье,
Тогда ей нет конца!
 
 
В согласье с предсказаньями
Прийти случилось Деве
В Ефрафов город [179]179
  …Ефрафов город… – Вифлеем, где, но ветхозаветному пророчеству (Мих. 5, 2), родился Иисус Христос.


[Закрыть]с ношею
Блаженною во чреве;
Где предрекли пророки,
Там и сбылися сроки,
Свершилось рождество.
 
 
Мать пеленами бедными
Рожденного повила
И, в ясли уложив его,
Колена преклонила
В убежище убогом
Перед младенцем-Богом,
Спеша почтить его.
 
 
И, к людям с вестью посланный,
Гонец небес крылатый
Минул надменной стражею
Хранимые палаты,
Но пастухов безвестных,
Смиренно-благочестных,
Нашел в степном краю.
 
 
К нему слетелись ангелы
Толпою осиянной,
Глухое небо полночи
Наполнили осанной.
Так точно перед взором
Творца усердным хором
Поют они в раю.
 
 
И, гимнам вслед ликующим
Взмывая к небосклонам,
Сокрылись сонмы ангелов
За облачным заслоном.
Святая песня свыше
Неслась все тише, тише —
И всякий звук исчез.
 
 
И пастухи, не мешкая,
Указанной дорогой,
Счастливые, отправились
К гостинице убогой,—
Где в яслях для скотины
Лежал, повит холстиной,
И плакал Царь небес.
 
 
Не плачь, Дитя небесное,
Не плачь, усни скорее!
Стихают бури шумные,
Тебя будить не смея,
Бегут во мрак кромешный
С земли, доселе грешной,
Лишь Твой завидят лик.
 
 
Усни, Дитя! Не ведают
Народы в целом свете,
Что Тот пришел, который их
В свои уловит сети,
Что здесь, в пещерке тесной,
Лежит в пыли безвестной
Владыка всех владык.
 

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ТЕОДОРА КЕРНЕРА [181]181
  …памяти Теодора Кернера… – Т. Кернер (см. прим. к с. 290) – немецкий поэт, герой борьбы против Наполеона. Мандзони, как и многие его современники, считал, что Кернер пал в битве под Лейпцигом, тогда как в действительности он погиб 26 августа 1813 г. под Гадебушем.


[Закрыть], ПОЭТА И БОРЦА ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ ГЕРМАНИИ, ПАВШЕГО В БИТВЕ ПОД ЛЕЙПЦИГОМ ОКТЯБРЯ 18 ДНЯ ЛЕТА MCCCXIII, ЧЬЕ ИМЯ ДОРОГО ВСЕМ НАРОДАМ, СРАЖАЮЩИМСЯ ЗА ОТЕЧЕСТВО

 
Переправились через Тичино
И, назад обратясь, к переправе,
О единой мечтая державе,
Непреклонные древним под стать,
Дали клятву они, что пучиной
Меж чужими двумя берегами,
Меж двумя берегами-врагами
Больше этой реке не бывать.
 
 
Дали клятву – и верные братья
Отвечали им, полны отваги,
Обнажая незримые шпаги,
Что сегодня на солнце горят.
И, священный обет подкрепляя,
Протянулась десница к деснице.
О, товарищ в жестокой темнице!
О, в свободном отечестве брат!
 
 
Кто двух рек соименных [182]182
  …двух рек соименных… и дальше. – Нераздельность По, главной реки Северной Италии, с ее перечисляемыми притоками Мандзони делает эмблемой единства Италии. «Соименные реки» – Дора Балтеа и Дора Рипариа.


[Закрыть]и Орбы,
Отразившей древесные своды,
Кто Тичино и Танаро воды
Сможет в По многоводном найти;
Кто отнять у него сможет Меллу,
Волны Ольо, течение Адды
И журчащие струи прохлады,
Что она вобрала по пути,—
 
 
Тот сумеет народ возрожденный
Разобщить вопреки провиденью
И ничтожные толпы мученью
Беспощадному снова обречь:
Если вольный народ – значит, вольный,
Если раб – то от Альп и до моря,
Радость общая, общее горе,
А не только – природа и речь.
 
 
На лице выраженье страданья,
Униженье в потупленном взгляде,—
Словно нищий, что милости ради
На чужбине находит приют,
Жил в родимом пределе ломбардец:
Жребий собственный – тайна чужая,
Долг – пришельцам служить, угождая,
И молчать – или насмерть забьют.
 
 
О пришельцы! Италия ныне,
Отвергая господство чужое,
Обретает наследье былое.
О пришельцы! Снимайте шатры!
Трепещите! От Альп и до Сциллы [183]183
  От Альп и до Сциллы… – то есть от края до края Италии: Сцилла– скалистая оконечность Калабрии.


[Закрыть]
Вся она под ногой супостата
Возмущенною дрожью объята,
Недвижимая лишь до поры.
 
 
О пришельцы! На ваших штандартах
Знак позора – печать фарисейства,
Вы тайком замышляли злодейство,
Лицемерно о воле крича [184]184
  …замышляли злодейство… о воле крича… – В пору борьбы с Наполеоном австрийцы не скупились на обещания дать свободу Италии, но итальянские патриоты обманулись в своих надеждах.


[Закрыть];
Всем народам пророча свободу,
Вы набатом гремели в то время:
Да уйдет иноземное племя,
Незаконны законы меча!
 
 
Если ваша земля, где под гнетом
Вы стенали [185]185
  …под гнетом вы стенали… – Австрийцы, недавно бившиеся за свою свободу с Наполеоном, победив, стали угнетателями Италии, ее врагами.


[Закрыть] – под вражеской силой,
Угнетателям стала могилой
И пришел избавления час,
Кто сказал, что не знать италийцам
Избавленья от муки гнетущей?
Кто сказал, что господь всемогущий,
Внявший вам, не услышит и нас?
 
 
Он, кто красные волны обрушил [186]186
  Он, кто красные волны обрушил… – Бог, по известному библейскому преданию, дал перейти Красное море евреям, «яко по суху», заставив расступиться морские воды, которые сомкнулись над головами преследователей – египтян.


[Закрыть],
Чтоб они египтян поглотили,
Он, кто в руку вложил Иаили
Молоток [187]187
  …в руку вложил Иаили молоток… – Библейская Иаиль умертвила ханаанского военачальника, притеснителя евреев Сисару, вбив ему молотом в висок кол (Книга Судей, IV).


[Закрыть]и направил удар,
Кто вовеки не скажет германцу:
Получай этот край на поживу —
Не тобою взращенную ниву,
Мною щедро ниспосланный дар.
 
 
О Италия, всюду, где слышен
Голос муки твоей безысходной,
Где надежда души благородной
Не погибла еще до конца,
Там, где вольность сегодня в расцвете,
Там, где втайне пока еще всходит,
Где страдание отклик находит,
Ты не можешь не трогать сердца.
 
 
Сколько раз на альпийских вершинах
Знамя дружбы тебе представало!
Сколько раз ты к морям простирала —
К двум пустыням – отчаянный взор!
День пришел – закаленными болью
Ты гордишься своими сынами,
Что встают под священное знамя,
Чтобы дать иноземцу отпор.
 
 
О, бесстрашные, время настало!
По пришельцу открыто ударьте:
Жребий родины вашей на карте,—
Пусть решительной будет война!
Или родина вольной воспрянет,
Дав исполниться тайной надежде,
Или, больше забита, чем прежде,
Впредь под палкой пребудет она.
 
 
О, возмездия час долгожданный!
Жалок тот, кто о дерзостной вспышке
Должен будет судить понаслышке,
Кто смущенно вздохнет неспроста,
Сыновьям о борьбе повествуя,—
«Я там не был», – чуть внятно прибавит;
Кто в торжественный час не восславит
Стяг победный – святые цвета [188]188
  Стяг победный – святые цвета! – То есть трехцветное итальянское знамя.


[Закрыть]!
 

 
Его не стало. Замерло
Беспамятное тело,
Едва душа с дыханием
Последним отлетела,—
И замер мир, известием
Внезапным потрясен.
 
 
Рукою рока властного
Была его десница,
Земля молчит, не ведая,
Когда еще родится,
Кто с ним сравнится участью
И прогремит, как он.
 
 
Свидетель славы пламенной,
Я не сказал ни слова,
Когда он пал, поверженный,
Воспрял и рухнул снова,
Когда восторги слышались
И брань со всех сторон.
 
 
Далек от раболепия
И суеты злорадной,
Звучит о гордом светоче
Мой стих над урной хладной,
Что, может быть, забвению
Не будет обречен.
 
 
На Рейне и в Испании
И над брегами Нила
Живая эта молния,
Сверкнув, тотчас разила;
Он лавры чужестранные
В венец победный вплел.
 
 
Он славен был. По праву ли? —
Решат потомки. Мы же
Перед всесильным господом
Главы склоняем ниже,
Что духом созидательным
Его не обошел.
 
 
Расчет и упоение
Надеждой величавой,
Стремленье сердца страстное
Подняться над державой,—
О чем мечтать безумие,
Он наяву обрел.
 
 
Он все познал: растерянность
И славы ликованье,
Победу, отступление,
Империю, изгнанье,
Два раза в бездну брошенный,
Два раза – на престол.
 
 
Он имя возгласил свое —
И два враждебных века,
Как перед властью жребия,
Пред волей человека
Смирились, справедливости
Увидя в нем жреца.
 
 
Он дни окончил в праздности
Среди природы дикой,
Предмет глубокой зависти
И жалости великой,
Неистребимой ярости
И веры до конца.
 
 
Как над пловцом вздымается
Кипящий вал, которым
Он перед этим поднят был
И тщетно жадным взором
Искал, не видно ль берега,
Отдав надежде дань,—
 
 
Так образы минувшего
Над сей душой нависли!
Не раз потомкам брался он
Свои поведать мысли,
Но на страницу падала
Безжизненная длань.
 
 
Не раз безмолвным вечером,
Невольник праздной скуки,
Глаза потупя жгучие,
Крестом сложивши руки,
Стоял он – и прошедшее
Теснило дух его.
 
 
Он вспоминал походные
Шатры, огонь, редуты,
Лавину грозной конницы
И в жаркие минуты
Сухие приказания
И планов торжество.
 
 
Он должен был отчаяться,
Душой изнемогая,
Но нет! Нашла несчастного
Рука небес благая,
Подняв его решительно
Над берегом чужим,
 
 
И душу повлекла его
Дорогою цветущей
К награде уготованной,
К полям мечты зовущей,
Туда, где слава прежняя —
Пустое слово, дым.
 
 
О вера благодатная!
В веках себя прославя,
Ликуй, к триумфам признанным
Еще один прибавя,—
Ведь не был равным гением
Позор Голгофы [190]190
  …позор Голгофы… – Мандзони неоднократно пояснял, что его слово «позор» включено в тот семантический ряд латинских и восходящих к ним выражений, в основе которого евангельские слова о смерти Христа, и славянском переводе звучащие: «юродство», «соблазн», «поношение».


[Закрыть]чтим.
 
 
Усталый прах заботливо
Храни от поношенья:
Господь, дающий смертному
И боль и утешенье,
Один к одру изгнанника
Пришел и сел над ним.
 

Джакомо Леопарди(1798–1837). – Детские и юношеские годы поэт провел в доме отца, человека деспотичного, крайне реакционного, страстного собирателя книг и манускриптов. Неосуществимым мечтам юноши о личной свободе отвечали только безграничные горизонты книжного моря; познания юного Леопарди в древних литературах, в истории итальянской словесности были глубоки и обширны; сам он начал писать в отрочестве, много переводил с классических языков. Упорная работа подорвала его хрупкое от рожденья здоровье; после того как в 1822 году Леопарди вырвался из родного дома, тяжелые недуги не оставляли его до самой смерти.

Формальные требования классической традиции всегда были непреложными для Леопарди, среди современников на родине он слыл «архаистом». Но унаследованной формой Леопарди владел блистательно, под рукой мастера она превращается в полноценную романтическую форму. Леопарди развил свой личный вариант распространенной в романтической Европе философии «мировой скорби» («Маленькие нравственные сочинения», 1827, и др.). Для него основной закон мировой жизни – «несчастье»; его атеистический пессимизм бескомпромиссен и безысходен: любые устремления человека к счастью и совершенству обречены величественной игрой неумолимых законов природы на неудачу. Если в ранних поэтических произведениях – в канцонах «К Италии», «На памятник Данте» – Леопарди еще отдает дань патриотическому и свободолюбивому пафосу будущего, то позже его пессимизм захватывает и социальную сферу. Его «Палинодия» – одно из самых ядовитых в европейской литературе осмеяний буржуазного бездумного утопического оптимизма. От предыдущего столетия Леопарди отстал именно в том, что связывало «век нынешний и век минувший» (см. ниже комментарий к упоминанию Вольтера в «Палинодии»); и своего века Леопарди не принял в корне: он оказался поэтом тяжкой уединенности. Но в ней Леопарди обрел неограниченную свободу неприятия язв исторической действительности и неповторимый голос личного страдания, создавшие его единственную книгу – «Песни» (1845).

 
О родина, я вижу колоннады,
Ворота, гермы, статуи, ограды
              И башни наших дедов,
Но я не вижу славы, лавров, стали,
Что наших древних предков отягчали.
              Ты стала безоружна,
Обнажены чело твое и стан.
Какая бледность! Кровь! О, сколько ран!
              Какой тебя я вижу,
Прекраснейшая женщина! Ответа
У неба, у всего прошу я света:
              Скажите мне, скажите,
Кто сделал так? Невыносимы муки
От злых цепей, терзающих ей руки;
              И вот без покрывала,
Простоволосая, в колени пряча
Лицо, она сидит, безмолвно плача.
              Плачь, плачь! Но побеждать
Всегда – пускай наперекор судьбе,—
Италия моя, дано тебе!
 
 
Двумя ключами будь твои глаза —
Не перевесит никогда слеза
              Твоих потерь, позора.
Вокруг все те же слышатся слова:
Была великой ты – не такова
              Теперь. О, почему?
Была ты госпожой, теперь слуга.
Где меч, который рассекал врага?
              Где сила, доблесть, стойкость?
Где мантий, лент златых былая слава?
Чья хитрость, чьи старанья, чья держава
              Тебя лишила их?
Когда и как, ответь мне, пала ты
Во прах с неизмеримой высоты?
              И кто защитник твой?
Ужель никто? – Я кинусь в битву сам,
Я кровь мою, я жизнь мою отдам!
              Оружье мне, оружье! [191]191
  Оружье мне, оружье! – Леопарди цитирует свой перевод (1816) «Энеиды» Вергилия (II, 668).


[Закрыть]
О, если б сделать так судьба могла,
Чтоб кровь моя грудь итальянцам жгла!
 
 
Где сыновья твои? [192]192
  Где сыновья твои? – Цитата из «Последних писем Якопо Ортиса» Уго Фосколо (см. выше).


[Закрыть]Я слышу звон
Оружья, голоса со всех сторон,
              Литавры, стук повозок.
Италия моя, твои сыны
В чужих краях сражаются [193]193
  …твои сыны в чужих краях сражаются. – Поэт говорит об участии итальянских войск в русском походе Наполеона; этой теме он посвятил также канцону «На памятник Данте…» (1818).


[Закрыть]. То сны
              Я вижу или явь:
Там пеший, конный, дым и блеск мечей,
Как молний блеск? Что ж трепетных очей
              Туда не обратишь?
За что сражаются, взгляни в тревоге,
Там юноши Италии? О, боги,
              Там за страну чужую
Италии клинки обнажены!
Несчастен тот, кто на полях войны
              Не за отчизну пал,
Семейного не ради очага,
Но за чужой народ, от рук врага
              Чужого; кто не скажет
В час смерти, обратись к родному краю:
Жизнь, что ты дал, тебе я возвращаю.
 
 
Язычества блаженны времена:
Единой ратью мчались племена
              За родину на смерть;
И вы, превозносимые вовеки
Теснины фессалийские [194]194
  Теснины фессалийские… – Фермопилы, где в 480 г. до н. э. пали триста спартанских воинов во главе с царем Леонидом, сдержав натиск персидских полчищ Ксеркса. Потерпев поражение и на море при Саламине, Ксеркс бежал в Азию (за Геллеспонт).


[Закрыть], где греки,
              Немногие числом,
Но вольные, за честь своей земли
И персов и судьбу превозмогли.
              Я думаю, что путник
Легко поймет невнятный разговор
Растений, и волны, и скал, и гор
              О том, как этот берег
Был скрыт грядою гордой мертвых тел
Тех, кто свободы Греции хотел.
              И прочь бежал тогда
За Геллеспонт Ксеркс низкий и жестокий,
Чтобы над ним смеялся внук далекий;
              На холм же, где, погибнув,
Они нашли бессмертье, Симонид [195]195
  Симонид. Леопарди, посвящая свою канцону поэту Винченцо Монти(1754–1828), писал что «никакой другой лирический Поэт не затрагивал столь возвышенной и столь достойной темы», и утверждал, что его «К Италии» – только «переделка» песен Симонида.


[Закрыть]
Поднялся, озирая чудный вид.
 
 
Катились слезы тихие со щек,
Едва дышать, едва стоять он мог
              И в руки лиру взял;
Кто о самом себе забыл в бою,
Кто за отчизну отдал кровь свою,
              Тот счастье испытал;
Вы, Грецией любимы, миром чтимы,
Какой любовью были одержимы,
              Какая страсть влекла
Вас под удары горького удела?
Иль радостным был час, когда вы смело
              Шаг сделали ужасный,
Что беззаботно улыбались вы?
Иль не могильные вас ждали рвы,
              А ложе пышных пиршеств?
Тьма Тартара и мертвая волна
Вас ждали там; ни дети, ни жена
              Вблизи вас не стояли,
Когда вы пали на брегу суровом,
Ничьим не провожаемые словом.
 
 
Но там и Персию ждала награда
Ужасная. Как в середину стада
              Кидается свирепый лев,
Прокусывает горло у быка,
Другому в кровь загривок и бока
              Терзает – так средь персов
Гнев эллинов ярился и отвага.
Гляди, средь мертвых тел не сделать шага,
              И всадник пал, и конь;
Гляди, и побежденным не пробиться
Чрез павшие шатры и колесницы;
              Всех впереди бежит,
Растерзанный и бледный, сам тиран;
Гляди, как кровью, хлынувшей из ран
              У варваров, облиты
Герои-эллины; но вот уж сами,
От ран слабея, падают рядами.
              Живите, о, живите,
Блаженными вас сохранит молва,
Покуда живы на земле слова.
 
 
Скорее возопят из глубины
Морской созвездья, с неба сметены,
              Чем минет, потускнев,
О нас воспоминание. Алтарь —
Гробница ваша [196]196
  Алтарь – гробница ваша… – Сам Леопарди указал, что цитирует здесь дошедший до нас фрагмент из Симонида.


[Закрыть]: не забыв, как встарь
              Кровь проливали деды,
С детьми в молчанье матери пройдут.
О славные, я простираюсь тут,
              Целуя камни, землю;
Хвала и слава, доблестные, вам
Звучит по всей земле. Когда бы сам
              Я с вами был тогда,
Чтоб эту землю кровь моя смягчила!
Но коль судьба враждебная решила
              Иначе, за Элладу
Смежить не дозволяя веки мне
В последний раз на гибельной войне,—
              То пусть по воле неба
Хоть слава вашего певца негромко
Звучит близ вашей славы для потомка!
 

 
Безветренная, сладостная ночь,
Среди садов, над кровлями, безмолвно
Лежит луна, из мрака вырывая
Вершины ближних гор. Ты спишь, подруга,
И все тропинки спят, и на балконах
Лишь изредка блеснет ночной светильник;
Ты спишь, тебя объял отрадный сон
В притихшем доме, не томит тебя
Невольная тревога; знать не знаешь,
Какую ты мне рану нанесла.
Ты спишь; а я, чтоб этим небесам,
На вид столь благосклонным, и могучей
Природе древней, мне одну лишь муку
Пославшей, – чтобы им привет послать,
Гляжу в окно. «Отказываю даже
Тебе в надежде я, – она сказала,—
Пусть лишь от слез блестят твои глаза».
День праздничный прошел, и от забав
Теперь ты отдыхаешь, вспоминая
Во сне о том, быть может, скольких ты
Пленила нынче, сколькими пленилась:
Не я – хоть я на то и не надеюсь —
Тебе являюсь в мыслях. Между тем
Я вопрошаю, сколько жить осталось,
И на землю бросаюсь с криком, с дрожью.
О, как ужасны дни среди цветенья
Такого лета! Но невдалеке
С дороги песенка слышна простая
Ремесленника, поздней ночью – после
Вечернего веселья в бедный домик
Идущего; и горечь полнит сердце
При мысли, что на свете все проходит,
Следа не оставляя. Пролетел
И праздник, а за праздником вослед
Дни будние, и все, что ни случится
С людьми, уносит время. Где теперь
Народов древних голоса? Где слава
Могучих наших предков? Где великий
Рим и победный звон его оружья,
Что раздавался на земле и в море.
Все неподвижно, тихо все, весь мир
Покоится, о них забыв и думать.
В дни юности моей, когда я ждал
Так жадно праздничного дня, – и после,
Когда он угасал, – без сна, печальный,
Я крылья опускал; и поздно ночью,
Когда с тропинки раздавалась песня
И замирала где-то вдалеке,—
Сжималось сердце так же, как теперь.
 

 
Теперь ты умолкнешь навеки,
Усталое солнце. Исчез тот последний обман,
Что мнился мне вечным. Исчез. Я в раздумиях ясных
Постиг, что погасла не только
Надежда, но даже желанье обманов прекрасных.
Умолкни навеки. Довольно
Ты билось. Порывы твои
Напрасны. Земля недостойна
И вздоха. Вся жизнь —
Лишь горечь и скука. Трясина – весь мир.
Отныне наступит покой. Пусть тебя наполняют
Мученья последние. Нашему роду
Судьба умереть лишь дает. Презираю отныне,
Природа, тебя – торжество
Таинственных сил, что лишь гибель всему предлагают,
И вечную тщетность всего.
 

И в воздыханье вечном нет спасенья [200]200
  И в воздыханъе вечном… – Эпиграф взят из сочинения Петрарки «О средствах против всяких превратностей судьбы» (CV, 4).


[Закрыть].

Петрарка

 
Я заблуждался, добрый Джино; я
Давно и тяжко заблуждался. Жалкой
И суетной мне жизнь казалась, век же
Наш мнился мне особенно нелепым…
Невыносимой речь моя была
Ушам блаженных смертных, если можно
И следует звать человека смертным.
Но из благоухающего рая
Стал слышен изумленный, возмущенный
Смех племени иного. И они
Сказали, что, неловкий неудачник,
Неопытный в усладах, неспособный
К веселью, я считаю жребий свой
Единственный – уделом всех, что все
Несчастны, точно я. И вот средь дыма
Сигар, хрустения бисквитов, крика
Разносчиков напитков и сластей,
Средь движущихся чашек, среди ложек
Мелькающих блеснул моим глазам
Недолговечный свет газеты. Тотчас
Мне стало ясно общее довольство
И радость жизни смертного. Я понял
Смысл высший и значение земных
Вещей, узнал, что путь людей усыпан
Цветами, что ничто не досаждает
Нам и ничто не огорчает нас
Здесь, на земле. Познал я также разум
И добродетель века моего,
Его науки и труды, его
Высокую ученость. Я увидел,
Как от Марокко до стены Китайской,
От Полюса до Нила, от Бостона
До Гоа [201]201
  Гоа – португальская колония в Индии.


[Закрыть]все державы, королевства,
Все герцогства бегут не чуя ног
За счастьем и уже его схватили
За гриву дикую или за кончик
Хвоста. Все это видя, размышляя
И о себе, и о своей огромной
Ошибке давней, устыдился я.
 
 
Век золотой [202]202
  Век золотой… – Картины «золотого века», прорисованные сатирическим пером Леопарди, испещрены ироническими отсылками к IV эклоге Вергилия (см. т. 6 БВЛ), предрекавшей обновление вселенной и всеобщее благоденствие после рождения божественного младенца (средневековые христианские толкователи считали, что Вергилий говорил о рождении Иисуса Христа); из всех упомянутых цитат в настоящем издании отмечена, как наиболее существенная, конечная.


[Закрыть]сейчас прядут, о Джино,
Трех парок веретёна. Обещают
Его единодушно все газеты —
Везде, на разных языках. Любовь
Всеобщая, железные дороги,
Торговля, пар, холера, тиф прекрасно
Соединят различные народы
И климаты; никто не удивится,
Когда сосна иль дуб вдруг источат
Мед иль закружатся под звуки вальса.
Так возросла, а в будущем сильней
Мощь кубов перегонных возрастет,
Реторт, машин, пославших вызов небу,
Что внуки Сима, Хама и Яфета [203]203
  …внуки Сима, Хама и Яфета… – то есть все современное человечество, ведущее, по библейскому сказанию, свой род от трех сыновей Ноя.


[Закрыть]
Уже сейчас летают так свободно
И будут все свободнее летать.
 
 
Нет, желудей никто не будет есть,
Коль голод не понудит; но оружье
Не будет праздным. И земля с презреньем
И золото и серебро отвергнет,
Прельстившись векселями. И, как прежде,
Счастливое людское племя будет
Кровь ближних проливать своих: Европа
И дальний брег Атлантики [204]204
  …дальний брег Атлантики… – Америка.


[Закрыть] – приют
Цивилизации последний – будет
Являть собой кровавые поля
Сражений всякий раз, как роковая
Причина – в виде перца, иль корицы,
Иль сахарного тростника, иль вещи
Любой другой, стать золотом способной,
Устроит столкновенье мирных толп.
И при любом общественном устройстве
Всегда пребудут истинная ценность
И добродетель, вера, справедливость
Общественным удачам чужды, вечно
Посрамлены, побеждены пребудут —
Уж такова природа их: всегда
На заднем плане прятаться. А наглость,
Посредственность, мошенничество будут
Господствовать, всплывая на поверхность.
Могущество и власть (сосредоточить
Или рассеять их) – всегда во зло
Владеющий распорядится ими,
Любое дав тому названье. Этот
Закон первейший выведен природой
И роком на алмазе, и его
Своими молниями не сотрут
Ни Вольта, ни Британия с ее
Машинами, ни Дэви [205]205
  …ни Вольта… ни Дэви… – Инженерные достижения и научные открытия итальянца Алессандро Вольта (1745–1827) и англичанина Хэмфри Дэви (1778–1829) были для современников символами грядущего торжества прикладной науки.


[Закрыть], ни наш век,
Струящий Ганг из новых манифестов.
Вовеки добрым людям будет плохо,
А негодяям – хорошо; и будет
Мир ополчаться против благородных
Людей; вовеки клевета и зависть
Тиранить будут истинную честь.
И будет сильный слабыми питаться,
Голодный нищий будет у богатых
Слугою и работником; в любой
Общественной формации, везде —
Где полюс иль экватор – вечно будет
Так до поры, пока земли приюта
И света солнца люди не лишатся.
И зарождающийся золотой
Век должен на себе нести печать
Веков прошедших, потому что сотни
Начал враждебных, несогласий прячет
Сама природа общества людского,
И примирить их было не дано
Ни мощи человека, ни уму,
С тех пор как славный род наш появился
На свет; и будут перед ними так же
Бессильны все умы, все начинанья
И все газеты наших дней. А что
Касается важнейшего, то счастье
Живущих будет полным и доселе
Невиданным. Одежда – шерстяная
Иль шелковая – с каждым днем все мягче
И мягче будет. Сбросив мешковину,
Свое обветренное тело в хлопок
И фетр крестьяне облекут. И лучше
По качествам, изящнее на вид
Ковры и покрывала станут, стулья,
Столы, кровати, скамьи и диваны,
Своей недолговечной красотой
Людские радуя жилища. Кухню
Займет посуда небывалых форм.
Проезд, верней, полет, Париж – Кале,
Оттуда – в Лондон, Лондон – Ливерпуль
Так будет скор, что нам и не представить;
А под широким ложем Темзы будет
Прорыт тоннель [206]206
  …под… ложем Темзы будет прорыт тоннель… – Лондонский путепровод под Темзой был задуман еще в 1799 г.; ко времени написания «Палинодии» его сооружение не было закончено.


[Закрыть] – проект бессмертный, дерзкий,
Волнующий умы уж столько лет.
Зажгутся фонари, но безопасность
Останется такою же, как нынче,
На улицах безлюдных и на главных
Проспектах городов больших. И эта
Блаженная судьба, и эта радость —
Дар неба поколениям грядущим.
 
 
Тот счастлив, кто, покуда я пишу,
Кричит в руках у бабки повивальной!
Они застанут долгожданный день,
Когда определит научный опыт,—
И каждая малютка с молоком
Кормилицы узнает это, – сколько
Круп, мяса, соли поглощает город
За месяц; сколько умерших и сколько
Родившихся записывает старый
Священник; и когда газеты, – жизнь
Вселенной и душа ее, источник
Единственный познанья всех эпох,—
Размножившись при помощи машин
Мильонным тиражом, собой покроют
Долины, горы и простор безбрежный
Морей, подобно стаям журавлиным,
Летящим над широкими полями.
 
 
Как мальчик, мастерящий со стараньем
Дворец, и храм, и башню из листочков
И щепок, завершив едва постройку,
Все тотчас рушит, потому что эти
Листочки, щепки для работы новой
Нужны, так и природа, доведя
До совершенства всякое свое,
Искусное подчас, сооруженье,
Вмиг начинает разрушать его,
Швыряя вкруг разрозненные части.
И тщетно было бы оберегать
Себя или другого от игры
Ужасной этой, смысл которой скрыт
От нас навеки; люди, изощряясь
На тысячи ладов, рукой умелой
Деянья доблестные совершают;
Но всяческим усильям вопреки
Жестокая природа, сей ребенок
Непобедимый, следует капризу
Любому своему и разрушенье
Все время чередует с созиданьем.
И сонм разнообразных, бесконечных,
Мучительных недугов и несчастий
Над смертным тяготеет, ждущим тупо
Неотвратимой гибели. Внутри,
Снаружи злая сила разрушенья
Настойчиво преследует его
И, будучи сама неутомимой,
Его терзает до поры, пока
Не упадет он, бездыханный, наземь,
Сраженный матерью своей жестокой.
А худшие несчастья человека,
О благородный друг мой, – смерть и старость,
Которые рождаются в тот миг,
Когда губами нежного соска,
Питающего жизнь, дитя коснется.
Мне кажется, что это изменить
Век девятнадцатый (и те, что следом
Идут) едва ли более способен,
Чем век десятый иль девятый. Если
Возможно именем своим назвать
Мне истину хоть иногда, – скажу,
Что человек несчастен был и будет
Во все века, и не из-за формаций
Общественных и установок, но
По непреодолимой сути жизни,
В согласье с мировым законом, общим
Земле и небу. Лучшие умы [207]207
  Лучшие умы… – Леопарди имеет в виду пассаж из «Послания о лиссабонском землетрясении» Вольтера, цитируя который он писал в 1826 г.: «Еще того труднее – составить, как делают философы, из несчастий всех существ всеобщее счастье»; и в 1831 г.: «Я смеюсь над счастьем масс, потому что мой маленький мозг не может представить себе счастливую массу, состоящую из несчастных личностей».


[Закрыть]
Столетья моего нашли иное,
Почти что совершенное решенье:
Сил не имея сделать одного
Счастливым, им они пренебрегли
И стали счастия искать для всех;
И, обретя его легко, они
Хотят из множества несчастных, злых
Людей – довольный и счастливый сделать
Народ; и это чудо, до сих пор
Газетой, и журналом, и памфлетом
Не объясненное никак, приводит
В восторг цивилизованное стадо.
О, разум, о, умы, о, выше сил
Дар нынешнего века проницать!
Какой урок познанья, как обширны
Исследованья в областях высоких
И в областях интимных, нашим веком
Разведанные для веков грядущих,
О Джино! С верностью какой во прах
Он в обожанье падает пред теми,
Кого вчера осмеивал, а завтра
Растопчет, чтоб еще чрез день собрать
Осколки, окурив их фимиамом!
Какое уваженье и доверье
Должно внушать единодушье чувств
Столетья этого, вернее года!
Как тщательно нам надобно следить,
Чтоб наша мысль ни в чем не отклонилась
От моды года этого, которой
Придет пора смениться через год!
Какой рывок свершила наша мысль
В самопознанье, если современность
Античности в пример готовы ставить!
 
 
Один твой друг [208]208
  Один твой друг… – Имеется в виду Никколо Томмазео(1802–1874) – итальянский писатель, филолог, философ, политический деятель, виднейший представитель католического либерализма; Леопарди в дневниковых записях язвительно пишет о его вере в прогресс.


[Закрыть], о досточтимый Джино,
Маэстро опытный стихосложенья,
Знаток наук, искусства критик тонкий,
Талант, да и мыслитель из таких,
Что были, есть и будут, мне сказал:
«Забудь о чувстве. Никому в наш век,
Который интерес нашел лишь в том,
Что обществу полезно, и который
Лишь экономикой серьезно занят,
До чувства нету дела. Так зачем
Исследовать сердца свои? Не надо
В себе самом искать для песен тему!
Пой о заботах века своего
И о надежде зрелой!» Наставленье,
Столь памятное мне! Я засмеялся,
Когда комичный чем-то голос этот
Сказал мне слово странное «надежда» —
Похожее на звуки языка,
Забытого в младенчестве. Сейчас
Я возвращаюсь вспять, иду к былому
Иным путем – согласен я с сужденьем,
Что, если хочешь заслужить у века
Хвалу и славу – но противоречь
Ему, с ним не борись, а повинуйся,
Заискивая: так легко и просто
Окажешься средь звезд. И все же я,
Стремящийся со страстью к звездам, делать
Предметом песнопений нужды века
Не стану, – ведь о них и так все больше
Заботятся заводы. Но сказать
Хочу я о надежде, той надежде,
Залог которой [209]209
  …о надежде… залог которой… – Леопарди имеет в виду такой «залог надежды», как бороды – по моде времени отличительную черту либералов.


[Закрыть]очевидный боги
Уже нам даровали: новым счастьем
Сияют губы юношей и щеки,
Покрытые густыми волосами.
Привет тебе, привет, о первый луч
Грядущего во славе века. Видишь,
Как радуются небо и земля,
Сверкают взоры женские, летает
По балам и пирам героев слава.
Расти, расти для родины, о племя
Могучее. В тени твоих бород
Италия заблещет и Европа,
И наконец весь мир вздохнет спокойно.
И вы, смеясь, привет пошлите, дети,
Родителям колючим и не бойтесь
Слегка при этом поцарапать щеки.
Ликуйте, милые потомки [210]210
  Ликуйте, милые потомки… – Леопарди иронически отсылает к ключевой 60-й строке IV эклоги Вергилия (см. выше): «Мальчик, мать узнавай и ей начинай улыбаться» (перевод С. Шервинского.)


[Закрыть],– вам
Заветный уготован плод – о нем
Давно мечтали: суждено увидеть
Вам, как повсюду воцарится радость,
Как старость будет юности счастливей,
Как в локоны завьется борода,
Которая сейчас короче ногтя.