Текст книги "Европейская поэзия XIX века"

Автор книги: авторов Коллектив

Виллем Клос(1859–1938). – Изучал классическую филологию в Амстердаме. Один из основателей журнала «Новый вожатый» (1885). Принадлежал к движению «восьмидесятников», чье значение далеко выходило за пределы нидерландской литературы (в частности, целое поколение индонезийских писателей начала XX в. выросло под их влиянием). В конце 80-х годов Клос был признанным главой нидерландской литературы. Клос находился под сильным влиянием поэтики Шелли и Китса; сонеты немецкого поэта Августа Платена и рано умершего нидерландского «восьмидесятника» Жака Перка были для него эталоном поэтической формы. Один из лучших сборников Клоса – его «Книга Младенца и Бога» (1888), состоящая из сонетов. После 1890 года поэт обращается к созерцательным философским стихам. Широкой известностью пользовались три сборника Клоса «Строфы» (1894, 1902 и 1913).

 
Взирает юноша с мольбою страстной
На божество, на лучезарный лик,
И тяжких слез течет живой родник,
Но изваянье к горю безучастно.
 
 
Вот обессилел он, и вот – напрасно —
Он рвется в смертный бой, но через миг
Он побежден, и вот уже поник,—
А камень смотрит хладно и ужасно.
 
 
Медуза, ты, лишенная души, —
Верней, душа твоя прониклась ядом
В бесслезной, нескончаемой тиши,—
 
 
Пускай никто со мной не станет рядом,
Но я склоню колени – поспеши
Проникнуть в душу мне последним взглядом.
 

 
Куртина в ясных сумерках бледна;
Цветы еще белей, чем днем, – и вот
Прошелестел за створками окна
Последней птицы трепетный полет.
 
 
Окрашен воздух в нежные тона,
Жемчужной тенью залит небосвод;
На мир легко ложится тишина,
Венчая суеты дневной уход.
 
 
Ни облаков, ни ветра нет давно,
Ни дуновенья слух не различит,
И все прозрачней мрак ночных теней,—
 
 
Зачем же сердце так истомлено,
Зачем оно слабеет, – по стучит
Все громче, все тревожней, все сильней?
 

* * *

 
О море бурное, что бьется в страсти дикой,
Зерцало, данное изменчивой судьбе,
О море, вечное в неверности великой,
Даритель красоты, неведомый себе.
 
 
Одето влажною лазурного туникой,
Преображенное в немыслимой волшбе,
Оно грядет к брегам толпой тысячеликой,
И в ярости ревет, и сетует в мольбе.
 
 
О, если бы моя душа вострепетала,
Как море синее, светла и хороша,
Я не томился бы в тщете земной устало,—
 
 
С презреньем низкие заботы отреша,
Благой покой познав, душа бы морем стала —
У моря нет границ, – так стань же им, душа!
 

* * *

 
Я – царь во царстве духа своего.
В душе моей мне уготован трон,
Я властен, я диктую свой закон
И собственное правлю торжество.
 
 
Мне служат ворожба и колдовство,
Я избран, возведен, провозглашен
И коронован лучшей из корон:
Я – царь во царстве духа своего.
 
 
Но все ж тоска порою такова,
Что от постылой славы я бегу:
И царство и величие отдам
 
 
За миг один – и смерть приять смогу:
Восторженно прильну к твоим устам
И позабуду звуки и слова.
 

 
Была ночная синева нежна;
Я грезил; из неомраченной дали
Златые звезды ласково сияли;
Дремала утомленная луна.
 
 
И грезою предстала мне Она —
Созвездия, столь ясные вначале,
Над ней слились в подобие вуали,
Струящейся, как чистая волна.
 
 
Возлюбленная, Ты явилась мне!
Мария, аве! – к небу возлетая,
Возник мой голос в воздухе ночном,—
 
 
Исчезли мысли обо всем ином:
Я видел, как стоишь Ты, Пресвятая,
В златом дожде, висящем в вышине.
 

* * *

 
Деревья в позднем золоте стоят
И ждут зимы недальнего прихода.
Как бы вершит осенняя погода
Прощанья с жизнью медленный обряд.
 
 
Любовью и поэзией объят
Я был всю жизнь, – мне не лгала природа, —
Но в окончанье бытия и года,
Как понял я, никто не виноват.
 
 
И невозможно сделаться покорней,
Чем из бегущей жизни вырвав корни,
И помыслы становятся просты:
 
 
Небытие придет на смену яви,
Ожить не вправе мертвые цветы —
Но я в своем стихе воскреснуть вправе!
 

Альберт Вервей(1865–1937). – Поэт, критик, историк литературы. Один из виднейших участников движения «восьмидесятников». В 1901 году Вервей основывает журнал «Двадцатый век», в 1905 году журнал «Движение». В 30-е годы А. Вервей выступил с осуждением фашизма.

Ранняя поэзия Вервея находится под сильным влиянием Шелли, Китса, Гете, а также Стефана Георге, с которым поэт состоял в многолетней переписке. Поздний Вервей обращается к жанру философских раздумий.

Наиболее известны сборники Вервея «„Персефона“ и другие стихотворения» (1885), «О любви, имя которой – дружба» (1885), «Земля» (1886), «Новый сад» (1898).

 
Далекий город на отлогих склонах,
ни шороха в легчайшем ветерке.
Прислушался – услышал смех влюбленных,
гуляющих вдвоем, рука в руке.
 
 
Неспешным взором тщательно ощупал
незыблемые профили оград,
отягощенный облицовкой купол,
старинный водоем, осенний сад.
 
 
И на руинах каменных ступеней
болезненно осознаю сейчас,
что мертвые предметы совершенней
и, как ни горько, долговечней пас.
 

 
В нас мертвые живут, мы кровью нашей
питаем их, – в деяньях и страданьях
по равной доле им и нам дано.
 
 
Мы вместе с ними пьем из общей чаши,
дыханье их живет у нас в гортанях,
они и мы – вовеки суть одно.
 
 
Да, мы равны – но мертвые незрячи;
одним лишь нам сверкает свет Вселенной,
одним лишь нам дороги звезд видны.
 
 
Вовеки – так, и никогда – иначе,
и оттого для них вдвойне бесценна
мечтательная тяжесть тишины.
 

 
Была темна дорога, словно ров.
Он знал, что в зарослях таятся змеи.
Бледнел закат полоской вдалеке.
 
 
И он ступил, спокоен и суров,
на узкий путь – и разве что сильнее
свой виноградный посох сжал в руке.
 
 
И мнилось, что огромную змею
он убивает в тусклом звездном свете,
на небе встав над нею в полный рост.
 
 
И там, у эмпирея на краю,
его обвили золотые плети
мерцающего лабиринта звезд.
 

 
Ты знаешь звезды и в ночную пору
глядишь на карту, а не в глубь небес,
и твоему внимательному взору
ясны размеры звезд, их яркость, вес.
 
 
Вокруг тебя в непостижимой дрожи
сомкнулся Космос обручем одним,
но нет на свете ничего дороже,
чем образ, – он в твоей душе храним:
 
 
там, в сельском доме, где сердца влюбленных
сейчас ведут неспешный разговор,—
стирают мысль о солнцах и эонах
веселый детский смех и женский взор.
 

* * *

 
Скорби и плачь, о мой морской народ!
Еще недели две, тревожных даже,—
продав улов, при целом такелаже,
себя счастливым счел бы мореход.
 
 
Но тени над прибрежиями виснут,
и воет шторм, за валом вал валя,
что возразит скорлупка корабля,
когда ее ладони шквала стиснут?
 
 
Трещит канат, ломается бушприт,
летят в пучину сети вместе с рыбой,
на борт волна ложится тяжкой глыбой
и дело черное во тьме творит.
 
 
Пусть вопль еще не родился во мраке,
лишь пена шепчется, сводя с ума,
но борт хрустит, ломается корма…
Качай, насос! Вода на полубаке!
 
 
Придет рассвет, но нет спасенья в нем,
кораблик вверх глядит пробитым трюмом.
И женщины с усердием угрюмым
глядеть на море будут день за днем.
 
 
Лишь гулкой тишиной полны просторы.
Мы – нация бродяг в стране морской,
нам неизвестны отдых и покой,
и зыбко все, и нет ни в чем опоры.
 

 
Король и верный полицай
как-то направились вдаль.
Полицай перчатками гордо сверкал,
король же – кушал миндаль.
 
 
И увидал король: в лесу
прячутся семь плутов.
И молвил король: «Не дремли, полицай,
Ты, надеюсь, к делу готов!»
 
 
Полицай сказал: «Наручников нет,
однако есть шнурок!»
Но молвил король: «Все равно вяжи,
дадим плутам урок!»
 
 
И первому плуту тогда
сказал полицай: «Прости,
любезный, свяжи-ка руки себе
и остальным шести!»
 
 
Всех семерых шнурком связал
и молвил: «Что ж, идем!
К эшафоту бегите, семь плутов,
между мною и королем!
 
 
Повесить вы себя должны —
вас виселицы ждут!
Позор не смыт, покуда в стране
есть хоть единый плут!»
 
 
И к виселице семь плутов
направились гурьбой,
и в них король все время бросал
миндальной скорлупой.
 
 
Но возле виселицы – шнурку
нашлась иная роль:
на нем повешен был полицай,
а вместе с ним – король.
 

НОРВЕГИЯ

Юхан Себастьян Вельхавен(1807–1873). – Поэт-романтик. Родился в семье священника. Получил богословское образование. В противоположность Х.-А. Вергеланну (см. о нем ниже), утверждая общность духовной жизни и культуры Дании и Норвегии. От художнике поэт требовал ясности и стройности изложения. Литературная полемика Вельхавена с Вергеланном отразилась в стихотворении «К Хенрику Вергеланну» (1830) и в целом ряде других произведений. Основное вклад Вельхавена в норвежскую поэзию – сборник сатирических сонетов «Рассвет над Норвегией» (1834), критикующих состояние норвежской духовной жизни и адресованных Вергеланну. Лирика Вельхавена, собранная и книгах «Стихи» (1839), «Сборник стихов» (1860), посвящена главным образом изображению норвежской природы и душевной жизни человека. Поэт внес существенный вклад в сокровищницу национальной культуры.

На русском языке произведения Вельхавена публикуются впервые.

 
Ты любишь дерево – но без шипов.
А ты ведь знаешь, сколько есть врагов
У неокрепшей поросли, но редко
Ты перевяжешь раненую ветку,
Заметив кровь на лепестках цветов.
 
 
Но терние – лишь след зажившей раны.
И древу, как тебе, пришлось страдать,
Чтобы потом цветами запылать
И обрасти листвой благоуханной.
 
 
Когда весной я через рощу шел,
То дерево, склоняя гибкий ствол,
Шептало мне: «О милый, ненавидя
Меня за каждый маленький укол,
Не вспоминал ты о моей обиде!»
 

 
Ветер подул с востока,
В листьях лип вздохнул одиноко,
Туча на запад плавно плывет,
Грусть унося с собою,
Туда, где в пене прибоя
Детство стареет за годом год.
Детства дни золотые —
В книжке старинной картинки цветные,
Каждой картинки напев узнаю,
Все, что грезилось, – рядом:
Под пенистым водопадом
Мне Хульдра [231]231
  Хульдра – сказочное существо, очаровывающее людей своим пением. В данном случае подразумевается природа.


[Закрыть]вручила арфу свою.
 
 
Знаешь ты влажные нивы?
Словно храм, они молчаливы,
Безымянны, безлюдны, бесплодны они.
Над речками цвета стали
Березы мне подсчитали
Всех утрат моих черные дни.
 
 
Видел ты лес, нависший
Над рекой, над волной наивысшей
В тяжеловесной графике скал?
Там, на полянах цветочных,
Счастья глубинный источник
Под птичьими гнездами я отыскал.
 
 
У ограды райского сада
Вечной стражи сурова преграда:
Хребты рассекли небосвод, как клинки,
Но на доспехи героя
Дисе [232]232
  Дисе – в скандинавской мифологии богиня судьбы.


[Закрыть]роняет порою
Всех беззащитных роз лепестки.
 
 
Там берега пустынны,
К ним плывут киты-исполины —
В шторм даже их защищает земля,
Флаги над бухтами реют,
Фрукты червонные зреют
Около мачт твоего корабля.
 
 
Там создал господь на пробу
Тень бессмертья для смертной особы.
Там лес и залив звучат, как хорал,
Песни дрозда повторяя,
Эхо сурового края.
Слышится в храме сводчатых скал.
 
 
Мечта не знала заката
В моих светлых дубравах когда-то,
Где качалась моя колыбель в тишине;
От страшного сновиденья,
От тяжкого пробужденья
Память лучше лекарств помогает мне.
 
 
Душа Норвегии, здравствуй!
В зимних бурях опасных странствий
Ты как титан, закаленный в борьбе;
Но под броней тяжелой
Вижу тебя веселой,
Бьется сердце любви в тебе.
 

 
Счастливые могли сойти гурьбою
В Элизиум [234]234
  Элизиум – местопребывание теней умерших героев.


[Закрыть], где медленная влага
Бесшумных рек и полнота покоя
Напоминала им земные блага.
 
 
Но мне открылась даль иного мифа:
Зеленый куст, склонившийся над Летой [235]235
  Лета – в греческой мифологии река в подземном мире, в которую погружаются тени умерших.


[Закрыть],
Стон музыки и немота Сизифа.
Проходят дни. Зима сменяет лето.
 
 
Счастливые несутся пестрой стаей.
Ничтожные бредут толпой унылой.
Он рвется вверх, безмерно вырастая —
Еще гордясь закабаленной силой.
 
 
Уже вот-вот он будет на вершине,
Толпа теней его припомнит имя.
Но камень рухнул – и опять в долине
Его следы пересеклись с другими,
 
 
Высот не испытавшими следами.
И сам себе он кажется безвольным
Ничтожеством: он не осилил камень,
Который мог бы стать краеугольным.
 
 
Нагорный храм мог сделаться итогом
Его мечты, возвысившись над бездной…
Несчастный грешник, ты осмеян богом —
Ты побежден в сраженье с бесполезным.
 
 
Но каждым низвержением гранита
Ты давишь змей, крадущихся по склонам.
Храм не воздвигнут, но змея убита.
Ты победил в стремленье непреклонном.
 

 
Ночи весенней смутные сны
Дарят долинам покров тишины,
Реки протяжные песни поют
В ритме ночных колыбельных минут.
Словно в идиллии,
Молят у лилии
Эльфы: «Позвольте остаться нам тут!»
 
 
Скоро взойдет молодая луна,
Свет серебристый рассыплет она,
И проплывут над землей облака
Сном лебединым, неясным пока.
Вскоре, лучистые,
Девственно-чистые,
Высветят чувства картину слегка.
 
 
Так пробудись! Как бесценнейший клад,
Память живую отыщет твой взгляд.
Здесь ты один. Созови на совет
Воспоминания прожитых лет.
Тихо, как облако,
Призраком облика
Время проступит сквозь пепельный свет.
 
 
Слышишь, как птицы поют в сосняке…
Все, что мечтал ты услышать в тоске,
Опытом прожитой жизни измерь
Все, что открыл ты в природе теперь,—
В лунном свечении
Лед облегчения
Прежних страданий твоих и потерь.
 

Хенрик Арнольд Вергеланн(1808–1845). – Крупнейший поэт-романтик. Родился в семье священника, изучал в университете теологию, историю, ботанику и медицину. Выражал радикально-демократические взгляды, был сторонником крестьянской демократии. В 1830–1839 годах издавал журнал «Для общины»; с 1838 года до последних лет жизни – журнал «Для рабочего класса». В сборниках «Стихи, первый цикл» (1829) и «Стихи, второй цикл» (1833), проникнутых идеями политического свободомыслия, стремлением к национальному освобождению Норвегии и со культурной независимости от Данни и Швеции, поэт живо откликается на события, происходящие в Европе. Свое политическое и духовное кредо Вергеланн выражает в поэме «Создатель, человек и мессия» (1830); обличая тиранию королевской власти и гнет религии, он провозглашает идеал народной республики. В 1844 году в повой редакции этой поэмы Вергеланн утверждает свою веру в победу добра и справедливости над царством тираним и лжи. Стих Вергеланна отличается яркой метафоричностью и смелостью образов; поэт часто обращается к свободному стиху. В конце 30-х – начале 40-х годов Вергеланн создает ряд прозаических и драматических произведений. Умер от туберкулеза.

Творчество Вергеланна оставило яркий след в истории норвежской культуры и оказало большое влияние на писателей последующего поколения, в том числе на Б. Бьёрнсона и Г. Ибсена.

На русском языке стихи Вергеланна публикуются впервые.

 
Весна! Спаси меня, весна!
Тебя любил я всех нежнее.
 
 
Трава ценней, чем изумруд,
И анемоны – сердце года,
Хотя наступит время роз.
 
 
Они порою снились мне,
Ко мне склонялись, как принцессы.
Но Анемона, дочь весны, всегда душой моей владела.
 
 
О Анемона, подтверди, как я склонялся пред тобою!
Ты, мать-и-мачеха, и ты, бездомный пыльный одуванчик,
Скажите, как я вас ценил – превыше злата неживого.
 
 
Ты, ласточка, поведай всем, как для тебя я пир устроил,
Когда вернулась из скитаний
Ты, как посланница весны.
 
 
Скажи холодным облакам, чтоб не вонзали больше иглы
В мою израненную грудь…
 
 
Ты, старый дуб, как божество
Мной почитаемый, я ночки
Твои воспел, как жемчуга!
 
 
Хотелось стать мне юным кленом
И крону нежную мою связать с твоим бессмертным корнем!
 
 
Скажи, старик, что это правда,
Ты патриарх – тебе поверят.
 
 
Ты защити, а я вином поить весною корни стану
И бескорыстьем поцелуя все шрамы вылечу твои.
 
 
Весна! Старик давно охрип,
У анемон устали руки,
Простертые к тебе с мольбой,—
Спасти того, кто любит верно.
 

 
Когда ты блеск утратишь свой,
я не прощусь с твоей листвой,
я буду там, где мы росли,
как часть земли.
 
 
Тебе я шлю последний крик,
последний взгляд к тебе приник;
и в трепете воздушных струй
последний поцелуй.
 
 
Я дважды прикоснусь к устам,
сначала попрощаюсь сам,
а роз моих любимых куст
твоих коснется уст.
 
 
С ним разминусь, уйду во тьму…
Ты передай привет ему,
пусть на могиле зацветет,
когда пора придет.
 
 
Хочу, чтоб на груди моей
лежала роза новых дней…
Прошу, в дом смерти призови
ты только свет любви.
 

 
Слово? Кто услышит слово,
боль стихов?
Вечна беззащитность слов.
И когда слова готовы
в бой идти, где им силы наскрести?
 
 
Правдой мир пренебрегает.
Но пред ней
небо блеск своих огней
в молнии переплавляет.
Это весть, что величье правды – есть.
 
 
Почему ж в сраженье этом
не видна
та, что небом рождена
и одета звездным светом?
Что ж вперед на врага нас не ведет?
 
 
Почему не разбивает
войск шатры
там, где в бой идут миры,
где героев убивают?
Тем, кто должен пасть,
дай над жизнью власть.
 
 
Войско тьмы сломить не просто.
Так прочны
суеверия опоры, так черны,
что от люльки до погоста
краток путь.
Трудно тьму перешагнуть.
 
 
Но – вперед! – сквозь боль и беды,
войско слов!
Ведь творцом в конце концов
вам обещана победа.
До конца —
с правдой, детищем творца.
 
 
Слово! Правды славный воин!
Ты храбрец!
Из достойнейших сердец
будет храм тебе построен.
Мир простер
над тобой небес шатер.
 
 
Слово! Приоткрой забрало
и – вперед.
Сила слова все растет,
хоть порою сил так мало.
Лишь тебе
Вечность суждена в борьбе.
 
 
Потому, малыш отважный,
не ропщи,
в пораженье отыщи
отблески победы важной.
В мраке лжи
тропку правды подскажи.
 

 
Неужто я не в духе, Моргенблад [236]236
  Моргенблад(«Моргенбладет») – норвежская консервативная газета, выступавшая с нападками на Х.-А. Вергеланна.


[Закрыть]? Хоть мне необходимо только солнце,
чтобы от счастья громко рассмеяться…
 
 
Вдохнув листвы нежно-зеленый запах, я, как от легкого вина, пьянею
и забываю бедность и богатство, друзей моих и недругов не помню.
 
 
О щеку трется кошка неяшой шерстью и ссадины душевные врачует;
и глазах собаки, как на дне колодца, топлю я беды горькие мои.
 
 
Плющ под окном мне на ладонях листьев
приносит разные воспоминанья, которые не надо бы хранить.
 
 
Прошепчут капли первого дождя мне имена людей, меня предавших,
и лабиринты дождевых червей они отравят, соскользнув на землю.
 
 
Меня, кто сто восторгов испытал от центифолии столепестковой,
меня всего один листок газетный принудить хочет, чтобы я убил
секунду радости.
 
 
А это – словно коварное убийство беззащитных небесно-нежных
и пурпурно-пышных беспечных бабочек;
подобный грех бессмыслен и до дна души пронзает.
 
 
И еще – попытка серым пеплом седины мне волосы до срока опалить,
стряхнуть жемчужины секунд счастливых, которые усердно сеет время.
 
 
Нет, горе-борзописцы! Лисьи когти напрасно вы вонзаете в скалу,
цветы и мох соскабливая с камня.
 
 
Как в раковине злобная песчинка, жемчужиной нападки станут в сердце,
и диадему крепнущего духа они однажды радостно украсят.
 
 
Где ненависть? На тысячу локтей ее уносят, улетая, птицы,
она, как снег, под вешним солнцем тает и растворяется в морской пустыне.
 
 
Но почему бы крови не кипеть в живущих жилах?
Разве справедливо лишить ландшафт кипящего ручья?!
 
 
Вы, ивы высочайшие, терпите, когда ручья стремительная пена
среди камней омоет ваши корни.
 
 
Мне не по праву вечно голубое, похожее на круглый глаз глупца,
извечно одинаковое небо.
И разве небо хуже оттого, что в нем живут изменчивые тучи —
необъяснимые вассалы солнца?
 
 
И если бы я был совсем один,
то разве стал бы менее великим тогда господь наедине со мной?
 
 
Не жалуйся на беспросветность жизни, на звезды глядя,—
ведь они, мерцая, о вечности беседуют с тобой.
 
 
Сегодня ярко светится Венера! У неба тоже, может быть, весна?
О ней мечтали звезды зимней ночью; теперь они сияют: Аллилуйя!
 
 
У смертных множество богатств несметных!
Душа, цветеньем неба наслаждаясь, приветствует цветение земли.
Она прекрасней, чем весною звезды, хотя зенит цветенья не настал.
 
 
Я обнажаю голову пред ликом звезды вечерней.
Словно дождь хрустальный, она на землю изливает свет.
 
 
В родстве с душою звезды.
По вселенной идет душа, лицо, как маску, сбросив
и грубый грим морщин стерев легко.
 
 
Потом в душе застынет звездный свет, напоминая алебастр покоя.
Как статуя, душа внутри меня; внимательно в ее черты вглядитесь!
 
 
Теперь они, наверное, такие, как вам хотелось. Да, они застыли
в немом сарказме.
У моей души – отныне кроткая улыбка трупа. Так почему же вы
опять боитесь?
 
 
О, черт! Под алебастром сердце бьется, смеется и трепещет.
И не в силах к нему вы жадность дланей протянуть.
 

Бьёрнстьерне Бьёрнсон(1832–1910). – Один из крупнейших норвежских писателей-реалистов. Родился в семье сельского священника. Занимался журналистикой. Принимал активное участие в борьбе за независимость Норвегии, за создание норвежского литературного языка, выступал против милитаризма. Широкую известность Бьёрнсону-прозаику принесли повести из крестьянской жизни «Синневе Сульбаккен» (1857), «Веселый парень» (1860) и др. В эти же годы Бьёрнсон создает ряд романтических пьес на исторические сюжеты, пишет поэмы и лирические стихотворения. Поэзия Бьёрнсона проникнута духом борьбы за свободу; в ней звучат мотивы любви к родине, ее природе, к норвежскому народу. Драмы Бьёрнсона 70-х годов «Банкротство» и «Редактор» знаменовали собой наряду с пьесам Г. Ибсена рождение реалистической социальной драмы в Норвегии. Острая критика буржуазной действительности, характерная для этих произведений, продолжается и в драмах Бьёрнсона («Перчатка», «Свыше наших сил» и др.). В 1903 году Бьёрнсон становится лауреатом Нобелевской премии.

Творчество норвежского писателя оказало большое влияние на развитие литературы в Норвегии и других скандинавских странах. В России оно получило высокую оценку Л. Н. Толстого и А. М. Горького. Произведения Бьёрнсона неоднократно переводились на русский язык.