Текст книги "Повесть о старых женщинах"

Автор книги: Арнольд Беннет

Соавторы: Нина Михальская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)

– Мама, я оставила обе двери открытыми, – сказала она, дабы оправдаться, что покинула отца, и поцеловала мисс Четуинд.

Она покраснела от радости, что сыграла роль юной леди в обществе весьма удачно. Мать вознаградила ее, разрешив участвовать в беседе. Вскоре свершилось историческое событие: Софья стала ученицей мисс Алины Четуинд. Миссис Бейнс держалась стойко. Ведь это посоветовала мисс Четуинд, а ее уважение к мисс Четуинд… Кроме того, к этому делу имеет некоторое отношение его преподобие Арчибальд Джонс… Конечно, мысль о том, что Софья когда-нибудь уедет в Лондон, совершенно нелепа! (Миссис Бейнс в тайниках души боялась, что эта нелепость все же осуществится, но при участии его преподобия Арчибальда Джонса можно противостоять самому худшему.) Софья должна понять, что даже учение в Берсли всего лишь проба. Видно будет, как пойдут дела. Ей следует поблагодарить мисс Четуинд…

– Это я уговорила мисс Четуинд прийти к нам и поговорить с мамой, – высокомерно сообщила как-то вечером Софья простодушной Констанции, как бы давая понять: «Твоя мисс Четуинд у меня в руках».

Для Констанции затея Софьи, как таковая, была не менее ошеломительна, чем ее победа. Представить себе только, что Софья намеренно ушла из дому в то субботнее утро, когда мама уже приняла решение, чтобы заручиться помощью мисс Четуинд!

Нет необходимости особо подчеркивать, сколь трагичным и величественным было отречение миссис Бейнс, – отречение, из-за которого она вынуждена будет примириться с новым распределением власти внутри ее владений. Трагизм ее отречения осложнялся и тем, что никто, даже Констанция, не мог постичь всей глубины страданий миссис Бейнс. У нее не было наперсника, она не умела выставлять перед другими свои раны. Но лежа ночью без сна рядом с существом, которое некогда было ее мужем, она подолгу и в подробностях вспоминала свою мученическую жизнь. Чем она ее заслужила? Она всегда честно старалась быть доброй, справедливой, терпеливой. Она понимала, что благоразумна и предусмотрительна. За те ужасные и внезапные удары, которые она перенесла как жена, ей могло бы быть даровано утешение как матери! Но нет, этого не произошло. И она ощущала всю горечь столкновения зрелого возраста с юностью, с юностью эгоистичной, резкой, жестокой, непреклонной, с юностью, которая так неопытна, так несведуща в жизни, так непознаваема! Правда, у нее есть Констанция. Но ведь должно пройти двадцать лет, пока Констанция сможет оценить, сколь безмерно ее мать поступилась своими суждениями и гордостью, приняв внезапное решение во время этой бессвязной, натянутой беседы с жеманно улыбающейся мисс Алиной Четуинд. Возможно, Констанция считает, что она отступила перед необузданным нравом Софьи! Констанции не объяснишь, что она отступила лишь потому, что осознала полную неспособность Софьи прислушаться к голосу разума и мудрости. Иногда, лежа в темноте, она представляла себе, как вырвет сердце из груди, бросит его кровоточащим к ногам Софьи и воскликнет: «Посмотри, что происходит со мной из-за тебя!» Потом она поднимала сердце, возвращала его на место и утишала страдания голосом разума.

И все это только потому, что Софья понимала, что, останься она дома, ей придется помогать в лавке, и избрала благородное занятие, которое освобождало ее от грозящей опасности. О, сердце, как нелепо, чтобы ты из-за этого истекало кровью!

Глава IV. СлонI

– Софья, ты пойдешь посмотреть на слона? Давай пойдем! – умоляющим голосом спросила сестру Констанция, войдя в гостиную.

– Нет, – несколько высокомерно ответила Софья. – У меня нет времени на слонов.

Прошло всего два года, но девушки повзрослели, в их жизни утвердились длинные рукава, длинные юбки, новые прически, а также степенные манеры, как бы подчеркивающие ужасающую серьезность их образа жизни. Однако время от времени сквозь пласт серьезности неожиданно прорывалась струя ребячества, порождаемая, как сейчас у Констанции, такими событиями, как слоны, и весело возвещавшая, что детство еще не совсем миновало. Сестры резко отличались друг от друга. На Констанции был черный передник из альпаги, а на черной длинной резинке висели ножницы, что свидетельствовало о том, каково ее призвание. Она добилась значительных успехов в отделе дамских шляп. Она научилась должным образом разговаривать с посетителями и, сохраняя присущую ей скромность, держалась весьма сдержанно. Она немного располнела. Все к ней благоволили. Софья посвятила себя учению. Время усугубило в ней замкнутость. Единственным ее другом была мисс Четуинд, с которой она, не забывая о разнице в возрасте, поддерживала очень близкие отношения. Дома она разговаривала мало. Ей недоставало благожелательности к людям, и мать считала ее «обидчивой». От других она требовала деликатности, но сама не платила тем же. На самом деле, она относилась к людям с полузатаенным пренебрежением, иногда мягким, иногда жестоким. В век, когда передники считались почти обязательным признаком благопристойности, она их не носила. Нет и нет! Она передника носить не станет, и дело с концом! Опрятностью сестры она не обладала, и если руки Констанции несколько огрубели от иголок, булавок, искусственных цветов и шерсти, нежные руки Софьи нередко бывали испачканы чернилами. Но Софья была изумительно красива. Даже ее мать и Констанция инстинктивно ощущали, что ее красота, пусть частично, но искупает ее суровость.

– Ну что ж, – сказала Констанция, – раз ты не пойдешь, спрошу, пожалуй, маму, может, она захочет.

Софья, склонившись над книгами, ничего не ответила. Но по ее макушке можно было угадать ответ: «Это меня нисколько не интересует».

Констанция вышла из комнаты и сразу же вернулась с матерью.

– Софья, – с веселым возбуждением произнесла мать, – ты бы немного посидела с отцом, пока мы с Констанцией сходим посмотреть на слона. Там ты тоже сможешь поработать. Папа спит.

– Пожалуйста! – высокомерно согласилась Софья. – Что за суматоха с этим слоном? У вас в спальной будет хоть потише. Здесь от шума голова раскалывается. – Лениво поднимаясь с места, она бросила надменный взгляд на Площадь.

Наступило утро третьего дня приходского праздника, не нынешнего – манерного и благопристойного, а разнузданного карнавала, грубого во всех своих проявлениях веселья. Весь центр города был предоставлен народу для его неистовых развлечений. Большую часть Площади занимал бродячий зверинец Вумвелла, он размещался в огромном продолговатом шатре, откуда днем и ночью неслись рычание и рев диких зверей. От этого главного аттракциона через рыночную площадь, мимо Ратуши, к Утиной отмели, Утиной площади и пустырю, называемому «площадкой для игр», тянулись сотни балаганов с флагами, на которых были изображены всевозможные влекущие к себе ужасы. Здесь можно было увидеть зверства Французской революции и злодеяния на островах Фиджи^{18}, опустошения, производимые страшными эпидемиями, почти нагую женщину, которая потянет на весах (согласно гарантии) все триста фунтов, скелеты в волшебном фантоскопе^{19} и кровавые поединки борцов, обнаженных до пояса (причем зрители имели шанс подобрать такой сувенир, как окровавленный зуб). Вы могли испытать свою силу, ударив манекен под ложечку, и проверить свою меткость, сбивая деревянным шаром головы с других манекенов. Вы могли также стрелять по разным мишеням из ружья. Все улицы были заставлены прилавками с грудами съестного, главным образом, вяленой рыбой, потрохами и пряниками. Все трактиры были набиты до отказа, и обезумевшие пьяницы – мужчины и женщины – шатались по улице, чуть не заглушая криками барабанный бой, звуки труб и рожков из балаганов и треск тарахтящих игрушек.

Это было великолепное зрелище, но не для благопристойных семей. Школа мисс Четуинд была закрыта, чтобы девушки из благопристойных семей не стали свидетельницами самого худшего. Семья Бейнсов всячески пренебрегала этим праздником, устроив на всю праздничную неделю в левой витрине выставку траурной одежды и запретив Мэгги выходить на улицу под каким бы то ни было предлогом. Поэтому блестящий триумф слона у публики, втянувший в свой водоворот даже миссис Бейнс, пожалуй, вполне объясним.

Накануне вечером один из трех слонов Вумвелла внезапно ударил коленом какого-то человека в шатре, потом вышел наружу, выхватил из толпы другого человека, который рассматривал большие афиши, и попытался засунуть его себе в пасть. Остановленный вилами служителя-индийца, слон спустил человека на землю и пропорол бивнем артерию на руке своей жертвы. Затем, в обстановке невообразимой паники, он позволил себя увести. Его отвели за шатер, куда как раз выходили закрытые ставнями окна Бейнсов, и там при помощи кольев, блоков и канатов его удалось поставить на колени. Ему покрыли голову белилами, и шестерым солдатам из стрелкового батальона поручили застрелить его с расстояния в пять ярдов, а полицейские в это время теснили толпу дубинками. Он умер мгновенно, перевернувшись с глухим стуком. Толпа разразилась криками одобрения, и упоенные успехом добровольцы еще трижды выстрелили в труп, после чего их, как героев, потащили в разные трактиры. Слона, с помощью двух его сотоварищей, водрузили на вагонетку, и он исчез в ночи. Такова была величайшая сенсация за всю прошлую и, вероятно, будущую историю Берсли. Возбуждение, вызванное отменой «хлебных законов»^{20} или битвой при Инкермане^{21}, не идет в сравнение с вышеописанным. Мистер Кричлоу, которого вызвали, чтобы наложить жгут на руку второй жертвы слона, забежал потом к мистеру Бейнсу и обо всем ему рассказал. Однако мистер Бейнс проявил к этому сообщению незначительный интерес. Зато у дам мистер Кричлоу имел большой успех. Они, хотя и наблюдали сцену расстрела из окна гостиной, жаждали узнать мельчайшие подробности.

На следующий день стало известно, что слон лежит около площадки для игр в ожидании решения главного судебного пристава и санитарного врача относительно его погребения. Все считали необходимым навестить покойного. Даже лица, занимающие особо высокое положение в обществе, не могли противостоять притягательной силе мертвого слона. Сюда тянулись паломники из всех Пяти Городов.

– Мы пошли, – сказала миссис Бейнс, надев шляпку и шаль.

– Хорошо, – промолвила Софья, делая вид, что поглощена занятиями. Она сидела на софе в ногах отцовской кровати.

А Констанция, просунув голову в дверь, как магнитом повлекла мать за собой.

Из коридора к Софье донесся примечательный разговор.

– Вы идете смотреть слона, миссис Бейнс? – послышался голос мистера Пови.

– Да. А что?

– Думаю, лучше и мне пойти с вами. Народу, несомненно, будет очень много. – Мистер Пови говорил весьма решительным тоном, ему позволяло это его прочное положение.

– Ну, а как же лавка?

– Мы ведь ненадолго.

– Конечно, мамочка, – поддержала его Констанция умоляющим голосом.

Когда стукнула боковая дверь, Софье показалось, что дрогнул весь дом. Она вскочила на ноги и стала наблюдать, как эта троица переходит по диагонали Кинг-стрит и таким образом попадает в обстановку праздника. Уход этих троих был свидетельством высочайших почестей, оказанных мертвому слону! Такой поступок выглядел просто поразительным и заставил Софью осознать, что она недостаточно оценила значение слона. Он заставил ее сожалеть, что она отнеслась к слону с презрением, как к развлечению. Она осталась в одиночестве, а радость жизни так манила ее. На противоположной стороне улицы ей были видны Погреба, где рабочие – гончары и углекопы – в праздничной одежде, а некоторые в цилиндpax, пили вино, размахивали руками и смеялись, стоя рядком у длинного прилавка.

Глядя в окно спальной, она приметила, как по Кинг-стрит поднимается молодой человек, а за ним носильщик катит тележку с багажом. Он медленно прошел у нее под окном. Она залилась краской. Вид этого молодого человека явно привел ее в сильное смятение. Она бросила взгляд на книги, лежавшие на софе, потом – на отца. Мистер Бейнс, худой и изможденный, вызывающий к себе острую жалость, все еще спал. Последнее время его мозг почти перестал действовать; его приходилось кормить и нянчить, как бородатого младенца, а он спал по многу часов без перерыва даже днем. Софья вышла из комнаты. Через мгновение она вбежала в лавку, удивив своим неожиданным появлением трех молодых мастериц. В углу около окна, в парадной части лавки, было устроено небольшое убежище, для чего часть прилавка отгородили большими коробками из-под искусственных цветов, поставленными вертикально. Этот уголок называли «уголком мисс Бейнс». Софья поспешила туда, протиснувшись мимо молодой мастерицы через узкий проход между прилавком и стеной, заставленной полками. Она села в кресло Констанции и сделала вид, будто что-то ищет. По пути из спальной родителей она взглянула на себя в трюмо, стоявшее в мастерской. Услышав, что у входной двери кто-то спрашивает мистера Пови или миссис Бейнс, она встала и, схватив первый попавшийся предмет, коим оказались ножницы, ринулась к лестнице столь стремительно, как если бы держала в руках не ножницы, а чашу Грааля^{22}, которую после долгих поисков обрели и теперь ее надо тщательно спрятать. Она подумала было, что нужно остановиться и повернуть обратно, но неведомая сила воспрепятствовала ей. Она подошла уже к концу прилавка, оказавшись под винтовой лестницей, когда одна из мастериц спросила:

– Мисс Софья, вы, вероятно, не знаете, когда вернется мистер Пови или миссис Бейнс? Вот… здесь…

Чудо освобождения было ниспослано Софье.

– Они… Я… – запинаясь произнесла она и резко повернулась. К счастью, ее все еще заслонял прилавок.

Молодой человек, которого она приметила на улице, смело шагнул вперед.

– Доброе утро, мисс Софья, – сказал он, держа шляпу в руке. – Давно не имел удовольствия видеть вас.

Ни разу в жизни она не краснела так, как сейчас.

Едва ли она сознавала, что делает, когда медленно двигалась к уголку сестры; молодой человек следовал за ней вдоль прилавка, по стороне, предназначенной для покупателей.

II

Ей было известно, что он – странствующий приказчик самой знаменитой и крупной манчестерской оптовой фирмы Биркиншо. Но имени его – Джеральд Скейлз – она не знала. Это был невысокий, но прекрасно сложенный мужчина тридцати лет, с белокурыми волосами и благородной внешностью, как и подобало представителю конторы Биркиншо. Его широкий, туго завязанный галстук, из-под которого выступал край белого воротничка, был особенно элегантен. Уже несколько лет он разъезжал по поручению фирмы Биркиншо, но Софья видела его только однажды, три года тому назад, когда была еще совсем ребенком. В те времена отношения между доверенными приказчиками крупных фирм и их почтенными и надежными заказчиками из небольших городков часто бывали сердечными и близкими. Приказчик приезжал окутанный славой давно сложившейся репутации; ему не нужно было раболепствовать, чтобы получить заказ, а безграничная и незапятнанная воспитанность заказчика делала его равным послу любого ранга. Суть дела заключалась во взаимном уважении и в таком, рождающем доверие понятии, как «старый счет». Тон, которым странствующий приказчик среднего возраста произносил слова «старый счет», сразу обнаруживал все, что было романтического, строгого и величавого в торговле середины викторианской эпохи. Во времена Бейнсов, после того как заказчику вручали один из искусно гравированных списков рекомендуемых товаров («Наш представитель, мистер… будет иметь удовольствие посетить вас в… день следующей недели настоящего месяца»), можно было ожидать, что в… день утром Джон скажет: «А что хорошенького у вас сегодня на ужин, сударыня?»

Мистера Джеральда Скейлза никогда не приглашали к ужину, он даже никогда не видел Джона Бейнса, но миссис Бейнс относилась к нему как к юному преемнику состарившегося приказчика из фирмы Биркиншо, пользовавшегося расположением Площади св. Луки еще до появления железных дорог, с легким оттенком материнской непринужденности, и однажды, когда обе дочери оказались в лавке во время его визита, она велела угловатым девочкам обменяться с ним рукопожатием.

Софья навсегда запомнила эту мимолетную сценку. Молодой человек без имени остался у нее в памяти как символ и воплощение мужественности и элегантности.

Новая встреча с ним, казалось, пробудила ее ото сна. Появилась совсем другая Софья. Пока она сидела в кресле сестры в уголке, отгороженном вертикально стоящими коробками, нервно поигрывая ножницами, ее прелестное лицо приобрело пленительно ангельское выражение. Ни мистер Скейлз, ни кто-либо другой не мог поверить, глядя на эти очаровательные, нежные, полные жизни кроткие черты, что Софья отнюдь не обладает небесной добротой и совершенством. Она не отдавала себе отчета в своих поступках, а являла собой лишь изысканное проявление глубоко затаенного инстинкта привлекать и пленять. От нее исходил дух соблазна и молчаливого согласия. Разве могут надуться эти смеющиеся губы? Разве могут эти сияющие глаза смотреть с холодной неприязнью? Никогда! Подобного нельзя и вообразить! И мистер Джеральд Скейлз, глядя поверх коробок, был околдован этими чарами. Примечательно, что мистеру Джеральду Скейлзу, с его-то жизненным опытом, потребовалось приехать в Берсли, чтобы найти сей перл, сей образец и идеал! Но так уж случилось. Они встретились, будучи в равной мере одинокими, разница заключалась лишь в том, что, в силу привычки, мистер Скейлз не потерял голову.

– А у вас тут праздник, оказывается, – заметил он.

Он относился к приходским праздникам с уважением, но теперь, нисколько не изменив тона, он поставил его, как местный незначительный эпизод, на соответствующий уровень в общей системе ценностей. Она пришла от этого в восторг, ибо жаждала поддержки в стремлении презирать все местное.

– Надеюсь, вы этого не знали, – сказала она, имея в виду, что у столь светского человека есть все основания этого не знать.

– Я бы вспомнил, если бы постарался, – ответил он, – но я просто не подумал. А что это за история со слоном?

– Как! – воскликнула она, – значит, вы и о ней слышали?

– Мой носильщик только об этом и говорил.

– Конечно, – сказала она, – для Берсли это великое событие.

Когда она улыбнулась с оттенком жалости к бедному Берсли, он, естественно, сделал то же самое. При этом он подумал, насколько молодое поколение более развито и свободно, чем старшее! Он никогда не посмел бы открыть свое истинное мнение о Берсли перед миссис Бейнс или даже мистером Пови (который, однако, не принадлежал ни к какому поколению), но вот он видит юную девушку, держащуюся того же мнения, что и он.

Она рассказала ему всю историю слона.

– Это, наверное, вызвало сильное потрясение, – невольно заметил он.

– А знаете, – ответила она, – именно так и случилось. – Несмотря ни на что, их мнение о Берсли менялось к лучшему.

– Мама, и сестра, и мистер Пови – все пошли взглянуть на него. Потому их и нет дома.

То, что слон заставил мистера Пови и миссис Бейнс забыть о предстоящем визите представителя фирмы Биркиншо, действительно свидетельствовало о решительной победе слона.

– Но вы-то не пошли! – воскликнул он.

– Нет, – ответила она, – не пошла.

– Почему же вы не пошли с ними? – продолжал он с доброй улыбкой мягко расспрашивать ее.

– Просто не хотела, – ответила она с гордым равнодушием.

– У вас, вероятно, здесь какие-то дела?

– Нет, – ответила она. – Я просто забежала сюда за ножницами. Вот и все.

– Я часто вижу вашу сестру, то есть не часто, а обычно, когда приезжаю, а вот вас здесь не бывает.

– Меня никогда в лавке не бывает, – подтвердила она, – сегодня я попала сюда случайно.

– Значит, лавку вы предоставляете заботам вашей сестры?

– Да. – О своих занятиях она ничего не сказала.

Наступило молчание. Софья была довольна, что скрыта от любопытных взоров тех, кто находился в лавке. Им была видна только спина молодого человека, а беседу они вели вполголоса. Она слегка притопнула ногой, вперила взгляд в истертую блестящую поверхность прилавка, вдоль края которого тянулся прибитый гвоздями медный ярд для измерения длины, а потом неохотно перевела взор налево и стала, казалось, изучать задний фасад черных шляпок, стоявших на высоких подставках в большой витрине. Затем их глаза встретились на короткое, но многозначительное мгновение.

– Вот как, – тихо произнесла она. Кому-то из них нужно было хоть что-нибудь сказать: если не будут слышны их голоса, все в лавке сгорят от любопытства, желая узнать, что с ними произошло.

Мистер Скейлз взглянул на часы.

– Полагаю, если я зайду часа в два… – начал было он.

– Да, да, они непременно уже будут дома, – прервала его Софья на полуслове.

Он повернулся с какой-то странной внезапностью, не подав ей руки («но ему было бы трудно протянуть руку над коробками», – нашла ему оправдание Софья), и удалился, даже не выразив надежды, что опять встретится с ней. Она заглянула в просвет между шляпками и увидела, как носильщик надевает кожаный ремень на плечо, приподнимает и сдвигает с места задний конец тележки и отправляется в путь, но мистера Скейлза видно не было. Она словно опьянела – мысли метались у нее в мозгу, как незакрепленный груз в трюме судна во время шторма. Менялось все ее представление о самой себе, менялось ее отношение к жизни. «Только в эти минуты я начала жить по-настоящему!» – Эта мысль пронзила ее, оттолкнув все прочие.

Взбегая по лестнице, чтобы вернуться к отцу, она пыталась найти предлог для встречи с мистером Скейлзом, когда он вернется. Еще ее интересовало, как его зовут.