Текст книги "Повесть о старых женщинах"
Автор книги: Арнольд Беннет
Соавторы: Нина Михальская
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)
Их отношения непрерывно менялись. Они не виделись в течение нескольких дней, а когда в конце недели Шираку все-таки пришлось предстать перед Софьей, чтобы заплатить по счету, вид у него был самый несчастный. Ясно было, что он считает себя преступником, не имеющим ни малейшего оправдания. Казалось, Ширак даже не пытается скрыть свое состояние. Однако он молчал. Что до Софьи, то она сохраняла выражение доброжелательности и благосклонности. Она изо всех сил старалась показать ему своим отношением, что ничуть не обиделась и готова предать инцидент забвению, что, короче говоря, она тот всепрощающий ангел, о котором он мечтал. Однако и ей не удалось сохранить полную естественность. Глядя на его уничижение, ей было не по силам оставаться совершенно естественной и в то же время веселой!
Вскоре атмосфера квартиры омрачилась ворчанием, недовольством и склоками. Нервы у всех были натянуты до предела. Это касалось и всего города. За жестокими морозами последовали проливные дожди, и весь Париж был в буквальном смысле слова пропитан раздражением. Городские ворота закрылись. И хотя девять десятых горожан ни разу за ворота не выходили, то, что они закрыты раз и навсегда, всех приводило в отчаяние. Газ больше не подавался. Жители ели крыс, кошек и породистых лошадей, находя их «вполне съедобными». Осада утратила свою новизну. Знакомые перестали звать друг друга на «осадные обеды», как на пикники. Софья, утомленная повседневной тяжелой работой, была недовольна положением дел. На пруссаков она злилась за медлительность, на французов – за бездействие и изливала свой английский сплин на постояльцев. Они же нашептывали друг другу по секрету, что хозяйка что-то гневается. В основном, досаду у нее вызывали лавочники, а когда пошли слухи о перемирии и в один прекрасный день в витринах появилась провизия – в немыслимых количествах и по головокружительным ценам, Софья впала в ярость. Особенно подвергался оскорблениям мосье Ньепс, хоть он и продавал Софье продукты с особой скидкой. Спустя несколько дней добродушный и милый бакалейщик самым плачевным образом опростоволосился, попытавшись провести в свою комнату прелестную юную девицу, проявившую к нему благосклонность. Софья по воле случая, не пощадившего лавочника, застала парочку в коридоре. Она вышла из себя, но единственными наружными признаками гнева были ее побледневшее лицо и холодный, стальной голос, которым она, как наждаком, прошлась по уязвимым местам поклонников купидона. Да, в эти дни Софья, сама того не подозревая, превратилась в настоящую мегеру!
Теперь она сама нередко заводила разговор об осаде и прислушивалась ко всему, что рассказывали ей постояльцы. Замечания, которые она отпускала, никак не пытаясь с естественной деликатностью пощадить чувства жильцов-французов, иногда приводили к ожесточенной перепалке. Когда весь Монмартр и квартал Бреда были глубоко взволнованы возвращением в город тридцать второго батальона, Софья приняла сторону черни и не согласилась с торжественными заверениями журналистов, которые, опираясь на документы, доказывали, что эти несчастные солдаты вовсе не дезертиры. Софья была на стороне тех женщин, которые плевали солдатам тридцать второго в лицо. Более того, она заявила, что, попадись ей эти вояки, она обошлась бы с ними так же. На самом деле Софья не сомневалась в их невиновности, но что-то мешало ей в этом признаться. Спор завершился тем, что она побранилась с Шираком.
На следующий день Ширак вернулся домой в неурочный час, постучал в кухонную дверь и сказал:
– Я должен предупредить вас, что съезжаю.
– Почему? – отрывисто спросила она.
Софья замешивала тесто для картофельного пудинга. Ее картофельные пудинги были излюбленным блюдом жильцов.
– Моя газета закрылась! – объяснил Ширак.
– Вот оно что! – задумчиво сказала она, не глядя в его сторону. – Но это не причина, чтобы съезжать.
– Теперь, – ответил Ширак, – эта комната мне не по средствам. Нечего и говорить, что, закрыв газету, редактор оказался некредитоспособным. Мне не выплатили месячное жалованье. Так что придется мне съехать.
– Нет! – сказала Софья. – Заплатите, когда будут деньги.
Ширак покачал головой:
– Я не намерен воспользоваться вашей любезностью.
– У вас совсем нет денег? – резко спросила Софья.
– Совсем нет, – ответил он. – Прямо беда!
– Значит, вам придется брать у кого-то в долг.
– Да, но не у вас! Только не у вас!
– Право, Ширак, – проникновенно воскликнула Софья, – будьте же разумны!
– И все-таки я настаиваю! – решительно ответил он.
– Ну нет! – угрожающе произнесла Софья. – Не бывать этому! Поняли вы меня? Вы остаетесь. И заплатите, когда сможете. Иначе мы с вами поссоримся. Вы что же, считаете, что я буду терпеть ваши ребячества? Из-за того, что вчера вы разозлились…
– Не в том дело, – запротестовал Ширак. – Поймите, не в том дело…
Это Софья, конечно, и сама понимала.
– Суть в том, что я не могу себе позволить…
– Хватит! – властно перебила его Софья и уже более мягким тоном добавила: – А как дела у Карлье? Он тоже прогорел?
– Ну, у него деньги есть, – с меланхолической завистью ответил Ширак.
– У вас тоже будут, – сказала она. – Вы остаетесь… по крайней мере, до Рождества. Иначе мы поссоримся. Договорились?
Она говорила уже мягче.
– Вы так добры! – уступил Ширак. – Я не могу с вами ссориться. Но мне больно соглашаться на…
– Ах! – взорвалась она, и в ее голосе зазвучали плебейские ноты. – Вот вы где у меня сидите с вашей дурацкой гордостью! И это, по-вашему, дружба? А теперь – марш отсюда. Нечего здесь торчать – так я никогда не управлюсь с пудингом.
Всего через три дня Шираку удивительно посчастливилось – он нашел другое место, притом в «Журналь де Деба»{86}. Место это устроили ему пруссаки. Второй по известности croniqueur[44]44
Хроникер (фр.).
[Закрыть] своего времени, прославленный Пайенвиль, простудился и умер от воспаления легких. Снова похолодало, в Обервилье{87} солдаты замерзали до смерти. Место Пайенвиля занял другой человек, а его должность была предложена Шираку. С нескрываемой гордостью он сообщил Софье о своей удаче.
– Ах уж эта ваша улыбка! – раздраженно сказала она. – Никто не может вам отказать!
Софья вела себя так, словно Ширак ей отвратителен. Она помыкала им. Однако перед соседями по квартире Ширак – ныне член редакции «Журналь де Деба» – с комическим простодушием напускал на себя важность. В тот же день Карлье сообщил Софье, что съезжает. Карлье был сравнительно богат, но привычки, которые позволили ему добиться независимого положения в ненадежном журналистском деле, теперь, когда он ничего не зарабатывал, не давали ему тратить ни на грош больше, чем было абсолютно необходимо. Он решил объединить усилия со своей овдовевшей сестрой, которая умела экономить, как это умеют только во Франции, и питалась одной загодя запасенной картошкой и вином.
– Ну вот! – сказала Софья Шираку. – Из-за вас я потеряла жильца.
И наполовину в шутку, наполовину всерьез Софья утверждала, что Карлье отказался от комнаты потому, что не смог вынести детского тщеславия Ширака. В квартире то и дело звучали саркастические замечания.
Утром накануне Рождества Ширак встал поздно – в этот день газеты не выходили. Париж находился в каком-то оцепенении. Около одиннадцати Ширак подошел к дверям кухни.
– Мне нужно с вами поговорить, – сказал он, и тон его произвел впечатление на Софью.
– Заходите, – ответила она.
Ширак вошел в кухню и с таинственным видом закрыл дверь.
– Мы должны отпраздновать Рождество, – сказал он. – Вдвоем.
– Отпраздновать? – повторила Софья. – Что за мысль! Как я могу бросить хозяйство?
Она отказалась бы сразу, а не стала бы говорить о возможных препятствиях, если бы предложение Ширака не достигло самой глубины ее сердца и не пробудило бы желаний и воспоминаний, на которых густым слоем лежала пыль времени.
– Пустое! – пылко отозвался Ширак. – Ведь сегодня Рождество, а мне нужно с вами поговорить. Здесь поговорить негде. Я с вами по-настоящему не разговаривал со времени вашей болезни. Мы пойдем обедать в ресторан.
Софья засмеялась:
– А где же пообедают мои жильцы?
– Вы подадите им обед чуть раньше. После этого мы сразу выйдем и вернемся так, чтобы вы успели приготовить ужин. Все очень просто.
Софья покачала головой.
– Вы с ума сошли, – раздраженно сказала она.
– Мне необходимо сделать вам одно предложение, – хмуро продолжал Ширак. – Понимаете? – Я хочу, чтобы вы со мной сегодня пообедали. Я требую этого, и не смейте отказываться.
Он стоял вплотную к Софье посреди маленькой кухоньки и говорил страстно, с вызовом, в точности как она сама, когда упрашивала его остаться на некоторое время в квартире, не внося платы.
– Вы грубиян, – отмахнулась Софья.
– Мне все равно, грубиян я или нет, – не уступал Ширак. – Вы отобедаете со мной. Я настаиваю.
– Что же я надену? – возразила Софья.
– Меня это не касается. Одевайтесь как хотите.
Более странное приглашение на рождественский обед трудно было себе вообразить.
В четверть первого, тепло одевшись, Софья и Ширак вышли бок о бок на мрачную улицу. Свинцовое небо сулило снегопад. В морозном воздухе висела сырость. На треугольном пятачке у входа на рю Клозель не было ни одного фиакра. На рю Нотр-Дам-де-Лорет тащился по крутому скользкому подъему пустой омнибус – лошади оступались и плелись дальше в ответ на свист кнута, разносившийся по улицам, как по подземелью. Дальше, на рю Фонтен, в витрине одного из немногих открытых магазинов висело объявление: «Богатый выбор сыров. Лучший подарок к Новому году». Ширак и Софья рассмеялись.
– В прошлом году в это время, – заговорил Ширак, – я думал об одном – о маскараде в Опере. После маскарада я не мог заснуть. А в этом году даже церкви закрыты. А вы что тогда делали?
Софья сжала губы.
– Не спрашивайте об этом, – сказала она.
Дальше они пошли молча.
– Нам здесь грустно, – проговорил Ширак. – Но ведь и пруссакам в траншеях невесело! Они тоскуют по родным, по рождественским елкам. Так что будем смеяться!
Оживления на Плас Бланш и на бульваре Клиши было ничуть не больше, чем на узких улочках. Нигде не было никаких признаков жизни, молчало все, даже пушки. Никто ничего не знал; под Рождество город впал в мрачное, безысходное оцепенение. Держа Софью под руку, Ширак пересек Плас Бланш и, пройдя немного по рю Лепик, остановился перед маленьким ресторанчиком, известным среди посвященных под названием «Малыш Луи». Они вошли, опустились по двум ступеням, которые вели в тесный и мрачноватый, но колоритный зал.
Софья убедилась, что их ждут. Должно быть, Ширак уже заходил сюда утром. Несколько неубранных столов свидетельствовали о том, что люди уже пообедали и ушли, но в углу стоял столик для двоих, только что накрытый в лучшем стиле ресторанов этого рода, иными словами, на нем лежала красная скатерть в белую клетку, а две тарелки толстого фаянса, по бокам которых помещались солидные стальные ножи и вилки, были накрыты сложенными салфетками того же цвета и почти того же размера, что и скатерть; кроме того, на столе были расположены мельничка, в которой вращением ручки перемалывалась крупная соль, перечница, подставки для ножей и два обычных высоких стакана. Что отличало этот стол от прочих, так это бутылка шампанского и пара бокалов. Шампанское относилось к тем немногочисленным товарам, которые не вздорожали во время осады.
Толстый, неряшливый хозяин с такой же женой, которые не похудели даже в осаду, сидели в уголке и ели. Хозяин поднялся на ноги. Он был в белом облачении шеф-повара, с непременным колпаком на голове; правда, фартук у него был весь в пятнах. Все в зале было неприбрано, неаккуратно и довольно грязно, кроме того столика, на котором ждало шампанское. И все же в ресторане было что-то милое, успокаивающее. Хозяин встретил их как дорогих гостей. На его жирной физиономии, как и на бледном, утомленном, но доброжелательном лице его супруги была написана порядочность. Ширак поклонился хозяйке.
– Вы видите, – сказала хозяйка, оставаясь за своим столом и указывая на косточку на тарелке. – Это наша Дианка!
– О бедное животное! – сочувственно воскликнул Ширак.
– Что поделаешь! – сказала хозяйка. – Кормить ее нам было не по карману. А ведь она была такая mignonne[45]45
Милашка (фр.).
[Закрыть]. Жалко было смотреть, до чего она отощала.
– Я уже говорил жене, – промолвил хозяин, – что нашей Дианке эта косточка пришлась бы по вкусу!
И он разразился смехом.
Софья и хозяйка обменялись печальной улыбкой в ответ на эту шутку, которая, очевидно, казалась хозяину свежей и оригинальной, хотя прозвучала, вероятно, уже в тысячный раз с начала осады.
– Ну-с, – доверительно обратился хозяин к Шираку. – Для вас я приберег кое-что отменное – половину утки, – и он добавил, понизив голос: – Вам это обойдется недорого.
В этом ресторане никогда не стремились получить большую прибыль. Сюда ходили постоянные посетители, которые знали цену своим скромным сбережениям и умели дорожить добросовестной и изысканной кухней. Хозяин выполнял обязанности шеф-повара, и все, даже его супруга, называли его шефом.
– Где вы достали утку? – спросил Ширак.
– А! – таинственно произнес хозяин. – Есть у меня друг, он жил в Вильнев Сен-Жорж… а теперь, понимаете ли, беженец. Короче…
И хозяин взмахнул жирными ручками, показывая, что Шираку не следует допытываться подробностей.
– Ну и ну! – сказал Ширак. – Да ведь это просто роскошь!
– Действительно, роскошь! – подтвердила хозяйка.
– Просто очаровательно, – вежливо пробормотала Софья.
– Затем – салатик, – сказал хозяин.
– Но этому… этому невозможно поверить! – удивился Ширак.
Хозяин подмигнул ему. Дело в том, что торговля свежими овощами в самом сердце осажденного города пользовалась дурной славой.
– А затем – кусочек сыру! – сказала Софья, слегка подражая тону хозяина, и достала из-под плаща маленький круглый сверток.
В нем лежал сыр бри, находившийся в очень хорошей сохранности. Он стоил не меньше пятидесяти франков, а Софья заплатила за него когда-то два франка. Хозяин и хозяйка оба взирали на это бесценное чудо. Софья взяла нож и отрезала для них ломтик.
– Мадам очень добра! – сказала хозяйка, смущенная таким достоинством и щедростью, и унесла дар к своему столу, как фокстерьер, спешащий уединиться с лакомым кусочком.
Хозяин так и сиял. Ширак был очень доволен. Казалось, что в интимной и уютной атмосфере ресторанчика забывается и слабеет тяжелое оцепенение и уныние города.
Потом хозяин принес согретый кирпич, чтобы подложить его под ноги мадам. Это скорее было вызвано благодарностью за ломтик сыра, чем необходимостью, так как в ресторане было очень тепло: кухонька выходила прямо в зал, и дверь была открыта, вентиляции в ресторане не было.
– Мой друг, – горделиво сообщил как последнюю новость хозяин, подавая какой-то неописуемый суп, – мясник из предместья Сент-Оноре. Он за двадцать семь тысяч франков купил в зоологическом саду трех слонов.
Брови гостей от удивления поднялись. Хозяин открыл шампанское.
Выпив первый глоток (Софья уже давно не испытывала юношеского отвращения к вину), она посмотрела на свое отражение в зеркале, наклонно повешенном довольно высоко на противоположной стене. Вот уже несколько месяцев, как она не наряжалась. Против ожидания, Софья увидела элегантную женщину с бледным красивым лицом, и ей это было приятно. А мгновенно подействовавшее шампанское оживило в ее душе забытые мысли о том, что жизнь прекрасна, и напомнило ей о радостях, которых ей так давно не хватало.
В половине третьего они остались в тесном зале ресторана одни, и в их размягченном, разгоряченном сознании, слишком занятом собой, чтобы строго контролировать их согревшиеся, расслабившиеся тела, возникла туманная иллюзия того, что ресторан принадлежит им и что здесь они – как дома. То был уже не ресторанный зал, а убежище, укрытие от превратностей жизни. Шеф и его жена отдыхали во внутренних комнатах. Шампанское было выпито, восхитительный сыр съеден, и они смаковали бургундское. Они сидели вплотную друг к другу, под прямым углом. В голове у них плыло. Их переполняла доброта и мгновенно вспыхнувшая симпатия, их плоть была удовлетворена и в то же время полна ожидания. Среди разговора, который, оставаясь банальным и отрывочным, доставлял обоим огромное удовольствие, Ширак накрыл своей рукой руку Софьи, безвольно лежавшую на загроможденном тарелками столе. Сама того не желая, Софья подняла на Ширака глаза. Они оба смутились. На его тонком лице, украшенном бородкой, с особой силой выразилась та мечтательность, которая всегда смягчающе действовала на ее непримиримый нрав. У Ширака был детский взгляд. Иногда таким же взглядом смотрел на нее Джеральд. Однако теперь Софья стала одной из тех женщин, в глазах которых все мужчины – и особенно в минуту нежности – наделены неизлечимой детскостью. Она не убрала свою руку сразу, а теперь уже поздно было ее убирать.
Ширак смотрел на нее робко, но с вызовом. Ее глаза светились.
– О чем вы думаете? – спросила Софья.
– Я спрашиваю себя, что делал бы, если бы вы отказались со мной пойти.
– А что бы вы делали?
– Что-нибудь совершенно неподходящее, – ответил он многозначительно, как человек, вторгающийся в область чистых предположений.
Ширак склонился к ней.
– Мой дорогой, дорогой друг, – сказал он, осмелев, уже иным тоном.
Как бесконечно сладостно, как великолепно было ей греться в жаре соблазна. В эту минуту это казалось Софье единственным подлинным наслаждением на свете. Казалось, ее тело говорит его телу: «Смотри, я готова!» Казалось, ее тело говорит его телу: «Взгляни мне в душу! Я не стыжусь тебя. Взгляни и прочти меня до конца». Казалось, завеса условностей отброшена. Их отношения стали почти отношениями любовников, которые одним взглядом могут рассказать друг другу о тайнах прошлого и надеждах будущего. В этот момент нравственно она была его любовницей.
Ширак отпустил ее руку и обнял Софью за талию.
– Я люблю тебя, – страстно прошептал он.
Ее лицо изменилось и застыло.
– Не надо, – сказала Софья резко, холодно и враждебно. Она нахмурилась. Ни одна морщинка не расправилась у нее на лбу в ответ на его удивленный взгляд. И все же она не хотела оттолкнуть Ширака. Не в ее власти был инстинкт, который восстал против него. Как застенчивый человек упрямо отказывается от долгожданного приглашения, так и Софья, хотя и не из застенчивости, вынуждена была оттолкнуть Ширака. Быть может, если бы ее желания из-за физического переутомления и нервного напряжения не были погружены в глубокий сон, дело могло бы принять иной оборот.
Ширак, как и большинство мужчин, которым женщина хоть раз не оказала сопротивления, воображал, что глубоко понимает женщин. На женщин он смотрел, как европеец на китайцев – как на особую расу, таинственную, но доступную безошибочному пониманию на основе нескольких ключевых принципов психологии. К тому же он был настроен серьезно, он был честен и доведен до отчаяния. Поэтому Ширак продолжал, почтительно убрав руку:
– Мой дорогой друг, – сказал он, нимало не смущаясь, – знайте: я люблю вас.
Софья негодующе тряхнула головой, сама удивляясь, что мешает ей броситься к нему в объятия. Она понимала, что, так круто меняя свое поведение, обходится с Шираком дурно, но ничего не могла поделать. Потом ей стало жаль его.
– Мы были такими добрыми друзьями, – говорил Ширак. – Я всегда от души восхищался вами. Я не думал, что посмею полюбить вас – до того дня, когда услышал, как этот старый негодяй Ньепс строит вам куры. Потом, когда я осознал всю глубину моей ревности, я понял, что люблю вас. С тех пор я думаю только о вас. Клянусь вам, что, если вы не будете мне принадлежать, для меня все кончено! Навсегда! Я никогда не видел женщины, подобной вам! Такой сильной, такой гордой и такой красивой! Вы изумительны, да, изумительны! Никакая другая женщина не смогла бы, как вы, выйти из столь немыслимого положения после исчезновения вашего мужа. По-моему, второй такой женщины нет. Я говорю, что думаю. И вы это знаете… Мой дорогой друг!
Но Софья с чувством покачала головой.
Она не любит Ширака. Но она тронута. Она хотела бы полюбить его. Она хотела бы, еще не полюбив его, сперва уступить ему, чтобы потом полюбить. Но упрямый инстинкт удерживал ее.
– Не отвечайте сейчас, – продолжал Ширак. – Позвольте мне надеяться.
Галльская театральность его жестов и тона внушили Софье жалость к нему.
– Бедный Ширак! – с состраданием прошептала она и натянула перчатки.
– Я буду надеяться! – настаивал Ширак.
Софья сжала губы. Он порывисто обнял ее за талию. С непреклонностью она отпрянула от его губ. Она не сердилась, не ожесточилась. Смущенный ее сочувствием, Ширак отпустил ее.
– Бедный Ширак! – повторила она. – Мне не следовало принимать ваше приглашение. Мне пора. Все это совершенно бесполезно. Поверьте.
– Нет! Нет! – яростно прошептал он.
Она поднялась и резким движением отодвинула заскрипевший стол. Трепетное плотское очарование оборвалось, как натянутая резинка, и все кончилось. По залу проковылял разбуженный хозяин. В награду за все усилия Шираку достался только счет. Ширак не знал, что и думать.
Молча, с нелепым видом они вышли из ресторана.
На мрачных улицах стемнело, и фонарщики зажигали тусклые керосиновые фонари, пришедшие на смену газовым. Кроме них двоих, фонарщиков и омнибуса на улице не было ни души. Беспросветный мрак вселял безнадежность. Тишина вокруг была тишиной отчаянья. Обуреваемая печалью, Софья размышляла о безнадежных проблемах бытия равнодушно, ибо видела, что они с Шираком создали печаль па пустом месте, но все же печаль эта неизлечима!
