Текст книги "Повесть о старых женщинах"

Автор книги: Арнольд Беннет

Соавторы: Нина Михальская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 51 страниц)

III

Когда полчаса спустя Констанция вошла в спальную, Софья уже лежала в постели. Комната была довольно просторной. С самого детства она служила девочкам и убежищем и крепостью. Она казалась им столь же привычной и неизменной, как пещера – пещерному человеку. За всю их жизнь обои в комнате меняли дважды, и каждый раз это событие сохранялось у них в памяти как начало новой эпохи; третью эпоху составила замена половика великолепным старым ковром, отжившим свой век в гостиной. В спальной была только одна железная кровать; в этой постели они никогда не мешали друг другу и устраивались так же обособленно, как если бы спали на противоположных концах Площади св. Луки. Однако если бы Констанция легла на той половине, что у окна, а не на своей – у двери, они сочли бы, что пошатнулись устои вселенной. Маленькая каминная решетка была заполнена обрезками серебряной фольги. Теперь, вспоминая о редких болезнях, перенесенных в детстве, сестры представляли их себе, главным образом, как периоды, когда такой фольгой до отказа наполняли большую коробку из-под комнатных туфель, вешали ее у каминной доски, и от углей начинало подниматься необычайно буйное пламя; серебряная фольга составляла часть мироздания. Оконная рама была неисправна из-за того, что стена немного осела, и даже когда окно было плотно закрыто, с левой стороны между стеной и рамой оставалась узкая щель, через которую сильно дуло; морозными ночами миссис Бейнс приказывала поднять раму до конца и закрепить ее внизу клиньями. Эта щель, подвергающая их опасности, тоже была частью мироздания.

Они располагали только одной кроватью, одним умывальником и одним туалетным столиком, но в некоторых иных отношениях им повезло больше, потому что у них было два гардероба красного дерева; создаваемая двумя гардеробами независимость девочек друг от друга возникла частично благодаря мощному здравому смыслу миссис Бейнс, а частично – в результате склонности отца слегка баловать их. Кроме того, в комнате стоял пузатый комод: в этом сооружении Констанции принадлежали два коротких ящика и один длинный, а Софье – два длинных. На нем стояли две затейливые шкатулки, где каждая из сестер хранила свои драгоценности, банковскую книжку и другие сокровища. Шкатулки были их неприкосновенной собственностью. Они были неодинаковыми, но красотой не превосходили одна другую. Следует отметить, что в этой комнате царило полное равенство: единственным исключением было то, что из трех крючков, прибитых за дверью, два принадлежали Констанции.

– Ну, что? – начала разговор Софья, как только Констанция вошла в комнату. – Как милый мистер Пови?

Она лежала на спине и улыбалась, не поворачиваясь к Констанции и разглядывая собственные руки.

– Спит, – ответила Констанция. – Во всяком случае, мама так считает. Она говорит, что сон для него главное лекарство.

– Как бы у него снова не началось, – промолвила Софья.

– Что ты сказала? – спросила Констанция, раздеваясь.

– Как бы снова не началось.

Эти слова были цитатой из фраз, сказанных милым мистером Пови на лестнице, и Софья произнесла их, точно имитируя особенности его речи.

– Софья, – строго сказала Констанция, приблизившись к кровати, – пора бы тебе поумнеть! – Она великодушно пропустила мимо ушей насмешливую нотку в первых словах Софьи, но новые насмешки терпеть не собиралась:

– Ты и так достаточно набедокурила! – добавила она.

В ответ Софья разразилась неистовым смехом, который и не пыталась сдержать. Она хохотала и хохотала, а Констанция все это время пристально смотрела на нее.

– Не понимаю, что на тебя нашло! – сказала Констанция.

– Стоит мне на него посмотреть, как меня смех разбирает, – задыхаясь произнесла Софья и приподняла левую руку, в которой держала крошечный предмет.

Констанция вздрогнула и покраснела.

– Ты что же, не выбросила его? – негодующим тоном спросила она. – Какая ты противная, Софья! Сейчас же отдай его мне, я его выкину. Это неслыханно. Отдай немедленно!

– Нет, – возразила Софья. – Не расстанусь с ним ни за что на свете. Он такой миленький.

В безудержном смехе растаяла ее тайная обида на Констанцию за то, что та весь вечер не обращала на нее внимания, и за то, что у нее были такие близкие отношения с родителями, и теперь была готова пошутить над сестрой.

– Отдай, – упрямо повторила Констанция.

Софья спрятала руку под одеяло.

– Если хочешь, можешь забрать его старый пенек, когда его выдернут. Жаль, что это не тот зуб.

– Софья, мне стыдно за тебя! Отдай сейчас же!

Только теперь Софья почувствовала, что Констанция не шутит. Она удивилась и немного испугалась, потому что выражение лица сестры, всегда такое кроткое и спокойное, стало жестким и почти беспощадным. Однако Софья обладала значительной долей того, что называют «силой духа», и даже беспощадность на лице Констанции могла устрашить ее лишь на несколько секунд. Ее веселости как не бывало, она плотно сжала губы.

– Маме я ничего не сказала… – продолжала Констанция.

– Еще бы, – заметила Софья.

– Но если ты его не выбросишь, обязательно скажу, – решительно заявила Констанция.

– Говори что хочешь, – резко произнесла Софья и презрительно добавила слово, ныне вышедшее из употребления: «ханжа».

– Отдашь ты его или нет?

– Нет!

В спальной внезапно разгорелось сражение. Обстановка полностью изменилась, как по мановению волшебной палочки. Красота Софьи и простодушное девичье очарование обеих обернулось мрачностью и жестокостью. Софья лежала головой на подушке в нимбе темно-каштановых волос и смотрела в разгневанные глаза Констанции, с угрожающим видом стоявшей у кровати. Им было слышно, как гудит над туалетным столиком газовый рожок и как их сердца стремительно гонят кровь по жилам. Не старея, они перестали быть молодыми; в них пробудилось ото сна Вечное.

Констанция отошла от кровати к туалетному столику, распустила и начала расчесывать волосы, откидывая голову назад и наклоняясь вперед – совершая неизменные движения ежевечернего ритуала. Но она была так расстроена, что перепутала последовательность действий. Вскоре Софья выскользнула из постели и, подойдя босиком к комоду, открыла свою шкатулку и положила в нее собственность мистера Пови; затем решительно захлопнула крышку, как бы говоря: «Посмотрим, что вы скажете на это, мисс!» Они встретились взглядом в зеркале. Затем Софья вернулась в постель.

Через несколько минут, приведя в порядок волосы, Констанция преклонила колени и прочла молитву. Помолившись, она шагнула прямо к шкатулке Софьи, открыла ее, схватила собственность мистера Пови, подбежала к окну и с остервенением пропихнула осколок зуба через щель на Площадь.

– Вот так-то! – возбужденно произнесла она.

Она совершила это немыслимое, непростительное нарушение кодекса чести раньше, чем Софья оправилась от потрясения, вызванного наглым осквернением ее неприкосновенной шкатулки. В одно мгновение идеалы Софьи были разбиты вдребезги, и кем? Самым милым, нежным созданием из всех, кого она знала. Как для Софьи, так и для Констанции это было полной неожиданностью, одинаково испугавшей их обеих. Софья, неотрывно глядя на цитату «Господи, не отврати от меня лицо твое», висящую в соломенной рамке над комодом, не шелохнулась. Она потерпела поражение и была этим так потрясена, что даже не подумала о явном бессилии разукрашенных цитат в борьбе со злодеянием. Нет, ее нисколько не интересовала собственность мистера Пови. Ее ошеломили и заставили молча смириться с неизбежным моральная сторона происшедшего и удивительный, необъяснимый переворот в характере Констанции.

Дрожащая от возбуждения Констанция старалась завершить приготовление ко сну с достойным спокойствием. Поведение Софьи оказалось для нее неожиданным, но придало ей смелости. В конце концов Констанция погасила газ и легла рядом с Софьей. Они немного повертелись в постели, укладываясь поудобнее, и наступило затишье.

– Если хочешь знать, – дружелюбно и бесхитростно сказала Констанция, – мама с тетей Гарриет решили, что со следующего семестра мы обе должны оставить школу.

Глава III. СражениеI

В Пяти Городах освященный обычаем день приготовления теста – суббота. Но миссис Бейнс замешивала тесто по пятницам, потому что по субботам после полудня в лавке, естественно, бывало много дел. Правда, миссис Бейнс готовила тесто и пекла пироги утром, а субботнее утро едва ли отличалось от других, но она замешивала тесто в пятницу, а не в субботу утром потому, что в субботу после полудня в лавке бывало много дел. Таким образом, она получала возможность в субботу утром совершить все покупки без мучительной спешки.

На следующее утро, после первого опыта Софьи в области зубоврачевания, миссис Бейнс мешала тесто в подземной кухне. В этой кухне, пещере Мэгги, царила таинственность церкви, а в пасмурные дни – таинственность склепа. Каменные ступени, ведущие в кухню с улицы, никак не освещались. Спускаться приходилось на ощупь, и когда вы входили в кухню, она по контрасту казалась ярко освещенной и нарядной; возможно, архитектор предвидел и умышленно создал этот эффект. Дневной свет проникал в кухню через широкое, расположенное высоко под потолком окно, до которого девочки начали доставать, когда уже несколько лет посещали школу. Оно было застеклено частично старомодным матовым стеклом, через которое невозможно различать предметы, а частично – стеклом нового типа, представлявшим собой прогресс цивилизации. Через окно виднелись громадные витрины зеркального стекла, принадлежавшие недавно построенным «Солнечным» погребам, а также ноги и юбки прохожих. Крепкая проволочная решетка на окне препятствовала излишнему проникновению света, а также защищала стекла от проделок прохожих, идущих по Кинг-стрит. У мальчишек была привычка изо всех сил пинать решетку ногами.

Стены кухни украшали незабудки на коричневом фоне. Потолок был неровный и закопченный, поперек него тянулась балка, из которой торчали два крюка. С этих крюков некогда свисали веревки, на них были укреплены качели, которыми в прежние времена часто пользовались Констанция и Софья, пока не выросли. У стены между лестницей и окном находилась большая плита. Остальная мебель состояла из стола (у стены напротив плиты), буфета и двух виндзорских кресел. Напротив лестницы зиял дверной проем без двери, ведущий к двум кладовым, еще более темным, чем кухня, смутно различимым хранилищам, которые были видны только благодаря побелке; там на стеллажах располагались кувшины с молоком, блюда с холодным мясом на косточках и остатки яблочного пирога; в углу, поближе к кухне, стоял большой каменный ларь, где хранился хлеб. Еще один дверной проем, с другой стороны кухни, вел в первый угольный подвал, где находились также каменная чаша для мытья посуды и кран, а оттуда по подземному ходу можно было пройти во второй угольный подвал, где хранились кокс и зола; подземный ход тянулся до отдаленного крохотного дворика, а из дворика, обойдя сзади лавку мистера Кричлоу, вы, к своему удивлению, выходили, в конце концов, на Брогем-стрит. Ощущение огромности и непонятности этих мест, которые начинаются на верхней ступеньке кухонной лестницы и заканчиваются в темных углах кладовых или, неожиданно, – на всегда унылой Брогем-стрит, завладело Констанцией и Софьей еще в раннем детстве и сохранилось почти неизменным до самой старости.

На миссис Бейнс было платье из черной альпаги, прикрытое белым передником, длинные завязки которого подчеркивали объем талии. Рукава были подвернуты, пальцы облеплены тестом. Ее нетленная доска для теста занимала угол стола, рядом располагались скалка, сливочное масло, противни, нарезанные яблоки, сахар и прочее. Розовые руки месили в большой белой миске липкую массу.

– Мама, вы здесь? – услышала она голос сверху.

– Да, детка.

Со ступенек донесся звук явно неохотных и нерешительных шагов, и в кухню вошла Софья.

– Поправь мне этот локон, – сказала миссис Бейнс, слегка наклонив голову и подняв испачканные мукой руки, которыми можно было прикасаться только к муке.

– Спасибо. Он мне мешал. Теперь отойди от света. Я спешу. Мне нужно скорее попасть в лавку, чтобы отпустить мистера Пови к дантисту. А что делает Констанция?

– Помогает Мэгги застелить кровать мистера Пови.

– А!

Несмотря на полноту, миссис Бейнс была миловидна, ее украшали прекрасные каштановые волосы и уверенно-спокойный взгляд, в котором ощущалась убежденность, что она может свершить все, что от нее потребуется. Она выглядела не старше и не моложе своих лет, а было ей сорок пять. Родом она была из другого округа, муж вывез ее из стоящего на болотах городка Экс в двенадцати милях отсюда. Подобно почти всем женщинам, которые после замужества поселяются в чужих краях, она в глубине души считала, что стоит несколько выше обитателей этого чужого края и их образа жизни. Это ощущение, подтвержденное долгим жизненным опытом, так ее и не покинуло. Именно оно заставляло ее продолжать готовить пироги собственными руками, притом что в доме были две искусно обученные «взрослые девочки»! Констанция умела делать хорошее печенье, но все же мамино печенье у нее не получалось. В области приготовления теста и пирогов можно научить всему, кроме «руки», легкой и твердой, которая управляет скалкой. Человек рождается, либо обладая такой рукой, либо нет. И если человек рождается без нее, высшие достижения в приготовлении теста и печенья неосуществимы. Констанция родилась без нее. Бывали дни, когда казалось, что такой рукой обладает Софья, но в другие дни печенье, изготовленное Софьей, оказывалось пригодным разве что для Мэгги. Поэтому миссис Бейнс, хотя и гордилась своими дочерьми и горячо их любила, но не без основания относилась к ним несколько критически. Она искренне сомневалась в том, что какая-нибудь из них достигнет уровня матери.

– Ах ты лисичка! – воскликнула она. Софья тайком хватала и съедала ломтики недоваренного яблока.

– А все потому, что ты не позавтракала! Кстати, почему ты вчера вечером не спустилась к ужину?

– Сама не знаю. Забыла.

Миссис Бейнс испытующе посмотрела в глаза дочери, а та ответила ей несколько дерзким взглядом. Она знала о своей дочери все, что только может знать мать, и была убеждена, что у Софьи нет оснований для недовольства. Поэтому она посмотрела на дочь с некоторой тревогой.

– Если тебе больше нечего делать, – сказала она, – смажь маслом этот противень. Руки у тебя чистые? Нет, лучше не трогай его.

Миссис Бейнс начала класть рядами кусочки масла на большой лист теста. Это было самое лучшее свежее масло! Топленое масло, не говоря уже о лярде, по пятницам утром в этой кухне не появлялось. Она сложила лист теста вдвое и скалкой вдавила в него масло – высшая ступень мастерства!

– Констанция сказала тебе, что вам предстоит расстаться со школой? – спросила миссис Бейнс как бы между прочим, подравнивая края теста соответственно форме противня.

– Да, – односложно ответила Софья. Затем она отошла от стола к плите. На полке лежала вилка для поджаривания гренков, и она стала вертеть ее в руках.

– Ну, а ты довольна? Тетя Гарриет считает, что вы достаточно взрослые, чтобы оставить школу. Поскольку мы уже решили, что Констанции пора оставить школу, то и впрямь лучше, чтобы вы ушли вместе.

– Мама, – сказала Софья, громко стуча вилкой, – а что я буду делать, когда оставлю школу?

– Надеюсь… – ответила миссис Бейнс тем нравоучительным тоном, отказаться от которого часто недостает ума даже самым умным родителям, – надеюсь, что вы обе будете делать все возможное, чтобы помочь маме… и папе, – добавила она.

– Да, – с раздражением произнесла Софья, – но делать-то что я буду?

– Об этом надо подумать. Поскольку Констанции предстоит заниматься дамскими шляпами, я полагаю, ты могла бы взяться за нижнее белье, перчатки, шелковые изделия и тому подобное. Затем, общими усилиями, вы сможете в один прекрасный день отлично управлять этой частью лавки, а я…

– Я не хочу работать в лавке, мама.

Эти слова Софья произнесла тоном явно холодным и недружелюбным, однако от нервного возбуждения ее била дрожь. Миссис Бейнс бросила на нее быстрый взгляд, но девочка его не заметила, потому что оборотилась лицом к огню. Миссис Бейнс считала себя истинным знатоком настроений Софьи, однако, глядя сейчас на эту прямую спину и гордо поднятую голову, она и не подозревала, что все существо Софьи молча, но страстно молит о сострадании.

– Хотелось бы, чтобы ты оставила эту вилку в покое, – сказала миссис Бейнс с той странной, суровой вежливостью, которая часто появлялась в ее отношениях с дочерьми.

Ударившись о жестяной ящик для золы, вилка рикошетом грохнулась на кирпичный пол. Софья торопливо положила ее на полку.

– А чем же ты намерена заняться? – вернулась к разговору миссис Бейнс, преодолев раздражение, вызванное вилкой. – По-моему это я должна тебя спросить, а не ты меня. Что ты намерена делать? Мы с твоим отцом надеялись, что ты любезно согласишься работать в лавке и постараешься отплатить нам за все…

В то утро миссис Бейнс неудачно формулировала свои мысли. Она, несомненно, относилась к числу незаурядных родителей, но в то утро она не смогла избежать нелепых требований, какие родители в те времена вполне искренне предъявляли детям, а хорошие дети смиренно выполняли.

Софья не принадлежала к числу хороших детей, в душе она отвергала основной принцип семейных отношений, а именно – родитель оказал своему отпрыску величайшую милость тем, что дал ему жизнь. Она вновь грубо перебила мать.

– Я вовсе не хочу бросать школу, – сказала она с горячностью.

– Но тебе придется расстаться со школой рано или поздно, – возразила миссис Бейнс со спокойной убедительностью, как бы ставя себя на один уровень с Софьей. – Нельзя же оставаться в школе вечно, детка, не правда ли? Отойди-ка!

Она быстро пересекла кухню с пирогом на противне и, засунув его в духовку, осторожно захлопнула железную дверцу.

– Да, – ответила Софья, – но я хотела бы стать школьной учительницей. Вот кем я хочу быть.

Из угольного подвала доносилось звонкое и равномерное капанье воды из починенного крана в кувшин, стоявший в каменной чаше для посуды.

– Школьной учительницей? – переспросила миссис Бейнс.

– Да, да, школьной. А какие еще бывают? – резко ответила Софья. – Вместе с миссис Четуинд.

– Не думаю, что это понравится твоему отцу, – сказала миссис Бейнс. – Уверена, что ему это не понравится.

– Почему?

– Это нам не подходит.

– Почему не подходит? – спросила девочка уже с негодованием в голосе. Она отошла от плиты. В окне промелькнули мужские ноги.

Миссис Бейнс была поражена и испугана. Поведение Софьи трудно переносить, ее манеры нужно исправить. Однако подобные выходки миссис Бейнс не беспокоили, она к ним привыкла и считала неизбежным следствием красоты дочери, платой за то дивное очарование, которое она временами излучала. Испугало же и поразило ее полное безрассудство ребяческого плана Софьи. Для миссис Бейнс он явился откровением. Какими неисповедимыми путями пришла девочке в голову подобная мысль. Сироты, вдовы и девицы немолодого возраста, внезапно оказавшиеся без всякой поддержки, – вот те женщины, которые естественно становятся учительницами, ибо кем-то они вынуждены стать. Но чтобы дочь благопристойных родителей, окруженная любовью и радостями в прекрасном доме, пожелала быть школьной учительницей – этого здравомыслящая миссис Бейнс понять не могла. Благопристойным родителям нашего времени, которым трудно испытывать сочувствие к миссис Бейнс, следует представить себе, каково было бы им самим, если бы их Софьи проявили дерзкое желание избрать профессию шофера.

– Тебе пришлось бы слишком много времени проводить вне дома, – сказала миссис Бейнс, успешно доделывая второй пирог.

Она говорила мягко. Уже почти шестнадцать лет она была матерью Софьи, и этот опыт не прошел для миссис Бейнс даром; и хотя сейчас перед ней раскрывались совершенно неожиданные опасные черты неустойчивой натуры Софьи, она сохраняла присутствие духа и вела себя с дипломатическим спокойствием. Безусловно, для матери быть вынужденной прибегать к дипломатии в отношениях с девочкой в полудетском платьице было унизительно. В ее эпоху матери были самодержицами. Но ведь Софья была Софьей.

– Ну и что? – коротко спросила Софья.

– А потом, в Берсли нет учительского места, – сказала миссис Бейнс.

– Со мной позанимается мисс Четуинд, а через некоторое время я смогу обратиться к ее сестре.

– К ее сестре? К какой сестре?

– У ее сестры есть большая школа где-то в Лондоне.

Миссис Бейнс повернулась к духовке, где запекался первый пирог, и таким образом смогла скрыть свои тяжкие переживания. Несмотря ни на что, пирог вел себя отменно. В течение нескольких секунд она успела поразмыслить и решила, что при серьезной болезни нужно применять серьезное лечение.

Лондон! Она сама дальше Манчестера не ездила. Лондон «через некоторое время»! Нет, при таком душевном состоянии Софьи дипломатия неуместна!

– Софья, – произнесла она уже другим, торжественным тоном, встав лицом к дочери и отведя от передника руки в муке и в кольцах, – не знаю, что на тебя нашло. Право, не знаю! Твой отец и я готовы с чем-то мириться, но должен же быть предел. Мы, видно, сами тебя испортили, и ты с возрастом становишься не лучше, а хуже. И пожалуйста, чтоб я больше об этом не слышала. Хотелось бы, чтобы ты брала пример со своей сестры. Разумеется, если ты не пожелаешь выполнять свою долю работы в лавке, никто заставить тебя не сможет. Если ты предпочтешь слоняться по дому без дела, нам придется это терпеть. Мы можем лишь давать тебе советы ради твоего же блага. Но, что касается этого… – она умолкла, чтобы заговорило молчание, и потом завершила, – больше чтоб я об этом не слышала.

Это была сильная и убедительная речь, произнесенная внятно и таким тоном, какого миссис Бейнс не допускала ни разу, после того как пять лет тому назад уволила молодую продавщицу за легкомысленное поведение.

– Но, мама…

Вверху на лестнице звякнули ведра. Это Мэгги спускалась из спальных. Дело в том, что семья Бейнсов всю жизнь изо всех сил старалась, чтобы ее дела не стали достоянием чужих людей; предполагалось, что Мэгги и все служащие лавки за исключением, возможно, мистера Пови одержимы ненасытным желанием узнать то, что их не касается. Поэтому голоса Бейнсов замолкали или приглушались до таинственного шепота, как только раздавались шаги соглядатая.

Миссис Бейнс поднесла к губам покрытый мукой палец.

– Все! Хватит! – решительно произнесла она.

Появилась Мэгги, и Софья с бесцеремонной поспешностью скрылась наверху.