Текст книги "Повесть о старых женщинах"

Автор книги: Арнольд Беннет

Соавторы: Нина Михальская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 51 страниц)

V

В одиночестве, с гудящими от усталости ногами Софья поднялась по покосившимся дубовым ступеням в квартиру. Ширак решил, что после сообщения о победе ему следует прибыть в редакцию раньше, чем обычно. Он отвез Софью назад на рю Бреда. Они расстались в каком-то полусне или забытьи, вызванном участием во всенародном исступлении, которое так или иначе подавило их личные чувства. Их отношения остались неопределенными. Они сознавали только, что какое-то чувство владеет ими обоими.

Лестница, которая даже летом отдавала сыростью, была противна Софье. С ужасом думала она о квартире мадам Фуко, мечтала о роскоши, о лесной зелени. На площадке, по-видимому кого-то ожидая, стояли двое плотных, дурно одетых мужчин. Софья достала ключ и отперла дверь.

– Виноват, сударыня! – сказал один из мужчин, приподняв шляпу, и оба они протиснулись в квартиру вслед за Софьей. На пороге они с удивлением воззрились на газетные полосы, которыми были оклеены двери.

– Что вам угодно? – надменно спросила Софья. Она была сильно испугана. Внезапное вторжение посторонних сразу заставило ее ощутить себя отдельной личностью.

– Я консьерж, – сказал тот, который с ней поздоровался. У него был вид преуспевающего ремесленника. – Сегодня днем с вами разговаривала моя жена. А это, – добавил он, указывая на своего спутника, – судебный исполнитель. Сожалею, но…

Судебный исполнитель поклонился и затворил входную дверь. От него, как и от консьержа, исходил неприятный запах – запах тела, пропотевшего в знойный августовский день.

– Разве за квартиру не заплачено? – удивилась Софья.

– Нет, мадам, дело совсем в другом – в мебели!

Затем Софья узнала подробности этой истории. Мебель принадлежала консьержу, который приобрел ее у предыдущего арендатора и продал в рассрочку мадам Фуко. Мадам Фуко дала ему расписку, но не платила по ней. Она все обещала, обещала и нарушала собственные обещания. Чего только она не делала, лишь бы не возвращать денег. Консьерж предупреждал ее снова и снова. Сегодня кончалась последняя отсрочка, и мадам Фуко клятвенно заверила своего кредитора, что заплатит. Уезжая, она ясно и недвусмысленно дала понять, что вернется к обеду с деньгами. О больном отце она не сказала ни слова.

Софья постепенно постигла, до каких пределов дошло малодушие и двуличие мадам Фуко. Больной отец, без сомнения, выдуман. Оказавшись в положении, которого нельзя исправить самой хитроумной ложью, эта женщина, видимо, скрылась только ради того, чтобы избежать неприятных ощущений и не присутствовать при конфискации. Она готова сотворить любую глупость, лишь бы уклониться от надвигающихся неприятностей. А может быть, она уехала и без определенной цели – просто в надежде, что как-нибудь да выкрутится. Может быть, она рассчитывала, что Софья, застигнутая врасплох, проявит щедрость и за все заплатит. Софья мрачно усмехнулась.

– Хорошо, – сказала она. – Я ничем не могу помочь. По-моему, вы должны сделать то, что следует. Вы позволите мне сложить мои вещи?

– Разумеется, мадам!

Софья предупредила мужчин о том, что открывать заклеенные двери небезопасно. Судебный исполнитель, по-видимому, готов был ждать в коридоре, сколько понадобится. Задержка его не смущала.

Странную и внушающую тревогу победу одержал консьерж! По профессии он был слесарем. С женой и детьми он ютился в двух темных каморках у ворот – в незаметном флигеле. Вне дома он проводил по четырнадцать часов ежедневно, кроме воскресений, когда мел двор. Прочие обязанности выполняла за него жена. Эта пара неизменно производила впечатление нищей, грязной, неряшливой и никому не нужной. Но с каждого жильца в этом большом доме консьерж с женой взимали свою дань. Всегда находили они способ заработать. Они жили ради денег, а человек всегда достигает того, ради чего живет. С каким надменным видом вылезала мадам Фуко из экипажа у ворот! С каким почтением и раболепием встречала жена и дети консьержа эту стареющую куртизанку! Но за всеми этими условностями пряталась та истина, что кнут был в руках у консьержа. И вот кнут пригодился, а консьерж устроил себе день отдыха, чтобы отпраздновать возвращение красных абажуров и помпезной мебели. Это событие было поворотной точкой в его делишках. Всенародный восторг по поводу победы не проник в квартиру за консьержем и судебным исполнителем. Переживания консьержа были бесконечно далеки от интересов наполеоновской внешней политики.

В то время как Софья, раздосадованная внезапным разоблачением мадам Фуко, укладывала вещи и размышляла о том, куда теперь податься и дипломатично ли посоветоваться с Шираком, из коридора послышалась возня – крики, возгласы и мольбы. Дверь ее комнаты распахнулась, и к ней ворвалась мадам Фуко.

– Спасите меня! – воскликнула мадам Фуко и рухнула на пол.

Софью покоробило это напускное кривляние. Она сурово спросила, что хочет от нее хозяйка. Разве мадам Фуко, зная все заранее, не подвергла ее без малейшего предупреждения пренеприятнейшему столкновению с представителями закона? Столкновению, которое для Софьи означает, в сущности, что ее выкидывают на улицу?

– Будьте милосердны! – рыдала мадам Фуко.

От нее Софья услышала подробную повесть о том, как пыталась мадам Фуко заплатить за мебель, – нагромождение лжи и нелепостей. Мадам Фуко злоупотребляла откровенностью. А Софья презирала откровенность ради откровенности. Она презирала те импульсы, которые толкают и без того слабую натуру на то, чтобы, еще больше закоснев в слабости, упиваться угрызениями совести и объяснять свое поведение тем, что у него нет объяснений. Софья узнала, что мадам Фуко действительно уехала в надежде, что ее жилица заплатит, попав в ловушку. В конце концов у мадам Фуко не хватило храбрости довести собственную хитрость до конца, и она примчалась назад в ужасе от своей дерзости, чтобы упасть Софье в ноги в том случае, если Софья не уступила и мебель конфискована. Поведение мадам Фуко было неописуемо легкомысленным и подлым от начала до конца. Софья холодно осудила мадам Фуко: как можно родиться на свет с таким слабым и слезливым характером, да к тому же превратиться в такую старую уродину. На хозяйку, право же, совестно было смотреть.

– Спасите меня! – снова возопила мадам Фуко. – Ведь я делала для вас все!

Софья ненавидела ее, но в словах мадам Фуко была несокрушимая логика.

– Чем же я могу вам помочь? – сдерживаясь, спросила Софья.

– Одолжите мне денег. У вас есть деньги. Иначе мне конец.

«И поделом тебе!» – услышала Софья голос разума.

– Сколько вам нужно? – хмуро осведомилась Софья.

– Меньше тысячи франков! – тут же откликнулась мадам Фуко. – Вся моя чудная обстановка и тысячи франков не стоит! Спасите меня!

Софья почувствовала тошноту.

– Прошу вас, встаньте! – сказала она, нерешительно пошевелив пальцами.

– Я все вам верну! Обещаю! – клялась мадам Фуко. – Заверяю вас!

«Она считает меня дурой! – подумала Софья. – Не верить же ее клятвам!»

– Нет! – сказала Софья. – Денег я вам не дам. Но вот что я сделаю. Я куплю мебель за ту же цену и обещаю перепродать ее вам, как только вы сможете мне заплатить. Тем самым вы можете быть спокойны. Но денег у меня мало. Мне нужны гарантии. Мебель будет принадлежать мне, пока вы мне не заплатите.

– Вы ангел доброты! – воскликнула мадам Фуко, припадая к ее ногам. – Я сделаю все, как вы скажете. Ах! Что за удивительные женщины англичанки!

Софья вовсе не была ангелом доброты. Ее предложение означало самопожертвование и нервотрепку без надежды на вознаграждение. Но доброта тут была ни при чем. Такую цену Софья платила за логические способности мадам Фуко, и платила неохотно. «Ведь я делала для вас все!» Софья скорее умерла бы, чем напомнила кому-то о своих благодеяниях, но именно на такую гнусность и пошла мадам Фуко. С точки зрения благородства это было непростительно, но зато эффективно.

За дверью к разговору прислушивались консьерж и судебный исполнитель. Софья расплатилась, достав несколько банкнот из своего тайника. Нет нужды говорить, что сумма оказалась больше, а не меньше тысячи франков. Мадам Фуко сразу же стала держать себя увереннее. Не спросясь у Софьи, она потребовала, чтобы судебный исполнитель составил расписку, свидетельствующую о передаче мебели в руки Софьи, и тот, смягченный красотой Софьи, согласился. Последовали долгие препирательства касательно правописания, после чего перо в толстых, противных пальцах украсило бумагу завитушками, росчерками и кляксами.

На прощание мадам Фуко выставила бутылку вина и распила ее с консьержем и судебным исполнителем. Весь вечер она одолевала Софью, которая легла в постель, своей почтительностью. Сама мадам Фуко не споря отправилась на седьмой этаж, чтобы провести ночь в каморке служанки. Она была даже рада убраться подальше от серных паров, которые понемногу просачивались в коридор.

На следующее утро, проснувшись после удушающих ночных кошмаров, Софья не могла встать. Оглядывая мебель в своей комнате и вспоминая обстановку в других комнатах, она угрюмо размышляла: «Все это теперь мое. Денег она мне ни за что не вернет! Я в западне».

Мебель обошлась дешево, но Софья вряд ли смогла бы сбыть ее по той же цене. И все-таки чувство, что это ее собственность, вселяло надежду.

Поденщица принесла ей кофе и газету, в которой писал Ширак. Из газеты она узнала, что сообщение о победе, от которого бесновался вчера весь город, – чистой воды ложь. Слезы выступили у нее на глазах, когда рассеянным взглядом она обвела зашторенные окна в доме напротив. Софья была молода и хороша собой – ей, по всем правилам, полагалось ни за что не отвечать, радоваться и милостиво позволять стареющей мудрости любоваться своим весельем. Но она испытывала к французскому народу чувство, с каким мать, вероятно, взирает на своих любимых капризных детей, которым их очаровательная наивность приносит одни страдания. Для нее Франция олицетворялась в Шираке. Как легко поддался он общей лихорадке, несмотря на свою осведомленность! В это утро отрезвления и постижения истины сердце Софьи истекало кровью от жалости к Франции и к Шираку. Ей невыносимо было воспоминание о том, что происходило на площади Согласия. Мадам Фуко все еще оставалась наверху.

Глава VI. ОсадаI

Однажды днем в комнату к Софье зашла мадам Фуко – на ее толстом лице было странное виноватое выражение, а руки прижимали к пышной груди ниспадавший продуманными величественными складками пеньюар; вид у мадам Фуко был такой, словно, несмотря на бегающие глазки, она хотела показаться Софье самой благородной и искренней женщиной на свете.

Была суббота, третье сентября^{83}, стояла прекрасная погода. Софья, которой стало несколько хуже, пребывала в бездействии и почти не выходила на улицу. Она ненавидела квартиру мадам Фуко, но у нее недоставало сил, чтобы ежедневно проводить время вне дома. Она не могла выходить на улицу и набирать силы так, словно силы – букет цветов. Поэтому она оставалась у себя и из окна смотрела на двор и на таинственное течение жизни за чужими занавесками, которые приоткрывались от случая к случаю. И окрашенные желтой краской стены дома, и обои в ее комнате давили на Софью и угнетали ее. В течение нескольких дней Ширак, одолеваемый необыкновенной заботливостью, навещал ее ежедневно. Потом он перестал приходить. Она устала от чтения газет и больше к ним не притрагивалась. Отношения с мадам Фуко и положение Софьи в квартире, где ей теперь по закону принадлежала вся обстановка, – все это ожидало своего решения. Однако вопрос об условиях ее пребывания в квартире был решен так, что она оплачивала половину стоимости питания и услуг, наравне с мадам Фуко: таким образом, расходы ее сократились до предела – примерно до восемнадцати франков в неделю. Подобно научному открытию, которое вот-вот должны сделать несколько исследователей одновременно и независимо друг от друга, в воздухе носилась идея о том, что Софье и мадам Фуко следует объединиться и сдать меблированные комнаты жильцам, чтобы получать постоянный доход. Софья чувствовала, что это решение назрело, и рада была бы испытать возмущение при мысли, что приходится идти на неприкрытую сделку с мадам Фуко, однако возмущения не было.

– Там пришел господин с дамой. Им нужна комната, – начала мадам Фуко. – Большая, хорошая меблированная комната.

– Да? – сказала Софья. – А кто они?

– Они предлагают сто тридцать франков за месяц вперед – за среднюю спальную.

– Вы уже показали им комнату? – спросила Софья, и в ее тоне прозвучала уверенность в том, что она вправе контролировать мадам Фуко.

– Нет еще, – ответила мадам Фуко, – Я решила сперва посоветоваться с вами.

– Так что же, они хотят заплатить такие деньги, даже не посмотрев комнату?

– Тут вот какое дело, – смущенно объяснила мадам Фуко, – Эта дама уже видела эту комнату. Я ее немножко знаю. Она прежде тут жила. Прожила здесь несколько недель.

– В той комнате?

– Ах нет! Тогда у нее было мало денег.

– Где же они?

– В коридоре. Очень приличная дамочка. Конечно, и ей приходится крутиться, да у всех жизнь такая. Она и правда из приличных. Очень порядочная. Даже и не скажешь… Им нужен полный пансион. За café au lait[42]42
  Кофе с молоком (фр.)


[Закрыть] мы могли бы брать по одному франку, по два франка – за обед и по три – за ужин. Не считая всего прочего. Это нам даст пятьсот франков в месяц, никак не меньше. А во что нам это обойдется? Да считайте, что ни во что! Он вроде бы богатей… Я бы живенько вернула вам долг.

– Они муж и жена?

– О, вы же понимаете, мы не можем требовать свидетельство о браке!

Жестом мадам Фуко показала, что рю Бреда – это не монастырь.

– А когда она у вас жила, эта дама, с ней был тот же самый мужчина? – холодно спросила Софья.

– Ах, боже мой, нет! – воскликнула мадам Фуко, еле сдерживаясь. – Тот, другой, был совсем негодный. Просто…

– Почему вы спрашиваете у меня совета? – враждебным суровым тоном спросила Софья. – Разве это меня касается?

В глазах мадам Фуко тут же появились слезы.

– Не сердитесь, – взмолилась она.

– Я не сержусь, – тем же тоном ответила Софья.

– Если я соглашусь, вы меня бросите?

Наступило молчание.

– Да, – отрезала Софья. Ей хотелось проявить сердечность, терпимость и сочувствие, но этих качеств в ее голосе как не бывало.

– Но вы же заберете всю обстановку, она ваша, и тогда…

Софья молчала.

– Как мне жить, скажите, прошу вас! – тихо спросила мадам Фуко.

– Жить как порядочная женщина и иметь дело с порядочными людьми, – ответила Софья железным голосом без намека на снисхождение.

– Я так несчастна, – пробормотала увядшая хозяйка. – Насколько вы сильнее меня!

Она отрывистым движением промокнула глаза, всхлипнула и выбежала из комнаты.

Софья подошла к дверям и прислушалась: она услышала, что мадам Фуко отказывает предполагаемым жильцам. Софью удивило, какую нравственную власть над мадам Фуко приобрела она, совсем еще молодая и наивная. Софья, конечно же, и не подумала бы отобрать принадлежащую ей обстановку. Она услышала, как в соседней комнате тихо всхлипывает мадам Фуко, и губы ее искривились.

Еще до наступления вечера произошло по-настоящему удивительное событие. Видя, что мадам Фуко не собирается браться за дела, Софья, добродушная в глубине души, хоть и острая на язык, сама пошла к ней и сказала:

– Я, пожалуй, займусь обедом.

Мадам Фуко зарыдала громче. Наконец она нашла в себе силы и неразборчиво пробормотала:

– Это будет очень любезно с вашей стороны.

Софья надела шляпку и спустилась в бакалейную лавку. Бакалейщик, обеспеченный мужчина средних лет, вел оживленную торговлю в лавке на углу рю Клозель. До тех пор, пока победа над пруссаками окончательно не определилась, он отослал молодую жену с двумя детьми в Нормандию и сейчас справлялся у Софьи, верно ли, что в квартире, где она живет, сдается хорошая комната. Его служанка заболела оспой, со всех сторон его одолевают неприятности, домой не зайдешь – иначе заразишься.

Софья ему симпатична, а мадам Фуко забирает провизию в его лавке почти без перерывов вот уже двадцать лет. Через час бакалейщик договорился с Софьей, что снимет среднюю спальную за восемьдесят франков в месяц на полном пансионе. Условия, конечно, были скромными, зато порядочность клиента – выше всяких похвал. Эта удача целиком была заслугой Софьи.

Это произвело глубокое впечатление на мадам Фуко. Как ей было свойственно, она тут же принялась развивать теорию о том, что Софье достаточно только выйти на улицу, как ей сразу попадаются идеальные жильцы. Кроме того, появление бакалейщика мадам Фуко рассматривала как награду судьбы за то, что она проявила самоотречение и не стала наживаться на грехе. Софье представлялось, что сама она лично ответственна перед бакалейщиком за его удобства, поэтому подготовку комнаты она взяла на себя. Мадам Фуко изумляло, с какой тщательностью убрала Софья спальную и с какой изобретательностью расставила мебель. Сидя посреди комнаты, мадам Фуко следила за Софьей с подобострастным, но искренним восхищением.

Вечером, когда Софья уже легла, мадам Фуко явилась к ней в спальную и, встав на колени у кровати, умоляла Софью никогда не оставлять ее своей нравственной поддержкой. Как обычно, мадам Фуко принялась исповедоваться. Она объяснила, что всегда мечтала о респектабельности. Респектабельность как раз и есть то единственное, чего она страстно желает всю жизнь. Она клялась, что если Софья войдет с ней в долю и они будут сдавать меблированные комнаты респектабельным людям, она, мадам Фуко, будет подчиняться Софье во всем. Она перечислила все те черты характера, которые восхищают ее в Софье, она просила Софью всегда оставаться рядом и оказывать на нее влияние. Она заявляла, что будет спать на седьмом этаже в каморке для прислуги, и мечтала о том, как они сдадут все три комнаты преуспевающим лавочникам. Полная благих намерений, она достигла вершин покаяния.

Софья приняла деловое предложение, ибо других перспектив у нее не было, и она разделяла оптимистические взгляды мадам Фуко на прибыль, которую можно извлечь из комнат. Содержа трех жильцов на полном пансионе, женщины смогли бы ничего не расходовать на питание да еще выгадывать на нем, а уж плата за комнаты составила бы чистый доход.

И Софья посочувствовала стареющей, беспомощной мадам Фуко, искренность которой была очевидна. Странным будет их союз – его было бы невозможно объяснить на Площади св. Луки… Но все же, если хоть малость верить в добродетель и христианское милосердие, что тогда можно возразить против такого союза!

– Ах, – прошептала мадам Фуко, целуя Софье руки, – сегодня я начинаю новую жизнь. Вы еще увидите! Вот увидите! Вы спасли меня.

Странное это было зрелище – дряхлеющая расплывшаяся куртизанка, простершаяся перед молодой красивой женщиной, гордой и неприступной в инстинктивном ощущении своей силы. В этом зрелище было что-то от нравоучительной картины, предостерегающей от порока.

Уже много лет Софья не была так счастлива. В ее жизни появилась цель; в ее руках оказалась податливая натура, которой она могла придать ту форму, какую ей подскажет ее здравый смысл; чувство сострадания делало Софье честь. Ее не могло смутить общественное мнение, потому что в ее случае никакого общественного мнения не было. Софья никого не знала, и никто не был вправе ставить под вопрос ее поступки.

На следующий день, в воскресенье, они обе с раннего утра трудились в комнатах. Бакалейщик уже поселился в своей спальной, а две другие были убраны, как никогда прежде. В четыре часа, когда погода стала просто великолепной, мадам Фуко сказала:

– А не пройтись ли нам по бульвару?

Софья задумалась. В конце концов они же партнеры.

– Хорошо, – согласилась она.

Бульвар заполняла веселая смеющаяся толпа. В кафе было не пробиться. Кто этого не знал, с трудом догадался бы, что всего сутки назад в столицу пришло известие о Седане^{84}. На залитом солнцем бульваре царило неистовое веселье. Довольные своим прилежанием и энергией, женщины, прогуливаясь, подошли к национальному гвардейцу, который, стоя на стремянке, соскребывал императорский вензель с вывески дворцового поставщика. Гвардеец перешучивался с окружившими его зеваками. Вот так мадам Фуко и Софья узнали об установлении республики^{85}.

– Vive la république![43]43
  Да здравствует республика! (фр.)


[Закрыть] – закричала мадам Фуко, но тут же извинилась перед Софьей за свою несдержанность.

Некоторое время они слушали, как какой-то господин рассказывал удивительные истории об императрице. Внезапно Софья обнаружила, что мадам Фуко куда-то пропала. Она обернулась и увидела, что та вовлечена в серьезный разговор с господином, лицо которого показалось Софье знакомым. Софья припомнила, что это тот самый молодой человек, с которым мадам Фуко поссорилась в ту ночь, когда Софья застала ее распростертой на полу в коридоре, последний почитатель стареющей куртизанки.

От волнения лицо мадам Фуко совершенно преобразилось. Оскорбленная, Софья отошла подальше. Несколько минут она наблюдала за парочкой издалека, а потом с возмущением и разочарованием покинула бурлящий бульвар и не спеша направилась домой. Мадам Фуко не вернулась, ей, очевидно, на роду было написано оставаться игрушкой в руках случая. Два дня спустя Софья получила от нее написанное корявым почерком письмо, в котором сообщалось, что возлюбленной мадам Фуко потребовал, чтобы она сопровождала его в Брюссель, так как в Париже скоро будет небезопасно. «Он так меня любит, он такой чудесный, я всегда говорила, что он – главная страсть моей жизни. Я счастлива. Он не разрешил мне зайти попрощаться, у меня не было ни гроша, а он накупил мне туалетов на две тысячи франков и т. д. И ни слова извинения. Читая письмо, Софья допускала некоторые преувеличения и искажения истины. «Что за глупость!» – злилась она. Но злилась она не на свою глупость, а на глупость придурковатого обожателя этой ужасной старой развалины. Больше она никогда не видела мадам Фуко. Мадам Фуко, безусловно, кончила тем, что сама себе пророчила, но только не в Париже, а в Брюсселе.