Текст книги "Повесть о старых женщинах"
Автор книги: Арнольд Беннет
Соавторы: Нина Михальская
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 51 страниц)
Девушки пропустили его вперед по винтовой лестнице, ведущей в нижнюю гостиную. За ним последовала Констанция, затем Софья.
– Садитесь в папино кресло, – предложила Констанция. По обе стороны камина стояли две качалки с рифлеными спинками, покрытыми плотными салфетками. Та, что стояла по левую сторону, именовалась «папиным креслом», хотя ее владелец сидел в ней последний раз задолго до Крымской войны, и никогда более сидеть в ней ему не приведется.
– Я, пожалуй, сяду в другое, – сказал мистер Пори, – оно ведь с правой стороны, – и он дотронулся до правой щеки.
Заняв место миссис Бейнс, он наклонился лицом к огню, дабы тепло успокоило боль. Софья поворошила угли в камине, и мистер Пови отпрянул от жара. Потом он ощутил, как что-то легкое упало ему на плечи. Это Констанция сняла со спинки качалки салфетку и прикрыла его от сквозняка. Он не успел сразу выразить протест, и путь к бунту был для него навсегда отрезан. Салфетка оказалась ловушкой. Она превратила его в больного, а Констанцию и Софью в сестер милосердия. Констанция задернула портьеру на двери, ведущей на улицу. Из окна не дуло, потому что рамы были несъемными. Эра вентиляции еще не наступила. Софья плотно прикрыла две другие двери. Девушки стали позади мистера Пови, каждая у одной из двух дверей, и смотрели на него в нерешительности, но переполненные сладостным чувством ответственности.
К этому времени обстановка изменилась: зубная боль у мистера Пови так усилилась, что вытеснила из их памяти забавную встречу в мастерской. Глядя на этих девушек в черных платьях с короткими рукавами и черных передниках, на их гладко причесанные волосы и спокойные, сосредоточенные лица, нельзя было и заподозрить, что они способны хотя бы на малейшее отклонение от сверхангельской безгрешности; особенно удачно имитировала святую невинность Софья. Что касается зубной боли, то она носила приступообразный характер; она подбиралась к апогею постепенно, подобно волне, пытка ужесточалась, пока волна не спадала, оставляя мистера Пови совершенно изможденным, но на мгновение освободившимся от страданий. Эти кризисы повторялись примерно раз в минуту. Свыкнувшись с присутствием юных девиц и согласившись оставить на плечах салфетку, он как бы признал, что нездоров, и открыто отдался во власть недуга. Он нисколько не скрывал своих страданий, о чем свидетельствовали внезапные судороги, сотрясавшие его тело, и неистовые рывки качалки. Вдруг, когда очередная волна отхлынула, он, откинувшись в кресле, пробормотал слабым голосом:
– У вас, верно, нет настойки опия?
Девушки встрепенулись.
– Настойки опия, мистер Пови?
– Да, чтобы подержать ее во рту.
Он сел в напряженной позе – нарастала очередная волна. Этот славный малый потерял уважение к себе и всякую благопристойность.
– Должно быть, есть у мамы в шкафчике, – сказала Софья.
Констанция, у которой на поясе висела связка ключей миссис Бейнс – знак глубокого доверия, – с некоторым страхом направилась к угловому шкафчику, висевшему справа за выступом камина, над полкой с большим медным чайником. Этот дубовый шкафчик, инкрустированный простой каймой из клена и черного дерева, соответствовал стилю комнаты. Он гармонировал с темно-зелеными шерстистыми обоями, чайником, качалками и салфетками на них, с фисгармонией палисандрового дерева, на которой стояла китайская чайница из папье-маше, и даже с ковром, пожалуй, с самым необычным для гостиной ковром, сшитым по длине из лестничной дорожки. Этот угловой шкафчик служил здесь с давних пор, храня в себе лекарства нескольких поколений. От его темной, приобретенной за долгие годы, полировки исходил сумрачный блеск, какой появляется у мебели только от длительного употребления. Ключ, вытащенный Констанцией из связки, был таким же гладким и сверкающим от времени, как шкафчик; он вошел в замочную скважину и повернулся легко, но с громким щелчком. Широкая дверца отворилась степенно, как портал.
Девушки обследовали священное нутро шкафчика, в котором, казалось, томятся склянки-пленники, поднявшие сигнатурки с просьбой освободить их для исполнения своего долга.
– Вот она! – нетерпеливо воскликнула Софья.
И правда, это была синяя склянка с темно-желтой сигнатуркой: «Осторожно. ЯД. Лауданум. Чарлз Кричлоу, член фармацевтического общества с правом прописывать и изготовлять лекарства. Площадь св. Луки, Берсли».
Прописные буквы испугали девушек. Констанция взяла склянку, как заряженный револьвер, и взглянула на Софью. Увы, здесь не было их всесильной, всезнающей матери, чтобы сказать им, как поступить. Им, никогда ничего не решавшим, сейчас нужно было принять решение. А старшей была Констанция! Можно ли, несмотря на письменное предупреждение, влить мистеру Пови в рот это ужасное снадобье, само название которого вселяет страх? Какая пугающая ответственность.
– Может, лучше спросить у мистера Кричлоу? – запинаясь, спросила Констанция.
Ожидание благодетельной настойки оживило мистера Пови, и как бы силой внушения зубная боль несколько унялась.
– Нет! – заявил он. – Не нужно спрашивать у мистера Кричлоу… Две-три капли в небольшом количестве воды. – Чувствовалось, что ему не терпелось поскорее принять настойку.
Девушки знали, что аптекарь и мистер Пови относятся друг к другу с неприязнью.
– Я уверена, что все будет в порядке, – произнесла Софья. – Сейчас принесу воды.
По-детски вскрикивая и пугаясь, они все же накапали четыре смертоносных темных капли (на одну больше, чем намеревалась Констанция) в чашку с небольшим количеством воды. Когда они вручали чашку мистеру Пови, у них были испуганные лица театральных злодеев. Они чувствовали себя такими старыми, а выглядели такими молодыми.
Мистер Пови нетерпеливо набрал в рот лекарство, поставил чашку на камин, а затем наклонил голову вправо, чтобы жидкость покрыла больной зуб, и застыл в этой позе, ожидая благотворного действия настойки. Из соображений приличия девушки отвернулись, ведь мистеру Пови нельзя глотать лекарство, и они сочли за лучшее предоставить ему свободу для решения этой деликатной проблемы. Когда, по прошествии времени, они взглянули на него, он сидел откинувшись на спинку качалки, открыв рот и смежив веки.
– Вам лучше, мистер Пови?
– Я, пожалуй, ненадолго прилягу на кушетку, – послышался неожиданный ответ, и он мгновенно вскочил и бросился на стоявшую между камином и окном кушетку, набитую волосом; там он улегся, потеряв чувство собственного достоинства, – настоящее побитое животное в сером костюме со странными фалдами, в мятом жилете с утыканным булавками лацканом, в бумажном воротничке и тесных бумажных манжетах.
Констанция последовала за ним, держа салфетку, которую нежно набросила ему на плечи, а Софья положила другую на его полусогнутые худые, маленькие ноги.
Затем они устремили взор на дело рук своих, тайно осуждая себя и испытывая ужаснейшие предчувствия.
– Он, без сомнения, лекарства не проглотил! – прошептала Констанция.
– Во всяком случае, он спит.
Мистер Пови действительно спал, рот у него был открыт очень широко – как дверь лавки. Главный вопрос заключался в том, не смертный ли это сон, главный вопрос заключался в том, не избавился ли он от боли на веки вечные.
Вдруг он оглушительно всхрапнул; этот храп прозвучал как предзнаменование катастрофы.
Софья приблизилась к нему, словно к бомбе, но, осмелев, заглянула ему в рот.
– Кон! – позвала она сестру, – подойди-ка сюда, глянь. Ужасно странно!
И две пары глаз начали изучать диковинный ландшафт во рту мистера Пови. В правом углу этих недр виднелся крупный осколок зуба, соединенный с мистером Пови тончайшей ниточкой так, что, когда грудь его слегка вздымалась и в пещере стонал ветер, осколок совершал самостоятельные движения, свидетельствуя этим, что его давняя связь с мистером Пови подходит к концу.
– Вот он, – сообщила Софья, указывая на зуб, – он совершенно разболтался. Ничего смешнее не видела.
Все это было так смешно, что страх Софьи перед возможностью внезапной кончины мистера Пови рассеялся.
– Посмотрю, сколько он проглотил, – сказала Констанция и с озабоченным видом направилась к камину.
– Да ну, я уверена… – начала было Софья, но вдруг, взглянув на стоявшую рядом с кушеткой швейную машину, умолкла.
Это была американская швейная машина фирмы «Хау»{16} с маленьким ящичком для инструментов, а в ящичке лежала пара щипчиков. Констанция между тем нюхала остатки снадобья, чтобы определить, насколько оно смертельно, но, услышав знакомое щелканье открываемого ящичка, обернулась и увидела, что Софья наклоняется над мистером Пови с щипчиками в руках.
– Софья! – в ужасе возопила она. – Ради бога, что ты делаешь?
– Ничего, – ответила Софья.
Через мгновение, очнувшись от сна под опием, встрепенулся и мистер Пови.
– Ноет, – пробормотал он и, подумав, добавил: – Но в общем-то, гораздо лучше. – Во всяком случае, смерти он избежал.
Софья спрятала правую руку за спину. Как раз в это время по Кинг-стрит проходил уличный торговец, возвещавший: «Мидии и креветки!»
– Ах! – громко воскликнула Софья. – Давайте купим мидий и креветок к ужину! – Она рванулась к двери, отперла и распахнула ее, не подумав, что сквозняк может повредить мистеру Пови.
В те времена вкус пищи, потребляемой людьми, нередко зависел от каприза уличных торговцев, это была эра предпринимательства, когда странствующих рыцарей торговли было очень много и они отличались изобретательностью. Вы выходили на порог, хватали вручаемый вам продукт, уходили в дом, варили и съедали его – все точно так, как это водилось у бриттов.
Констанции пришлось присоединиться к сестре на верхней ступеньке, тогда Софья опустилась на нижнюю. Свежие мидии и креветки, совсем живые! – завопил торговец, стоя на апрельском ветру и глядя через дорогу. Это был знаменитый Холлинз, ирландец, горький пьяница, проживший неправедную жизнь; он бойко здоровался на улице с членами магистрата и называл работный дом, который иногда посещал, Бастилией.
Софья вся тряслась от смеха.
– Над чем ты смеешься, глупышка? – спросила Констанция.
Софья исподтишка показала щипцы, торчавшие у нее из кармана. Из их кончиков высовывалась ясно различимая и даже легко узнаваемая собственность мистера Пови. Действия Софьи, этой нарушительницы заведенного порядка, достигли своего апогея.
– Что это? – лицо Констанции исказилось ужасом от невероятности того, что она увидела.
Софья изо всех сил толкнула ее локтем, чтобы напомнить ей, что они на улице, да к тому еще поблизости от мистера Пови.
– Ну-с, барышни, – промолвил гадкий Холлинз, – три пенса за пинту, и как себя чувствует сегодня ваша почтенная матушка? Да, да, свежие, ей-богу!
Глава II. ЗубОбе девушки поднялись по неосвещенной каменной лестнице, которая вела из пещеры Мэгги к двери нижней гостиной. Софья шла впереди с большим подносом, а Констанция позади с маленьким. Констанция, у которой на подносе были только чайник, миска с дымящимися и благоухающими мидиями и креветками и тарелка с горячими, намазанными маслом гренками, повернула налево – в нижнюю гостиную, Софья же несла на подносе все необходимое для плотного ужина с чаем на двоих, кроме мидий и креветок: яйца, мармелад, гренки, накрытые перевернутой полоскательницей. Она повернула направо, прошла по коридору мимо комнаты закройщика, поднялась по двум ступенькам в объятую мраком лавку с закрытыми ставнями, запертыми дверьми и зачехленной мебелью, далее – по лестнице, ведущей в мастерскую, и через нее в коридор, ведущий в спальные. Опыт показал, что с большим нагруженным подносом легче проделать этот длинный обходной путь, чем огибать неудобный угол лестницы у нижней гостиной. Краем подноса Софья постучала в спальную родителей. Приглушенные голоса, доносившиеся из спальной, сразу утихли, и очень высокий, очень худой чернобородый человек открыл дверь; он посмотрел на Софью сверху вниз с таким видом, словно спрашивал, с какой стати она им помешала.
– Я принесла чай, мистер Кричлоу, – сказала Софья.
Мистер Кричлоу осторожно принял поднос.
– Кто это? Моя малышка Софья? – раздался слабый голос из глубины спальной.
– Да, папа, – ответила Софья, но попытки войти в спальную не сделала. Мистер Кричлоу поставил поднос на покрытый белой салфеткой комод около двери, а потом без лишних церемоний закрыл дверь. Мистер Кричлоу был ближайшим и старейшим другом мистера Бейнса, хотя по годам и много моложе торговца мануфактурой. Он часто «забегал», чтобы переброситься словом с больным, а уж вторую половину четверга он непременно дежурил у больного. Точно с двух часов и ровно до восьми он опекал Джона Бейнса и самодержавно правил спальной. Все знали, что он не терпит никакого вторжения, ни даже визитов вежливости. Нет и нет! Он жертвует своим еженедельным отдыхом во имя дружеского долга, и никто не смеет мешать ему выполнять свой долг по собственному разумению. Сама миссис Бейнс воздерживалась от вмешательства в подвиг мистера Кричлоу. Она только радовалась, потому что мистера Бейнса ни при каких обстоятельствах нельзя было оставлять без присмотра, а шестичасовое присутствие надежного члена Фармацевтического общества по четвергам куда важнее, чем некоторое ущемление прерогатив жены и хозяйки дома. Мистер Кричлоу был человеком весьма своеобразным, но, когда он находился в спальной, миссис Бейнс могла покидать дом с легким сердцем. Кроме того, мистер Бейнс обожал эти четверги. Для него не было «никого лучше Чарлза». Оба старых друга испытывали некое суровое и затаенное счастье, сидя взаперти в спальной, защищенные от присутствия женщин и прочих глупцов. Как они проводили время, никто, по-видимому, точно не знал, но существовало мнение, что их занимает политика. Мистер Кричлоу, без сомнения, был личностью весьма необычной. Он был человеком привычки. К чаю ему следовало подавать всегда одно и то же. Например, мармелад из черной смородины (он называл его «консервы»). В доме Бейнсов и помыслить не могли, что мистер Кричлоу не получит этого мармелада к чаю. В течение многих лет, когда в доме варили варенье и все благоухало ароматом кипящих в сахаре фруктов, миссис Бейнс заполняла побольше банок мармеладом из черной смородины, «потому что к другому мистер Кричлоу даже не притронется».
Итак, Софья, оставшись перед закрытой дверью спальной, спустилась в нижнюю гостиную более коротким путем. Она знала, что когда поднимется сюда после чая, то обнаружит на циновке у двери пустой поднос.
Констанция потчевала мистера Пови мидиями и креветками. У мистера Пови на спине все еще висела одна из салфеток. Она, по-видимому, пристала к его плечам, когда он спрыгнул с кушетки – вязаные салфетки печально известны своей прилипчивостью. Софья несколько смущенно присела к столу. Констанция тоже была чем-то обеспокоена. Как правило, мистер Пови по четвергам дома не ужинал, он имел обыкновение в это время удаляться в большой, таинственный мир. Никогда еще он не садился за трапезу наедине с девушками. Создалось явно неожиданное, непредвиденное положение, вдобавок оно было еще и пикантным потому, что Констанция и Софья некоторым образом несли ответственность за мистера Пови. Они сознавали, что отвечают за него. Они – разумные и хорошо вышколенные девушки, самим полом своим определенные быть сиделками, проявили полное сочувствие, а мистер Пови его принял – теперь он был от них зависим. Чудовищная и ловкая операция, которую Софья проделала над мистером Пови, ни одну из сестер уже не тревожила, поскольку Констанция, очевидно, успела оправиться от первого потрясения. Они обсудили это событие, еще когда готовились к ужину, причем чрезвычайно суровый и властный тон, каким Констанция осудила поступок Софьи, вызвал размолвку. Однако какие бы неопровержимые доводы ни приводились, оправданием дерзкой операции был ее благополучный исход. Мистеру Пови стало лучше, и он, очевидно, не ведал о своей утрате.
– Хочешь? – спросила у Софьи Констанция, собираясь зачерпнуть большой ложкой раковины из миски.
– Да уж, пожалуйста, – решительно ответила Софья.
Констанция заранее знала, что Софья не откажется, и задала этот вопрос из робости.
– Тогда дай тарелку.
Теперь, когда все получили мидии, креветки, чай и гренки, и мистеру Пови было велено счистить с гренка поджаристую корочку, а Констанция, без всякой надобности, предупредила Софью о смертоносном зеленом веществе в мидиях и затем отметила, что вечера становятся все длиннее, а мистер Пови с этим согласился, темы для разговора оказались исчерпанными. Собеседников сковало томительное безмолвие, и никто не мог нарушить его. Слабое постукивание раковин о тарелки звучало с ужасающей отчетливостью – как грохот. Все избегали смотреть друг на друга. Констанция и Софья время от времени выпрямляли спину, но затем снова склонялись над тарелкой; иногда раздавалось тихое покашливание. Вот как отличаются мечты юных девиц об успехе в обществе от реальной жизни. За чайным столом эти девушки вновь становились детьми: из женщин, поивших больного опием, они превращались в восьмилетних девочек.
Но мистер Пови внезапно нарушил общее молчание.
– Черт возьми! – пробормотал он. Столь неприличное выражение, произнесенное истинным джентльменом, да еще в присутствии юных девиц, было вызвано потрясающим открытием: – Я его проглотил!
– Что проглотили, мистер Пови? – спросила Констанция.
Мистер Пови тщательно обследовал десну кончиком языка.
– Да, – произнес он, как бы торжественно приемля неизбежное. – Я его проглотил.
Лицо Софьи побагровело; казалось, она ищет места куда бы спрятаться. Констанция не знала, что сказать.
– Этот зуб болтался во рту уже два года, – продолжал мистер Пови. – И вот теперь я проглотил его вместе с мидиями.
– Неужели? – воскликнула Констанция в замешательстве и добавила: – Но в этом есть и свои хорошие стороны: зуб больше не будет болеть.
– Это не тот зуб, – сказал мистер Пови. – Последние дни меня беспокоил один старый пенек. Лучше бы болел этот.
Пунцовая Софья как раз поднесла ко рту чашку с чаем. От этих слов мистера Пови ее щеки превратились по цвету в наливные яблочки. Она со стуком поставила чашку на блюдце, расплескав чай, и, давясь от смеха, выбежала из комнаты.
– Софья! – возмутилась Констанция.
– Я просто должна… – захлебываясь проговорила Софья, остановившись в дверях. – Все пройдет. Не надо…
Привставшая было Констанция снова села.
Софья помчалась по коридору, ведущему к лавке, и укрылась в комнате закройщика, которую гениальный архитектор сотворил над тем местом, где когда-то, по-видимому, находился задний двор одного из трех домов, включенных в ансамбль. Комната освещалась через крышу, и от коридора ее отделяла только не доходившая до потолка перегородка. Здесь Софья дала волю своим чувствам: она смеялась и плакала одновременно, утирая слезы платочком и давясь от хохота, переходящего в истерику, которую она не могла остановить. Вид мистера Пови, оплакивающего свой зуб, по его мнению проглоченный, а на самом деле, давно лежавший у нее в кармане, казался ей самым потешным и уморительным зрелищем на свете. Она совершенно изнемогала. И как только ей казалось, что она превозмогла себя, воспоминание о нелепой сцене вновь вызывало у нее приступ безумного, судорожного смеха.
Мало-помалу она успокоилась. Она услышала, как открылась дверь нижней гостиной, и Констанция, дребезжа чайной посудой на подносе, спустилась по ступенькам в кухню. Значит, ужин закончился без нее! Констанция в кухне не задержалась, потому что мытье чашек и блюдец приберегли для Мэгги на закуску после положенного ей раз в месяц свободного вечера. Дверь нижней гостиной захлопнулась. И опять видение – мистер Пови с салфеткой на плечах – ввергло Софью в пароксизм смеха и плача. В этот момент вновь открылась дверь, и пока Констанция торопливо шла по коридору, Софья заставила себя умолкнуть. Констанция тотчас вернулась со своей вышивкой, которую взяла в мастерской, в нижнюю гостиную. Ни тени любопытства к тому, что произошло с Софьей, она не проявила!
Помедлив немного, Софья, на лице которой после минувшей бури осталась лишь слабая задумчивая улыбка, медленно поднялась через лавку в мастерскую. Ничего примечательного! Оттуда она побрела в гостиную и обнаружила на циновке около двери поднос мистера Кричлоу. Она подняла его и понесла через мастерскую и лавку вниз, в кухню, где мечтательно сжевала два остывших гренка. Она взобралась по каменным ступенькам и у двери нижней гостиной прислушалась. Ни звука! Подобное уединение мистера Пови и Констанции выглядело поистине весьма странным. Она побродила по дому и крадучись спустилась по винтовой лестнице: там она напряженно прислушалась, стоя у другой двери нижней гостиной. Теперь она различила слабое, равномерное похрапывание. Мистер Пови, жертва опия и мидий, спал, а Констанция работала, сидя у каминного экрана! В высшей степени странным было это уединение мистера Пови и Констанции – ничего подобного Софья в жизни своей не видела! Ей хотелось войти туда, но она не могла себя заставить сделать это. Она снова поплелась прочь, растерянная и озадаченная, и оказалась наверху, в спальной, которую делила с Констанцией. В полутьме она легла на кровать и принялась читать «Дни Брюса»{17}, но читала механически, не вдумываясь.
Вскоре она услышала движение на лестнице и знакомый жалобный скрип двери внизу. Она неслышно подскочила к двери спальной.
– Доброй ночи, мистер Пови. Надеюсь, вам удастся заснуть.
Голос Констанции!
– Как бы снова не началось.
Мрачный голос мистера Пови!
Дверь захлопнулась. Уже почти стемнело. Ожидая появления Констанции, она опять легла. Но часы пробили восемь, и началась церемония, связанная с уходом мистера Кричлоу. В это же время из романтических краев вернулась домой Мэгги. Наступила долгая тишина! Констанция находилась в заточении у отца, ибо пришла ее очередь ухаживать за ним; Мэгги мыла посуду в своей норе, а мистер Пови скрылся у себя в спальной. Спустя некоторое время Софья услыхала, как в дверь, выходящую на Кинг-стрит, бодро и властно стучится ее мать. В спальной сумерки окончательно отступили перед ночной темнотой. Софья задремала, а потом погрузилась в сон. Проснулась она от стука. Она вскочила, на цыпочках вышла на лестничную площадку и перегнулась через перила – отсюда перед ней открывался весь коридор второго этажа. Газ был зажжен. Через отверстие в абажуре она видела колеблющееся пламя. Ее мать, все еще не сняв шляпки, стучала в дверь комнаты мистера Пови. Констанция стояла в дверях родительской спальной. Миссис Бейнс постучала в дверь дважды, а потом обратилась к Констанции шепотом, который разнесся по всему коридору:
– Он, видимо, крепко спит. Лучше его не тревожить.
– А вдруг ему ночью что-нибудь понадобится?
– Ничего, детка, я услышу, если он проснется. Сейчас для него сон – самое главное.
Миссис Бейнс оставила мистера Пови на попечении опия и зашагала по коридору. Это была дородная дама, вся в черном, с массивной цепочкой на груди и в юбке столь широкой, что она задевала стены. Софья наблюдала, как мать, по обыкновению, грузно поднимается по двум ступенькам в середине коридора. У газового рожка она остановилась и, положив руку на кран, заглянула в круглый абажур.
– Где Софья? – спросила она, убавляя огонь.
– Наверное, в постели, мама, – небрежно ответила Констанция.
Хозяйка вернулась и теперь, постепенно входя в курс дел, брала в свои руки бразды правления домом – этим сложным механизмом.
Затем Констанция с матерью удалились в спальную, дверь не громко, но решительно захлопнулась, и безмолвной свидетельнице с третьего этажа почудился в этом особый, исключительный дух близости между Констанцией и родителями. Свидетельницу интересовало, о чем они будут разговаривать в большой спальной: у отца, наверно, подрагивает бородка, а худые руки лежат на стеганом одеяле, Констанция сидит у него в ногах, а мама, расхаживая взад и вперед, кладет камею на туалетный столик или расправляет перчатки. Нет сомнения, что в каком-то глубоком смысле отношение родителей к Констанции было более доверительным, чем к Софье.
