Текст книги "Повесть о старых женщинах"
Автор книги: Арнольд Беннет
Соавторы: Нина Михальская
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 51 страниц)
– Ну-ка, мастер Сирил, – сердито сказала Эми, – оставьте камин в покое. Подбрасывать уголь в огонь – не ваше дело.
Девятилетний мальчик, крупный и плотный для своих лет, круглолицый и очень коротко остриженный, склонился над каминной решеткой, из которой пробивался дым. Дело происходило после Пасхи, прохладным утром, примерно без пяти восемь. Эми, в наспех надетом синем платье и коричневом фартуке из грубой ткани, накрывала стол к завтраку. Мальчик, не разгибаясь, повернул к ней голову.
– Умолкни, Эм, – ответил он с улыбкой. Исходя из того, что жизнь коротка, он обычно, когда они оставались наедине, называл ее Эм, – а то заеду тебе в глаз кочергой.
– Как тебе не стыдно! – сказала Эми. – Ты отлично знаешь, что матушка велела тебе вымыть сегодня утром ноги, а ты не послушался. Конечно, наряды – вещь хорошая, но…
– Кто это говорит, что я не вымыл ноги? – с виноватым видом произнес Сирил.
Эми упомянула «наряды» потому, что в то утро он впервые надел праздничный костюм не в воскресенье.
– Я говорю, – ответила Эми.
Она была более чем втрое старше него, но они уже не первый год обращались друг с другом, как равные по разуму.
– А ты откуда знаешь? – спросил Сирил, которому надоела возня с огнем.
– А вот и знаю, – ответила Эми.
– Ничего ты не знаешь! – заявил Сирил. – А как дела с твоими ногами? Мне бы не хотелось видеть твои ноги, Эм.
У Эми были основания рассердиться. Она гордо вскинула голову.
– Во всяком случае, у меня ноги не грязнее ваших, – сказала она. – И я все расскажу вашей маме.
Но он не оставил ее ноги в покое, и последовала обычная бесконечная, надоедливая перебранка по одному и тому же поводу, какие так часто завязываются между равными по разуму, из коих один – малолетний сын хозяев, а второй – прижившаяся в доме служанка, обожающая его. Люди утонченного интеллекта сочли бы такой разговор отвратительным, но чувство отвращения, по-видимому, не было ведомо этим спорщикам. Наконец, когда Эми загнала Сирила в угол своей более совершенной тактикой, он внезапно крикнул:
– Да иди ты к черту!
Эми громко стукнула по столу ложкой для соуса.
– Теперь-то я все скажу вашей матушке. Запомни, на этот раз я непременно скажу маме.
Сирил почувствовал, что в самом деле зашел слишком далеко. Он был совершенно уверен, что Эми ничего матери не скажет. Но все же вдруг она по какой-то прихоти возьмет да расскажет! Последствия даже предсказать невозможно, они сведут на нет его тайную гордость, вызванную употреблением столь смелого выражения. И он, чтобы успокоить себя, довольно глупо хихикнул.
– Не посмеешь, – сказал он.
– Это я-то не посмею? – сурово отозвалась она. – Вот увидишь. Не знаю, где ты только этому учишься. Для меня это просто гром среди ясного неба. Но Эми Бейтс не из тех, на кого можно ругаться. Все скажу, как только ваша матушка придет сюда!
Дверь внизу скрипнула, и в комнату вошла Констанция. На ней было платье из ярко-красного мериноса и золотая цепочка, спускавшаяся с шеи на пышную грудь. За пять лет она почти не постарела. Да было бы удивительно, если бы она изменилась, потому что годы промчались для нее с невероятной быстротой. Ей казалось, что с того первого и последнего приема, устроенного для Сирила, прошло всего несколько месяцев.
– Ты готов, детка? Дай-ка я взгляну на тебя. – Констанция обратилась к мальчику с присущей ей радостной и ласковой живостью.
Сирил посмотрел на Эми, которая отвернулась и раскладывала ложечки по трем блюдцам.
– Да, мамочка, – ответил он совершенно иным тоном.
– Ты сделал то, что я велела?
– Да, мама, – простодушно сказал он.
Эми что-то прошептала и удалилась.
Он был спасен еще раз. Он поклялся себе, что никогда больше не станет тревожиться из-за угроз этой бестолковой Эм.
Констанция вытащила из кармана картонную коробочку и слегка ударила ею сына по голове.
– Ой, мама! – вскрикнул он, притворяясь, что ему больно, а потом открыл коробку. В ней лежали конглтонские ириски, пользовавшиеся репутацией безвредных сластей.
– Как хорошо! – воскликнул он. – Как хорошо! О, спасибо, мамочка!
– Только не начинай сразу их есть.
– Одну штучку, мамочка.
– Нет! И сколько раз я говорила тебе, чтобы ты не ставил ноги на каминную решетку. Смотри, как она погнулась. Это все твоя работа.
– Извините.
– Нечего извиняться, раз ты продолжаешь это делать.
– Ой, мам, мне приснился такой смешной сон.
Так они болтали, пока Эми не принесла чай и бекон.
Огонь в камине разгорелся, превратившись из темного в ярко-красный.
– Беги к папе и скажи, что завтрак подан.
Несколько задержавшись, в комнату вошел из лавки мужчина в очках лет пятидесяти, у него были седые волосы и небольшая бородка с проседью. Сэмюел, несомненно, очень состарился, особенно изменились, хотя все еще оставались быстрыми, его движения. Он сразу сел – его жена и сын уже сидели за столом – и стремительно взял кусок бекона с самоуверенностью человека, которому незачем интересоваться вкусами и аппетитом ближних своих. Кроме короткой молитвы, прочитанной Сэмюелом, не было произнесено ни слова, но и напряжения за столом не ощущалось. У Сэмюела был спокойный, благожелательный вид. Глаза Констанции излучали радость. Мальчик сидел между ними и невозмутимо ел.
Таинственное создание этот мальчик, таинственно растет, причем растет у них в доме! Для матери он был всегда источником сладостного счастья, кроме тех случаев, когда не повиновался отцу. Но между ними не было столкновений уже довольно давно. В мальчике, видимо, развивались добрые чувства, а также здравомыслие. Он действительно был очарователен. Такой крупный, просто огромный (это отмечали все) и при этом изящный, гибкий, с обаятельной улыбкой. Отличался он также своей осанкой. Не умаляя в своем преданном сердце достоинств Сэмюела, Констанция отчетливо видела, как велики различия между ним и сыном. Общими у них были только темные волосы и «грозный взгляд» отца, иногда вспыхивающий в детских глазах, в остальном же явного сходства между ними теперь почти не было. Он был из рода Бейнсов. Это обстоятельство, естественно, усиливало в Констанции чувство семейной гордости. Да, Констанции он представлялся таинственным, но, вероятно, не более таинственным, чем любой другой мальчик – своей матери. Он представлялся столь же таинственным и Сэмюелу, но по-другому. Мистер Пови научился видеть в нем некий предмет, который он непрестанно пытался завернуть в лист бумаги чуть-чуть меньшего размера, чем нужно. Когда ему удавалось завернуть предмет с одной стороны, он выскакивал с другой, так продолжалось без конца, и ему никак не удавалось обвязать сверток веревкой. Однако мистер Пови твердо верил в свой талант упаковщика. Иногда мальчик бывал необычайно нежным, но в иных случаях он проявлял удивительную изобретательность, и тогда в его проделках не всякий бы разобрался. Мистер Пови знал, что пока он сильнее и искуснее сына. Он гордился им, потому что считал его необыкновенным ребенком; ему казалось совершенно естественным, что его сын заурядным мальчиком быть не может. Сына он хвалил чрезвычайно редко, почти никогда. Сирил воспринимал своего отца как человека, который в ответ на любую просьбу начинает с глубоко продуманных и серьезных слов: «Нет, полагаю, что нет».
– Ты даже не потерял аппетита! – заметила мать.
Сирил ухмыльнулся.
– А вы, мамочка, ожидали, что потеряю?
– Позвольте, – произнес Сэмюел с таким видом, будто смутно вспомнил что-то маловажное. – Ведь это сегодня ты впервые идешь в школу, не так ли?
«Хорошо бы папа не был таким тупицей!» – подумал Сирил. Сирил имел право на подобные мысли, если учесть, что начало занятий в школе (в настоящей, а не в школе для девочек, куда он ходил раньше) составляло главную тему разговоров в доме уже в течение многих дней и что сейчас это событие до краев переполняло их души.
– Так вот, есть один закон, который ты, сынок, должен всегда помнить, – проговорил мистер Пови, – точность. Никогда не опаздывай ни в школу, ни домой. Дабы тебе не нужно было оправдываться, – мистер Пови подчеркнул слово «оправдываться», как бы заранее осуждая Сирила, – дарю тебе кое-что! – Последние слова он произнес торопливо и несколько смущенно.
Это были серебряные часы с цепочкой.
Сирил был ошеломлен, Констанция тоже, ибо мистер Пови умел хранить тайны. Время от времени он таким образом доказывал, что обладает сильным духом, способным к великим деяниям. Часы знаменовали собой вспышку глубокой, но строгой любви, таившейся в душе мистера Пови. Они лежали на столе, подобные дивному чуду. Это был великий день, в высшей степени волнующий день в жизни Сирила и не в меньшей мере – его родителей.
Часы полностью лишили своего владельца аппетита.
В то утро заведенный в доме порядок был нарушен. Отец не вернулся в лавку. Наконец настал момент, когда отец надел пальто и шляпу, чтобы доставить Сирила, его часы и ранец в существующую на благотворительность школу, которая была расположена неподалеку от их дома в здании представительства фирмы Веджвуд. Торжественное отбытие, что подтверждалось и всем видом и поведением Сирила! Констанции хотелось поцеловать его, но она воздержалась. Ему бы это не понравилось. Она следила за ними из окна. Сирил ростом почти догнал отца, то есть был уже немного выше его плеча. Она чувствовала, что на эту пару смотрит сейчас весь город. Она была очень счастлива и взволнована.
Ощущение торжества появилось еще во время обеда, а к чаю, когда Сирил вернулся домой в академической квадратной шапочке, с ранцем, полным новых учебников, и головой, полной новых идей, триумф достиг высшей точки. Мальчика определили в третий класс, и он заявил, что скоро станет первым учеником. Он был в восторге от школьной жизни – ему понравились соученики, а он, по-видимому, понравился им. Не было сомнения, что он со своими новыми серебряными часами и коробкой ирисок вступил на новую стезю при самых благоприятных обстоятельствах. Кроме того, он обладал качествами, которые обеспечивают успех в школе. Он был крупным физически и уживчивым, с обаятельной улыбкой и явными способностями усваивать то, чему мальчишки хотят научить новичков. Он был сильным, смелым и не тщеславным.
В нижней гостиной стали привыкать к новому словарю, состоящему из таких выражений, как «ребята», «оставили без обеда», «зубрежка», «чушь», «здорово». У родителей, особенно у мистера Пови, возникло желание возразить против употребления некоторых слов, но они не могли возражать, как-то не появлялось для этого возможности, их уносил стремительный поток, и следует признать, что их возбуждение и радость, вызванные чрезвычайной романтической новизной существования, были не менее сильными и почти столь же искренними, как и у их сына.
Сирил убеждал их, что, если ему не разрешат ложиться спать попозже, у него не хватит времени на приготовление домашних уроков, и тогда он не сможет занять в школе то место, на какое ему дают право его способности. Мистер Пови предложил, правда с неохотой, чтобы он вставал утром пораньше. Предложение не имело успеха. Все знали и были убеждены, что только требования чрезвычайной необходимости или невероятные обстоятельства, как, например, в то утро, могут вытащить Сирила из постели раньше, чем до него донесется аромат бекона. Для приготовления уроков был предназначен стол в нижней гостиной. Все в доме знали, что «Сирил сейчас делает уроки». Отец внимательно просмотрел новые учебники, а Сирил покровительственным тоном объяснил ему, что все другие отвергнуты и никуда не годятся. Отец сумел, во всяком случае внешне, сохранить душевное равновесие, но матери это не удалось: она, которая научила его, под руководством отца, почти всему, что он знал, теперь сдалась, и Сирил, минуя ее, перелетел в такие сферы знания, где, как стало понятно, у нее не остается надежды сопровождать его.
Когда уроки были сделаны и Сирил обтер пальцы кусочками промокательной бумаги, а отец авторитетно одобрил сделанное и ушел в лавку, Сирил с очаровательной нерешительностью, какая иногда находила на него, обратился к матери.
– Мама.
– Что, детка?
– Мне бы хотелось, чтобы вы кое-что сделали для меня.
– Что же именно?
– Нет, вы пообещайте мне.
– Сделаю, если смогу.
– Но вы можете. Дело не в том, что делать, а в том, чего не делать.
– Ну говори же, Сирил!
– Я не хочу, чтобы вы приходили посмотреть на меня, когда я сплю.
– Глупыш, какая тебе разница, когда ты уже спишь?
– Я не хочу. Получается, что я еще маленький. Вам ведь все равно придется со временем прекратить это, так пусть это случится теперь.
Он надеялся таким образом расстаться с детством.
Она улыбнулась. Непостижимо, но она ощутила прилив радости и продолжала улыбаться.
– Так вы обещаете мне, мама?
Она ласково, слегка ударила его по голове наперстком. Он воспринял этот жест как знак согласия.
– Ты совсем дитя, – тихо проговорила она.
– Теперь я поверю вам, – сказал он, не обращая внимания на ее слова. – Скажите «честное слово».
– Честное слово.
С какой безграничной нежностью смотрела она на него, когда он поднимался к себе в спальную на своих длинных, крепких ногах! Она была счастлива, что школа не оказала пагубного влияния на ее обожаемого непорочного младенца. Если бы она могла на сутки превратиться в Эми, она, возможно, не была бы в этом столь уверена.
В ту ночь мистер Пови и Констанция допоздна вели тихую беседу. Спать они не могли, да им и не хотелось. На лице Констанции муж читал: «Я всегда заступалась за мальчика, несмотря на твои строгости, и ты видишь, что я была права». А на лице у мистера Пови было написано: «Ты теперь видишь, какой блестящий успех принесла моя система. Ты видишь, что мои теории воспитания оправдались. Никогда раньше он не посещал школу, если не считать этой злополучной школы для девочек, а теперь движется прямо к вершине третьего класса, и это в свои девять лет!» Они обсуждали его будущее. Они понимали, что обсуждать его ближайшее будущее вполне разумно, но строить планы отдаленного будущего для ребенка девяти лет от роду рассудительным родителям не подобает. Однако они оба умирали от желания обсудить именно его далекое будущее. Первой, как и положено, поддались искушению Констанция. Мистер Пови высмеял ее, но потом, чтобы сделать ей приятное, тоже сдался. И вопрос подвергся надлежащему обсуждению. Констанция почувствовала облегчение, обнаружив, что мистер Пови вовсе не собирается готовить Сирила к работе в лавке. Нет, мистер Пови не желает размениваться на мелочи. Их сын должен и может подняться к высотам благополучия. Врач! Стряпчий! Адвокат! Нет, адвокат – это недостижимо. Они спорили почти полчаса, и наконец мистер Пови внезапно заявил, что этот разговор не соответствует их житейскому здравому смыслу, и погрузился в сон.
Никто, правда, не надеялся, что подобное, почти идеальное положение вещей сохранится навсегда, оно, несмотря на столь блестящее начало, непременно будет нарушаться трудностями и даже временно переносить крушения. Но нет! Сирил как будто был создан для школы. Не успели мистер Пови и Констанция привыкнуть к тому, что они родители «взрослого парня», не успел Сирил несколько раз разбить стекло своих чудесных часов, как завершился летний триместр и наступили волнения в связи с присуждением наград, как тогда называли эту церемонию, потому что в те времена небольшие школы еще не набрались наглости прозвать процедуру окончания занятий «актовым днем». Присуждение наград принесло особую радость мистеру и миссис Пови. Хотя, как стало известно, наград было мало, частично, чтобы поднять их ценность, частично, чтобы уменьшить расходы (фонд пожертвований был невелик), Сирил удостоился награды в виде готовальни; кроме того, он оказался в числе лучших учеников класса и был переведен в труднейший четвертый класс. В этот летний день Сэмюела и Констанцию пригласили в большую залу представительства Веджвуда, и они увидели всех членов Совета попечителей, поднявшихся на помост, а среди них, в центре – престарелого и знаменитого сэра Томаса Уилбрэема Уилбрэема, бывшего члена парламента, последнего почтенного представителя древнего рода, который со своим аристократическим лондонским произношением назвал предметы, стоявшие перед ним, «жалким набором наград». Сэр Томас вручил Сирилу готовальню и пожал ему руку. Сэмюел, учившийся лишь в народной школе, вспомнил повседневные невзгоды своего детства и преисполнился гордости – ведь, без сомнения, из всех присутствовавших там родителей он принадлежал к самым богатым. Когда в неразберихе, наступившей после раздачи наград, Сирил робко подошел к родителям, они, в соответствии со своими принципами, постарались не выказывать восторга по поводу его успехов, но из этого ничего не вышло. Стены залы были увешаны образцами творчества юных талантов, и все заметили, что директор школы обратил внимание сильных мира сего на географическую карту, нарисованную Сирилом. Конечно, это была карта Ирландии, ибо все школьники, занимающиеся рисованием карт и располагающие свободой выбора, выбирают карту Ирландии. Карту Сирила признали шедевром для третьеклассника, а в искусстве штриховки гор он сотворил чудеса. Было вслух заявлено, что никогда ранее ни один из учеников школы не изображал горную гряду Макгилликади Рикс со столь удивительной изысканностью, как юный Пови. Из естественного чувства гордости, из естественной боязни, чтобы остальные родители в душе не обвинили их в кичливости, они не подошли к карте. Вообще же они много недель думали только об этих событиях, и Сэмюел (который окончательно решил, что сын должен уважать его) соскреб с карты пятнышко с такой тщательностью, что самый пытливый взгляд не обнаружил бы даже следа от него.
Успех карты в совокупности с готовальней и силой воли Сирила предрекали ему будущность художника. Сирил всегда любил рисовать карандашом и малевать красками, и учитель рисования у него в школе, бывший одновременно директором Художественной школы, предложил, чтобы мальчик посещал и эту школу один раз в неделю вечером. Однако Сэмюел и слышать об этом не желал. Сирил слишком мал, считал он. Сирил действительно был слишком мал, но на самом деле Сэмюел просто не хотел, чтобы Сирил по вечерам выходил один из дому. Переубедить его было невозможно.
Совет попечителей недавно сделал открытие, что хорошей школе необходимо спортивное отделение, и арендовал в Бликридже поле для игры в крикет, футбол и бейсбол, это новшество свидетельствовало, что город не отстает от быстротекущего времени. В июне поле было открыто для игр после школьных уроков до восьми часов, а также по субботам. Хозяин поля обнаружил, что у Сирила есть способности к крикету, поэтому Сирил пожелал упражняться в этой игре по вечерам и был готов поклясться на Библии, что будет вставать чуть свет, чтобы успеть сделать домашние уроки. Он не надеялся, что отец согласится на это, потому что он никогда ни на что не соглашался, но был вынужден просить у него разрешения. Сэмюел поставил его в затруднительное положение, ответив, что в хорошую погоду по вечерам, когда он сможет покинуть лавку, они будут ездить в Бликридж вместе. Сирила это ни в какой мере не устраивало. Все же можно было попробовать. Как-то вечером они и вправду поехали, причем в вагончике с паровым двигателем, заменившем конку, который шел до самого Лонгшо, об этом городе Сирил только слышал. Сэмюел рассказывал ему об играх, которыми Пять Городов увлекались в дни его молодости, об игре титанов в «салки и классики», когда одна команда под звуки барабанов и дудок преследует представителя другой, причем в разгаре погони убегающий игрок имеет право прыгнуть в канавку – «домик» и спастись там от погони. В крикет Сэмюел никогда не играл.
Сэмюел с совсем юным внуком Фэн (ныне покойной) гордо восседал на траве и в течение полутора часов (в это время Констанция занималась лавкой и следила за процедурой ее закрывания) наблюдал за своим игроком в крикет. Затем Сэмюел отвез сына домой. Через два дня отец, по собственному почину, предложил повторить поездку, но Сирил отказался. Все эти дни в школе раздавались насмешливые намеки, что он-де грудной младенец.
Однако, как ни странно, в других вопросах Сирил иногда одерживал победы. Например, однажды он пришел домой с сообщением, что настоящей собакой можно считать только бультерьера, все остальные породы звания собаки недостойны. Внук Фэн скончался в расцвете юных сил, проглотив куриную косточку, пронзившую его внутренности, и Сирилу удалось настоять, чтобы отец купил бультерьера. Животное оказалось воплощением отталкивающего уродства, но отец и сын состязались в непреклонных и решительных восхвалениях его непревзойденной красоты, а Констанция по доброте душевной присоединилась к этому измышлению. Его нарекли именем Лев, а двери лавки после одного-двух досадных происшествий закрылись перед ним навсегда.
Но самая поразительная победа Сирила была связана с проблемой, где провести осенние каникулы. Он принялся говорить о море, как только стал школьником. Выяснилось, что его полное незнакомство с морем вредно отражается на его положении в школе. Кроме того, он давно уже полюбил море, он нарисовал сотни трехмачтовых кораблей с поднятыми лиселями и знает разницу между бригом и бригантиной. Когда он впервые сказал: «Послушайте, мама, почему бы нам в этом году не поехать вместо Бакстона в Лландадно{43}?» – мать решила, что он сошел с ума. Одна лишь мысль о том, чтобы не поехать в Бакстон, казалась непостижимой! Разве не испокон веку они ездили в Бакстон? Что скажет хозяйка дома, который они арендуют? Как они смогут посмотреть ей в глаза после такого? Потом… вообще!.. Изрядно испуганные и не понимая, как произошел этот переворот, они поехали в Лландадно. Все-таки поехали. И принудила их поступить так сила воли Сирила, Сирила, который ничего не смыслил в теоретических построениях.
